Ацтеки, майя, инки. Великие царства древней Америки, страница 2

МАЙЯ

Глава 1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ МАЙЯ: ИСТОРИЯ И ГЕОГРАФИЯ

О человеке, истории и домыслах

Конечно, они назывались не майя. Никто не знает, как они называли себя или как назывался их язык. Также мы ни с какой степенью достоверности не знаем, какие названия носили их города из камня, оплетенные деревьями и лианами, подобно Лаокоону (герой древнегреческой мифологии.), обвитому змеями. О майя известно так же мало, как когда-то было мало известно об обратной стороне Луны, несмотря на тот факт, что их цивилизация подверглась исключительно глубокому изучению.

Все это очень тревожит. Ведь майя были единственным народом среди высокоразвитых культур Америки, которые создали язык символов, которым можно было записывать события, и все же пока, насколько известно, майя почти ничего не оставили, что рассказало бы нам о них, помимо некоторых календарных дат. Ни одна культура в обеих Америках, а возможно, и во всем мире, находясь на столь ограниченном пространстве, не уделяла столько внимания языку, под каким бы углом зрения мы на это ни смотрели. Немногие из несохранившихся цивилизаций могут похвастаться таким списком прославленных исследователей, занимавшихся ими. Со времен Христофора Колумба, который был первым белым человеком, увидевшим их (1502), и до нынешних бурных времен, когда русский ученый Юрий Кнорозов утверждает, что у него есть ключ к символическим значкам майя, здесь прошла целая вереница исследователей, привлеченных ореолом загадочности, который витает над цивилизацией майя. Конкистадоры, священники, историки, исследователи, искатели приключений, географы, астрономы, инженеры, ботаники, не говоря уж о немалом количестве мошенников, прошли по земле майя и оставили свои впечатления.

Неграмотный народ можно понять через его искусство, иначе у него нет другого способа выразить себя. С неясных времен зарождения племени майя где-то около 2000 года до н. э. и до 987 года н. э. нет никаких реальных записей и преданий, ничего, кроме доказательств (в ошеломляющем количестве) их существования, содержащихся в остатках построек, скульптур, фресок и керамики. Что представляли собой майя на самом деле, мы можем только предполагать.

И дело не в том, что отсутствует литература на эту тему. Напротив, она представлена в большом количестве и широком разнообразии. Литература о майя часто написана с такой глубиной, что дискуссии имеют тенденцию удаляться в заоблачные дали. Простой индеец, создавший эту культуру, иногда полностью исчезает.

Индейцев майя называют «интеллектуалами Нового Света» из-за их высокоразвитого календаря, их идеографической письменности и сложности украшений их архитектурных сооружений. В течение долгого времени цивилизация майя считалась вершиной всех цивилизаций Америки. Их культура была уникальна. Будучи миролюбивым племенем, они почти не вели войн; майя смотрели на жизнь из своей природной цитадели, которую создали тропические леса, окружившие их города, с олимпийской отрешенностью и работали над сложными надписями на календаре, по которым можно было проследить их историю на 23 040 000 000 дней назад.

Подобные взгляды поколебали новые открытия. Культура майя представляла собой феодальную теократию. Помимо того что они были «интеллектуалами», майя были также жестоки и беспощадны – что является очень человеческой чертой, – как и любое другое соседнее с ними племя. Фрески в Бонампаке, обнаруженные в 1946 году, предоставили информацию для анализа характера майя, так как на них изображены взаимодействующие между собой жизненные силы майя, на которые большинство их скульптурных памятников делало лишь намек. Ничто человеческое им не было чуждо, далеко не чуждо.

К тому же майя не были, как однажды их изобразили, сухопутным народом, живущим в прекрасном уединении своих построенных из камня церемониальных центров. Они были мореходами; в больших каноэ, вмещавших до сорока человек, они прошли тысячи километров вдоль побережья Мексиканского залива и в Карибском море, одном из самых опасных морей. Они, и только они из всех великих теократий – инков, ацтеков, чиму, мочика – регулярно использовали море для морских перевозок.

В этой книге майя будут рассматриваться не как «интеллектуалы Нового Света» и не как окаменевшие археологические экспонаты. Вместо этого они будут показаны так, так они изображали самих себя или как рассказывали о себе другим: это люди, обладающие чувствами, такие же противоречивые в мыслях и поступках, как и мы сами.

История майя начинается с Колумба. Во время своего четвертого, и последнего плавания Христофор Колумб высадился в 1502 году на Гуанахе, одном из островов Ислас-де-ла-Байя у побережья Гондураса. Там «адмирал морей и океанов» встретился с индейскими торговцами, приплывшими на огромном выдолбленном каноэ. Когда их спросили, откуда они приплыли, индейцы ответили: «Из страны под названием Майям».

Несколько лет спустя другой испанский мореплаватель плыл вдоль побережья и увидел основательно построенные здания. Когда он высадился и спросил индейцев по-испански, кто они такие и кто построил все это, то услышал ответ: » Си-у-тхан «. В действительности это означало: «Мы не понимаем тебя». Но испанцы приняли это за ответ на свои вопросы, и со временем эта земля стала называться Юкатан. Но конкистадор, который пожелал сохранить «истинную историю вещей», написал, что майя «сейчас говорят, что их страна называется Юкатан, но на своем собственном языке они не называют ее так».

В 1511 году капитан Эрнандес де Кордоба Вальдивия, плывший на своем корабле из Панамы в Санто-Доминго (на о. Гаити, тогда Эспаньола) с двадцатью тысячами золотых дукатов на борту, напоролся на рифы на отмелях Ямайки. Спасшийся на шлюпке без парусов, весел и пищи, он и его двадцать (шестнадцать.) товарищей дрейфовали тринадцать дней, пока не приплыли к острову Косумель. С него был виден Юкатан. Местные жители майя сразу же убили всех выживших моряков, кроме двоих, которых они продали в рабство правителю Самансаны на полуострове Юкатан.

Испанец Херонимо де Агилар был одним из этих двоих первых белых людей, которые появились на Юкатане и первыми узнали индейцев майя. У него сохранился католический требник, который он продолжал читать, чтобы отслеживать христианские праздники. Когда в 1519 году его освободил Эрнан Кортес, он вместе с индианкой Малинче (язык) стал одним из тех, кто помогал одержать победу над ацтеками. (Второй испанец, Гонсало Герреро, принял образ жизни индейцев. Его женили на знатной женщине, от которой он имел троих детей. Он татуировал тело, отрастил волосы и проколол уши, чтобы носить серьги. Он научил индейцев воевать, показал им, как строить крепости. а позже пал в бою с испанцами, защищая свою новую родину.)

После поражения ацтеков наступила очередь майя. Завоевание испанцами страны майя не было ни таким ужасающе жестоким, ни драматичным по своему воздействию, как завоевание ацтеков. На Юкатане оно длилось девятнадцать лет, с 1527 по 1546 год, но полностью завершилось не ранее 1697 года, когда время (и люди) окончательно поглотило племя ица, которое продолжало сохранять образ жизни майя в районе озера Петен.

В отличие от войны с ацтеками эти войны на уничтожение не вдохновляли на ведение записей о первых впечатлениях испанских военачальников, которые принимали в них участие, но в пятом письме Эрнана Кортеса содержится рассказ в общих чертах о его почти невероятном походе через страну майя. А бесценный Берналь Диас, который сопровождал его в 1524 году, с немалыми подробностями записал некоторые удивительные, основанные на фактах рассказы о жизни майя, в которых они предстают как функциональное общество, ведущее размеренный образ жизни.

Как только Юкатан привык к мирному рабству, здесь появились христианские священники. Именно под контролем священников, которым сразу же суждено было стать и разрушителями, и хранителями культуры майя, писалась история. Все или почти все, что мы знаем о живших тогда майя, – и, следовательно, о тех, кто жил за тысячу лет до них, – мы знаем из трудов этих вдохновляемых Богом монахов. Многие из их письменных материалов были изложены в форме relafiones, т. е. нечто вроде неофициальной истории, предназначенной для ознакомления испанскому королевскому двору. Подобно многим испанским отчетам о Новом Свете, они не были опубликованы, пока не прошло триста лет, и тогда они вышли под заглавием Relafiones de Yucatan (Опубликованные испанскими учеными в 1898–1900 годах, эти документы представляют собой отчеты и полуистории, написанные в XVI и XVII веках.). Там случилось оказаться одному святому отцу по имени Антонио де Сьюдад-Реаль, который смог подняться над предрассудками своего духовного звания и объективно отнестись к тому, что он увидел. Краткое повествование, в котором он описывает свое открытие «самых прославленных построек Ушмаля», является классическим.

