История Мексиканской революции. Время радикальных реформ. 1928–1940, страница 3

Написать комментарий

«Максимат». 1930–1934 годы

Первую половину 30-х годов в Мексике можно смело назвать «максиматом» Плутарко Кальеса, хотя существуют и другие датировки этого периода (1928–1935, 1929–1934 годы и т. д.).

«Максиматом» принято именовать время, когда «главный вождь» революции («хефе максимо» по-испански) Плутарко Кальес, не занимая поста президента, определял внутреннюю и внешнюю политику Мексики. Тогдашние президенты не решались предпринимать крупных шагов, не посоветовавшись с Кальесом. Он принимал участие в заседаниях правительства и определял его состав. Заявления «хефе максимо» для прессы воспринимались властями как руководство к действию. Кальес мог заставить любого министра подать в отставку и заменить его более приемлемой для себя кандидатурой.

1929 год, по мнению автора, еще не подходит под определение «максимат», так как Портес Хиль был человеком относительно самостоятельным и не боялся спорить с Кальесом. К тому же первая половина 1929-го у Кальеса ушла на борьбу с военным мятежом и коммунистами, поэтому говорить о его безраздельной власти в стране не приходится. Во второй половине года Кальеса почти пять месяцев не было в стране.

В 1930–1934 годах лидером Мексики уже был именно Кальес, что признавали и иностранные послы. Почти все важные решения принимались на неформальных встречах министров, часто даже без участия президента страны, в многочисленных загородных резиденциях Кальеса, его друзей и родственников. Кальес стал выпивать и пристрастился к игре в гольф, в которую, естественно, должны были научиться играть и его соратники. «Сладкое обаяние» буржуазного образа жизни всецело поглотило былого революционера.

«Вертикаль» политической власти в Мексике того периода выглядела следующим образом: «хефе максимо» – НРП – депутатские группы в парламенте – президент. «Вертикаль» власти административной можно представить как «хефе максимо» – кабинет министров – президент. Постоянно тасуя кадры (включая и президентов), Кальес препятствовал образованию коалиций видных политических деятелей, которые могли бы поставить под удар его доминирующее положение в стране.

Свою идеологическую линию Кальес тоже не скрывал: хватит реформ, революция закончилась, страна нуждается в капитале (прежде всего иностранном) для эволюционного развития.

В июне 1929 года, расправившись с основными смертельными врагами (коммунистами и генералами-обрегонистами), Кальес произнес речь, в которой заявил, что революция пока не состоялась в политической сфере. Да, необходимые социально-экономические реформы революционные правительства провели, но они не смогли дать стране демократию и обеспечить полноценное участие населения в процессе формирования органов власти. Кальес повторил свой тезис, выдвинутый в сентябре 1928 года: необходимо обеспечить «реакции» парламентское представительство.

Таким образом, Кальес фактически призвал к «поправению» внутриполитического спектра страны, что шло вразрез с настроениями подавляющего большинства мексиканцев, которые считали, что революция не изменила именно экономического уклада их жизни.

Пока Кальес почти всю вторую половину 1929 года лечился в Европе, откуда привез еще более консервативные взгляды, особенно на аграрную реформу, в мексиканском парламенте обострились противоречия между сторонниками Портеса Хиля и Ортиса Рубио. Первых называли «красными», вторых – «белыми». Ортис-рубистам удалось заблокировать рассмотрение в Конгрессе трудового кодекса, но большинство депутатов поначалу шли за «красными». Однако с течением времени все больше и больше депутатов переходили на сторону «белых»: ведь Портес Хиль уходил, а его место должен был занять Ортис Рубио. В этих условиях многие депутаты спешили оказаться на стороне победителя. Формально и «красные», и «белые» были членами одной партии – НРП.

В декабре 1929 года, после президентских выборов, «белым» удалось взять под контроль ключевой парламентский орган – постоянную комиссию, где, собственно, и рассматривались все законопроекты. Однако приехал Кальес, и ему не понравилось, что свежеизбранный президент получает подконтрольное именно ему парламентское большинство. Через НРП «хефе максимо» восстановил баланс политических сил, и Ортису Рубио пришлось сделать своего основного противника Портеса Хиля министром внутренних дел, то есть вторым человеком в кабинете. До этого назначения Портес Хиль намеревался уехать в Европу, но не имел на это денег. Когда он неохотно обратился за содействием к новому президенту, тот, к удивлению Портеса Хиля, предложил ему пост министра. Рука Кальеса была налицо.

О степени влияния старого президента на нового говорит хотя бы тот факт, что 3 декабря 1929 года под предлогом лечения Ортис Рубио выехал в США, чтобы встретиться там с возвращавшимся из Европы Кальесом и заручиться его поддержкой в развернувшейся в парламенте склоке между «красными» и «белыми». Однако Кальес решил по-своему и поручил президенту НРП Мануэлю Пересу Тревиньо, который сопровождал Ортиса Рубио в США, восстановить баланс. Вернувшийся в Мексику Тревиньо взялся за дело в жесткой манере, невиданной до сих пор в Мексике при обращении с парламентариями. Когда несколько «белых» не подчинились партийной дисциплине и попытались оттеснить «красных» из некоторых важных комиссий Конгресса, Тревиньо распорядился исключить из партии 9 сенаторов и 8 депутатов.

После этого Ортис Рубио смирился со своей второстепенной ролью, что и проявилось при формировании его кабинета. На постах военного министра и министра финансов опять остались те люди, которых Кальес передал в наследство еще Портесу Хилю, – генерал Амаро и Монтес де Ока. Первый обеспечивал лояльность армии, второй – консервативную и угодную США линию в социально-экономической политике. Сельским хозяйством стал заниматься бывший лидер НРП консерватор-кальист Мануэль Перес Тревиньо. Аарону Саенсу достался утешительный приз – пост министра образования. Министром иностранных дел стал «технократ» Эстрада, который не имел собственных политических амбиций.

Политическая элита еще больше убедилась в незаменимости Кальеса как верховного арбитра различных фракций «революционной семьи» в первый же день пребывания у власти нового президента Ортиса Рубио.

По примеру Портеса Хиля 5 февраля 1930 года Ортис Рубио также принес присягу на стадионе в присутствии десятков тысяч избирателей и выступил с программным заявлением. Когда в 13.40 президент покинул Национальный дворец в сопровождении супруги, чтобы оправиться домой после напряженного дня, человек по имени Даниэль Флорес шесть раз выстрелил в него из пистолета. Президент и супруга получили ранения, но их жизнь была вне опасности.

Ранее Ортис Рубио получал немало угроз и предупреждений анонимных доброжелателей, что на него готовится покушение. Примечательно, что в большинстве «сигналов» организаторами будущего убийства назывались соратники Портеса Хиля и левонастроенные политики – Марте Гомес, губернатор Веракруса Техеда и лидер аграристов из штата Сан-Луис-Потоси Седильо. У Ортиса Рубио должно было создаться впечатление, что Портес Хиль жаждет его смерти. За всеми этими интригами четко просматривается рука Кальеса, стремившегося сделать из двух президентов (бывшего и нынешнего) смертельных врагов в прямом смысле этого слова. Исполнителями же покушения, согласно ряду сигналов, должны были стать коммунисты, недовольные правительственными репрессиями в свой адрес. Таким образом, покушение «левых» на только что избранного президента давало кальистам возможность избавиться от Портеса Хиля, окончательно ликвидировать компартию и накрепко привязать «спасенного» Ортиса Рубио к колеснице «хефе максимо».

Сам Ортис Рубио верил этим слухам, тем более что Седильо лично просил его обеспечить в будущем правительстве места для своих единомышленников (например, заместителя министра общественного развития, отвечающего за сельское хозяйство).

За покушением явно стояли высокопоставленные лица: была почему-то снята обычная охрана президентского дворца, и преступник спокойно ждал, пока президент приблизится к ожидавшей его машине.

Известие о покушении застало министра внутренних дел Портеса Хиля, когда он направлялся в парк Чапультепек прогуляться. Министр издал циркуляр, призывавший всех революционеров сплотиться перед лицом угрозы (чего хотел и Кальес, с той только разницей, что сплотиться надо было именно под его руководством).

Портес Хиль поручил расследование своему стороннику, главе полиции безопасности Валенте Кинтане, хотя за день до этого он официально сложил свои полномочия в связи с вступлением в должность нового президента. Это было, по меньшей мере, странно. Портес Хиль аргументировал свое решение тем, что новый начальник полиции Пуиг Касауранк (друг Диего Риверы) еще не успел принести присягу. Узнав об этом, Ортис Рубио принял присягу нового шефа полиции в больнице прямо перед операцией, прежде чем погрузиться в наркоз.

После покушения дни Портеса Хиля в правительстве были сочтены, так как Ортис Рубио верил, что именно бывший президент решил от него избавиться. Все это отвечало замыслам Кальеса, если не было их прямым результатом. Были сообщники и в президентском дворце: когда супруга президента решила ехать в закрытой машине вместо открытой, она ясно слышала, как кто-то рядом воскликнул: «Не удалось!»

Позднее Ортис Рубио пришел к выводу, что за покушением, скорее всего, стоял сам Кальес, который привлек для разработки плана сторонника Васконселоса Вито Алессио Роблеса и Марте Гомеса, кальиста, стоявшего близко к Портесу Хилю. Таким образом, Кальесу удалось скомпрометировать сразу нескольких своих врагов.

Сам Кальес, посетивший раненого президента в больнице, выразил мнение, что за покушением стоят клерикалы. Для такой точки зрения был формальный аргумент: примерно год назад казнили убийцу Обрегона Тораля, и клерикалы совершили покушение на тогдашнего президента Портеса Хиля. Теперь-де они просто отмечают годовщину смерти своего «мученика».

Покушение, скорее всего, непосредственно организовал генерал Эулохио Ортис, командующий войсками в долине Мехико, человек Кальеса. Именно в те дни генерал расстрелял без суда и следствия ряд лиц, которым инкриминировалась подготовка вооруженного мятежа. На самом деле эти люди были соучастниками покушения. В Сан-Луис-Потоси, где властвовал Седильо, были расстреляны братья покушавшегося, которые тоже, видимо, могли пролить свет на подготовку преступления.

Власти пытались обвинить в покушении на президента и компартию, которая якобы действовала по наущению Портеса Хиля. Была арестована и выслана из страны Тина Модотти. Сидевшего в тюрьме Сикейроса неожиданно доставили в Национальный дворец, где начальник президентской гвардии генерал Лагос Часаро прямо в лоб спросил его, почему он так ненавидит президента. Узник ответил, что для него Ортис Рубио всего лишь шестеренка (и не самая важная) в социальной машине Мексики. И если она не будет вращаться куда надо, у нее сломаются зубцы. Аналогия была рискованной, и генерал мог не понять аллегории: во время покушения одна из пуль попала Ортису Рубио в рот и повредила зубы. Однако Часаро шутка понравилась, и он злорадно захихикал. Генерал сказал, что организаторы покушения установлены, а мексиканским коммунистам надо вернуться в лоно своей, национальной революции. К тому же это сильно поможет карьере Сикейроса как художника. Лидер коммунистов на сделку не пошел и был доставлен обратно в камеру.

