Смерть в культурных традициях мексиканцев
В культуре любого народа представлено понятие «смерть». В Мексике «смерть» — это глубокое сплетение культурных традиций, пришедших к нам с доиспанских времен. Культура Мексики — синтетическая по своему содержанию. Она впитала сокровища культуры индейцев и традиционные формы испанской культуры. Индейский же компонент образует одну из основ менталитета мексиканцев и своеобразия мексиканского национального варианта испанского языка. Древние индейские цивилизации Мексики обладали разветвлённой системой представлений о вселенной, пространстве и времени. Смерть занимает в этих представлениях одно из ключевых мест. Так, главная магистраль древнего Теотиуакана, крупнейшего в первом тысячелетии н.э. культурного очага Мексики, погибшего еще до прихода ацтеков, называется Улица Мёртвых (Calle de los Muertos).
Ацтекский Миктлан (Mixtlan — «область («земля») мертвых») и майякский Метналь (Metnal) означали холодное и темное подземное царство, где до своей окончательной гибели обитала душа покойного, умершего естественной смертью, и добраться куда ей помогали собаки (itzcuintli). Повествование о путешествий верховного ацтекского божества — Кетцалькоатля – в Миктлан считается одной из вершин эпоса науа. Божество подземного мира древних ацтеков — Миклантекутли (Mictlantecutli, или Tzontemoc) — и майякские божества подземного мира, например, Ax-Пуч (Ah Puch), имели антропоморфный облик. Однако как древние ацтеки, так и древние майя лишали в своих верованиях властителей загробного мира живой человеческой плоти. Ах-Пуч представлялся с головой в виде черепа, а властитель ацтекского Миктлана — в виде скелета.
У древних тарасков сакральным местом вхождения в подземный мир считалось озеро Пацкуаро, и в наши дни поражающее красотой окружающей природы. В представлениях о смерти древних тарасков прослеживаются тотемические мотивы: даже их божество смерти носило имя «Крот» — Uhcumo.
О традициях и ритуалах, связанных со смертью, древних индейских народов Мексики, в первую очередь, древних майя и ацтеков, написано достаточно много работ. Не всегда акцентируемым моментом является печально-созерцательное представление этих древних индейских народов о бренности земного существования. Вот что мы читаем в ацтекском эпосе:
Неужели правда, что мы живем на земле?
На земле мы не навсегда: лишь на время.
Даже яшма дробится,
Даже золото ломается,
Даже перья кетцаля рвутся,
На земле мы не навсегда: лишь на время.
Каково же отношение современных мексиканцев к смерти? Есть ли в этом отношении нечто примечательное, отличающее их от других народов? Насколько сохранилась в этом отношении культурная преемственность?
Октавио Пас так пишет в своей знаменитой книге «Лабиринт одиночества»:
P ara el habitante de Nueva Yo rk, París o Londre s, la muerte es la palabra que jamás se pronuncia porque quema los labios. El mexicano, en cambio, la frecuenta, la burla, la acaricia, duerme con ella, la festeja, es uno de sus juguetes favoritos y su amor más permanente — «Для жителя Нью-Йорка, Парижа или Лондона «смерть» является словом, которое он никогда не произносит, потому что слово это обжигает ему губы. Мексиканец же, напротив, употребляет его часто. Он смеется над смертью, лелеет ее, засыпает с ней, устраивает в честь нее праздники. Смерть – одна из его любимых игрушек, и его любовь к ней постоянна».
C этими рассуждениями созвучны мысли Карлоса Фуэнтеса:
El llamado gusto mexicano por la muerte es un doble recurso de la vida: la mitad que completa la vida, pero la muerte sólo se salva en la vida, sólo es parte de la vida, si se convierte en hecho consciente, en compañera per manente, en objeto de celebración y resistencia trágica — «Широко известная любовь мексиканцев к смерти является своеобразным двусторонним ресурсом жизни: смерть — это половина, делающая жизнь полной; но смерть спасается только жизнью, она только часть жизни, если воспринимать ее осознанно, если она становится постоянной спутницей жизни, объектом празднования и трагического противостояния».
На особое отношение мексиканцев к смерти, выделяющее их среди других народов, указывает Хорхе Каррион:
Pocos pueblos como el mexicano conducen tan ligadas dos formas de vivir: тиеrte y vida — «Немногие народы так соединяют две формы жизни — смерть и жизнь – как это свойственно мексиканцам».