Но из всех этих создателей-разрушителей самым выдающимся был брат Диего де Ланда Его небольшая книга Relation de las Cosas de Yucatan («Повествование о делах на Юкатане»), написанная в 1566 году, является главным источником поздней истории майя. Подробности, которые дает де Ланда на страницах своей книги, из жизни индейцев майя, описание их пищи, истории, обычаев их племени, схематичное изложение катунов (двадцатилетних периодов) в истории майя (что позволило в настоящее время вывести исторические даты майя) и его настойчивое утверждение, что майя в свое время были тем самым народом, который построил каменные города, найденные в тропических лесах (даже тогда их создание приписывали римлянам, грекам, иудеям и т. д.), – все это отвело ему исключительное место в литературе о майя.

Ланда родился в Сифуэнтесе, Испания, в семье знатных родителей. В 1524 году в возрасте шестнадцати лет он вступил в орден францисканцев. В 1549 году он отплыл на Юкатан. Со временем Ланда стал знатоком языка майя. У Ланды были самые лучшие источники информации, а его интересы были широки. Оценивая, что ему предстоит сделать, Ланда был удивительно объективен. Он наш единственный источник, рассказавший об обычаях и слабостях майя, а огромную историческую ценность его работы подтверждает число изданий его небольшой книжки.

Ла Малинче (Донья Марина), язык завоевательного похода Кортеса против ацтеков и майя, которая говорила на обоих языках: и науатль, и майя. Ее продали Кортесу в Шикаланго, большом торговом центре в Табаско, в 1519 году. (Марину не продали, а привели в числе двадцати других женщин в дар индейцы на южном берегу залива Кампече, в стране Табаско – после того, как Кортес одолел их в тяжелом бою.)

С конца XVI и до начала XIX века майя представляли собой особых подопечных святых отцов. За это время наша планета прошла назначенное ей количество циклов, и огромные каменные города майя постепенно заросли зеленью леса. Со временем они стерлись из памяти людей. Но без сомнения, существовал шанс случайно обнаружить какой-либо из городов майя. В 1576 году Диего Гарсиа де Паласио по пути в Гватемалу обнаружил город-государство Копан (Гарсиа де Паласио был юристом и судьей Королевского суда в Гватемале. В своем отчете королю Филиппу II от 8 марта 1576 года он описывает индейцев Гватемалы.). Он послал Филиппу II отчет: «Я попытался выяснить, какие люди жили здесь…» Отчет не произвел никакого впечатления. Испанцы делали свою собственную историю (в более важных для них регионах мира.).

Если бы окончательное завоевание племени ица в 1697 году случилось полвека спустя, то рамки известной нам истории майя могли бы быть несколько другими. Интерес к древности, возникший в Европе приблизительно в середине XVIII века, положил начало этой моде. Когда в 1773 году был открыт Паленке и королю Испании Карлу III был послан об этом отчет, он приказал отправить на развалины королевскую комиссию, в которую входили художники и инженеры, предписав ей собрать там артефакты для иллюстраций «Древней истории Америки».

Археологическая история майя началась в Паленке. Эти развалины, похороненные в тропических лесах штата Чьяпас, могли показаться наименее вероятным местом, где она могла бы начаться. К Паленке не вели дороги. Бывший когда-то одним из самых крупных центров культуры майя, этот город был заброшен начиная с IX века, и его быстро поглотили джунгли. Паленке обнаружили индейцы, которые принесли весть об открытии священнику. Лично посетив развалины, он быстро подготовил memoria (Докладная записка (исп. ).). Она пробудила интерес, результатом которого стали многочисленные экспедиции. Рассказ об одной из них, написанный капитаном Антонио дель Рио, был в 1822 году переведен на английский язык, а рисунки, сделанные на развалинах, были неточно перерисованы неким J.F.W. – не кем иным, как Жаном Фредериком де Вальдеком (весьма своеобразная личность: авантюрист, художник, любитель женщин; воевал, путешествовал и т. д.), который позднее сам поехал на эти развалины. Библиография о Паленке очень обширна.

Рисунки Вальдека связали майя с Римом, так как он утверждал, что Паленке был построен либо римлянами, либо финикийцами, и он даже изменил свои рисунки найденных памятников, чтобы они стали доказательствами его теории. В то же самое время Вальдек оказывал помощь Эдуарду Кингу, виконту Кингсборо, немного сумасшедшему ирландскому аристократу, который в то время занимался составлением монументального труда «Древности Мексики».

Можно содрогнуться при мысли о том, какова могла бы быть судьба наследия майя, если бы Джон Ллойд Стивенс (Стефенс), много путешествовавший юрист из Нью-Йорка, который до этого уже видел римские и египетские развалины, не открыл заново развалины города майя в 1840 году. Стивенс, как мы уже видели, обладал отличным чувством истории и к тому же легким пером. Его компаньон Фредерик Катервуд (Казервуд), англичанин по рождению, изображал многие из известных развалин на Ближнем Востоке и сделал подробные архитектурные рисунки с мечети Омара, получив право войти в нее благодаря тому, что прошел обряд обрезания. И хотя его иллюстрации намекают на Пиранези, они так точны, что ученые могут прочесть воспроизведенные им символы майя. Начали появляться истории Юкатана, написанные как мексиканскими, так и испанскими учеными. В последующие годы эти работы несколько заполнили пустоту. В первые десятилетия XX века мексиканские археологи работали главным образом непосредственно в своей среде, но в настоящее время большая работа ведется мексиканскими археологами-исследователями, которые снабжены прекрасными интеллектуальными средствами для решения проблемы майя.

На протяжении веков не угасал интерес к культуре майя французов. Их вклад в ее исследование состоял главным образом в познаниях, выводах и литературных произведениях, нежели в систематических археологических раскопках. Со времен Жака де Тестера, который прибыл на Юкатан в 1539 году и изобрел «тестерианские иероглифы» (Тестера, брат казначея при дворе Франциска I, прибыл в Америку по приказу короля в 1529 году. Он и четыре его спутника прибыли сюда первыми. В Мексике он разработал метод перевода католического катехизиса в пиктографическое письмо, схожее с тем, которым пользовались мексиканцы.), до Вальдека и Брассера, который обнаружил Relacion Ланды, собирая пыль в испанских архивах, и первым опубликовал их, и до современного склонного к полемике этнографа Жака Сустеля, известного ясностью изложения, французы поддерживали творческий интерес ко всему, относящемуся к майя.

Англичане изучают эти края еще с начала XVII века, когда «американец английского происхождения» Томас Гейдж, путешествовавший по Гватемале в 1625–1637 годах, сначала ознакомил их и заинтересовал индейцами майя. За ним последовал Хуан Галиндо, а затем капитан Герберт Кадди, который приблизил знаменитое путешествие Катервуда в Паленке. Альфред Модслей (Модсли) объединил раскопки с исследованием и с успехом публиковался. Он написал множество статей и отредактировал дневник Берналя Диаса. Модслей является первым археологом, исследовавшим культуру майя. Интерес англичан не ослабевал. В британских музеях хранятся лучшие документы по истории майя. Дж. Эрик С. Томпсон, родившийся и получивший образование в Англии, но связанный главным образом с американскими организациями, является выдающейся фигурой в археологии майя.

Интерес к цивилизации майя не остался исключительной прерогативой какого-то одного государства. Поистине значительной фигурой среди немецких исследователей был Александр фон Гумбольдт. Приехав в Мексику в 1803 году после четырех лет, проведенных в Южной Америке, он провел здесь год, занимаясь подготовкой труда, который в настоящее время считается энциклопедической классической работой по Мексике. Гумбольдт также уделил много внимания американской археологии. Его критическая оценка является ориентиром в этой области, и, хотя он сам не ступал на территорию страны майя, он воспроизвел и впервые прокомментировал несколько страниц знаменитого сейчас «Дрезденского кодекса». В то время как интерес французов к культуре майя был литературным и умозрительным, интерес немцев лежал в области географии и исследований.

Капитан Теоберт Малер, который спасся после поражения императора Максимилиана в Мехико в 1867 году, был первым немцем, который провел исследования развалин майя. Он отправился в Гватемалу, где его захватили загадки племени майя. В одиночку, если не считать носильщиков из числа местных жителей, Малер погрузился в новые археологические изыскания, фотографировал, описывал и публиковал отчеты об этом для Гарвардского университета. Затем, обеспокоенный нуждой и убежденный в том, что другие делают деньги на его отчетах, Малер заполнил свои письма оскорблениями и проклятиями и, ожесточившись, ушел в себя. Его современник Эдуард Селер, такой же дотошный, как и Малер, сделал выдающийся вклад, как и географ Карл Саппер, лингвист Вальтер Леман и библиотекарь Фёрстеман, который нашел способ расшифровки дат майя. Фёрстеман написал много важных статей о письменности майя, и за ним последовали многие немцы, такие как Герман Бейер.

