История Мексики. Колония Новая Испания, страница 2

Мексиканское общество

Мексике было суждено стать в конце концов родиной новой нации, возникшей из соединения двух рас с раз­личными характерами и традициями. В течение колониаль­ного периода, под беспечной и деспотической властью ви­це-королей, испанец и индеец медленно сближались. Ин­дейские привычки и влияние мексиканского окружения смягчали первоначальную угрюмость и суровость креолов. Испанские обычаи и верования сливались с традициями индейских деревень. Новая смешанная раса — метисы — становилась все многочисленнее.

Мексиканское население делилось на четыре различных касты: гачупинов, креолов, метисов и индейцев. Аристо­кратическая страсть к тончайшим различиям привела к тому, что категория метисов была подразделена на 16 групп, представлявших различные комбинации испанского, индей­ского и негритянского происхождения.

Рост мексиканской нации и борьба метисов за власть будут процессом медленным и болезненным — процессом, испещренным периодами анархии и диктатуры, революци­ями и гражданскими войнами. Однако уже в колониаль­ный период сказывались качества, свойственные новой национальности. Мексиканское общество приобрело свой индивидуальный характер, который нельзя было назвать ни индейским, ни испанским, а только мексиканским. Вся страна была проникнута старой мексиканской любовью к музыке, краскам и цветам. На улицах городов певцы иг­рали на маримбас (род примитивного ксилофона) и рас­певали песни (корридос) в честь популярных героев. По вечерам в деревнях собирались необразованные ранчерос и пастухи (вакерос) и импровизировали стихи, подбирая к ним мелодии на гитаре. Художники изображали на сте­нах кабачков (пулькериас) бои быков или эпизоды из жизни святых и продавали изображения чудесных спа­сений от несчастных случаев или исцелений от болезней. Раскинувшиеся под тропическим солнцем, под сними небом, на фоне бесконечной перспективы голубых гор, мексикан­ские города с их широкими, прямыми улицами, белыми или красными домами, с их внутренними дворами (патио), украшенными розами и апельсиновыми деревьями, башня­ми церквей и монастырей, с индейскими рынками и крик­ливо раскрашенными кабачками, представляли прекрасную картину, равной которой не было во всей Америке.

Город Мехико, резиденция вице-королей и главный центр роскоши и изящества креолов, был до XIX в. боль­шим и красивым городом Западного полушария. В XVIII в. он уже не был островом. Рубка леса уменьшила количество воды в долине, а вице-короли построили для предотвра­щения наводнений канал в горах, который осушил часть озер, отведя из них воду в долину Тула и реку Пануко. В центре города была большая площадь, некогда храмо­вая территория ацтеков, окаймленная теперь собором, двор­цом вице-королей и ратушей. К западу, мимо монастыря святого Франциска, шла главная улица делового квартала Калье де Платерос (1) (улица серебряных дел мастеров), вед­шая к тополям, фонтанам и мощеным дорожкам Аламеды, за которыми простиралась обсаженная ивами проезжая до­рога Пасео.

Не менее великолепны были сами аристократы — креолы и гачупины, составлявшие важнейшую часть на­селения Мехико. Каждый вечер в пять часов по улице Па­сео двигались кареты богатых дам, одетых в китайские шелка; их окружали всадники, чьи лошади были украше­ны уздечками и уздами, тяжелыми от серебра, и кожа­ными попонами, с которых свисали серебряные колоколь­чики. На кавалерах были широкие шляпы «сомбрерос», шелковые камзолы с золотым шитьем, зеленые или синие панталоны, открытые на коленях и украшенные серебряны­ми пуговицами, и огромные серебряные шпоры. Вечером, сменив весь костюм, дамы и их кавалеры встречались в театре или танцевали на маскараде, куда дамы являлись в пурпурных или желтых платьях и в зеленых или розовых туфлях. Летом креольские семьи уезжали в загородные до­ма, утопающие среди фруктовых садов Сан-Анхела. А в августе, в день святого Августина, все население города собиралось в Тлалпаме, где богатые дамы сидели рядом с нищими и ворами и проводили дни, ставя на карту кучи серебра или наслаждаясь петушиными боями, а вечера — в танцах. Состояния в Новой Испании наживались главным образом на рудниках; поэтому в креольском обществе всегда было что-то от беспечности и варварской хвастли­вости жителей горняцкого поселка.