Карнавализация смерти воплотилась у мексиканцев в национальном празднике Дня мёртвых (Dia de los Muertos) – 1 и 2 ноября, в котором причудливо переплелись древние индейские традиции и элементы христианского чествования Всех Святых. Помимо символа естественной и неизбежной печали по умершим, смерть в эти дни выступает в роли карнавального страшилища, которого не боятся, над которым смеются и даже издеваются. По-видимому, подобное отношение к смерти восходит к представлению о жизни и смерти как о замкнутом круге в верованиях индейцев, что в свое время столь сильно поразило испанских конкистадоров. В День мёртвых символика смерти становится декорирующим элементом сладостей. На прилавках магазинов появляются сахарные черепа с именами, и одна из традиций состоит в том, что друзья и родственники дарят друг другу сахарные черепа с именем адресата, который, в свою очередь, символически съедает свою смерть. В уличных карнавальных шествиях многочисленны костюмы в виде скелетов. Кладбища в этот день иностранцы сравнивают с парками народных гуляний. Нередко на могилы умерших родственников приглашаются ансамбли марьячи, исполняющие песни, которые любил умерший. В большинстве домов в честь умерших устраивают алтари, на которые помещают цветы, еду и свечи. Эта традиция восходит к доколумбовым представлениям о том, что в День мертвых усопшие приходят навещать живых. Национальный колорит и многозвучность Дня мёртвых неоднократно подчёркивались исследователями. Сущность этого праздника очень хорошо сформулировал В.Ю. Силюнас: «Важно не только обилие проявлений древних индейских традиций, но и то, что всему празднику в целом свойственно перемешивать в языческом духе печаль и буйное веселье, что и превращает его в своеобразный карнавал смерти». Стихия Дня мёртвых поразила в свое время Сергея Эйзенштейна и явилась для него одним из источников вдохновения при создании фильма «Да здравствует Мексика!» (1931-1932).
Дискурсивное сближение концептов «смерть» и «жизнь» регулярно подтверждается произведениями мексиканского словесного творчества, в первую очередь, произведениями фольклорной окрашенности. Здесь уместно привести следующее рассуждение Умберто Эко: «Признавать наличие смерти это не значит разрабатывать некую культуру смерти, но значит вырабатывать соответствующие техники бросания ей вызова». В мексиканских коплах (coplas) — наиболее распространенном жанре испанской и латиноамериканской народно песенной поэзии из четырех стихов — имеется целая серия произведений, посвященных Дню мертвых, где также прослеживается карнавальная составляющая, сближающая казалось бы противоположные концепты «смерть» и «жизнь»:
Antes que se acerque el dia
De Todos Santos y Muertos,
Y antes que nos veamos yertos
Por la Parca cruel e impía,
Imploro de tu hidalguía,
Una ofrenda pequeñita,
P ara comprar mi tumbita,
Mi entierro y mi calavera,
Unas velitas de cera
Y una preciosa animita.
«До того, как настанет День Всех Святых и День Мертвых и до того, как нас унесет беспощадная Смерть, прошу твоего благородства и малюсенького пожертвования, чтоб заплатил я себе за могилку, за погребение, за мою смерть. Это лишь восковые свечи и прекрасная душа».
Al pasar por un panteón
Me salió una calavera
Y me dijo: «Tú tocas el tambor,
Y yo muevo la cadera».
«Проходя по кладбищу, увидел я скелет. Сказал он мне: «Ты барабань, я ж бёдрами подвигаю».
О семиотическом сближении концептов «праздник», и шире — «жизнь» — и «смерть» в менталитете мексиканцев свидетельствует воплощение мотива смерти в коплах, посвященных праздникам в целом:
Hoy es día de gustar
Los venemos a felicitar;
Para el año venidero
Sabe Dios quién vivirá
«В сегодняшний прекрасный день пришли поздравить вас. Ведь в следующем году неизвестно, кто останется в живых».
Por aquí pasó la muerte
Con su aguja y su dedal,
Remendando sus nagüitas
Para el diа del carnaval
«Смерть проследовала здесь со своей иглой и наперстком, чинила она свои юбки к грядущему дню Карнавала».