Главные имена в археологии майя принадлежат жителям Северной Америки. С того самого момента, когда Стивенс возбудил интерес к майя в 1840 году, самая большая часть практической работы, реставрация развалин майя и особенно замечательные и серьезные публикации стали вкладом американцев. Список важных работ, как проделанных, так и опубликованных, длинен и впечатляющ. Большая их часть была связана с Институтом Карнеги в Вашингтоне. С того самого момента, когда этот институт занялся в 1915 году темой майя, едва ли был год, когда в стране майя нельзя было встретить дюжину его сотрудников, представляющих различные области исследований. Однако проблемы атома и расширяющейся Вселенной привели к тому, что этот интерес заглох.

За эти два века бешеной активности вышло поразительное количество литературы. Было бы трудно охватить ее всю, если не посвятить этому жизнь. Большая ее часть – это такая специальная литература, когда эксперт в своей области обращается к эксперту, так что обыкновенный читатель – если он не такой упрямый, как генерал Грант («Я предлагаю вести бой на этом рубеже, даже если на это уйдет все лето»), – может в замешательстве покинуть страну майя слишком рано и так и не увидеть драму народа, который из стремления к совершенству, наконец, покоряет природу, возведя каменные башни, которые виднеются над самыми высокими деревьями в джунглях.

Эрик Томпсон, один из наших лучших специалистов по майя, обладающий изящным стилем изложения, сказал, что его впечатление таково, что «путешественники, а также большинство тех, кто читает книги о цивилизации майя, возвращаются из своих путешествий, физических или умозрительных, странно неудовлетворенными…».

Памятники остались, а люди исчезли. Так что человеческий фактор настолько сложным образом переплетен с доисторическими временами, завоеванием, эпиграфией (изучение древних надписей) и астрономией, что история майя по самой своей природе бессвязна. Томпсон считает, что он и его коллеги-археологи отчасти несут ответственность за то, что непрофессионал часто не может составить себе четкое представление о прошедших цивилизациях: «…сама природа материала, с которым имеет дело археолог, проводя раскопки, занимаясь формой горшков, восстановлением дат истории народа майя, абстрактными размышлениями о пространстве и времени», мелочами, из которых складывается при помощи археологии история, не способствует вдохновенному чтению.

В этой части книги «Солнечные царства», посвященной народу майя, я во многом полагаюсь, как будет видно, на эту массу специальной литературы. Я буду последним, кто станет порочить ее или преуменьшать лишения и трудности, которые сопровождали ее рождение.

На этих страницах я предпринимаю попытку рассказать о майя как о людях. Предположения сведены к абсолютному минимуму. Я использовал свой собственный опыт исследователя-этнографа, чтобы проверить, имеет ли то, что я отобрал из литературы, оттенок реальности.

Итак, если благодаря всему рассказанному народ майя выйдет из своего археологического окаменелого заточения и предстанет в виде живых и чувствующих людей, то, возможно, тогда читатель не уйдет «странно неудовлетворенным».

Страна

«Вдаваясь на севере в Мексиканский залив, подобно огромному большому пальцу между Северной и Южной Америкой, лежит полуостров Юкатан…» Эти слова принадлежат покойному доктору Сильванусу Морлею. Мы могли бы расширить это сравнение, добавив, что большой палец Юкатана расширяется у своего основания, которое включает в себя большую часть страны майя («Мезо-Америка» – это составное слово, которым в настоящее время многие обозначают ту часть мира, в которой расположено царство майя. Оно также не имеет смысла, как и другой гибрид «америнд». «Средняя Америка» используется для обозначения той суши, которая расположена ориентировочно между мексиканскими Кордильерами и горной системой Анд в Южной Америке. Этот термин лучше, но все-таки неточен, так как Панама, доходящая до границы Коста-Рики, с исторической, лингвистической и биологической точки зрения относится к Южной Америке. Но если специалисты хотят говорить о «Мезо-Америке», эту терминологию следует расширить. Северная Америка тогда станет «Прото-Америкой», а Южная Америка – «Мета-Америкой». Этого reductio ad absurdum (доведение до абсурда) достаточно, чтобы показать, насколько ненаглядным в действительности является термин «Мезо-Америка».).

Горные хребты вулканического происхождения (самая высокая гора – вулкан Тахумулько высотой 4220 м) тянутся вдоль тихоокеанского побережья, а климат здесь разнообразный. Почву здесь обрабатывают начиная от уровня моря и до высоты 3000 м. Для этого края характерны глубокие долины и обрамленные хвойными лесами горы. На западных склонах гор климат чрезвычайно сухой, а на восточных – чрезмерно влажный. В этой высокогорной зоне майя находили вулканический камень для изготовления метатль для перемалывания зерна. Здесь же есть и обсидиан, вулканическое стекло, из которого делали зеркала, ножи и лезвия. Реки приносили нефрит, который для майя был так же важен, как и сама жизнь. В высокогорных лесах, скрывающихся в облаках, водились красно-зеленые попугаи и знаменитые птицы кецаль (квезал), нефритово-зеленые хвостовые перья которых украшали головные уборы и плащи вождей.

Долины, где расположены огромные храмовые города Тикаль, Уашактун (Вашактун), Яшчилан (Йашчилан), Калакмуль, находятся в северном департаменте Гватемалы Петене. Здесь ливневые леса чередуются с низинами, которые периодически превращаются в болота, называемые акальчес, и высокими кустарниками, перемежающимися саваннами с высокой травой. Это наименее подходящее место, которое можно было бы выбрать для развития культуры, и все же именно здесь находят самые древние из известных городов майя. Джунгли здесь надвинулись на плоские известняковые возвышенности. Они богаты ценными породами деревьев и растений, которые приносили большую пользу экономике майя. Из гигантских деревьев делали огромные каноэ длиной 25 м для плавания по Карибскому морю. Копал, благовонная смола, такая же необходимая для жизни майя, как янтарь для греков, была у них товаром «огромной важности»; копал жгли на всех религиозных церемониях. Здесь росло бразильское дерево, которое майя использовали для крашения ткани, и саподилла, или «жвачное дерево», которое давало вкусные плоды, а также натуральный каучук. Бакаут, или железное дерево, было «средством от сифилиса и воспалений поверхностных лимфатических узлов».

В этих джунглях в изобилии водились птицы и животные: перепелки, дятлы, фазаны и индейки с «такими же красивыми перьями, как у павлинов в Испании»; пумы, ягуары и «удивительное многообразие оленей»; благородные олени и тапиры встречались повсеместно, и их убивали при всякой возможности.

Тропические джунгли становятся реже и исчезают непосредственно на территории «большого пальца», на котором расположен современный мексиканский штат Юкатан. Господствующий здесь ландшафт, низкий и плоский, как лепешка-тортилья, типичен для всей северной части полуострова. «Это была страна, – вспоминает Диего де Ланда, – где было так мало земли, что меньше я не видел… кажется, что вся она – сплошной камень… Это потому, что поверх известняка лежит всего лишь тонкий слой земли, и во многих местах он меньше 15,5 см в глубину». Несмотря на кажущуюся пологость, из почвы выходят на поверхность обнаженные известняковые породы, ее рассекают низины с множеством хаотично разбросанных камней. Цекель – так называли майя такие кучки обломков известняка. Безусловно, это был отличный источник камня для внутренней отделки их построек, и при этом его было труднее всего перевозить. И поэтому майя строили свои знаменитые сакбеоб, или насыпные дороги, чтобы облегчить торговлю и путешествия.

При всей тонкости почвенного слоя, покрывающего пористую известняковую основу, земля здесь поразительно плодородна. В настоящее время на большей части Юкатана растет лишь кустарник, но есть данные, как ботанические, так и почерпнутые из преданий, что здесь когда– то пышно зеленели деревья и были даже настоящие джунгли. У народа майя есть сказание, которое вполне может оказаться простым историческим фактом, что приблизительно в 1467 году, после падения столицы прибрежных майя Майяпана (Маяпана), «однажды зимой, часов в шесть вечера поднялся ветер, начался ураган. Он принес великое опустошение: деревни, храмы, дичь, деревья – все было уничтожено… Это длилось до полудня следующего дня… погибли тысячи». Другой испанский хронист вспоминает, что «на Юкатане растут густые леса, в которых деревья имеют одну высоту, так что кажется, что они все подстрижены ножницами…».

«Так много было разрушено в ту ночь и столь многое изменилось, – пишет Диего де Ланда, – что исчезло даже название этого края, этой земли, которая когда-то называлась Страной индейки и оленя».