Позиции Портеса Хиля в результате покушения были серьезно подорваны. Теперь ничто не мешало приступить к его политическому демонтажу.

Уже на первом же заседании нового кабинета 20 марта 1930 года возник принципиальный конфликт между Портесом Хилем и Кальесом, который, собственно, вообще не имел права на этом заседании присутствовать. Кальес потребовал полностью прекратить аграрную реформу, так как она вносит беспорядок в национальную экономику и отпугивает инвесторов. По словам Портеса Хиля, именно в этот момент он решил, что Плутарко Кальес – человек, потерянный для революции. Портес Хиль решился возразить «вождю» и заявил, что проводить реформу обязывает Конституция. Для Ортиса Рубио шаг назад в этом вопросе означал бы полную потерю престижа среди населения в первые же дни пребывания у власти. На запрос Портеса Хиля министр финансов Монтес де Ока ответил, что еще 15-20 тысяч деревень не получили землю.

По воспоминаниям Портеса Хиля, Кальес продолжил дискуссию в «напористом» тоне, заявив, что аргументация министра внутренних дел несерьезна и носит демагогический характер. Если распределение земель не будет прекращено, то мексиканскую экономику ждет катастрофа.

Позицию Кальеса поддержали министр финансов Монтес де Ока и Касауранк. Они в один голос говорили, что капиталу (прежде всего иностранному) нужны гарантии прав собственности.

Однако и Портес Хиль оказался в кабинете министров не в полном одиночестве: на его сторону встали министры промышленности и сельского хозяйства – Луис Леон и Мануэль Перес Тревиньо. Ортис Рубио, который как президент должен был подвести итог обсуждению столь принципиального вопроса и принять решение, только констатировал наличие различных точек зрения в правительстве.

25 апреля 1930 года правительство опять обсуждало аграрную реформу, и Кальес в ироничном тоне распространялся насчет радикализма Портеса Хиля. К тому времени, по мнению Портеса Хиля, Ортис Рубио стал склоняться на сторону латифундистов, и Сенат (парламент был радикальнее правительства), отражая растущее недовольство крестьянства, которое точно предсказал Макар, потребовал смещения главы Национальной аграрной комиссии Элпидио Родригеса.

Ортис Рубио обратился к Кальесу за разрешением убрать Портеса Хиля из правительства (якобы потому, что Портес Хиль был рекомендован в кабинет тем же Кальесом). Министр внутренних дел, дескать, высказывается по важным вопросам без ведома президента и ведет собственную игру в мексиканском конгрессе против правительства.

Кальес решил, что Портес Хиль не должен занимать ключевой пост в кабинете министров, и 22 апреля 1930 года бывший временный президент стал лидером НРП. На пост министра внутренних дел был назначен верный кальист Карлос Рива Паласио. Таким образом, интрига «хефе максимо» полностью удалась: Ортис Рубио, совершив ошибку, сам убрал из кабинета человека, который мог бы противостоять влиянию Кальеса на правительство.

Обиженный Портес Хиль начал с удвоенной энергией интриговать против президента в палате депутатов и 2 мая 1930 года добился избрания на пост главы постоянной комиссии парламента своего сторонника, сместив креатуру Ортиса Рубио.

Большую активность проявил Портес Хиль и на посту лидера НРП, которую открыто называл «правительственной партией». «Мы не будем обманывать общественное мнение, как его обманывали в прежние времена, утверждая, что НРП – независимая партия. Совершив революцию, правительство нуждается в органе агитации и защиты, и НРП гордится тем, что является этим органом агитации и защиты правительства».

Аккумулировав огромные деньги путем установления обязательных отчислений в партийный фонд для всех государственных служащих, Портес Хиль решил с помощью этих средств развернуть широкую социальную работу и поднять тем самым свою популярность. Все госслужащие были застрахованы за счет средств НРП. Затем за счет партии было нанято некоторое количество врачей для оказания государственным служащим медицинской помощи. Странно только, что такими вещами занимался не сам работодатель – государство, а общественная организация.

На деньги НРП каждое воскресенье в 11.00 утра Портес Хиль предложил проводить одновременно по всей стране «культурные конференции», на которых все желающие смотрели бы музыкальные и песенные номера и решали местные вопросы. Несомненно, таким образом НРП хотела еще и отвадить мексиканцев от посещения церквей. Лучшие «конференции» предполагалось передавать по радиостанции, которую партия собиралась приобрести.

Для рабочих НРП собиралась создать культурные центры, где после работы можно было бы послушать лекции, заняться спортом и музыкой, приобрести ремесленные навыки. Только в столичном федеральном округе в 1930 году планировалось учредить 5 таких центров.

В деревни НРП хотела направить так называемые амбулаторные социальные миссии. В каждую из них должны были входить пять учителей, чтобы научить крестьян читать и писать, и акушерка и медсестра, чтобы обучить сельских женщин мерам первой помощи и содействию при родах. К тому же в миссию входил преподаватель профессиональных ремесленных навыков, специализация которого должна была отвечать традиционным ремеслам в данной конкретной местности.

Наконец, на деньги НРП предполагалось создать Музей революции и Рабоче-крестьянский университет, для того чтобы готовить «организаторов» для профсоюзного и крестьянского движения. Таким образом НРП собиралась подмять под себя сохранившие независимость рабочие и крестьянские организации.

Чтобы подчеркнуть приверженность НРП демократическим принципам, Портес Хиль провозгласил, что выборы в Конгресс 1930 года будут последними, на которых НРП поддержит уже действующих депутатов. На следующих выборах будет проведена обязательная ротация, и в парламент придут новые люди.

Активная деятельность и амбиции Портеса Хиля не устраивали Кальеса, и, убрав бывшего президента из правительства, «хефе максимо» решил окончательно подорвать его авторитет, действуя через своего друга и смертельного врага Портеса Хиля, профессионального провокатора Моронеса. Лидер КРОМ выступил 9 июня 1930 года с сенсационным заявлением: будучи временным президентом, Портес Хиль якобы направил в Лос-Анджелес сотрудников Министерства внутренних дел, чтобы те убили Ортиса Рубио (на тот момент кандидата в президенты).

Ортис Руио отнесся к заявлению Моронеса более чем серьезно и направил в Лос-Анджелес полковника Хавьера Ордоньеса с целью расследования обстоятельств возможного заговора. Тот вернулся с пустыми руками. Однако слухи о заговоре Портеса Хиля продолжали исподволь запускаться в оборот, в том числе и людьми, близкими к президенту.

В этих условиях Портес Хиль решил поставить все точки над «i» и 10 июня 1930 года обратился к Ортису Рубио с официальным письмом, в котором просил президента публично высказаться насчет обвинений Моронеса. Копии послания были направлены министрам иностранных и внутренних дел. Все трое ответили «дорогому другу» Портесу Хилю, что никаких данных, подтверждающих версию Моронеса, не существует.

13 июня сам Портес Хиль направил в газеты свою реакцию на обвинения Моронеса, подчеркнув, что больше в полемику с человеком такого рода вступать не будет. Тот, однако, продолжал открыто обвинять Портеса Хиля в причастности к возможному убийству Ортиса Рубио. Было понятно, что без санкции Кальеса сильно ослабленный «деморонизацией» КРОМ Моронес так напористо выступать бы не стал.

Вскоре он выступил с новой порцией «разоблачений», на сей раз обвинив Портеса Хиля в организации подрывного коммунистического движения на Кубе против тамошнего диктатора Мачадо.

Портес Хиль в долгу не оставался, что и нужно было Кальесу В одной из своих речей лидер НРП назвал лидера КРОМ «политическим трупом» и самозваным «апостолом рабочего движения», который разбогател, используя занимаемые им государственные должности. Портес Хиль потребовал у Моронеса отчета о том, куда делись собранные с членов профсоюза деньги, предназначавшиеся для формирования уставного капитала банка КРОМ, который так и не был создан. Кроме того, Портес Хиль («мои руки не запачканы ни кровью, ни деньгами») обвинил Моронеса в создании в стране атмосферы ненависти, которая привела к убийству Альваро Обрегона.

В конце июля 1930 года, как вспоминал Портес Хиль, его политическое положение стало невыносимым из-за постоянных атак членов правительства, близко стоявших к Кальесу (Рива Паласио, Монтес де Ока, Пуиг Касауранк).

В этих условиях Портес Хиль не хотел служить вывеской для «хефе максимо», дисциплинируя все еще довольно неоднородную НРП. Опираясь на депутатов из ее числа, он прибирал к рукам Конгресс, который становился центром оппозиции правительству. В палате депутатов ходили упорные слухи о предстоящей отставке президента. Кальист Пуиг Касауранк докладывал Кальесу, что динамичный и амбициозный Портес Хиль превратил НРП в силу, представляющую угрозу для главы государства. В данном случае Кальес решил стать на сторону слабого Ортиса Рубио и сместить Портеса Хиля с поста лидера правящей партии.

Тому ничего не оставалось, как уйти в отставку добровольно. Повод представился после ужасных даже с точки зрения тогдашней мексиканской действительности событий в городке Топилехо, штат Пуэбла, недалеко от столицы. Еще в январе 1930 года, когда Портес Хиль был временным президентом, полиция арестовала в Мехико 18 молодых сторонников Васконселоса. Их подвергли жестоким пыткам, включая симуляцию расстрела, и на армейских грузовиках отвезли в окрестности Топилехо, где заставили выкопать собственные могилы. Затем васконселисты были повешены и в спешке захоронены. 9 марта их могилы случайно обнаружил местный крестьянин.

Странно, что Портес Хиль решил использовать эти события для критики правительства в августе 1930 года. Ведь до этого он привел НРП (которую открыто назвал «правительственной партией) к победе на выборах в Конгресс. 5 октября 1930 года Ортис Рубио неожиданно даже для Кальеса назначил своего человека Эрнандеса Часаро начальником столичного округа, возглавлявшего в Мексике по должности всю полицию. На кальистов это известие произвело эффект разорвавшейся бомбы Портес Хиль предпочел не только сложить полномочия лидера НРП, но и уехать из Мехико в свой родной штат Тамаулипас, видимо, опасаясь за свою жизнь. Из Тампико Портес Хиль попросил Кальеса срочно назначить его послом во Францию. «Хефе максимо» возражать не стал, и в октябре 1930 года Портес Хиль покинул Мексику.

Лидером НРП стал земляк Ортиса Рубио, уроженец штата Мичоакан генерал Ласаро Карденас, отличившийся при подавлении мятежа Эскобара и считавшийся в то время одним из самых преданных «хефе максимо» людей. Тогда Карденас считал Кальеса «главным представителем мексиканской революции». В свою очередь, Кальес полагался на Карденаса, протежируя его армейскую карьеру. Во время октябрьского кризиса 1930 года Карденас писал Кальесу, что только он может разоблачить козни врагов революции и предотвратить катастрофу страны. Через 6 дней после того, как он написал это письмо, Карденас был назначен лидером НРП.