Мотив смерти регулярно реализуется в коплах-пиропо, представляющих комплименты в адрес незнакомой женщины. Рассмотрим, например, комплимент-пирого из книги Х.А. Мичела «Мексиканские юмористические стихи»:
De luto vienes, morena,
Y yo te lo digo al punto,
En serio y no me da pena:
¡Qué buena…! ¡Qué retebuena!
iMe la ha dejado el d і funto!
«В трауре ты, смуглянка, а я говорю тебе прямо, всерьёз, не скрывая ни слова, «Как ты красива!Как ты хороша»! Покойник оставил тебя мне!». Траур не смущает автора этого пиропо, не мешает ему восхищаться красотой незнакомки и вызывает у него не смиренное сострадание, а настойчивое желание занять место ушедшего в мир иной.
В коплах любовного содержания многочисленны образцы, показывающие, что воспевание женской красоты в коплах-пиропо регулярно сополагается с мотивом смерти. При этом мотив смерти (лишения жизни) эстетически оттеняет и подчеркивает красоту женщины и жажду жизни адресанта (автора). К примеру, коплы с зачином No me mates («Не убивай меня»), Где автором выступает мужчина, строятся на логически не сопоставляемой альтернативе убийства оружием и убийства женской красотой. Автор подобных копл просит не лишать его жизни традиционным оружием убийства (кинжалом, револьвером, стальным клинком и т.п.) и призывает убить его женской красотой (глазами, губами, грудью):
No me mates con acero,
porque el acero es resgoso,
mátame con un susp i ro
debajo de tu rebоsо
«Не убивай меня клинком, ведь сталь страшна, убей меня одним лишь вздохом под твоей шалью»;
No me mates con cuchillo,
Que tiene el acero fuerte,
Mátame con un suspiro,
у te perdonо lа muerte
«Не закалывай меня ножом, ведь сталь его сильна, убей меня одним вздохом, и смерть тебе я прощу»;
No me mates con pistola,
Ni me mates con puñal,
Mátame con tus oj itos
Y tus labios de coral
«Не стреляй в меня из револьвера, не убивай меня клинком, убей меня твоими глазами и кораллами твоих губ».
Завораживание смертью составляет универсальный художественный код латиноамериканской литературы [Кофман 1997, 292]. Это отчетливо подтверждается произведениями мексиканского словесно-художественного творчества, причем не только фольклорной направленности. Вот, например, как изображена смерть Фриды Кало в романе Карлоса Фуэнтеса «Годы с Лаурой Диас»:
Así la fotografió Laura Díaz, creyendo que retrataba un cuerpo inerte, sin darse cuenta de que Frida Kahlo había emprendido ya el viaje a Mictlan, el averno i ndígena a donde sólo se llega guiada por trescientos perros ixcuincles, los perros pelones que Frida coleccionaba y que ahora aullaban desconsolados en los patios, las azoteas y las cocinas de la casa fúnebre, huérfanos de madre .
Примечательность этого фрагмента видится в том, что он иллюстрирует, как доколумбовы пласты и коллизии (перемещение в загробное царство Миктлан при помощи собак-искуинклес) продолжают свое существование в современном словесно-художественном постижении действительности. В следующем же примере автор семантически конденсирует национально-специфичные синонимы слова muerte («смерть»), не употребляя его самого:
Renació para irse con sus perros al otro barrio, a la patria de la pelona, la mera dientona, la tostada, la catrina, la tía de las muchachas.
В поэтической реконструкции легенды о Кетцалькоатле, перерастающей в размышления о предназначении человека, в повести Хосе Лопеса Портильо «Пирамида Кецалькоатля» также обнаруживаются многочисленные параллели с представлениями древних индейцев о мироздании и ролью смерти в организации бытия:
«Когда бы я от родов умерла, мне говорили мудрецы, я попаду в прекрасный сад».
Мексиканское изобразительное искусство также обнаруживает значимость мотива смерти. Черепа и скелеты являются основной символикой жанра народного мексиканского изобразительного искусства калаверас (calaveras). Этот жанр нашёл блестящее выражение в творчестве мексиканского графика Хосе Гуадалупе Посады (1851-1913), прежде всего в его серии «калаверас», по гротескному звучанию перекликающейся с офортами Гойи. Размышляя о творчестве Х.Г. Посады, мексиканский писатель К.Фуэнтес отмечает:
La vida sólo es vivible si no se olvida de la conciencia trágica, incluyendo, como lo hace Posada, la visión de la muerte.