Там водились индейки и олени и много другой дичи; здесь были кролики, «большие и приятные на вкус», агути («маленькие грустные животные»), опоссумы. На побережье в изобилии водились птицы: фрегаты, большие бакланы, цапли, в том числе белые. Мускусных уток, являвшихся источником перьев, выращивали в домах из яиц, и они не улетали. На пляжах охотились на ядовитых скатов ради их хвостов, которые, будучи усиленными острой, как лезвие, костью, использовались как пилы-ножи во время жертвоприношений; «обязанностью жрецов было хранить их и иметь во множестве».

Повсюду на побережье можно было найти игуан, мясо которых на вкус походило на мясо цыпленка. В большом количестве имелись черепахи и черепашьи яйца. Что касается айн, крокодильих хвостов, то они считались редким деликатесом. В лагунах, которых так много вдоль побережья, майя охотились на ламантинов. Ламантинов убивали гарпунами; они давали мяса больше, чем «годовалый теленок».

Этот край был богат рыбой, и это была важная отрасль хозяйства местного населения. Вожди прибрежных городов страны майя, которых называли чикин-чил, были «владыками моря» и распоряжались правами на ловлю рыбы. Своих рабов они использовали в качестве рыбаков. Ловля рыбы в этих лагунах с помощью сети, гарпуна, лука и стрел была серьезным делом. «Рыбный промысел, – пишет Ланда, – ведется у них с очень большим размахом».

И соль там была в больших количествах, что очень важно для таких потребителей зерна, как майя. Она обладала свойством консерванта и использовалась как тонизирующее средство. Соль, добытая из длинных прибрежных лагун вокруг Экаба, была «очень белой и очень концентрированной… процедура добычи была простой, и соль была важным товаром в торговле».

Вдали от побережья обрабатываемые кукурузные поля давали урожаи, которые также служили для пропитания майя. В дуплах деревьев разводили пчел без жала; «в этих краях много меда, который используется как подсластитель и, что более важно, для приготовления медового пьянящего напитка под названием бальче». Там росло много хлопка, который пряли, а затем из нитей ткали мантас (в прошлом повседневная, а сейчас праздничная одежда индианок пуэбло.). Какао, зерна которого после подсушивания, поджаривания и растирания в шоколад превращались в напиток, был «эликсиром» майя. Его выращивали в буйных тропических зарослях на окраине страны майя.

К северо-западу от основания полуострова Юкатан находится земля Кампече, холмистый край лесов и рек, а к западу от Юкатана – покрытая буйной тропической растительностью страна Табаско с ее болотами и трясинами, рукавами озер, морских заливов, ручьями и реками. Эта земля была создана для плантаций какао, и индейцы, жившие здесь, почти ничего не сажали, обменивая на какао ткани, соль и зерно. На юге, в другой отдаленной части владений майя, находился Ибуэрас – Гондурас, – где также было много рек. По берегам этих рек проходили «широкие дороги, вдоль которых росли деревья какао».

Такова была география и природные богатства страны майя. Весь этот регион был равен по размеру штату Нью-Мексико (Земли, занимаемые страной майя, составляли площадь около 125 000 кв. миль (свыше 320 000 кв. км) и включали в себя современную Гватемалу, штаты Мексики Юкатан, Кампече, Табаско, восточную половину штата Чьяпас, штат Кинтана-Роо, Британский Гондурас (ныне Белиз.) и западную часть Гондураса.).

Однако вода была той стихией, которой майя не могли управлять. И хотя вода была везде, часто случалось так, что не было ни капли питьевой воды. На землю обрушивалось огромное количество воды от около 1000 мм в год в самых засушливых районах Юкатана до 3800 мм в более влажных зонах. В январе и феврале шли небольшие дожди. С июня по август лили сильные ливни, и даже в сентябре выпадал легкий дождик. Температура воздуха менялась в зависимости от времени года: менее 20 градусов по Цельсию в декабре (и даже менее 10 в горной местности) до 40 градусов по Цельсию в апреле. Но не было никакой возможности удержать дождевую воду: на полуострове Юкатан почти нет рек.

Чтобы решить проблему с водой, майя строили водохранилища и резервуары. В своем самом крупном городе Тикале они выкопали между двумя храмами огромный бассейн, зацементировав пористый известняк таким образом, чтобы он мог удерживать воду. На севере Юкатана, где вся дождевая вода уходит в землю, города майя разрастались вокруг природных колодцев. (Эти колодцы образовались благодаря обрушению известнякового покрова из-за карстовых процессов, в результате чего открылись подземные воды. Некоторые из таких природных cenotes (подземное озеро) имеют 60 м в диаметре, а вода находится ниже поверхности земли на 30 м.) В городе Чичен-Ица было два таких подземных озера – одно для питья, а другое для водных жертвоприношений. Там, где не было природного cenote (на языке майя «цонот»), а майя хотели построить город, они, подобно римлянам, делали подземные резервуары, которые назывались чультунес.

Вода или, скорее, ее нехватка была проклятием рая страны майя (то же и у ацтеков), а засуха и ее катастрофические последствия в литературе майя играют важную роль.

Если не считать периодически случавшиеся моры от засухи, майя жили в стране, которую можно было бы охарактеризовать библейской фразой «молочные реки с кисельными берегами». Ни у одного племени в обеих Америках не было такого сбалансированного изобилия природных ресурсов. И хотя общество майя находилось на стадии каменного века (у майя не было металлов, колеса, тягловых животных, и они не нуждались в них), в их стране были земля и климат, которые давали кукурузу в таких огромных количествах, что это позволяло людям майя иметь свободное время. Богатая и разнообразная флора и фауна давали им все, что нужно: пищу, одежду, лекарства. Известняк для строительства храмов и жилищ можно было без труда добыть в карьере даже без металлических орудий труда. Тот же самый камень жгли, легко превращая его в известь. Материал для прочной кладки из камня при помощи строительного раствора был везде.

Когда-то, приблизительно в 2000 году до н. э., те, кого потом назовут майя, постепенно просочились в эти края. Однажды завладев этими землями, майя удерживали их за собой тридцать семь веков, несмотря на последовательную смену культур, прежде чем был покорен их последний город.

Появление и подъем

Культура майя развивалась на территории Америки, ничто не пришло извне.

Племя майя сложилось из различных народов, чьими общими предками были те скитальцы эпохи мезолита (ок. 10 000—5000 тыс. лет до н. э.), которые век за веком попадали сюда по «сухопутному Берингову мосту», когда-то соединявшему Азию с Аляской. Это предположение находит поддержку у географов и палеонтологов и получает существенные доказательства, выведенные логическим путем (дедуктивные), в антропологии. Оно ближе к фактам, чем эти сомнительные теории «диффузионистов», которые объясняют появление таких цивилизаций, как цивилизации майя, ацтеков и инков, тем, что эти народы со своими уже вполне сложившимися культурами приплыли сюда по морю на плотах или каноэ.

Споры о происхождении американца, которые бушуют со времен открытия Западного полушария, мы уже обсуждали. Они довольно занятны, но следует быть осторожным, чтобы не пропустить очевидное и имеющее значение. А имеет значение то, что культура майя была более утонченным и изысканным вариантом культуры, которая и была основой американо-мексиканской культуры. Характерные элементы этой культуры можно найти в любой другой граничившей с ней культурой. На этом следует настаивать, так как с самого начала народ майя считали всеми, кем угодно: римлянами, иудеями, египтянами, финикийцами, но не теми, кем они являются на самом деле: майя, группой племен, таких же американских, как сиу или пауни, инки или жители Огненной Земли. Общество майя было американским. В его основе лежали близкородственные связи. Подобно другим племенам, которые выросли из первобытных охотников и рыболовов и превратились в крестьян, майя со временем стали строителями храмов и сочинителями мифов.

Сначала на землях, которые позднее стали принадлежать майя, жили «другие люди». Приблизительно в 2000 году до н. э. на большей части земель, которые стали впоследствии местом расселения майя, жили люди с «длинной головой», племена которых были разбросаны кое-где по этому краю. Больше мы почти ничего не знаем. Они были примитивными крестьянами и, вероятно, и были первыми майя. Племена, говорившие на языке майя, расселялись по побережью Мексиканского залива от Юкатана до Тампико и, несомненно, в глубине материка на низменной равнине перешейка Теуантепек и на возвышенностях далеко от побережья по мере того, как они следовали течению реки Усумасинта вдоль современной границы гористого штата Чьяпас.

В этот представляемый период, около 2000 года до н. э., интеллектуальный уровень майя был, безусловно, не лучше, чем у любого другого племени, жившего рядом с ними. Сельское хозяйство они вели одинаково. Общество было первобытным, и сельскохозяйственные приемы находились примерно на одном уровне. Благополучие этих людей зависело от благосклонности богов. Они считали звезды, вели наблюдения за сезонным восходом планет, отмечая небесные знамения, обещающие дождь или солнце, и таким образом постепенно создали (в общих чертах) свою примитивную календарную систему.