К концу XVIII в. в Мексике было около миллиона человек, претендовавших на принадлежность к креолам, хотя в жилах многих из них текла индейская кровь. Во времена конкистадоров смешанные браки заключались ча­сто. Отстранение креолов от власти оправдывалось тем соображением, что они «низшая раса». Предполагалось, что американская среда ведет к вырождению. В этой тео­рии было зерно истины. Креолы были великодушны, лю­безны и иногда культурны, хотя им была также свойст­венна склонность к лени, распущенности и легкомыслию. Разумеется, причиной их вырождения был не климат, а то обстоятельство, что обладание рудниками и асиендами или оплачиваемыми должностями в церкви и государственном аппарате давало им возможность жить в роскоши, а вслед­ствие политики испанского правительства им не доверяли никаких ответственных дел. Их излюбленными занятиями были игра в карты и любовные похождения, а развлече­ниями — посещение боя быков и петушиных боев. Вместо того чтобы восставать против гачупинов, они рабски под­ражали их привычкам. Многие креолы добивались второ­степенных должностей в административном аппарате, и вице-короли весьма охотно удовлетворяли их страсть к чинам, продавая им должности. Города Новой Испании кишели мелкими чиновниками, не имевшими власти и обя­занностей, но наслаждавшимися престижем, который им да­вала принадлежность к бюрократии. Ближе к концу XVIII в. для них открылась новая сфера деятельности: организовалась армия для защиты Новой Испании от возможного английского вторжения. Рядовыми солдатами этой армии были метисы или мулаты, а офицерами — крео­лы. Блиставшие своими синими с белым мундирами офи­церы, пользовавшиеся, подобно духовенству, фуэро (приви­легией) судиться только в военных судах, вскоре привыкли считать себя независимой и привилегированной кастой.

За пределами городов долины Центральной и Южной Мексики были усеяны огромными белыми домами, где в одиноком великолепии жили помещики-креолы. Они вла­дели поместьями, простиравшимися на сотни квадратных

миль гор и лесов, где паслись стада быков, иногда в не­сколько сотен тысяч голов. Помещики проводили свое вре­мя на коне, в охоте, стрельбе и надзоре за пеонами, ра­ботавшими на полях пшеницы или на плантациях сахар­ного тростника. Путешественника, нарушавшего их оди­ночество, принимали с кастильской любезностью и раз­влекали боем быков, пикником с музыкой или демонстра­цией ловкости пастухов-вакерос, ловивших быков хозяина. Только на дальнем севере, в степях Дуранго, Соноры и Чигуагуа, столь отдаленных от Мехико и столь недоступ­ных, что о них почти ничего не знали, возникло более де­мократическое общество. Это был край энергичных и тру­долюбивых креольских и метисских ранчерос, обрабатывав­ших собственные земли и пасших на холмах стада овец и коз.

Три или четыре миллиона индейцев жили почти так же, как их предки до завоевания. На плодородных землях долин центральных провинций многие из индейцев сдела­лись пеонами на асиендах. Некоторые отдаленные горные деревни сохранили общинные земли (эхидос). В пустынях севера кочевали дикие племена, совершавшие набеги на ис­панские поселения. Пеоны, как и самостоятельные крестья­не, почти не поддались влиянию испанской культуры. Правда, в их пище и одежде, орудиях и утвари время от времени проявлялись испанские влияния. Религия индей­цев превратилась в смесь язычества и католицизма. Но в главных своих чертах жизненный уклад индейцев не из­менился. Они продолжали питаться лепешками, перцем и бобами. Оки по-прежнему строили для себя хижины из де­рева, глины или необтесанного камня и расстилали свои соломенные циновки на голой земле. Они не употребляли в пищу говядины, баранины, пшеничного хлеба, не пили вина, не носили шерстяных или шелковых тканей. Они по-прежнему сажали маис остроконечными палками, пекли его на угольях, подчинялись своим касикам и говорили на старых племенных языках.

Испанское завоевание нанесло большой ущерб индей­ской культуре. Но при испанском владычестве индейцам в деревнях зачастую было бесполезно проявлять трудолюбие и ум. Каждая деревня, производившая больше, чем нужно для скудного существования, могла соблазнить жадного коррехидора. В Мексике имелись доказательства талантов, присущих индейским народам. Но Паленко и Чичен-Ица были похоронены в непроходимых лесах, пирамиды Теотиуакана превратились в покрытые травой холмы, место храма Кецалкоатла можно было узнать лишь по несколь­ким курганам странной формы, а развалины Теночтитлана были скрыты под собором и площадью испанского города.