«Можно жить только в том случае, если мы осознаем трагическую сторону жизни, включая, как это делает Посада, видение смерти».
Созданный Посадой образ калаверы Катрины, олицетворяющей прогнивший порфиристский режим, продолжил жизнь в фреске знаменитого мексиканского муралиста Диего Риверы (1886-1957) Sueño de unа tаrde dominical en la Alameda central («Воскресный сон в Аламеде», 1947). Копию фрески, установленную в центре мексиканской столицы, ежедневно видят тысячи мексиканцев. Фреска насчитывает 75 фигур, символизирующих ключевые персонажи истории и культуры Мексики. Разряженный скелет, расположенный в самом центре фрески рядом с портретом Диего ребёнка, которого обнимает Фрида Кало, — это калавера Катрина, фигурой которой Ривера чествует смерть.
С символикой смерти сопряжена и знаковая для мексиканской живописи фигура Фриды Кало (1907-1954), наполненная физическим и духовным преодолением. Таков, например, один из знаменитых сюрреалистических автопортретов художницы — Pensando en la Muerte («Автопортрет с думами о смерти», 1943), с помещенным на лбу черепом.
Рассмотрим «смерть» с лексико-семантической точки зрения. Под лексико-семантическим полем понимают совокупность слов, составляющих тематический ряд, т.е. слова языка, в своей совокупности покрывающие определенную область значений. Это поле имеет доминантой существительное muerte «смерть» и включает, в первую очередь такие единицы, как прилагательное и существительное muerto «мертвый», «мертвец», прилагательное и существительное difuntо «усопший», «покойник», глагол morir «умереть», существительные сadaver «труп», panteón в панамериканском значений «кладбище», calavera «череп», esqueleto «скелет». Семантические и дискурсивные особенности данного лексико-семантического поля в мексиканском национальном варианте испанского языка сводятся к следующему.
1. Развитая парадигма синонимов (в большинстве своем — метафорических и основанных на языковой игре) доминанты поля — существительного muerte «смерть».
По поводу экспрессивности обозначений смерти авторитетнейший мексиканский лингвист Х.М. Лопе Бланч отмечает, что большинство из них является номинациями игрового характера. Действительно, почти все переносные обозначения смерти обладают карнавальными, юмористическими и даже комическими коннотация ми, за большинством которых стоит представление о смерти как о скелете: dientопа «зубастая», la sin dientes «беззубая», cabezona «головастая», fаса «худая«, tembeleque «дрожащая». Существительное calаса является мексиканским эквивалентом паниспанизмов calavera «череп» и esqueleto «скелет». Выступая синонимом слова muerte, существительное calаcа также восходит к скелету как традиционной символике смерти. Ассоциативно связанными со скелетом оказываются и такие мексиканские названия смерти, как calavera «череп», pelona и calva «лысая».
Фольклорные образы смерти запечатлены в мексиканских коплах:
La muerte calaca,
Ni gorda, ni flaca;
La muerte casera,
pegada con cera
«Ах, лысая смерть, ни толстая, ни худая, смерть ручная, восковая».
La muerte siriquisiaca,
jalando su carretón,
parece una sombra flaca
bailando en el malecün
«Смерть такая-никакая, тянет свою телегу, она, словно бледная тень, танцующая на набережной».
Выразительный образ создаёт запечатленная в мексиканских коплах синтагма media muerte, где препозитивное относительное прилагательное mediа «половинная» развивает значение «слабая», «немощная». Так рождается образ олицетворяемой, но, тем не менее, более слабой, чем человек, смерти:
Que dice la media muerte
Que la dejen descansar,
Que ya llegó la Cuaresma,
Yse quiere confesar
«Просит немощная смерть, чтобы дали отдохнуть ей, в наступивший пост великий исповедоваться хочет»;
Estaba la Media Muerte
Sentada en su taburete;
Los muchachos, de traviesos,
Le picaron el rodete
«Немощная Смерть сидела на любимой табуретке, озорные ребятишки косы дергали соседке»;
Estaba la Media Muerte
Sentada en un tecomate,
Diciéndole a los muchachos:
«Vengan, beban chocolate»
«Немощная Смерть сидела на посудине из глины, говорила молодёжи: «Что ж не пьете шоколада?».