Нет предания, которое можно воспринимать некритично, как историю; даже хроники майя не дают ясного ответа на вопрос о месте происхождения майя. И только после X века история становится живой, как в «Пополь-Вух», священной книге древних киче-майя, в которой отмечается появление на земле майя мексиканцев с высокогорья и тольтеков. Теория недавнего времени, которой способствовало усердие миссионеров, состоящая в том, что майя прибыли из-за Восточного моря и веками ожидали, что за ними последуют великие боги и люди, является частью мифов майя. Надежности преданий можно доверять, если они подтверждены археологией. В данном случае никакого подтверждения нет.

Однако есть лингвистическое подтверждение тому, что когда-то на заре истории майя – для удобства можно взять за ориентир 2000 год до н. э. – в местные племена вклинилась группа племен, не говоривших на языке майя, отделив таким образом уастеков (хуастеков), которые определенно говорят на языке майя, от основной массы других племен. Предполагают, что к этому времени небольшие племена майя были разбросаны по всем землям, которые впоследствии вошли в их государство, а различные близкородственные группы образовали замкнутые общественные единицы. Эти люди выращивали кукурузу, делали керамику. Внешне, хотя мы располагаем весьма небольшими данными об их скелетах, они, вероятно, не сильно отличались от тех людей, которые появились здесь тысячу лет назад.

О том, что эти люди делали, говорили и какую одежду носили, можно только строить догадки. На настоящий момент все, что есть у нас о древнем представителе народа майя, это коллекция глиняных черепков. Это обломки бытовой керамики, которая называется Mamom (бабушка), – слово подсказано священной книгой древних киче-майя «Пополь– Вух» . Круглые дома живших тогда людей, с крышами из пальмовых листьев были сделаны из дерева. Грубый плоский камень использовали для изготовления пресных кукурузных лепешек. В открытых тканых мешках хранили бобы и плоды семейства тыквенных. Грубые постели из тростниковых циновок покоились на подпорках. Пока не появился хлопок и ткацкий станок, одежду делали из отбитых волокон дикого фигового дерева. У этих индейцев уже была обожженная в огне палка для высевания семян (майя так и не усовершенствовали ее за 3700 лет), а их оружием были копья и стрелы с кремневыми или обсидиановыми наконечниками. Для охоты были собаки, которые не лаяли.

Чтобы сделать еще какие-либо предположения об этих «предшествовавших людях», потребовалось бы включить фантазию. Было бы приятно иметь возможность украсить эти незначительные факты событиями, которые придают истории изюминку. Но последовательность смены культур отсутствует, как отсутствуют и археологические данные, которые показывают медленную эволюцию первобытного человека к более развитому. Странно, но все же неудивительно. Даже при наличии исчерпывающих исторических документов в истории есть большие пробелы. Кажется, внезапно археологи обнаруживают курганы и небольшие пирамиды; имеется развитая керамика, и есть много других данных о сформировавшемся у майя виде общественной организации.

Эти майя предстают перед миром как народ, обладающий умом, чувствами и интересом. Превосходно раскрашенные многоцветные керамические изделия указывают на уже сформировавшиеся высшие классы расслоившегося общества, в котором существует подчеркнутое неравенство. Человек установил границы своих полей, он ведет войны, надеется, испытывает страх. Все это было характерно для майя, но это, неизменное, было так же старо, как само существование человека в Америке. Подобные общины были распространены от берегов Тихого океана до побережья Карибского моря. Торговля была уже развита. Племена поддерживали связь не только друг с другом, но и с чужими племенами в Мексике, главным образом посредством огромного торгового центра в Шикаланго. Идеографическая письменность была известна и использовалась всеми племенами, и у каждого из них также была своя календарная система, основанная на двадцатидневном лунном календаре.

Археология обнаруживает, что населенные центры, небольшие, компактные и замкнутые, возникали в этих краях на протяжении длительного созидательного периода, т. е. между 1000 и 300 годами до н. э. Скорее торговля, язык и общая культура, нежели политические связи, объединяли их в майя.

Эль-Петен – это название, данное региону, покрытому обширными болотами, джунглями и саваннами, посреди которого протянулась цепочка озер; здесь также есть пастбища, окруженные высокими тропическими лесами. Именно здесь у народа начинают проявляться характерные черты их культуры, которая определяется как культура майя.

Гончары изображают человека на своих изделиях; эти рисунки красочны, образны и многоцветны. Многие предметы помечены датой с помощью символического знака. Пока еще никто не проследил эволюцию утилитарной керамики до изделия, созданного с эстетическими целями. Такое изделие возникает внезапно уже в своем окончательном виде.

Эпиграфия майя уже больше не наводит на мысль о том, что район Тикаля и Уашактуна (т. е. Петен в Гватемале) был местом зарождения этой цивилизации. Цибильчальтун, расположенный на севере Юкатана, вероятно, на тысячу лет старше. И все же до 200 года до н. э. Уашактун уже развивает свою культуру; самая древняя стела, поставленная здесь, датируется 328 годом н. э. В 20 км к югу расположен Тикаль, другой храмовый город. За ним заметно оживление строительства во всю длину и ширину полуострова. По стелам с датами можно составить список городов в порядке их появления в истории майя.

Но это не было уникальным явлением. По всей Мексике и Центральной Америке шел расцвет культур. Совершенствование календаря, развитие идеографической письменности, совершенствование и использование бумаги, ритуальный календарь и отмеченные датами памятники были широко распространены у всех развитых народов. Культурный обмен идеями и техническими приемами с самого начала шел посредством торговли. Так что, насколько это пока известно, – хотя эта концепция может быть в любое время подвергнута пересмотру благодаря тому, что в стране майя продолжают делать новые открытия, – древние города-государства майя имели общую торговлю, общий язык и схожие особенности культуры. Существовало культурное, но не политическое единство. Нам неизвестен город, который был бы столицей страны майя. Эти города существовали в промежутке между 500 годом до н. э. и 1000 годом н. э.

Существует мнение, основанное на гипотезах, что эти города перестали функционировать после 1000 года н. э. Археологические данные, полученные благодаря превосходным выводам ученых-эпиграфов, указывают на то, что после этого года (считается, что ок. 987 г.) племена майя, обитавшие в районе так называемой Старой империи (Древнего царства.), уже больше не воздвигали датированные монументы, и насколько это известно в настоящее время, в городах прекратилась всякая деятельность. Это не подразумевает, что храмовые города сразу же разрушились. Вероятно, это был долгий и медленный процесс. Существует много объяснений упадка и заката жизни этих городов. Все объяснения были изучены, и ни одно из них не выдержало напора критики.

Нам кажется нелогичным то, что народ численностью не менее трех миллионов человек покинул каменные города, на строительство которых у них ушли века. И тем не менее археологические данные показывают, что такие далеко расположенные друг от друга города, как Копан и Тикаль, «перестали сооружать памятники в конце следующих один за другим периодов, которые являлись одной из основ жизни майя», и постепенно исчезли.

Эти храмовые города майя (которые исчисляются сотнями) в большинстве случаев не были покинуты жителями из-за завоевателей. Храмы, дома жрецов, пирамиды и датированные каменные монолиты стоят так, как они были оставлены. Нет данных о каком-либо катастрофическом изменении климата или болезнях, которых не было больше нигде на территории Америки, а также нет сведений о каких-то крупномасштабных войнах. Города, а некоторые из них являются одними из самых впечатляющих памятников из числа построенных где-либо человеком, были просто покинуты, чтобы исчезнуть в объятиях тропического леса.

Сами по себе майя представляют собой загадку. Их сложное идеографическое письмо – даже притом, что оно было способно выражать абстрактные понятия, – ничего не рассказывает о них самих, за исключением факта того, что строительство некоего здания или стелы было завершено в такой-то год. О них самих – ничего. Они не оставили ни одного имени хотя бы вождя или названия города. Пока не будет найден ключ к расшифровке оставшихся символов, не связанных с календарной системой, нам придется еще побыть в неведении. Даже инки, у которых не было письменности, оставили свою историю в устном виде, которая, будучи подтвержденной археологией, дала нам, по крайней мере, имена их царей и названия эпох их истории.

Какими бы ни были причины, города, расположенные на огромной площади, покрытой тропическими лесами, были покинуты. Что случилось с людьми? Куда ушли три миллиона человек? Да и ушли ли вообще? Мы знаем только, что после 1000 года н. э. основная масса населения была сконцентрирована в горных районах Гватемалы и в северо-восточной части Юкатана.