Лучшие произведения индейской культуры были унич­тожены. Храмы были разрушены, пирамиды снесены, идо­лы сожжены, коллегии жрецов распущены. Сожжение ин­дейских рукописей, приписываемое преданием Сумарраге, по-видимому, не имело места (2),— напротив, некоторые наи­более просвещенные духовные лица пытались сохранить индейские пиктографические письмена, но вскоре не оказа­лось индейцев, способных прочесть их. Наука Мексики до испанского завоевания стала закрытой книгой. Но хотя надстройка старого общества исчезла, его базис — эконо­мическая и социальная организация — сохранился. Под испанским игом индейское общество было придавлено, но не убито. В XX в. индейцы встретятся с креолами на рав­ных началах — не как низшая раса, а как наследники майя и ацтеков.

В течение колониального периода промежуточная раса, метисы, находилась почти в столь же тяжелом положении, как и индейцы. В XVI в. к смешению рас относились тер­пимо, но впоследствии, когда расовые предрассудки креолов возросли, метисы были лишены привилегий расы победите­лей, и в то же время им было даже запрещено жить в ин­дейских деревнях, чтобы они не подстрекали жителей к вос­станиям. Некоторые семьи метисов стали фактически ин­дейскими. Другие метисы становились погонщиками мулов, ранчерос или же находили работу на рудниках и в про­мышленности, а в XVI!I в. начали проникать в ряды низшего духовенства. Но метис, рожденный вне брака, мог выбирать только между нищенством или разбоем. В испанских городах постепенно появилось огромное население босяков (леперос). В одном лишь городе Мехико их было 15—20 тыс. Бездомные и полунагие, они толпи­лись на улицах и площадях. Днем они просили милостыни, а под покровом ночи были способны на грабеж и убийство.

Выпросив или украв несколько реалов, они могли удовлет­ворить свою жажду пульке, и каждую ночь город объез­жали повозки, подбиравшие пьяных и увозившие их в тюрьму. Наиболее энергичные из этих париев организовы­вали в горах разбойничьи банды. Столетиями главные торговые пути кишели бандитами, которые отличались в ей присущей их профессии жестокостью, но иногда станови­лись легендарными героями индейских деревень — о них рассказывалось, что они крадут у богачей, чтобы щедро одаривать бедняков. В XVIII в. была организована особая полиция — «акордада» — с правом совершать смертную казнь. Кто попадал в ее когти, того немедленно распинали, и разлагающиеся трупы распятых украшали дороги в на­зидание всем проходящим.

Тем не менее, именно метисам предстояло в будущем создать мексиканскую нацию. Человек сомнительного происхождения, с неопределенными связями, метис обладал вулканической энергией, весьма отличной от медлительно­сти креола, а также от пассивности индейца. Возмущаясь против претензии испанцев на превосходство, он унасле­довал достаточно испанского индивидуализма, чтобы бо­роться с ними. Метисы были революционной силой, ко­торой предстояло играть руководящую роль в борьбе про­тив испанского правительства и испанских учреждений. К концу XVIII в. эта категория составляла 2 млн. чел. и продолжала расти, так что представлялось вероятным, что она поглотит и чистокровного креола и чистокровного индейца(3).

——

(1) Теперь часть умшы Франсиско Мадеро.

(2) Однако на Юкатане епископ Ланда сжег рукописи племени майя.

(3) Метисы Мексики представляли собой скорее социальную, чем этническую категорию. Во всяком случае особенности метисского населения Мексики XVIII в. были обусловлены именно его неполноправным социальным положением, а не каким-то «расовым характе­ром».

Испания и ее враги

Тем временем империя, в состав которой входила Мек­сика, все более слабела и вырождалась, и ее распад бы­стро приближался. Испания XVI в. — владычица вели­чайшей в мире империи — в XVII и XVIII вв. была са­мой слабой ив европейских держав. Деспотизм и бюрокра­тия, подавление свободной мысли и презрение к полезному труду парализовали ее энергию. Монополистическая торговая политика испанских королей не пошла Испании на пользу,— напротив, она оказалась для нее гибельной. Открытием американских рудников воспользовались не испанцы, а англичане, французы и голландцы. Золото, ежегодно привозившееся специальным флотом, не оседало в Испании. Она стала лишь центром распределения аме­риканского золота и серебра. Испанская промышленность, непроизводительная со времени изгнания евреев и мав­ров и испытывавшая помехи вследствие высокого уровня внутренних цен, почти перестала существовать. В XVIII в. пять шестых товаров, отправлявшихся из Севильи в Аме­рику, вывозилось из Англии, Франции и Голландии. Значительная часть испанского народа — знать, духовен­ство и государственные чиновники — жила непроизводи­тельно. А многие из тех, кто не принадлежал к этим трем привилегированным и паразитическим классам, занима­лись нищенством и воровством.