Новый лидер правящей партии заявил, что его задачей является оказание всяческой поддержки президенту республики. Немедленно успокоились и депутаты в палате представителей, выразив готовность работать рука об руку с правительством. Из парламента были удалены «красные» – сторонники Портеса Хиля, которые протестовали против нового соглашения об обслуживании мексиканского внешнего долга, заключенного в июле 1930 года в США. Из названия партийной газеты «Эль Насиональ Революсионарио» убрали последнее слово, и «Национальная» газета стала без удержу славословить «верховного вождя» Кальеса. В стране явно наметился поворот в сторону более консервативной, охранительной политики.

Таким образом, в течение 1930 года Кальес руками Ортиса Рубио добился устранения с политической арены Мексики Портеса Хиля, который стал слишком самостоятельным и вышел из-под контроля верховного вождя революции. Но если кризис осени 1930 года был скорее спровоцированной Кальесом бурей в стакане воды, то в том же году Мексика почувствовала жестокий удар настоящего кризиса – мировой экономической депрессии.

Еще при диктатуре Диаса Мексика превратилась в страну, ориентированную на вывоз минерального сырья и сельскохозяйственных технических культур в США. Революция в этом отношении ничего не изменила. Наоборот, если в последние годы правления Диаса правительство Мексики пыталось переориентировать внешнюю торговлю хотя бы частично на Европу, то при революционных правительствах доминирование американцев в мексиканской экономике стало безусловным, причем многие лидеры революции, включая Обрегона, непосредственным образом участвовали в коммерческих гешефтах с янки.

Пока американская экономика переживала в 20-е годы эру «процветания», рос и объем мексиканской внешней торговли. Все изменилось после краха на нью-йоркской бирже в октябре 1929 года. ВВП США стал сокращаться стремительными темпами, увлекая в пропасть экономику южного соседа.

В 1929 году объем мексиканского экспорта, который практически полностью шел в США, составлял 590 миллионов песо, в 1930 – лишь 459 миллионов. В 1931 году вывоз сократился до 399 миллионов песо. Особенно пострадал экспорт металлов, на который в 1930 году приходилось 323 миллиона песо. Если в 1928 году Мексика вывезла за границу 1972 тонны серебра (по добыче этого металла страна занимала первое место в мире), то в 1930 – только 1837 тонн.

Вторым основным источником бюджетных поступлений для мексиканского правительства были добыча и экспорт нефти, которые осуществляли иностранные компании. Добыча «черного золота» сокращалась уже начиная с 1921 года, когда американцы стали интенсивно разрабатывать нефтяные месторождения в других странах, прежде всего в Венесуэле. Кризис, сократив спрос, только усугубил эту неблагоприятную тенденцию. В 1928 году в Мексике было добыто 45 миллионов баррелей сырой нефти, в 1930-м – 40 миллионов, а в 1931 году – 33 миллиона.

Еще более сильный удар мировой кризис нанес по производству цветных металлов, которые ранее охотно потребляло американское автомобилестроение. В 1929 году в Мексике было выплавлено 80 тысяч тонн меди, в 1931-м – уже только 54 тысячи, а в 1932-м (пик кризиса в США) – 35 тысяч.

Резко сократился экспорт свинца: с 248 500 тонн в 1929 году до 118 700 тонн в 1933-м.

В целом в 1929–1932 годах мексиканская внешняя торговля упала на две трети. ВВП Мексики сократился за этот период на 16 %. Причем уже в первый год кризиса – то есть в 1930 году – он упал на 12,5 %. Только спустя пять лет мексиканский ВВП смог вернуться на докризисный уровень.

Это, в свою очередь, не замедлило сказаться на рынке труда: в Мексике стала сильно расти безработица. В 1930 году официально были зарегистрированы 90 тысяч безработных, а годом позже – уже 287 тысяч. В 1932 году работы не имели 340 тысяч мексиканцев. Проблему усугубило то, что США, приняв специальный закон, фактически стали выдворять из страны мексиканских гастарбайтеров. В Мексику из США вернулись 300 тысяч человек.

Но если безработных в промышленности хотя бы регистрировали, то сельскохозяйственных рабочих, лишившихся заработка, вообще никто не считал. Между тем только посевная площадь под важнейшей экспортной культурой – хлопком сократилась с 203 тысяч га в 1928 году до 77 тысяч га в 1932 году.

Как ни странно, удар мирового экономического кризиса смягчило то обстоятельство, что мексиканская экономика была еще очень отсталой. Большинство крестьян и ремесленников работали на себя, и лишь немногие – на внутренний рынок. Аграрная реформа, в ходе которой возникло много малоземельных хозяйств, только усилила эту тенденцию. В экспортном секторе экономике 3 % занятых от общего числа промышленных рабочих производили две трети экспортной продукции. К тому же цены на серебро и нефть упали на мировом рынке не так сильно, как стоимость других сырьевых товаров.

Тем не менее падение производства и сокращение занятости естественно вели к снижению реальной заработной платы. Это снижение отмечалось уже начиная с 1927 года, и кризис только усугубил ситуацию. Например, британская нефтяная компания «Мексикэн Игл» («Эль Агила») на своих предприятиях в Тампико снизила зарплату на 20–40 %. Вынуждены были смириться с простоями и сокращением заработной платы и текстильщики Орисабы. В Лагуне, главном центре мексиканского хлопководства, ориентированном на США, в 1931 году было 7397 безработных, а в 1932 году – 13 026.

Особенно сильно от кризиса пострадали сельскохозяйственные рабочие. В 1928 году их средняя дневная заработная плата достигла 1,08 песо, но затем начала снижаться и в 1931 году не превышала 0,69 песо.

Первоначально правительство Мексики даже обрадовалось кризису, так как многие думали, что он ограничится чисто финансовой сферой и затронет только западные фондовые биржи. В первой половине 1930 года этот прогноз, казалось, подтверждался. В США ощущалась острая нехватка ликвидности для реальной экономики. Англия прекратила обслуживать свои военные долги по отношению к американским банкам.

Мексиканское правительство, опасаясь дальнейшего сокращения доходов от экспорта, было вынуждено девальвировать национальную валюту с 2,648 песо за доллар в 1931 году до 3,498 песо за доллар в 1933-м.

В этих условиях министр финансов Монтес де Ока с санкции Кальеса в 1930 году решил выступить с предложением о новом урегулировании проблемы внешнего долга страны. Как мы помним, базовое соглашение по этому вопросу было подписано министром финансов де ла Уэртой с Международным банковским комитетом (представлявшим иностранные банки – кредиторов Мексики) в 1922 году. Оно установило общую сумму мексиканского внешнего долга и обязанность правительства Мексики его погашать. Однако уже в 1923 году из-за мятежа того же де ла Уэрты правительство Обрегона приостановило обслуживание долга. При Кальесе в 1925 году соглашение 1922 года было модифицировано: из общей суммы внешнего долга был выведен долг железных дорог, который стал внутренним.

Большая часть мексиканского внешнего долга представляла собой облигации, выпущенные в разное время разными мексиканскими правительствами и гарантированные иностранными банками. Часть облигаций была обеспечена экспортными доходами Мексики, часть – только гарантиями западных банков по отношению к частным инвесторам, приобретавшим эти облигации.

Помимо внешнего «облигационного» долга Мексика была вынуждена пойти на создание смешанных комиссий с ведущими западными странами (в частности, с США, Германией и Великобританией), которые рассматривали претензии граждан этих стран по ущербу, причиненному их имуществу в Мексики в годы революции.

Наконец, существовала и третья группа обязательств Мексики, формально внешним долгом не являвшаяся, но фактически ставшая основным предметом внимания и давления со стороны правительства США. Речь идет об обязательстве правительства Мексики компенсировать собственникам стоимость земель, конфискованных у них в ходе аграрной реформы. Среди такого рода собственников было много граждан США, в то время как среди владельцев облигаций мексиканского внешнего долга большинство составляли граждане европейских стран.

Посол США в Мексике Морроу все время давил на Кальеса и Монтеса де Оку, чтобы собственникам земель были выплачены «живые деньги» (до этого времени мексиканское правительство расплачивалось с помещиками облигациями). Это и вызвало спор между Кальесом и Портесом Хилем в конце 1928 года, когда Монтес де Ока предложил направить на компенсацию «жертвам» аграрной реформы 10 миллионов песо. «Друг» Мексики Морроу сообщал в госдепартамент, что раз у Мексики есть средства на строительство школ и дорог, то оно должно наконец компенсировать и ущерб гражданам США, потерявшим земли в ходе аграрной реформы.

Такая позиция полностью поддерживалась государственным департаментом США, но не устраивала Международный банковский комитет, который, естественно, предпочитал, чтобы Мексика сначала погасила облигации внешнего долга.

В 1928 году Международный банковский комитет направил в Мексику экспертов для изучения финансового положения страны. Эксперты предложили, чтобы Мексика существенно сократила военные расходы, полностью прекратила строительство автодорог и плотин (в условиях засушливого климата на части территории страны ирригация была вопросом жизни и смерти для сельского хозяйства) и сократила до минимума расходы на образование. В этом случае можно было бы получить с Мексики в счет уплаты внешнего долга по 30 миллионов песо в год с постепенным увеличением этой суммы до 70 миллионов в 1932 году.

Однако в 1928 году мексиканцы опять объявили мораторий на обслуживание внешнего долга. Но начало мирового финансового кризиса побудило Монтеса де Оку взять инициативу в свои руки. Мексиканское правительство предложило Международному банковскому комитету сократить общую сумму долга в обмен на начало его обслуживания (то есть провести реструктуризацию долга). В дополнение к этому правительство Мексики обязалось прогарантировать уже всю сумму нового долга доходами от своего экспорта.

Монтес де Ока воспользовался тем, что всю первую половину 1930 года «проконсул» Морроу отсутствовал в Мехико, и решил начать переговоры с Международным банковским комитетом в обход посольства США и госдепартамента.

Международный банковский комитет (по-прежнему возглавлявшийся представителем банкирского дома Моргана Ламонтом) с готовностью ухватился за предложение мексиканцев: у западных банков, входивших в комитет, из-за начавшегося кризиса не было денег, и они согласились на уступки.