Когда-то регион, в котором проживали майя на Юкатане, был известен – на языке археологии – как Новая империя (Новое царство). Не было никакой империи, тем более новой. Некоторые построенные из камня города здесь такие же древние, как и те, что стоят в глубине материка. Город Тулум, расположенный на высоких скалах с видом на Карибское море, датируется 564 годом н. э. Коба, находящийся довольно далеко от моря, был соединен дорогой с обнесенным стеной прибрежным городом Шельха, что в нескольких километрах к северу от Тулума. Эта мощеная дорога тянется в глубь суши на 108 км, соединяя Кобу с Яшуной. Каменная стела, стоящая там, сообщает нам дату: 361 год н. э. Эти и многие другие храмовые города существовали во всем своем блеске на протяжении последних четырех с половиной веков существования внутренней Старой империи.

После 900 года н. э. по неизвестным причинам произошло сосредоточение племен майя в северной части Юкатана. В X веке это привело майя к прямым контактам с мексиканцами, жившими в высокогорных районах. Эти тольтеки, которые даже для своих врагов были древним народом, изначально сделали своей столицей Теотиуакан, расположенный к северо-востоку от Мехико. Они занимались такими ремеслами, как ткачество, имели календарь, замысловатую письменность и изготовляли бумагу. Начиная с 300 года н. э. тольтеки занимались торговлей с майя, жившими в горных районах. После упадка Теотиуакана тольтеки построили новую столицу под названием Тула (Толлан) (900—1156) (ок. 720—1175.), которая находится в сотне километров к северо– западу от современного Мехико. Здесь было сосредоточено в основном их население, и именно здесь, в Туле, начинается необычная и незабываемая история человека-бога Кецалькоатля.

Кецалькоатль в различных обликах был героем культуры этой страны. Его изображение в виде головы пернатого змея – точный перевод его имени – существовало задолго до того, как Кецалькоатль-человек стал политическим вождем Тулы. Полагают, что этот вождь по имени Се Акатль Топильцин (рожденный в год Се-Акатль, 1 Тростник) взял себе имя бога Кецалькоатля и под его покровительством правил землями

Тулы. Он все еще стоял во главе Тулы в 968 году, так как недалеко от этого города был найден памятник, посвященный ему в этот год. В 987 году, согласно последним выводам мексиканских археологов, Кецаль– коатль был смещен с вершин власти и изгнан вместе со своими многочисленными сторонниками. И хотя точные даты в различных местных хрониках сбивают с толку, этот Кецалькоатль – или другой человек, носивший такое же имя, – с армией изгнанников прибыл в Табаско, «место-где– меняется-язык» (т. е. туда, где язык науатль становится языком майя), а оттуда отправился в Шикаланго. Этот город на протяжении веков был своего рода свободным портом, местом обмена товаров между майя, с одной стороны, и мексиканскими племенами, с другой. Это произошло в конце X века.

Приблизительно в это же самое время после многих лет стало возрождаться племя под названием ица, которое изначально включало в себя индейцев майя, говоривших на языке чонталь (их родиной были земли вокруг Табаско). Очевидно, когда-то они жили в районе города Чичен-Ица и либо покинули это место, либо были вытеснены оттуда. Ица поселились в приморском городе Чаканпутун (в настоящее время Чампотон). Как гласят хроники Чумайеля, их племя сорок лет «в скорби скиталось под деревьями, ветвями и лианами». В какой-то момент во второй половине X века этот народ объединился с соплеменниками Кецалькоатля, обосновавшимися в 150 км к юго–западу, вблизи Шикаланго (Исторически тольтеки, говорившие на языке науатль, жили в Табаско задолго до этой даты. Первые его обитатели были из племени майя и говорили на языке чонталь, разновидности языка майя. Вторгшиеся мексиканцы говорили на языке цоке и науатль, и, по крайней мере, майя их называли ица.). Вместе с индейцами ица тольтеки вновь заняли город Чичен-Ица. В какой-то момент в период с 968 по 987 год он стал их столицей. На этот раз устные истории, хроники и даже археология достигают взаимного согласия. «…Ица, – писал Ланда, – которые захватили Чичен-Ицу, «прибыли» с великим вождем… по имени Кукулькан. Они говорят, что он пришел с запада (т. е. из Мексики), но между ними нет единого мнения относительно того, прибыл ли он до или после ица… или вместе с ними».

Вслед за повторным захватом Чичен-Ицы осколок этого же племени, та его часть, которым правила династия, известная под названием Тутул-Шиу, начала строить Ушмаль. В то же самое время Кукулькан начал отстраивать заново город, который они называли Майяпан. Этот город встал во главе союза с таким же названием и стал первой известной столицей майя.

Именно в это время начинают появляться реальные документальные источники истории майя. «Книги Чилам-Балам» установили деление истории майя на катуны.. Ее источники многочисленны и известны. Несколько хроник, взятых из истории майя в картинках и записанных испанскими буквами, такие как Тициминские рукописи, дают исторически достоверные рассказы.

Горцы из племени майя также подверглись вторжению тольтеков; память об этом хранит «Пополь-Вух», хроника, записанная на испанском языке в 1550 году (скорее всего, «Пополь-Вух» переписал латиницей с древней рукописи (позже уничтоженной такими, как де Ланда) крещеный индеец Диего Рейноса в 1530 году. По другим предположениям, это сделано в 1554–1558 гг.). Тольтеки следовали по течению реки Усумасинта в глубь материка и вверх, туда, где находился центр Старой империи, а затем в горные районы Гватемалы, где обосновались племена киче. «Жрецы, – гласит «Пополь-Вух», – когда они шли в сторону Юкатана, взяли все свои рисунки (книги), куда они записывали все, что относится к древним временам (т. е. о ремеслах, календаре, магии), и (Кецалькоатль) дал вождям киче помимо прочего у цибал Тулан… рисунки Тулы, рисунки, как их называли, которыми они пишут свои летописи».

Это был период возрождения майя; начался новый расцвет искусства и архитектуры. Мотивы, использовавшиеся тольтеками, стали появляться по всему региону, населенному племенем пуук, и вокруг города Чичен-Ица: кариатиды в виде пернатых змеев, прыгающий ягуар, орел с раскрытыми крыльями (талисман ордена воинов-рыцарей тольтекского происхождения). Новая архитектура ввела в практику деревянные перекладины вместо ступенчатой арки, ограничивающей возможности строителей, и здания приобрели новые черты. В этот период был построен Ушмаль, самый красивый город во всем этом регионе. В религию вошли новые или более расширенные ритуалы с человеческими жертвоприношениями и потоками крови. Новое оружие сделало войну более устрашающей, а спартанские принципы воспитания воинов закалили слабые спины старых майя. Старые мощеные дороги были восстановлены и продлены. В городах вдоль побережья были построены стены. Мореходы майя добирались до Панамы и озер Никарагуа. Вдоль побережья появились торговые посты, а также были установлены связи с индейскими племенами (араваками) с островов Куба и Ямайка. Знания майя возродились и расширились, стало множиться количество рисованных книг, а где-то в XII веке «Дрезденский кодекс», превосходный образец чертежного искусства майя, вышел «новым изданием».

Союз Майяпана, согласно хроникам майя, просуществовал с 987 по 1194 год. В последний год случилась гражданская война, причины которой не вполне ясны, между столицей Майяпаном и Чичен-Ицей, крупным и самым известным городом на Юкатане. После войны Май– япан стал главным городом-государством.

В 1441 году война разразилась снова, на этот раз между майяпанскими правителями Кокомами, которые утверждали, что они «владыки майя от природы», и восставшими ица.

Кокомы с помощью тольтеков в 987 году вторглись в Юкатан и захватили Чичен-Ицу. Кокомы, которые считали себя «классическими майя», до этого сначала объединились с ица в союз Майяпана, или Майяпанская лига. В 1194 году Кокомы из Майяпана захватили Чичен-Ицу. С этого момента Майяпан приобрел доминирующее влияние. Век спустя – а эта рана все еще была жива в памяти ица – они задумали массированное нападение на Майяпан, когда там будут присутствовать все вожди Кокомов. Все они были зверски убиты, за исключением одного, который в то время находился с торговой миссией в Гондурасе. Но в 1441 году в результате всеобщего общеюкатанского восстания Майяпан был разграблен и разрушен; «…этот город, – писал Ланда, – просуществовал более пятисот лет (с 941 по 1441 г. н. э.), после чего они ушли из него, оставив заброшенным».

Таковы голые катуны истории майя. Они показывают развитие народа от каменного века до одной из самых высокоразвитых культур древней Америки. Таким образом, начиная с 2000 года до н. э. и до падения Майяпана в 1441 году н. э, создавался народ майя.

Глава 2. НАРОД

Простолюдин – видимость и реальность

Подобно всем теократическим обществам, в которых верховодят люди-боги, общество майя имело пирамидальную структуру, в основании которой был простой народ. Его точное родовое название неизвестно, но первые майя-испанские словари толковали ялба уиникоб как простолюдины.