Англию и Францию не удовлетворяло получение сере­бра из Америки этим косвенным путем. Почти сразу по­сле того, как весть о падении Теночтитлана достигла Ев­ропы, началась долгая борьба за подрыв испанской моно­полии в Индии. Деятельность Англии и Франции в ис­панской Америке прошла через несколько фаз: началась она с пиратства, развилась в контрабанду и заверши­лась — после свержения испанского господства — легали­зованным процессом капиталистических инвестиций.

Из всех врагов Испании самыми упорными были англичане. Жажда добычи соединялась у них с религиоз­ным ханжеством, развившимся под впечатлением расска­зов об ужасах инквизиции и воспоминаний о кострах при Марии Кровавой. Ограбление испанцев было в их глазах частью священной войны против папства. Существенным элементом антикатолической пропаганды, служившей для оправдания контрабанды и морского разбоя, были писа­ния Лас Касаса, в которых он разоблачал жестокости конкистадоров; они были переведены на английский язык, и человек, гуманность которого должна была бы стать сла­вой Испании,. оказался поводом для поношения его сооте­чественников. Однако в действительности у англичан было мало оснований к самоуважению. Правда, англий­ских морских разбойников, попадавших в руки испанцев, сжигали как еретиков или осуждали на каторжные работы, но ведь в качестве пиратов они и не могли претендо­вать на милосердие. В отношениях англичан с цветными народами главным стимулом всегда была прибыль. Именно англичане наиболее активно занимались работорговлей.

Иностранные флоты стали появляться в Караибском море и подстерегать испанские суда еще в начале XVI в. Набеги их были сначала спорадическими, но в 60-х годах XVI в., после окончательного установления протестантиз­ма в Англии, англичане стали более активны; особенно взволновал их один инцидент, имевший место в 1568 г. Когда из Испании прибыл в Мексику Энрикес де Альманса, вице-король, назначенный на смену тирану Муньо­су, он нашел гавань Веракрус занятой английским фло­том под командой Джона Хаукинса и его племянника Френсиса Дрейка. Первой задачей Хаукинса в испанских водах был не морской разбой, а продажа — в нарушение испанской торговой монополии — рабов-негров, пойманных в Африке. Нуждаясь в свежей воде и в ремонте, он смело вошел в гавань и захватил остров Сакрифисиос, где поста­вил несколько из своих 10 судов и высадил своих людей. Вице-королю не улыбалась перспектива совершать путь открытым морем, пока англичане не соизволят уйти, осо­бенно в виду наступления сезона ураганов, и он обещал не нападать на англичан, если они пропустят его в гавань и дадут ему высадиться в провинции, управлять которой он приехал. Оказавшись на берегу, в безопасности, он прика­зал своему флоту открыть по англичанам огонь. Испан­ские понятия о чести оправдывали такой предательский поступок, если жертвы были одновременно протестантами и контрабандистами. Англичане быстро сгрудились на трех судах, имевшихся в их распоряжении, защищались до наступления ночи, а потом ушли из гавани мелковод­ным проливом, по которому никогда не плавал ни один испанец. Хаукинс оставил близ Пануко около двухсот человек своих людей, чтобы облегчить перегружен­ные корабли. Люди эти были схвачены и переданы ин­квизиции.

После этого случая англичане, и Френсис Дрейк в особенности, жаждали не только добычи, но и мести. Це­лых 30 лет, до самой смерти, Дрейк был самым дерзким из пиратов, совершавших набеги на испанские моря. В 80-х годах XVI в. создание Голландской республики дало Испании нового и, в течение нескольких десятилетий, еще более грозного врага. Флот с сокровищами, всегда под усиленной охраной, обычно добирался до Севильи, но в 1628 г. голландский адмирал Питер Хейне захватил его. А когда пираты бывали особенно активны, флот дви­гался столь осторожно, что на путь от Веракрус до Га­ваны тратил иногда 6—7 недель. Пираты захватывали многие прибрежные города, грабили их и заставляли пла­тить выкуп, причем излюбленным объектом их нападений была Панама, куда через перешеек доставлялось серебро из Перу для отправки в Испанию. Английские и голланд­ские корабли стали появляться на Тихом океане, который до тех пор был как бы испанским озером. Там, близ Акапулько или в бухтах Нижней Калифорнии, они под­жидали появления галеона с шелками и пряностями из Манилы.