В результате непродолжительных переговоров в Нью-Йорке Ламонт и Монтес де Ока 25 июля 1930 года подписали новое соглашение по обслуживанию внешнего долга Мексики. Общая сумма долга устанавливалась в 267 493 240 долларов и подлежала погашению в течение 45 лет при процентных ставках в 3–5 % годовых. Накопившиеся проценты за прошлые периоды, составлявшие примерно такую же сумму, как и сам новый внешний долг, были практически полностью списаны: Мексика должна была выплатить по ним только 11,755 миллиона долларов. Мексика обязалась первоначально уплачивать в счет погашения долга по 12,5 миллиона долларов ежегодно (затем эта сумма повышалась) и выплатить немедленно после подписания соглашения 5 миллионов долларов в счет погашения процентов. Следует подчеркнуть, что все платежи должны были осуществляться в золотых долларах, в то время как валюта Мексики, песо, имела в то время серебряный паритет. Все долги Мексики отныне гарантировались доходами от мексиканского экспорта (которые в первой половине 1930 года еще не сокращались).

Вернувшийся в Мексику Морроу понял, что его обвели вокруг пальца, и начал активную борьбу против ратификации соглашения.

В беседе с Ортисом Рубио он подчеркнул, что любое соглашение должно касаться всех держателей облигаций, а Международный банковский комитет обслуживал в основном интересы европейцев. Ортис Рубио был вынужден пообещать, что внесет на ратификацию только всеобъемлющее соглашение по долгу, частью которого будет соглашение Монтес де Ока – Ламонт.

Однако главной причиной резкого несогласия Морроу с оглашением было то, что в США хотели первоочередного обслуживания Мексикой претензий американцев, пострадавших в годы революции, прежде всего от аграрной реформы. Общая сумма претензий такого рода, которые рассматривала совместная американо-мексиканская комиссия, достигала 100 миллионов долларов.

Морроу опасался, что мексиканцы теперь будут отказывать в удовлетворении ущерба со ссылкой на заключенное соглашение об обслуживании внешнего долга. Между Морроу и Ламонтом завязалась довольно резкая по тону переписка, в которой оба ссылались на «философские» различия своих позиций. В конце концов, Морроу решил, что правительство Мексики следует признать банкротом, как поступили англичане с Египтом в XIX веке. Аналогия эта для Мексики была крайне опасной: ведь за признанием Египта банкротом последовала оккупация английскими войсками этой страны под предлогом обеспечения обслуживания внешнего долга. Мексика уже проходила нечто подобное в 1861–1867 годах, и тогда иностранная интервенция стоила стране десятков тысяч потерянных жизней.

Особенно возмутило «проконсула» то обстоятельство, что, когда он встречался в конце июня в Нью-Йорке с Монтесом де Ока (Морроу считал министра финансов Мексики чуть ли не своим учеником), тот твердо пообещал учитывать в соглашении интересы всех держателей облигаций, включая и тех, кого не представлял Международный банковский комитет. Получалось, что ученик просто-напросто обманул своего учителя.

Морроу пытался побудить госдепартамент торпедировать соглашение Мон тес де Ока – Ламонт и заставить Мексику признать убытки американских граждан за годы революции частью суверенного внешнего долга страны.

При этом посольство США исходило из того, что Мексика все равно не погасит заявленные требования о компенсации ущерба в полном объеме. Практика работы совместной германо-мексиканской комиссии по оценке ущерба немецких граждан в годы революции показывала, например, что Мексика изъявила готовность выплатить только 7,65 % от первоначально заявленной немцами суммы убытков. Поэтому посольство предлагало перед ратификацией соглашения Монтес де Ока – Ламонт мексиканским Конгрессом или одновременно с ней заставить Мексику признать обязательство о выплате как минимум 12,5 % от стоимости заявленного ущерба в отношении граждан США.

«Друг» Мексики Морроу (человек, по мнению Портеса Хиля, очень культурный и вежливый, в отличие от советского полпреда Макара) в донесениях в госдепартамент выражал возмущение уступками Ламонта мексиканскому правительству. Если по соглашению 1922 года Мексика должна была уплатить банковскому комитету в 1928–1931 годах примерно 240 миллионов песо золотом (золотое песо равнялось тогда одному доллару США), то в 1928 году Монтес де Ока предлагал уплатить примерно 71 миллион песо в 1929–1931 годах. Теперь и эта сумма резко сокращалась: до 1 января 1932 года Мексика соглашалась уплатить 25 миллионов песо золотом, что и было зафиксировано в соглашении от 25 июля 1930 года.

6 октября 1930 года госсекретарь США направил Ламонту официальный меморандум, в котором критиковал его соглашение с Монтесом де Окой как ущемляющее интересы других категорий лиц, имеющих материальные претензии к мексиканскому правительству за счет преференциального отношения только к держателям мексиканских государственных облигаций. Госдепартамент США подчеркивал, что «особенно заинтересован» в удовлетворении ущерба граждан США в рамках совместной американо-мексиканской комиссии (продление срока деятельности которой на два года США выбили из Мексики в 1929 году в качестве платы за поддержку Кальеса в ходе мятежа Эскобара). Соглашение 1930 года может привести к тому, что «помешает» аллокации финансовых ресурсов для этой категории лиц. В этом случае госдепартамент не будет соблюдать положений соглашения Монтес де Ока – Ламонт.

Морроу продолжал давить на Ортиса Рубио с тем, чтобы тот не вносил на ратификацию в Конгресс соглашение от 25 июля 1930 года без его соответствующей доработки. Деятельность Морроу привела к тому, что мексиканский посол в США Тельес на беседе с заместителем госсекретаря Коттоном 5 ноября 1930 года фактически выразил протест протии вмешательства США во внутренние дела Мексики. Ведь Мексика считала возмещение ущерба от аграрной реформы всем гражданам, а не только иностранцам, внутренним делом и противилась тому, чтобы этот вопрос был увязан с внешним долгом страны, как этого хотел Морроу.

В конечном итоге напористость Морроу сыграла с американцами дурную шутку. В январе 1931 года мексиканское правительство и Международный банковский комитет договорились отсрочить платежи по соглашению 1930 года на два года.

Дело в том, что с конца 1930 года мировой финансовый кризис уже перерос в экономический и из союзника Мексики превратился в опасного врага. Курс мексиканского серебряного песо (в этой валюте собирались таможенные пошлины, предназначавшиеся на уплату внешнего долга) непрерывно падал по отношению к обеспеченному золотом доллару США (именно в таких долларах путем конвертации в них серебряных песо и должны были осуществляться платежи по внешнему долгу), поскольку на мировых рынках снижалась стоимость самого серебра, в то время как цена на золото только росла.

Так, согласно курсу июля 1930 года при обмене серебряных песо на золотые для получения 12,5 миллиона (то есть для первого годового платежа по соглашению от 25 июля 1930 года) правительство Мексики теряло на конвертации 600–700 тысяч песо. В декабре 1930 года потери составили бы уже 2,5 миллиона.

К тому же Монтес де Ока жаловался Ламонту на растущую оппозицию в Конгрессе против любой выплаты долга иностранным кредиторам в сложную для Мексики эпоху мировых экономических потрясений. Его, Монтеса де Оку, и так величают в парламенте «марионеткой Уолл-Стрит».

В 1932 году, на пике мирового экономического кризиса, Мексика приостановила обслуживание своего внешнего долга на неопределенный срок.

Поражение Морроу в его борьбе с Международным банковским комитетом стало его лебединой песней на посту посла США в Мексике. Он покинул страну, чтобы занять кресло в Сенате США.

3 октября 1930 года новым послом Америки в Мехико был назначен родившийся в 1871 году Джошуа Ройбен Кларк, мормон, не имевший нормального высшего образования. Став адвокатом, Ройбен Кларк с 1910 года служил главным юристом госдепартамента и на этом посту отсудил у Китая 1 миллион долларов. О взглядах юриста Ройбена Кларка красноречиво свидетельствует название одной его работы того периода: «Меморандум о праве защищать граждан иностранных государств путем вторжения вооруженных сил». В 1928 году при республиканце Кулидже Кларк стал заместителем государственного секретаря и опубликовал на этом посту сочинение в защиту доктрины Монро.

Назначение послом апологета американской интервенционистской политики не сулило стране ничего хорошего, хотя и Морроу никаким другом Мексики не являлся, что и показала со всей очевидностью его позиция по проблеме мексиканского внешнего долга.

Помимо долга одной из основных проблем мексиканско-американских двусторонних отношений было положение мексиканцев в США. К концу 20-х годов к северу от Рио-Гранде работали примерно 1 миллион граждан Мексики (все население страны составляло на тот момент около 15 миллионов человек). До наступления мирового кризиса в 1929 году американцы смотрели на это сквозь пальцы, так как мексиканцы охотно выполняли самую низкооплачиваемую и непрестижную работу, в основном в сельском хозяйстве. Например, в Калифорнии в 20-е годы две трети из всех 200 тысяч сельскохозяйственных рабочих были мексиканцами.

Согласно переписи 1940 года в США проживали 1,42 миллиона человек мексиканского происхождения, 805 тысяч из которых родились на территории США, то есть имели американское гражданство по рождению.

В 1930 году власти США перед лицом растущей безработицы стали предлагать мексиканцам «добровольно» покинуть страну. Уже в этом году на родину вернулись 70 тысяч граждан Мексики, в 1931 году – 125 тысяч, годом позже – еще 80 тысяч. На самом деле никакой «добровольности» для мексиканцев не было. Полиция проводила рейды, отлавливала эмигрантов (многим даже не разрешали брать с собой никаких вещей) и после краткого пребывания в тюрьме отправляла поездом на родину, где их никто не ждал.

В июне 1931 года начальник иммиграционной службы Лос-Анжелеса Уолтер Карр в докладной начальству не без гордости сообщал, что «тысячи и тысячи мексиканских чужестранцев» были «буквально выдавлены страхом из Южной Калифорнии».

Некоторых мексиканцев хватали прямо в больницах и лишали тем самым медицинской помощи. Власти штатов и частные компании отказывались нанимать их на работу.

Всего за время кризиса такими методами американцы выдавили из страны примерно 400 тысяч мексиканцев.

Тысячи мексиканцев жили в лагерях, созданных для сельскохозяйственных рабочих, в том числе и специально эмигрантов из Мексики, Администрацией США по защите фермеров (US Farm Security Administration). Подчас только в этих лагерях безработные мексиканцы могли найти крышу над головой, пищу и, не в последнюю очередь, защиту от посягательств на свое здоровье со стороны местных джингоистов (шовинистов – прим. ред.), обвинявших их во всех экономических неурядицах США. Для мексиканца того времени в США шанс подвергнуться расово мотивированному нападению был примерно таким же, как для негра где-нибудь в Алабаме. На помощь судов и полиции на расистском Юге Соединенных Штатов рассчитывать не приходилось.

Мексиканское правительство ничего не могло или не хотело сделать в защиту своих соотечественников.

Внешнеполитическая ситуация Мексики того периода осложнялась еще и тем, что теперь трудно было компенсировать американское политическое и экономическое влияние в стране за счет других государств, как до Первой мировой войны. Германия была разгромлена в военном плане и сильно истощена в финансовом. Разоренная войной Франция сама фактически попала в долговую кабалу к США. Отношение же традиционного конкурента США в Мексике – Великобритании – к мексиканской революции было резко негативным. В конце 20-х годов британская колония в Мексике насчитывала 4632 человека, и большинство из них не скрывали своей ностальгии по временам Порфирио Диаса, который в последний период своего правления активно поддерживал английских инвесторов в пику американцам.