Простые люди были крестьянами, выращивавшими кукурузу. Когда начиналась война, они становились солдатами, выступая в роли крестьянского ополчения. Их трудом были созданы грандиозные храмы. Они строили огромные площадки для игры в мяч и террасы. Они валили деревья, шлифовали и перетаскивали глыбы известняка, вырезали на камне символы и создавали скульптуры майя. Они строили и мостили дороги сакбеоб, которые связывали один город с другим.

Как и все американцы, майя принадлежали к земельной общине. Предполагают, хотя мы и не знаем этого точно, что общество майя было разделено на родовые общины. Широкое распространение запрета на экзогамный брак (экзогамия – характерный для первобытнообщинного строя обычай, запрещающий браки между мужчинами и женщинами одного и того же рода, племени.) между людьми, носящими одно прозвище (Ланда пишет: «…они всегда называли своих сыновей и дочерей именем отца и матери…»), наводит на мысль о том, что у них существовала клановая система, каждая община в которой носила тотемное прозвище.

Каждый член такой родовой общины был частью земельной ячейки. И простолюдин, и вождь – оба они были привязаны к земле. На основании этого человек платил налоги; либо какая-то часть урожая уходила сборщику налогов батаб у, либо работа на поле была формой трудовой повинности. Излишки сельскохозяйственной продукции обеспечивали свободное время, которое использовали для постройки храмов, дворцов и дорог.

В 800 году н. э. жило более 3 000 000 майя. Поскольку никто не знает их численности точно, то оценки тогдашнего населения майя разнятся. Самая маленькая гипотетическая цифра – 1 250 000 человек, самая большая – 13 000 000 человек. Цифра (3 млн), которую предлагает Эрик Томпсон, кажется самой правдоподобной.

Хотя Ланда называл майя высокими людьми, средний рост индейца майя равнялся 5 футам 1 дюйму (т. е. 156 см). Однако мужчина майя был сильным и имел крепкое телосложение. У майя была короткая голова (брахицефалы), это было одно из племен, представители которого имели самую широкую голову в мире. Даже в настоящее время их черты близко напоминают лица на древних памятниках. Как только ребенок рождался, его голову искусственно делали плоской, помещая между двумя дощечками, связанными между собой. Этот обычай, как объяснили Ланде, «был дан нашим предкам майя богами. Это придает нам благородный вид… и, кроме того, наши головы тогда становятся более приспособленными для переноски грузов».

Уши индейцы прокалывали для ношения подвесок, то же самое проделывали они и с носовой перегородкой. Часто прокалывали и левую ноздрю – как практикуется у некоторых народов Индии – и да будет на то воля Божья! – вставляли туда топаз. Волосы у индейцев майя были длинными, черными и блестящими; их обертывали вокруг головы и носили «заплетенными, как венок, оставляя сзади хвост, свисающий, словно кисточка». Индейцы привязывали к волосам обсидиановое зеркало в форме диска. «Все мужчины носили зеркала», а женщины – нет, и если один мужчина хотел назвать другого рогоносцем, «ему нужно было только сказать, что его жена носит в волосах зеркало».

Волосы на макушке стригли коротко – на самом деле даже подпаливали, – так что макушка выглядела как тонзура у католического монаха. К растительности на лице относились с неприязнью. Матери останавливали рост фолликул у молодежи, и поэтому бороды были редкими. Волосы, которые появлялись, выдергивали с помощью медных щипчиков. Несмотря на это, у стариков были клочковатые бороды, которые часто представлены в скульптуре майя.

«Они татуировали свои тела» – это подтвержденный археологией факт, так как есть немалое количество скульптурных каменных голов, демонстрирующих татуировку. «Рисунок накалывался на коже с помощью острой кости, и в него втирался краситель, что сопровождалось немалыми мучениями». По этой причине чем больше у человека было татуировок, тем более мужественным и храбрым он был в глазах окружающих.

Глаза у индейцев майя, темные и блестящие, кажутся более монгольскими, чем глаза большинства народов Америки. Расположение глаз на лице подчеркивает складку над верхним веком, которая делает их глаза раскосыми. Многие были косоглазыми; в действительности это считалось признаком красоты и отличия. Бог небес Ицамна всегда изображается косоглазым; так же изображают и некоторых других богов и персонажей, которые вырезаны на памятниках. Епископ Ланда писал: «Матери майя вешают шарик из смолы так близко перед глазами своих детей, что оба глаза фокусируются на нем и начинают косить». Эта практика, по-видимому, была широко распространена, так как Берналь Диас в первые дни завоевательного похода «брал пленных, многие из которых были косоглазыми».

Основное одеяние для всех мужчин майя представляло собой набедренную повязку с замысловатыми украшениями. Представленные виды перерисованы со скульптурных памятников

Цвет кожи индейцев майя варьировал от «кофе с молоком» до темно-медного; мужчины по какой-то необъяснимой причине казались более светлокожими, чем женщины. По крайней мере, таково было впечатление Ланды, который не раз видел и мужчин и женщин купающимися без одежды. Среди мужчин было принято раскрашивать лицо и тело. Черный цвет использовали молодые неженатые мужчины и те, кто выдерживал пост. Красным пользовались воины, а синим – жрецы и кандидаты на принесение в жертву. Воины раскрашивали себя красным и черным «ради изящества»; когда их брали в плен, самым большим унижением для воина было «быть лишенным своих знаков отличия и раскраски». По цвету раскраски индейца майя можно было оценить его социальное положение.

Мужчины одевались в соответствии с климатом. Основным предметом одежды была ииш, тканая хлопчатобумажная набедренная повязка, которую «очень тщательно изготавливали женщины». Ее обертывали вокруг талии несколько раз и пропускали между ног. Концы набедренной повязки свисали спереди и сзади. Это самый широко распространенный предмет одежды майя, встречающийся на изображениях с древнейших времен. Мужчин, облаченных в ииш, можно обнаружить на раскрашенной керамике, а на некоторых скульптурах, датируемых 600 годом н. э., концы набедренной повязки покрыты изысканными украшениями.

На плечи майя набрасывали накидку, похожую на пончо (пати), которая отражала социальный статус человека. Ее же использовали в качестве одеяла ночью во время сна. Если это звучит по-деревенски просто, то следует помнить, что древний грек надевал на себя одежды не больше. Он использовал также в качестве одежды полотнище, на котором спал, элегантно оборачивая его вокруг себя утром, когда выходил на свет божий. Сандалии завершали одеяние простолюдина. Их носили почти все, особенно на Юкатане, из-за неровной, зачастую каменистой поверхности почвы. Эти сандалии эуэль делали из шкур либо тапира, либо оленя и привязывали к ступням двумя ремешками.

Женщины майя были миловидны. Наблюдательный епископ Диего де Ланда считал, что они привлекательнее «в целом… чем испанские женщины, они гораздо лучше сложены». Женщины майя были небольшого роста и очень изящными. Их средний рост 142,2 см был не больше роста европейской девочки-подростка. Так же как и мужчины, они прокалывали себе уши и татуировали тела, «но только не груди». При помощи пемзы пожилые женщины стачивали женщинам майя зубы так, что они становились заостренными. Это считалось изысканным. Волосы они носили длинными и заплетали их в замысловатые косы. Крупные бусы и богатые тканые платья, которые можно увидеть на глиняных статуэтках из Хайны (Джайны), указывают на высокое положение женщин в обществе майя.

Так же как и мужчины, они часто купались в тех же самых колодцах– сеноте. Епископ также отметил – и это не раз подтверждали с тех пор, – что у женщин имелась сине-багровая отметина неправильной формы у основания позвоночника, прямо над ягодицами, «монгольское пятно». Это распространено по всей Азии (у монголоидов.) и обеим Америкам, но особенно бросается в глаза на Юкатане.

Женщины раскрашивали свои лица. Красный краситель, полученный из семян ачиоте, был символом крови. Его смешивали с очень душистым иш тахте, жидкой янтарной смолой, «благоуханной и очень липкой». Считалось, что это средство предохраняет от солнца и насекомых. На самом деле это был суррогат крови. Женщины обожали ароматические средства и «мазали ими себе грудь, руки и плечи». К тому же они повсюду ходили с букетиками цветов, «очень тщательно подобранных», которые время от времени нюхали.

Одеждой служил каб, кусок украшенного тканого полотна с отверстиями для рук и квадратным вырезом для головы (изначально сорочка). Стиль одежды, который можно видеть на знаменитых фресках Бонампака, пережил две тысячи лет; такую одежду до сих пор носят на Юкатане. Вниз женщины надевали более легкую белую юбку, украшенную вышивкой и бахромой. На плечи они набрасывали накидку (буч). Ходили женщины босыми.