2. Уменьшительность прилагательного muerto «мертвый», «мертвец» «покойник«, дающая словоформу muertito диаметрально противоположные коннотации этого прилагательного в испанском языке Мексики.
Форма muertito свойственна просторечию. Следующий пример показывает, как за счет этой формы происходит стилизация просторечия (в передаче речи индианки из поселка Чилилико в штате Идальго о праздновании Дня мертвых) в научно-познавательном дискурсе:
— Es una fiesta grande, a cada muertito le ofrendan como dos de éstos y el copalero es el principal.
«Это очень важный праздник, и каждому покойничку преподносят по два керамических сосуда, но главный – это Копалеро».
3.Особенности вторичных смыслов единиц лексико-семантического поля «смерть».
Исключительно иллюстративно в этом плане существительное calavera. Помимо общеиспанского значения «череп», это существительное имеет в мексиканском национальном варианте испанского языка следующие значения.
- Смерть: Cuando yen ga l a calavera a bu sca rme no voy а achicopalarme («Когда за мной придет смерть, я не струшу».
- Вид сладостей, изготавливаемых ко Дню мёртвых (обычно в виде черепа): No debe dar terror ni antipatía, como no nos los dan las calaveras de azúcar («Сахарные черепа, не должны вы звать ни страха, ни неприязни».
- Стихи, сочиняемые ко Дню мёртвых.
- Деньги или подарки, которые дети просят и ожидают в День мёртвых.
- Прожигатель жизни, любитель поволочиться за женщинами.
- Задний фонарь, стоп-сигнал у автомобиля.
Общеиспанское значение существительного calavera как носителя пороков в Мексике конкретизировано до значения «любитель поволочиться за женщинами», «кутила», «гуляка». При этом существительное претерпевает изменение грамматического значения рода с женского на мужской:
Antes de casarse Pedro era un calavera muy conocido como tal.
«До женитьбы Педро был известный любитель женщин».
На базе этого значения возник дериват calaverаdа — «дерзкая выходка», «роман на стороне», «супружеская измена».
Лингвокультурологически обусловленным значением формы множественного числа рассматриваемого существительного — calaveras — обладает именование жанра народного мексиканского искусства (гравюра, лубок), транслитерируемое на русский язык как «калаверас».
Отдельно остановимся на обозначении существительным сalavera (как правило, в форме множественного числа calaveras) стихов, сочиняемых ко Дню мертвых. По мнению научно-популярного журнала «Неизвестная Мексика», калаверас представляют традицию «смелой литературы» («literatura valiente») но, к сожалению, уходящей. Вышедшим из употребления синонимом существительного calaveraв данном значении служит форма множественного числа также входящего в лексико-семантическое поле «смерть» существительного panteon («кладбище»): panteónes.
Классические калаверас являются разновидностью коплы и обычно состоят из четырех стихов. В качестве примера рассмотрим текст калаверы на Диего Риверу, приводимый в научно-познавательном дискурсе (в статье о праздновании Дня мертвых):
Este pintor eminente
Cultivador del feísmo
Se murió instantáneamente
Cuando se pinto a si mismо
«Знаменитейший художник, восхваляющий уродство, умер через две секунды, как нарисовал себя». Юмористический заряд данного текста проясняется для носителя иной культуры тем обстоятельством, что выдающийся мастер мексиканской станковой живописи Диего Ривера был, с обыденной точки зрения, явно некрасив, что, впрочем, нисколько не мешало ему пользоваться успехом у женщин и не умаляло, а напротив, оттеняло его мужскую харизму. Хейден Эррера, автор яркой и увлекательной биографии Фриды Кало «Фрида Кало. iViva la vida!» называет главу об отношениях своей героини с Диего Риверой «Диего: принц-лягушка» и пишет такие строки: «Ему ничего не стоило покорить женщину. Хотя он и был внешне безобразен, но легко влюблял в себя женщин с естественностью магнита, притягивающего железо. На самом деле частично его привлекательность заключалась в его чудовищном облике – некрасивость Диего была прекрасным фоном для женщин, любящих поиграть в союз красавицы и чудовища, но самым привлекательным была его личность. Он был принц-лягушка, поразительный человек, полный блестящего юмора, живости и очарования».