В Лондоне не любили Обрегона как лидера ненавистной революции, но его убийство справедливо расценили как начало нового периода внутриполитической нестабильности в Мексике. Именно из соображений поддержания стабильности в Мексике Великобритания не стала оказывать поддержку мятежу генералов весной 1929 года – Кальес представлялся Форинофис меньшим из двух зол. Британских инвесторов особенно раздражали губернаторы Веракруса и Тамаулипаса Техеда и Портес Хиль, которые в спорах рабочих с предпринимателями, как правило, поддерживали первых. Например, британское посольство в Мехико считало Портеса Хиля «персоной крайне неприятной, одной из самых плохих фигур мексиканской политики».

В 1931 году посольство Великобритании в Мехико пришло к пессимистическому выводу, что Мексика перестает быть цивилизованной страной и возвращается к языческому доиспанскому прошлому (а не идет к коммунизму, как считали многие оболваненные западными СМИ английские обыватели).

Взгляды мексиканских дипломатов в Лондоне на роль Великобритании в мире после Первой мировой войны были еще более пессимистичными, хотя и более верными, чем оценки их британских коллег. В декабре 1930 года мексиканское посольство в Великобритании сообщало, что хотя Англия все еще остается великой державой, распад ее колониальной империи неизбежен: «…англичане не отдают себе отчет в том, что XX век не является ни веком их индустриального апогея, ни их военной славы». Отсюда следовал логичный вывод: делать ставку на Лондон против Вашингтона не имеет никакого смысла.

Мировой экономический кризис первоначально наиболее сильно ударил по США и поэтому привел к временному росту британских капиталовложений в Латинскую Америку (они достигли объема в 1,2 млрд фунтов стерлингов) на фоне сокращавшихся американских инвестиций. Однако к Мексике эта тенденция не относилась: после революции англичане не хотели наращивать свой капитал в стране и только пытались сохранить то, что уже имели.

Как и американцев, Великобританию прежде всего интересовала компенсация ущерба ее подданным, пострадавшим от событий мексиканской революции. Во время работы смешанной британско-мексиканской комиссии по ущербу в 1928–1932 годах англичане предъявили претензий на 250 миллионов песо, хотя мексиканцы считали, что они завышены примерно в два раза. В результате Мексика согласилась выплатить всего 3,8 миллиона песо. Но уже в 1932 году, ссылаясь на кризис, мексиканцы предложили осуществить платеж не наличными, а облигациями. Англичане отказались, и в результате новых переговоров был достигнут компромисс: начиная с 1936 года Мексика ежегодно выплачивала Великобритании 345 тысяч песо.

Английские банки были и членами Международного банковского комитета Ламонта. На британских держателей облигаций приходилось 34,7 миллиона фунтов стерлингов мексиканского внешнего долга и еще 106 миллионов долга мексиканских железных дорог. Англичане постоянно давили на Ламонта, чтобы он не допускал слишком больших уступок по отношению к Мексике, на что тот и жаловался Морроу. В 1933 году недовольные Ламонтом английские держатели облигаций создали собственный комитет по переговорам с Мексикой (The British Committee of Mexican Bondholders), который представлял интересы владельцев мексиканских облигаций примерно на 6 миллионов фунтов стерлингов.

Не меньше чем американцы, страдали британские предприниматели и от аграрной реформы. Например, только семья Руль потеряла в 1934 году 900 гектаров. Губернатор Соноры Кальес (сын «верховного вождя») в 1932–1933 годах по явно националистическим соображениям изгнал из штата как «нелегалов» 40 фермеров индийского происхождения (в то время – подданных Великобритании).

В этих условиях английские инвестиции в Мексике не увеличивались – из британских капиталовложений в Латинской Америке на нее приходилось всего 16 %. Проценты на вложенный капитал были просто смехотворными – 0,8 % годовых без всяких перспектив улучшения ситуации. Тем не менее, англичане прочно удерживали второе место по инвестициям в нефтедобычу: в 1928 году из совокупного объема всех капиталовложений в нефтяной сектор в размере примерно 1 млрд песо на США приходилось 600 миллионов (57,7 %), на Великобританию – 354,8 миллиона (33,8 %), а на Германию – только 71,2 миллиона (6,7 %). Следует отметить также, что еще во времена Диаса в руках английских компаний оказались месторождения с более качественной нефтью, чем у их американских конкурентов.

По сравнению с США незначительной была и доля Англии в мексиканской внешней торговле. В начале 30-х годов мексиканцы закупали в Англии товаров на 1–2 миллиона фунтов стерлингов в год (7–8 % всего импорта). Во время кризиса, который привел к росту протекционизма в мировой торговле и отказу Англии от золотого стандарта фунта стерлингов, дела во взаимной торговле еще более ухудшились. В 1936 году на Великобританию приходилось всего 4,5 % мексиканского импорта, и она даже ликвидировала должность атташе по торговле в своем посольстве в Мехико.

Итак, Англия в начале 30-х годов была настроена по отношению к Мексике еще более враждебно, чем США, причем именно по идеологическим соображениям – из-за неприятия революционных преобразований в стране.

Япония, с которой флиртовали как Диас, так и революционные правительства 20-х годов, в 1931 году совершила нападение на Китай, прочно увязла в войне на азиатском континенте и тоже не могла соперничать с США в Латинской Америке.

Таким образом, прервав в 1930 году под явно надуманным предлогом дипломатические отношения с СССР, Мексика оказалась один на один с США без надежного друга и союзника.

Довольно отчаянным выходом из опасного внешнеполитического окружения Мексики стала так называемая доктрина Эстрады, названная по имени министра иностранных дел страны Хенаре Эстрады. Доктрина Эстрады официально являлась основой мексиканской внешней политики до 2000 года.

27 сентября 1930 года Эстрада разослал в мексиканские посольства за рубежом циркуляр, в котором сформулировал новое понятие суверенитета государств применительно к внешней политике Мексики. До 1930 года Мексика признавала только те правительства зарубежных стран, которые отвечали воле тамошнего народа. Именно исходя из этого постулата Портес Хиль отказался признать марионеточное правительство Монкады в Никарагуа, пришедшее к власти в результате военного переворота и державшееся против воли народа на американских штыках. Теперь же согласно доктрине Эстрады суверенным правом каждой страны являлась существующая там форма правления, и непризнание Мексикой этого факта отныне характеризовалось бы как вмешательство во внутриполитические дела той или иной страны.

Эстрада сформулировал свою доктрину в целях самообороны – ведь многие за рубежом (и многие в самой Мексике) считали мексиканские выборы фарсом. Исходя из этого, у иностранных правительств мог появиться соблазн признать какого-нибудь оппозиционного кандидата на президентский пост, который заявит, что именно он стал победителем при голосовании (как это уже сделал Васконселос в 1929 году). Теперь Мексика как бы говорила всему миру – не вмешивайтесь в наши внутренние дела, а мы закроем глаза на то, что происходит у вас.

В случае насильственной смене власти в иностранном государстве единственной реакций Мексики, как это было и ранее, должно быть только сохранение или отзыв мексиканских дипломатов из этой страны, но ни в коем случае не вмешательство на стороне той или иной противоборствующей группировки.

Такая линия фактически обрекала на поражение патриотов Сандино, которым Мексика прежде оказывал прямую военную помощь.

В 1931 году, когда Япония напала на Китай, многим в мире стало понятно, что надвигается новая мировая война. Именно действия Японии в Маньчжурии пробудили США в 1933 году признать ненавистное большевистское правительство в России как будущего союзника в борьбе против Страны восходящего солнца.

Свои выводы сделала и Мексика. После окончания Первой мировой войны ее не пригласили в Лигу наций, которая должна была стоять на страже международного мира. Говорили, что президент США Вильсон, когда ему показали список возможных учредителей лиги, лично вычеркнул Мексику. Тогдашний президент Мексики Карранса и его преемники тоже не рвались в Лигу наций, так как щепетильно относились к любым попыткам ограничения национального суверенитета, к чему неизбежно вели обязательства в международной организации.

Но в 1931 году ситуация в мире была иной, и Мексика приняла приглашение присоединиться к Лиге наций, которое было высказано ее ассамблеей единогласно. Одним из членов делегации Мексики на заседании Ассамблеи Лиги наций был министр иностранных дел Эстрада, а возглавил ее Портес Хиль, который в своем выступлении отметил, что гарантией миролюбия Мексики является борьба за улучшение жизни трудящихся классов. Портес Хиль с гордостью вспоминал, что говорил по-испански, и это был первый раз, когда великий язык Сервантеса звучал в стенах Ассамблеи Лиги наций.

Однако помимо престижа членство в Лиге наций не давало Мексике никаких гарантий против вмешательства в свои внутренние дела. Беззубость этой организации стала ясна уже в 1931 году, когда лига ничего не сделала, чтобы наказать японских агрессоров.

Внутренняя политика Мексики в конце 1930-го – 1931 году развивалась на фоне скрытой борьбы между Кальесом, стремящимся утвердить свое неформальное, но прочное лидерство в стране, и Ортисом Рубио, который хотел постепенно освободиться от опеки «вождя революции».

Тактику Кальес уже отработал: в стране провоцировался очередной мини-кризис, в условиях которого, естественно, было необходимо сплочение всех членов «революционной семьи» вокруг «хефе максимо».

В ноябре 1930 года в Мексике отмечали 20-ю годовщину начала революции Мадеро. В Национальной библиотеке состоялась конференция, в которой приняли участие многие политики того периода, в частности, бывший министр финансов при Каррансе Кабрера и бывший лидер аграристов Сото-и-Гама. Кабрера заявил (и его слова напечатали газеты), что революция провалилась, поскольку не дала стране политических свобод: «У нас нет юстиции, нет свободы прессы, нет свободных муниципалитетов, нет суверенитета штатов… У нас нет международного суверенитета…» Добавив к перечню отсутствие экономической независимости, Кабрера обвинил во всем этом «нездоровые элементы», оказывающие пагубное влияние на правительства. Намек на Кальеса был более чем очевидным.

Такого открытого вызова своему авторитету Кальес терпеть не стал. Лидер НРП Карденас выступил 31 января 1931 года с заявлением, в котором взял достижения революции под защиту. Карденас обвинил Кабреру в том, что тот хочет разобщить сторонников революции: «Для революционеров эта тактика не новая. Ее всегда использовала реакция. Хвалить главу государства и ругать режим, который он же и возглавляет, или людей, которые внутри или вне правительства делят с ним ответственность власти… Но и мы знаем эту игру». Особенно возмутило генерала Карденаса утверждение Кабреры, что в Мексике так и не появилось настоящей национальной армии. Такие слова в реалиях того периода мексиканской истории могли стоить человеку жизни.