В XVII в. пираты находили постоянное убежище в Караибском море. Англичане захватили Ямайку, францу­зы — западную половину Гаити, голландцы — Кюрасао. Мелкие острова, многие из которых никогда не были за­няты Испанией, были поделены между Англией и Фран­цией. Кроме того, длинная береговая линия мексиканской провинции Кампече изобиловала уединенными бухтами, где пираты могли устраивать свои убежища и где при неблагоприятной для морского грабежа конъюнктуре они могли грузить свои корабли красильным деревом. Послед­ние годы XVII столетия были золотым веком пиратов. Караибское море кишело кораблями разно-племенных пи­ратов, нередко деливших свои доходы с английскими и французскими чиновниками. В течение длительных перио­дов то Англия, то Франция официально находились в состоянии войны с Испанией. Но даже когда в Европе они не воевали, господствовало правило «за чертой мира нет», и атаманы пиратов, втайне поощряемые европейскими ко­ролями, продолжали грабить испанский торговый флот. Наибольшей славой среди пиратских главарей пользовал­ся сэр Генри Морган, которого английский король назначил потом губернатором Ямайки. Но самым смелым из пиратских набегов был захват Николасом ван Хорном и Лораном де Гаффом порта Веракрус в 1683 г. В Веракрус ожидали ежегодного флота, и городские склады были наполнены слитками серебра и мешками с коше­нилью. Однажды на закате солнца появились два кораб­ля под испанскими флагами. Так как они подавали сиг­налы, что за ними гонится пиратский флот, портовые чи­новники зажгли маяки, чтобы впустить их в гавань. Ко­рабли принадлежали Николасу ван Хорну. Тем временем Лоран де Гафф высадился на берег несколькими милями выше. Ночью пираты напали на жителей города, заперли их в церквах и на три дня оставили без пищи и воды. Испанский губернатор спрятался в конюшне под сеном. Его нашли и взяли в качестве заложника. Женщин группами вытаскивали из церквей на потеху пиратам. В конце концов, жителей города, умирающих от голода и обезумевших от жажды, использовали для переноски их собственного имущества на пиратские корабли. Пираты пробыли в городе до тех пор, пока на горизонте не появи­лись паруса испанского флота, а затем ушли, увезя с со­бой всех негров и наиболее красивых женщин.

В XVIII в. пиратов стало значительно меньше. Пира­ты причиняли хлопоты не только испанцам, но и своим английским и французским покровителям, так что были приняты меры по борьбе с ними. Американское серебро достигало теперь Северной Европы посредством контра­бандной торговли. Товары, которым полагалось проходить через Севилью и Веракрус, снабжая испанское прави­тельство доходами, а испанских купцов прибылями, шли вместо того прямо к потребителю. Они доставлялись на испанский морской путь с Ямайки, Гаити и Кюрасао, и их охотно раскупали не только креолы, но и чиновники испанского правительства. Нарушение торговых правил в той или другой форме стало обычаем для всего населения Испанской Америки, начиная с вице-королей. Торговые корабли, нагруженные контрабандными товарами, бросали якорь в нескольких милях от испанского берега, а затем к берегу приближались шлюпы, извещая о своем прибы­тии ружейными выстрелами. Другие корабли, под пред­логом необходимости в ремонте или в свежей воде, смело входили в испанские гавани. Груз выносили на берег и по всем правилам помещали в запечатанный склад, но на следующую ночь жители города при соучастии чиновников потихоньку уносили его через оставленную незапертой дверь и оставляли на его месте серебро и кошениль. Были годы, когда нужды испанской Америки полностью удовле­творялись контрабандной торговлей, так что когда прибы­вал флот из Севильи, он не мог распродать своего груза и оказывался вынужденным везти его обратно в Испанию.

Уже давно была подорвана монополия Испании на американский материк, всю территорию которого когда-то хотели захватить испанские короли, в соответствии с пап­ской буллой. Через сто лет после завоевания Теночтитлана англичане и французы начали колонизацию Северной Америки. Линия поселений вдоль Атлантического побе­режья казалась сперва далекой от Новой Испании, но че­рез одно столетие англичане уже угрожали испанскому господству во Флориде, а французы обосновались у самого Мексиканского залива, в Луизиане. В середине XVIII в. русские заняли Аляску и начали двигаться вдоль берега Тихого океана. Главную угрозу испанской цивилизации в Новом свете представляли англичане и их американские потомки. Вскоре северные границы Мексики оказались под угрозой не только со стороны апачей и команчей, но и со стороны сильной и быстро растущей англо-саксонской республики.

Испанская империя, ослабленная внутренней враждой между креолами и гачупинами и находившаяся под угро­зой нападения извне, едва ли могла уцелеть долго, даже под руководством самых умелых государственных людей. А до второй половины XVIII в. государственное руковод­ство было ее слабым местом.

Из книги Генри Бэмфорд Паркс, История Мексики (History of Mexico, 1940). Перевод с английского Ш. А. Богиной. Предисловие Б. Т. Руденко. Москва: Издательство иностранной литературы, 1949