Загружается
4. Обилие фразеологических единиц, упоминающих смерть и апеллирующих к смерти, как при непосредственном употреблении единиц соответствующего семантического поля, как в призыве выполнять обещанное сáite cadáver («стань трупом»), так и имплицитно (типа estirar la pata — «протянуть ноги»), большинство из которых является эвфемизмами.
Мексиканская фразеология является красноречивым языковым отражением рефлексий обиходного (прежде всего, фольклорного) сознания над ролью смерти в организации бытия и, как это ни парадоксально, над ролью смерти в жизни человека. Словари мексиканизмов, специальные издания по мексиканской фразеологии, фольклору и юмору изобилуют фразеологическими единицами, упоминающими единицы лексико-семантического поля «смерть».
Именно экстремальностью и предельностью смерти в организации бытия объясняется, вероятно, тот факт, что аллюзией со смертью мексиканская фразеология образно озвучивает восприятие объектов как предельных по интенсивности признака:
Hay muertos que по hacen ruido y son mayores sus penas («Есть мертвецы, которые молчат, но горе их гораздо больше» — о вреде поверхностных суждений);
Cansado de velar cadáveres y no pinches muertos con cabezas de cerillas («Я устал бдеть у гроба с трупами, а не с паршивыми мертвецами с крошечными головами» — предостережение, что говорящий разбирается в истинной ценности явлений);
Estoy en el panteón del olvido («Я на кладбище забвения» — жалоба на незаслуженное забвение и невнимание);
¿De qué mueren los quemados?… de ardores («От чего умирают обожженные? От пламени»; констатация-предостережение, что бессердечные люди захлебываются от собственной злобы).
Мексиканская идиоматика богата примерами из самых обыденных бытовых ситуаций, когда упоминание смерти может расцениваться как своеобразное средство карнавализации речевого поведения:
Huyes de la mortaja y te abrazas al difunto («Спасаешься от савана, а в итоге обнимаешь покойника»; укор в адрес тех, кто замечает лишь чужие недостатки);
Como ya me he muerto sé que es la eternidad («Я мертв и знаю, что такое вечность», означающее довод «На ошибках учатся»);
Ser uno como la muerte de Apango, que ni chupa ni bebe ni va al fandango («Как смерть Апанго: ни пьет, ни ест, ни танцует фанданго» — о человеке, привередливом в еде и питье);
Andar como el diablo, de cabrón entre muertos («Как черт, словно пройдоха среди мертвецов»; означающее «слоняться без дела» и перекликающееся по жизненно-бытовой отнесённости с русским фразеологизмом «(только) за смертью посылать» — о том, кто очень медленно ходит по какому-л. делу, поручению»;
¿De qué murió? («От чего (он) умер?»; вопрос, задаваемый в момент неожиданной паузы в разговоре);
cáite cadáver («стань трупом» — «хоть умри» — призыв выполнять обещания);
de un jalón hasta un panteón («одним махом на кладбище» — адвербиальное значение «окончательно и бесповоротно»).
Целый ряд фразеологизмов отражает пренебрежительно насмешливое, подчас издевательское отношение к смерти. Насмешка над смертью может основываться на принижении силы олицетворяемой смерти:
Al cabo la muerte es flaca y no ha de poder conmigo — «Смерть слаба, и меня ей не одолеть» или конструировании алогичных ситуаций:
No vas a morir de parto ni de cornada de burro — «Ты не умрешь ни от родов, ни от удара рогом осла», адресованное мужчине;
Vámonos mu riendo ahorita que están enterrando gratis — «Умрем сейчас, так как хоронят бесплатно».
Если предыдущие примеры отражают насмешливое отношение к страху смерти, то выражение asustarse con el petate del muerto — «испугаться циновки мертвеца» — символизирует насмешку над страхом вообще.
Таким образом, в культуре Мексики и мексиканском национальном варианте испанского языка мы находим амбивалентное восприятие жизни и смерти, окрашенное буйными карнавальными красками и глубоким философским осмыслением. Индейские корни, преемственность, карнавал, неизбежная данность бытия и неразрывная связь с понятием «Жизнь» представляются главными составляющими понятия «смерть» в менталитете и языковой картине мира мексиканцев.
Автор: Ольга Чеснокова