Кабреру арестовали и 9 мая 1931 года выслали из страны, обвинив его в подготовке мятежа. Однако адвокат и бывший министр не успокоился и 23 июня самовольно вернулся в Мексику, сойдя на берег в порту Акапулько.

Однако Кальеса в тот период волновал вовсе не отставной министр, за которым никто не стоял. До «верховного вождя» стали доходить слухи о тесных контактах между Ортисом Рубио и военным министром Амаро. Некоторые информаторы утверждали даже, что Амаро при поддержке президента готовит военный перевод, чтобы избавиться от Кальеса и его сторонников. Амаро был замешан в убийстве Панчо Вильи в 1923 году, и Кальес имел все основания опасаться за свою жизнь.

В этих условиях Карденас, по мнению Кальеса, проявлял определенную политическую наивность, полагая, что НРП должна всеми силами поддерживать президента. Возможно, Карденас именно так и понял сформулированную Кальесом эзоповым языком задачу: не допустить отчуждения между партией и исполнительной властью, которое наблюдалось при Портесе Хиле в первой половине 1930 года.

Кальес же видел в НРП конкурирующий центр силы по отношению к президенту – только в этих условиях он сам мог играть роль верховного арбитра в стране.

«Хефе максимо» добился отставки Эрнандеса Часаро с поста шефа полиции, и это кресло занял Ламберто Эрнандес, кальист, сторонник крестьянского вождя из Сан-Луис-Потоси Седильо. Новый шеф полиции занимался в основном слежкой за Амаро, особенно за неформальными контактами военного министра с президентом страны. Вскоре Кальес показал президенту написанные от руки отчеты Эрнандеса, в которых тот обвинял Амаро в складировании большого количества оружия.

Ортис Рубио вспоминал позднее, что у него был выбор: либо порвать с Кальесом («который тогда реально контролировал обстановку в стране») со всеми вытекающими отсюда для страны и для него лично последствиями, либо скрепя сердце сотрудничать с верховным вождем. Он выбрал первый вариант, хотя и без всякого энтузиазма.

Между тем и Амаро, и бывший сапатист генерал Альмасан уговаривали Ортиса Рубио дать бой Кальесу и освободиться наконец из-под его непрошеной опеки. Амаро даже опубликовал в газетах статью, в которой хвалил вооруженных крестьян за поддержку правительства и обещал им усиление темпов аграрной реформы. Для Кальеса это был крайне тревожный сигнал: все уже знали, что сам «верховный вождь» стоит за прекращение распределения земли вообще. Заигрывания Амаро с крестьянством могли сплотить против Кальеса непобедимую коалицию регулярной армии и десятков тысяч вооруженных земледельцев.

Пока Ортис Рубио колебался, Кальес решил убрать Амаро и сам занять его место. С этой целью Кальес провоцировал отставки своих сторонников с ключевых министерских постов. Первым в июне 1931 году кабинет министров покинул глава Министерства внутренних дел Карлос Рива Паласио. Другой кальист, генерал Гонсало Сантос после отмашки «верховного вождя» начал активную критику Ортиса Рубио в Сенате.

Однако Амаро оставался верным президенту, и дело едва не дошло до вооруженных столкновений между армией и противниками Ортиса Рубио. На выборах в штате Керетаро противник президента Сатурнино Седильо попытался продавить кандидатуру своего сторонника и тезки Сатурнино Осорио. С этой целью в Керетаро из штата Сан-Луис-Потоси отправился поезд с вооруженными сторонниками Седильо, которые должны были в нарушение закона проголосовать на выборах в чужом штате. Амаро приказал командующему федеральными войсками в штате генералу Чарису пресечь беззаконие.

Однако сторонники Кальеса в парламенте добились отрешения от должности генерала Чариса за вмешательство федеральной армии в избирательный процесс. Это было воспринято общественностью и армией как серьезный удар по престижу военного министра.

Одновременно была развернута мощная кампания по запугиванию Амаро. Военному министру доносили, что генерал Альмасан с санкции Кальеса хочет его убить. Согласно другому слуху Седильо готовил военный мятеж, направленный тоже против военного министра. Другой мятеж якобы готовила группа недовольных Амаро генералов. Все эти слухи должны были убедить Амаро, что ему лучше уйти добровольно и сохранить тем самым жизнь и здоровье.

В Конгрессе шла упорная борьбы между сторонниками Ортиса Рубио, которых поддерживал лидер НРП Карденас, и кальистами. В августе 1931 года дело дошло до перестрелки в палате депутатов, во время которой был убит один из парламентариев. Именно эта стрельба и дала Кальесу желанный предлог для перестановок в правительстве, которое якобы уже не контролировало обстановку.

Амаро оказался между двух стульев – Ортис Рубио подозревал, что военный министр готовит военный путч в пользу Кальеса, а Кальес думал, что Амаро вот-вот совершит переворот, чтобы укрепить позиции президента.

В октябре 1931 года Кальес заявил Ортису Рубио, что один из генералов – членов правительства готовит путч и, чтобы не компрометировать Амаро, надо убрать из правительства всех военных. 12 октября 1931 года состоялось заседание кабинета министров без президента, его главы. На нем обсуждалась возможность отставки самого Ортиса Рубио ввиду якобы серьезного кризиса в отношениях между законодательной и исполнительной ветвями власти. На заседании кабинета отсутствовал и военный министр. Генерал Альмасан предложил, чтобы Конгресс избрал временным президентом Кальеса – причем сам Кальес, по словам Альмасана, об этой инициативе ничего не знал.

13 октября 1931 года на совещании в доме Амаро был достигнут компромисс: четверо самых влиятельных генералов мексиканской армии – Амаро, Карденас, Альмасан и Седильо – договорились подать в отставку одновременно и предложить, чтобы пост военного министра перешел к Кальесу. Причем Кальес, который и спровоцировал все эти интриги, якобы должен был занять этот пост, чтобы предотвратить военный мятеж против президента Ортиса Рубио.

Таким образом, в августе – октябре 1931 года Кальес успешно спровоцировал массовую отставку генералов с правительственных постов. Свои посты покинули наиболее авторитетные дивизионные генералы Альмасан и Седильо. С поста лидера НРП ушел и Карденас, возвратившийся на должность губернатора в свой родной штат Мичоакан. Уход генералов без консультаций с их формальным начальником, министром обороны, как считало общественное мнение, был равнозначен вотуму недоверия Амаро, и тот счел благоразумным тоже оставить свой пост, перейдя на малозаметную и не связанную с политикой должность директора Военного колледжа.

Амаро ни в чем не предал Кальеса – он оказался виновен лишь в том, что не хотел интриговать против главы государства.

Новым министром обороны, как и предполагалось, стал сам Кальес. Вскоре из правительства ушли гражданские лица, претендовавшие на известную политическую самостоятельность: Аарон Саенс, Хенаро Эстрада и Монтес де Ока.

НРП вновь возглавил верный кальист Мануэль Перес Тревиньо.

С этого момента Ортис Рубио, по его собственным словам, умыл руки и оставил всю ответственность за внутреннюю политику в стране Кальесу.

Но своей победой в октябре 1931 года Кальес подготовил почву для своего будущего поражения и конца «максимата». Кризис впервые заставил Карденаса по-новому взглянуть на своего ментора. Позднее он писал, что октябрьский кризис продемонстрировал неспособность Кальеса сплотить «революционную семью». Наоборот, Кальес ее разобщил, ослабив президента и правительство. Сам Карденас, воспитанный в духе порядочности и лояльности по отношению к своим соратникам, не мог одобрить такое поведение, то есть открытую подрывную работу против законно избранного главы государства. Именно тогда между бывшим президентом Кальесом и будущим президентом Карденасом пробежала черная кошка.

Октябрьский кризис 1931 года развивался на фоне муссировавшихся самим Кальесом слухов о новой опасности со стороны якобы поднявшего голову реакционного духовенства. Газеты писали даже о возможном возобновлении мятежа «кристерос». Именно этим психозом и оправдывалось назначение Кальеса на пост военного министра.

Однако такая пропаганда могла ввести в заблуждение лишь людей, не посвященных в хитросплетения мексиканской политики.

К таковым, бесспорно, не относился Портес Хиль, который в декабре 1931 года направил Кальесу вежливое по тону, но резкое по сути послание из Франции, где он возглавлял мексиканское дипломатическое представительство. Портес Хиль писал, что если духовенство и подняло голову, то только потому, что само правительство сдвинулось вправо и дало к этому повод. Прекратились социальные реформы, в трудовом и аграрном законодательстве правительство идет не вперед, а назад. Совершенно справедливо Портес Хиль утверждал, что духовенство только один (причем не самый опасный) отряд реакции: к ней относятся еще «латифундизм и порабощающий индустриализм» (то есть предприниматели – прим. автора). Только проводя аграрную реформу и лишая тем самым латифундистов материальных ресурсов, можно ослабить и духовенство.

Резко критиковал Портес Хиль и экономическую политику правительства. В условиях мирового кризиса, полагал бывший президента, необходимо наконец отказаться от безусловной поддержки экспорта и переориентировать промышленность и сельское хозяйство на внутренний рынок. Что до внешнего долга, абсолютно незачем в этот сложный период выплачивать его «любой ценой».

Правительству необходимо совершить поворот влево и вновь опереться на поддержку масс рабочих и крестьян. А для этого необходимы персональные изменения в кабинете министров.

В письме содержался и открытый вызов самому Кальесу: «В событиях последнего времени, вне зависимости от Ваших первоначальных желаний, вмешательство, которое Вы осуществляли, становилось все более и более прямым». Друзья Кальеса, писал Портес Хиль, делают все, чтобы нынешний Кальес зачеркнул всю свою прежнюю жизнь революционера.

Кальес, прочитав это письмо, опять решил вернуться к тактике 1930 года: «разыграть» Портеса Хиля против Ортиса Рубио и убрать с политической сцены Мексики их обоих.

Ортис Рубио, между тем, пытался заручиться поддержкой своего былого заклятого врага Портеса Хиля, чтобы еще раз попытаться убрать с политической арены самого Кальеса.

В июле 1932 года Портеса Хиля, находившегося в Мексике, посетил начальник штаба генерала Эулохио Ортиса, командовавшего войсками в долине Мехико. Портес Хиль сразу насторожился, так как они с генералом дружили, и он вполне мог бы приехать и сам. Однако генерал сказался больным, а его посланец передал Портесу Хилю приглашение Ортиса Рубио занять пост министра внутренних дел.

Портес Хиль ответил, что не верит в искренность Ортиса Рубио, так как тот вместе с Кальесом всего пару лет назад убрал его из национальной политики. Посланец утверждал, что теперь Ортис Рубио и сам убедился, что именно Кальес ведет основную подрывную деятельность против его кабинета. Поэтому видные политики и генералы – Амаро, Монтес де Ока, Альмасан, Карденас – предложили Ортису Рубио призвать Портеса Хиля на второй по значимости официальный пост в стране.

Портес Хиль, однако, распознал ловушку. Он, может быть, еще и поверил бы в эту версию, если бы ее озвучил сам президент. Но странная форма приглашения через посредника и то, что его пытались связать с именами людей, попавших в последнее время в немилость к Кальесу, насторожили его. Скорее всего, Кальес опять сконструировал некую группу заговорщиков, чтобы потом разделаться с ними одним махом. Поэтому бывший временный президент лишь ответил, что не верит в способность Ортиса Рубио проводить самостоятельную линию по отношению к Кальесу. Прежде он, Портес Хиль, возможно, и помог бы президенту в борьбе с Кальесом, но время для этого уже ушло.

После этой странной беседы с Портесом Хилем встретился уже сам генерал Эулохио Ортис и предложил ему переговорить напрямую с президентом и генералом Амаро. Портес Хиль наотрез отказался.

Кальес, несомненно, был в курсе всех этих интриг, если и не сам провоцировал их. Тем не менее «верховный вождь» понимал, что Ортис Рубио, загнанный в угол, еще может решиться на «восстание» и на самом деле опереться на Портеса Хиля и левые элементы, неформальным лидером которых и считался бывший временный президент. Поэтому не позже середины лета 1932 года Кальес решил вообще убрать Ортиса Рубио с поста главы государства и заменить его более преданным человеком.

В августе 1932 года Портес Хиль обедал с Карлосом Рива Паласио, отставки которого недавно тоже добился Кальес. Рива Паласио без обиняков сказал, что Кальес выдавливает Ортиса Рубио в отставку, но президент всячески этому противится. Войска в Мехико готовы поддержать президента, и пока нет договоренности только с Карденасом. Он, Рива Паласио, недавно был у Карденаса в Мичоакане. Тот якобы согласился выступить против Кальеса и в поддержку Ортиса Рубио, но только в случае, если всю комбинацию благословит Портес Хиль.

Это было уже приглашеним к военному перевороту, участие в котором могло стоить Портесу Хилю жизни. Даже если Рива Паласио и был искренним, Портес Хиль не мог забыть, что именно этот человек при поддержке Ортиса Рубило, по сути, устранил его с поста министра внутренних дел в 1930 году. А Карденас в этом же году по воле Кальеса сменил Портеса Хиля на посту лидера НРП, после чего бывшему президенту пришлось фактически бежать из страны. Приходится признать, что Кальес в 1930–1932 годах сумел посеять недоверие между всеми ведущими политиками Мексики и основать на этом недоверии свою собственную теневую власть.

Портес Хиль ответил, что уже давно не имеет связи с генералом Карденасом, а если тот захочет, то может и сам переговорить с ним на любые темы. Но в любом случае он, Портес Хиль, на военный переворот не пойдет. Возможно, эта беседа спасла ему жизнь.

Кальес убрал Ортиса Рубио очень просто: он запретил всем своим сторонникам входить в правительство. Это означало, что каждый политик должен был сделать выбор: либо он с Кальесом, либо – с Ортисом Рубио. В этой дилемме у президента не было никаких шансов. За два года интриг и политических маневров Кальес лишил его всех возможных союзников.

1 сентября 1932 года президент, как обычно, выступил в Конгрессе с посланием о положении нации. На следующий день он прочел в газетах о своей отставке. И опять у Ортиса Рубио был выбор: он мог пойти на открытую конфронтацию с Кальесом, но в который раз не сделал этого. Он утешался тем, что покидает пост «с чистыми руками, не запачканными кровью и деньгами», предпочитает «уйти, а не остаться, опираясь на штыки армии».

Однако в речи перед Конгрессом 2 сентября, объясняя причины своей отставки, Ортис Рубио не проявил столько смелости, как позднее в воспоминаниях. По Конституции отставка президента могла быть вызвана только «серьезными» причинами. Ортис Рубио таких причин назвал две.

Первой был постоянный политический кризис, не прекращавшийся, по словам Ортиса Рубио, все время его президентства (о подоплеке этого кризиса он умолчал). Президент сказал, что как верный член партии он, должен подать в отставку, чтобы обеспечить единство революционных сил. К тому же, подчеркнул он, мирная передача власти является наилучшим доказательством торжества «доктрины Кальеса», которая гласит, что Мексика стала страной не вождей, а институтов и закона. Второй «серьезной» причиной было состояние здоровья президента.

В Конгрессе не стали задавать лишних вопросов, в том числе и потому, что Кальес заблаговременно провел на руководящие должности в палате депутатов своих людей, и отставка была немедленно принята. За примерное поведение Ортису Рубио позволили эмигрировать, и он уехал в США.

Народ наградил Ортиса Рубио презрительной кличкой Нопалито, то есть маленький нопаль. Нопаль – сорт кактуса, который сочится липким соком, как будто пускает слюни. В Мексике название этого растения служило синонимом дурака, человека несамостоятельного и глуповатого.

Кальес через два дня после отставки Ортиса Рубио заявил прессе, что страна полностью вступила на путь законности и институционализации политических процессов. Теперь мол, все решает не армия, а конституционные процедуры, и смена главы государства происходит упорядоченно и без кровопролития. Однако на самом деле все было, конечно, не так. В стране все понимали, что президента Мексики убрал «верховный вождь», и только позиция самого Ортиса Рубио, добровольно отказавшегося от власти, уберегла страну от кровопролития.

При решении основных социально-экономических проблем Мексики – аграрной реформы и рабочего вопроса – администрация Ортиса Рубио под влиянием Кальеса явно дрейфовала вправо.

В том, что касается аграрной реформы, между Кальесом и Ортисом Рубио не было серьезных разногласий. Оба считали, что пора подвести черту под распределением земли, чтобы создать для капитала возможность безбоязненно инвестировать в развитие сельскохозяйственного производства.

Кальес вынашивал эти идеи, не без влияния Морроу, еще на посту президента, а в июне 1930 года он публично подверг аграрную реформу разгромной критике. В интервью газете «Универсаль» «верховный вождь революции» заявил: «Аграризм (движение крестьян за аграрную реформу – прим. автора), как он себя понимал и действовал до сего дня, провалился: счастье людей села не в том, чтобы дать им кусок земли, если у них нет необходимых элементов для ее обработки. Этим путем мы придем к катастрофе, потому что создаем у крестьян иллюзии и поощряем иждивенчество. Странно наблюдать, как во многих «эхидос» земли не обрабатываются». Зачем же, продолжал Кальес, плодить такое разбазаривание земли? До сих пор правительство раздавало земли направо и налево, настал пора с этим покончить. Поэтому правительство каждого штата должно определить «более или менее короткий срок, после истечения которого, распределение земли будет закончено». После этого срока насчет земли крестьяне больше не должны и заикаться.

Однако на практике прекратить аграрную реформу не удалось, главным образом, по внутриполитическим мотивам. Несмотря на то, что Кальес и Ортис Рубио были единомышленниками в аграрном вопросе, одновременно они были соперниками в борьбе за власть. Кальес в 1931–1932 годах опирался в этом соперничестве на ярых сторонников аграрной реформы в Веракрусе с его прогрессивным губернатором Техедой, Сан-Луис-Потоси, неформальным лидером которого был крестьянский вождь Сатурнино Седильо, и Мичоакане, где активно распределял землю Карденас. Для Кальеса в тот момент политическое сотрудничество с этими сильными местными вождями в борьбе за власть было куда важнее разногласий в аграрном вопросе. Поэтому Кальес предпочитал не вмешиваться в процесс распределения земли на местах, рискуя вызвать недовольство вооруженных крестьян.

Характерной в этом смысле была ситуация в штате Сан-Луис-Потоси, вождями которого были братья Седильо, опиравшиеся на тысячи вооруженных крестьян. Три брата, главным из которых был родившийся в 1890 году на ранчо «Паломас» Сатурнино, в годы революции повоевали практически под всеми возможным знаменами. Сначала они примкнули к Мадеро, но уже годом позже – к мятежу Ороско. Поддержав «план Айялы», братья начали распределять среди крестьян своего родного региона Валье де Маис (то есть «Кукурузной долины») захваченную у помещиков землю. В 1914–1915 годах Седильо воевали на стороне Вильи, хотя сохраняли полную организационную самостоятельность своих частей. После поражения Конвента и Вильи братья вплоть до 1920 года вели партизанскую войну против правительства Каррансы. В 1920 году они встали на сторону Обрегона, который присвоил им генеральские звания. Вооруженные отряды Седильо были формально признаны и официальным декретом Обрегона преобразованы в военные колонии. Седильистам дали землю, они сохранили оружие и были обязаны по первому требованию правительства выступить на его защиту вместе с регулярной армией.

Сам Сатурнино Седильо не был заинтересован в широкомасштабной аграрной реформе. Как и Вилья, он настаивал на выделении наделов только своим ветеранам и членам семей павших в боях бойцов его отрядов. Если интересы его ветеранов вступали в противоречие с крестьянами окрестных сел, также требовавших земли, то Седильо становился на сторону своих. Для примерно 10 тысяч бывших ветеранов Седильо оставался единственным и непререкаемым авторитетом.

Устроившись на ранчо «Паломас», Седильо не занимал официально никаких постов, однако все чиновники Сан-Луис-Потоси назначались только с его согласия. Например, неграмотный губернатор штата, соратник Седильо Идельфонсио Таррубиатес даже распорядился провести прямую телефонную линию между своей резиденцией и ранчо «Паломас», чтобы советоваться с вождем по каждому важному вопросу.

Седильо часто ездил по окрестностям, справляясь у своих бывших солдат о видах на урожай и здоровье детей. Любой из ветеранов мог прийти на ранчо «Паломас», где его бесплатно кормили и предоставляли ночлег. Конечно, большинство бойцов Седильо, по словам последнего, вели «простую жизнь», то есть остались бедняками. Им дали по 6 га земли, однако местность в «Кукурузной долине» была засушливой и урожаи скудными. К тому же она не имела нормального транспортного сообщения с остальными районами Мексики, и крестьяне были вынуждены продавать урожай тому же Седильо или потреблять его сами. Но былые солдаты благодарили командира за то, что могли прокормить себя и свои семьи. Седильо всегда мог рассчитывать на различные услуги от своих ветеранов вплоть до денежных подношений или части урожая.

Во время мятежа Эскобара Седильо быстро мобилизовал несколько тысяч своих ветеранов и помог регулярной армии быстро подавить мятеж. Поэтому Кальес до поры до времени его не трогал. В 1930 году по указанию «верховного вождя» Седильо получил пост министра сельского хозяйства в федеральном правительстве. Тем самым Кальес хотел отрезать Седильо от его родного штата. Но последний оказался хитрее и сам стал проталкивать своих земляков на различные федеральные должности.

Как и предполагал Кальес, Седильо идеологически был не заинтересован в аграрной реформе в общемексиканском масштабе. В штате Сан-Луис-Потоси он распределял землю только среди безусловно лояльных по отношению к себе людей, создав таким образом квазифеодальное мини-государство. Крестьяне других штатов его мало интересовали. Но, имея политический имидж крестьянского вождя и аграриста, Седильо на словах высказывался за агарную реформу.

В то же время в его родном штате Сан-Луис-Потоси местная аграрная комиссия вместо масштабного распределения земель занималась такими вопросами, как охрана окружающей среды и лесов.

Учитывая позицию Кальеса по аграрной реформе, неудивительно, что, несмотря на продолжавшийся поток заявок крестьянских общин по наделению землей, темпы ее распределения в Мексике в 1930 году серьезно сократились. Если в 1929 году 108 тысяч крестьянских семей получили 1 миллион гектаров земли, то в 1930 году среди 67 тысячи семей было распределено 744 тысячи га, а в 1931 году – 610 тысяч га среди 45 тысяч семей.

Количество же заявок осталось практически неизменным: в 1929 году крестьянские общины подали 1335 прошений о предоставлении им земли, в 1930 году – 1324. а в 1931-м – 1363. Примечательно, что крестьяне штата Сан-Луис-Потоси в 1931 году не подали вообще ни одной заявки (в 1929 году таких заявок было 30). Лидировал же по количеству поданных заявок в 1930 году штат Веракрус – 388. Это было связано с тем, что тамошний губернатор Техеда, которого Кальес считал коммунистом, проводил аграрную реформу согласно своим политическим убеждениям.

С Техедой Кальес был вынужден считаться по тем же причинам, что и с Седильо. Губернатор Веракруса опирался на несколько тысяч вооруженных крестьян и сыграл ключевую роль в подавлении военных мятежей 1923–1924 и 1929 годов. Город Веракрус был стратегически важен для успеха любого мятежа – ведь именно через порт Веракруса шел основной экспортный поток Мексики и именно там располагались таможни, служившие основным источником бюджета всей страны.

Кальес пытался лишить Техеду, как и Седильо, поддержки в родном штате, поэтому сделал его министром внутренних дел в период своего президентства. Однако в 1928 году Техеда вернулся в Веракрус и вновь был избран губернатором. В отличие от Седильо, Техеда опирался не только на вооруженных крестьян, но и создал своего рода собственную политическую партию – Лигу аграрных общин штата Веракрус. Как уже упоминалось, именно на основе этой лиги была создана Национальная крестьянская лига – то есть Техеда стал превращаться в политический фактор общемексиканского значения. Мексиканские коммунисты исключили из партии лидера Национальной крестьянской лиги Урсуло Гальвана потому, что не без оснований считали, что тот превратил лигу в инструмент политических амбиций Техеды.

Аграрная реформа в Веракрусе проводилась весьма оригинально. Техеда издал закон, по которому муниципалитеты, контролировавшиеся губернатором и лигой, имели право принудительно сдать земли помещиков в аренду нуждающимся в земле крестьянам. Таким образом, помещикам не требовалось платить компенсацию, потому что формально они оставались владельцами земли, арендные платежи поступали в местный бюджет, и помимо решения аграрного вопроса Техеда еще и обеспечивал себя солидной финансовой базой.

В отличие от всех остальных губернаторов, Техеда считал, что государство вправе конфисковывать не только аграрную, но и промышленную собственность предпринимателей в интересах трудящихся классов. Тем самым Техеда быстро приобрел и популярность среди рабочих штата, который по мексиканским меркам считался промышленно развитым (в городах проживало 21,5 % населения Веракруса).

Естественно, у латифундистов и предпринимателей Техеда вызывал ненависть. Ненавидели его и церковные круги. Губернатор активно боролся против религиозных предрассудков и пьянства и за повышение массовой культуры трудящегося населения. Клерикалы совершили на Техеду покушение, но радикальных убеждений губернатора это не изменило.

Техеда, вторично избравшийся губернатором в 1928 году с помощью Кальеса, чувствовал себя обязанным «верховному вождю». После убийства Обрегона он даже предлагал продлить срок президентских полномочий Кальеса на 2 года. Однако, укрепив свои позиции и добившись доминирования Лиги крестьянских общин в большинстве местных органов власти, Техеда перешел в стан противников Кальеса, так как был не согласен с явным «поправением» правительственной политики при «максимате».

НРП фактически была отстранена в Веракрусе от рычагов управления, и Техеда даже провел своих депутатов из рядов аграрной лиги в национальный Конгресс.

Укрепившись у власти, Техеда резко активизировал аграрную реформу, чтобы еще больше повысить престиж лиги среди крестьян. Еще во время первого срока своего пребывания на посту губернатора Веракруса в 1920–1924 годах он распределил 160 тысяч гектаров среди 23 938 крестьян. При этом губернатор действовал в полном соответствии с законом от 6 января 1915 года, который давал право местным властям распределять землю путем издания временных декретов. В 1920–1924 годах Техеда издал 154 таких указа, а в 1928–1932-м, на втором сроке своего губернаторства, – уже 493. 334 493 га земли были распределены среди 45 989 крестьян. Дополнительно было реализовано еще 370 решений исполнительной власти штата, по которым распределили еще 240 251 гектар земли.

Сравниться с Техедой в аграрном радикализме в то время мог только губернатор Мичоакана Карденас, который в 1928–1932 годах на основании 400 своих указов распределил 408 807 гектаров среди 24 тысяч общинников.

Однако Техеда не просто распределял землю. Начиная с 1929 года, он поощрял кооперацию на селе, выделяя деньги из бюджета штата на кредиты сельскохозяйственным кооперативам. Тем самым он бил основной аргумент Кальеса о том, что получившие землю общинники не умеют ее обрабатывать. Дело было отнюдь не в лени или неумении, а в отсутствии у бедняков средств на сельхозтехнику, семена и удобрения.

В Веракрусе было организовано Центральное кооперативное общество, в которое штат внес 100 тысяч песо, или одну пятую учредительного капитала. Остальные четыре пятых должны были формироваться за счет добровольных пожертвований местных крестьянских комитетов в размере 5 песо. В этом случае организованный комитетами кооператив имел право получить кредит от Центрального общества на сумму 50 тысяч песо.

Техеда решил заняться и сбытом сельхозпродукции. Ведь многие получившие землю крестьяне не обрабатывали ее еще и потому, что на рынке складывалась невыгодная для них конъюнктура цен. Техеда предписал всем служащим штата Веракрус сдать определенный процент своего жалованья в специальный фонд, на основе которого был образован банк штата. Этот банк должен был скупать на рынке продукты сельского хозяйства, чтобы воспрепятствовать падению цен на них.

Следует, однако, подчеркнуть, что и кооперация, и интервенции на рынке аграрной продукции не получили большого развития из-за того, что крестьяне зачастую не понимали смысл кооперативного движения, а имущие классы оказывали активное сопротивление.

Активная дирижистская политика Техеды в полной мере проявила себя во время начавшегося мирового кризиса. Основной статьей экспорта Веракруса был сахар, цена на который на мировом рынке резко упала в 1931 году до мизерного уровня в 25 сентаво за килограмм. Сахарозаводчики начали сокращать персонал и урезать зарплату. Сахарный тростник просто оставляли на полях, так как убирать его было невыгодно.

Техеда, однако, решительно встал на сторону рабочих и созвал специальную встречу всех производителей сахара в штате. На этой встрече была согласована минимальная цена в 16 сентаво за килограмм, а каждый производитель получил установленную квоту на сбыт сахара. Контролировал соблюдение квот секретарь губернатора. Конечно, эта мера позволила вернуть в сахарную промышленность определенную стабильность, но улучшить ситуацию коренным образом не сумела. Любое администрирование при капитализме неизбежно носит ограниченный характер, так как при рыночном товарообмене контролировать мировые цены губернатор Веракруса не мог.

Таким образом, во время «максимата» «верховный вождь» революции Кальес еще не мог полностью свернуть агарную реформу, потому что влиятельные губернаторы Карденес и Техеда и квазигубернатор Седильо были его политическими союзниками в борьбе за власть.

Однако при Ортисе Рубио с санкции Кальеса был принят ряд законов, усложняющих проведение аграрных преобразований в стране. Так, например, согласно закону от 26 декабря 1930 года более не подлежали отчуждению поместья, в которых перерабатывалась выращенная там продукция. Крестьянские общины, получавшие в ходе реформы землю, должны были оплачивать ее отныне сразу, а не в рассрочку. В 1930 году был также издан закон, по которому больше не экспроприировались асиенды, где производились экспортные культуры: сахарный тростник, хенекен, кофе, бананы и т. д..

Политика кабинета Ортиса Рубио в отношении рабочего вопроса в целом продолжала ту линию, которая сформировалась еще при президенте Кальесе: подавление любых политических забастовок, недопущение стачек на предприятиях с иностранным капиталом. По-прежнему большинство забастовок объявлялось властями незаконными.

В 1930 году власти разрешили проведение 15 забастовок, в которых участвовали 3718 рабочих. В 1931 году было зарегистрировано уже только 11 легальных стачек с 227 участниками. Однако, по той же официальной статистике, совсем иным было количество трудовых споров, о которых рабочие официально уведомляли власти. В 1929 году было отмечено 13 405 трудовых споров, в 1930-м – 20 702, 29 087 – в 1931 году и 36 781 годом позже.

Для того чтобы еще больше подчинить своему контролю рабочее движение, администрация Ортиса Рубио внесла в Конгресс проект Трудового кодекса, принятый в августе 1931 года. Согласно кодексу по всей стране вводился принудительный государственный арбитраж трудовых конфликтов. Именно органы арбитража определяли законность или нелегальность стачки. Рабочие были обязаны уведомить о предстоящей забастовке администрацию своего предприятия за 6–10 дней. Предприниматели теперь имели законное право объявлять локауты. На государственных служащих кодекс не распространялся.

Все профсоюзы были обязаны зарегистрироваться в органах государственного арбитража, прежде чем получить право представлять интересы рабочих. Политические забастовки запрещались. Профсоюзная пропаганда на предприятии в течение рабочего дня запрещалась. Представитель правительства Аарон Саенс, известный тем, что предпочитал вставать на сторону предпринимателей при разрешении трудовых споров в штате Нуэво-Леон, заявил при внесении проекта Трудового кодекса в Конгресс: «Кодекс стремится учесть точку зрения капитала, без сотрудничества с которым усилия, направленные к благополучию рабочих, будут безуспешны. Он рассеивает всякое чувство неуверенности у предпринимателей».

Ваш комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован, на него вы получите уведомление об ответе. Не забывайте проверять папку со спамом.

Другие публикации рубрики
Спросите по WhatsApp
Отправьте нам сообщение
Напишите, пожалуйста, ваш вопрос.

В личной переписке мы консультируем только по вопросам предоставления наших услуг.

На все остальные вопросы мы отвечаем на страницах нашего сайта. Задайте ваш вопрос в комментариях под любой публикацией на близкую тему. Мы обязательно ответим!