Женщины выходили замуж рано. Они рожали от семи до девяти детей, из которых, к сожалению, выживала только половина. «Детей они рожали рано и в большом количестве, – комментирует Ланда, – но они были отличными няньками, потому что от постоянного перемалывания зерна для лепешек у них не переставала сотрясаться грудь; а так как они не перевязывают груди, как это делают женщины в Испании, то они у них большого размера, и в них много молока».

Епископ Ланда нашел местных женщин «удивительно целомудренными» и правильно оценил их, увидев в них «душу» дома. Будучи хорошими хозяйками, женщины майя трудились, чтобы заплатить подати: по ночам они ткали, а также выращивали уток для того, чтобы вплетать их перья в тканые изделия. Они разводили оленей и обезьян, работали в поле, а когда было нужно, были вьючными животными. Они воспитывали своих детей, а в свободное время пряли и ткали хлопок в компании других женщин. У них было здоровое чувство юмора. Они танцевали только в своей компании и изрядно напивались с другими гостями, но не настолько сильно, чтобы не быть в состоянии дотащить до дома своих опьяневших мужей. Женщины майя были «скромными, обходительными и общительными… и не предавались никаким эротическим ритуалам; у них не было богов любви».

На плечах майя носили накидку, похожую на пончо (пати), которая соответствовала их социальному статусу. Женщины носили каб, а их волосы были уложены в замысловатую прическу.

Богиня женщин Иш-Чель (Радуга), которая, как надеялись некоторые ученые, была богиней плотского желания, на самом деле была всего лишь покровительницей беременности. (Эта богиня, супруга Ицамны, покровительствовала деторождению, медицине и ткачеству.)

Язык майя

«…В этой стране есть только один язык». Ланда, который первым изучил его, констатировал это как факт, и время подтвердило его правоту. Майя не всегда полностью понимали друг друга, но майя, жившие в долинах, обычно могли понимать майя с гор точно так же, как крестьянин из Неаполя понимает крестьянина из Милана. Так как между различными регионами шла торговля (между побережьем, горными районами и районами тропических лесов) и были общие коммуникации, а также потому, что на одном и том же языке, который записывали при помощи идеограмм, говорили в городах, отстоявших друг от друга на расстоянии до 800 км, то полагают, что, вероятнее всего, существовал общий базовый язык. И хотя в стране майя говорили на более чем пятнадцати диалектах (таких, как чонталь, который был распространен во влажных районах страны майя, а также диалекты в Гватемале, цельталь, ишиль, киче и т. д.), вероятно, эти языки, как предположил Эрик Томпсон, были тесно связаны один с другим, подобно языкам романской группы индоевропейской языковой семьи. Современный вывод состоит в том, что человек может хорошо говорить в лучшем случае лишь на двух языках майя, языке горных племен и языке жителей долин, а диалекты являются лишь их разновидностями.

И хотя язык майя не имеет тесных родственных связей с каким– либо другим языком Центральной Америки или Мексики, это не означает, что он произошел от «чего-то» вне Америки. Немецкий лингвист Вальтер Леман, основываясь на своем изучении всех известных словарей майя, полагал, что этот язык является родственным языку миштеков– цоке-уаве, который, в свою очередь, произошел от какого-то общего языка предков.

Лингвистически языки майя и мексиканцев смыкались на севере – побережье Мексиканского залива, особенно в крупном торговом центре Шикаланго, а археологические изыскания в горных районах Гватемалы обнаружили тесную связь, которая существовала между майя и культурами Теотиуакана. Когда в IX веке тольтеки начали массами проникать в страну майя, они говорили на языке майя.

Однако эту аккуратную лингвистическую совокупность нарушают уастеки (хуастеки). Все народы, говорившие на языке майя, жили поблизости друг от друга, за исключением уастеков. Это племя обитало в 500 км к северо-западу от ближайших поселений майя и было отделено от них несколькими племенами: науатль, пополоко, тотонаки и др. И уастеки говорили – и говорят по сей день – на языке, который определенно является языком майя. И тем не менее в их культуре (археологи нашли керамические изделия, отражавшие последовательность развития этой культуры на протяжении более двух тысяч лет) совсем нет отличительных особенностей культуры майя (в одежде, иероглифах, архитектуре и т. д.). Это наводит на мысль о том, что перед созидательным периодом в культуру майя вклинилась культура народа другой языковой семьи и расколола первобытных майя, которые когда-то, надо полагать, занимали большую территорию вдоль побережья Мексиканского залива. Это единственное объяснение такому лингвистическому расколу.

Точное название языка майя неизвестно. Языком, который использовали майя, входящие в союз Майяпана на контролируемой ими территории Юкатана, был майятан. Нет сомнений в том, что существовало определенное языковое единство среди майя, проживавших в долинах, и такое же единство было среди майя-горцев. То, что символы для обозначения имен были одинаковыми на всей территории страны майя, не означает, что сам язык не имел разновидностей. В XVIII веке тот, кто говорил на нижненемецком языке, мог прочесть Шиллера, но при устном общении с человеком, для которого родным был верхненемецкий язык, он едва ли понял бы его. Нам известно, что, когда в XVII веке некий священник обращался к народам ица-майя, говорившим на языке чолти, которые собрались у озера Петен на Юкатане, ему потребовались индейцы-переводчики, которые владели обоими диалектами. Это свидетельствует о большом расхождении в эволюции языков, которое произошло на территории Юкатана за двести лет. Несмотря на свое утверждение, что «в этой стране язык один», Диего де Ланда признавал, что существовали некоторые различия в употреблении между языком жителей побережья и жителей глубинных районов полуострова и что «вдоль побережья у них более изысканные манеры и язык».

На страницах этой книги есть возможность дать только общее представление о языке майя. В настоящее время на этом языке говорит большинство индейцев и многие белые люди, живущие на Юкатане и в Гватемале (точно так же на языке кечуа говорит белое и индейское население Перуанских Анд). Библиография по языку майя довольно обширна. Большинство специалистов находят его «мелодичным и приятным». В нем отсутствует несколько букв и звуков, которые используются в нашем языке: д, ф и р. В этом языке преобладают низкие звуки, в нем есть гортанные смычки и фрикативные звуки. Научиться говорить на нем, если человек не вырос на Юкатане, нелегко. Майя писали простыми предложениями. Даже после того, как ученые переведут шестьдесят процентов всех до сих пор еще непереведенных символов письменности майя, вряд ли мы обнаружим, что у майя существовали символы суффиксов для выражения глагольных времен и местоимений. Майя были слабы по части глаголов и активно использовали производные от глаголов существительные. Томпсон приводит нам пример этого. Буквальный перевод символов читался бы так: «Его воздействие на кукурузу, бог смерти спровоцировал смерть».

В переводе на литературный язык эта раздробленная фраза майя примет такой вид: «Поскольку бог смерти сейчас властвует над растущей кукурузой, в результате будет много смертей».

Организация общества

Общество майя состояло из простолюдинов и людей более высокого статуса. Существовал класс знати, ах мехеноб, из которого выбирали должностных лиц, а их было немало. В основании социальной пирамиды находились ялба уиникоб, простолюдины, а также множество рабов. Это бесспорно, но при этом с готовностью допускается, что «у нас нет прямых доказательств относительно типа правления и социальной организации, распространенной у майя». Факты, почерпнутые из предметов искусства, скульптуры, фресок и раскрашенных сосудов, показывают, что всей полнотой власти обладала знать. Владыки майя изображаются на носилках, которые несут люди. Армии ведут за собой военачальники в роскошных одеждах, украшенных нефритом и перьями птицы кецаль (квезал). Мы видим вождей, которые устанавливают законы, вершат суд над взятыми в плен воинами и обращают их в рабство. И все-таки эти сценки относятся лишь к некоторым аспектам социальной организации. У ацтеков была хорошо известная клановая организация общества, при которой земля находилась в общей собственности, и эту землю обрабатывали также сообща. У инков базовой социальной единицей были айлью, принципом которых был коллективизм. Считается, что у майя была схожая форма организации, но ее название и точная форма неизвестны.

Майя не владели империей, как инки, когда один правитель управляет огромными территориями и вся система содержится за счет налогов-податей. У майя не было также сложной организации для сбора податей, какая была у ацтеков, которые контролировали огромные территории, но не владели ими. Насколько нам известно, у майя не существовало центра, столицы, т. е. не было аналога Куско или Теночтитлана, не было и центрального правителя (кроме периода владычества майяпанских Кокомов, 1194–1441 гг.).

Требуются объяснения, так как то, что мы знаем об этом, будит любопытство, не удовлетворяя разум. Существовала общая культура майя, язык и религия. Существовала система дорог, одна из самых лучших, построенная в период ранней истории Америки, которая связывала воедино побережье и горные районы. Повсеместно была развита торговля, охватывающая дальние регионы. Почему же тогда кто-то, обладающий имперскими амбициями, не объединил силой все это в одно государство-империю? Может быть, виной всему географические особенности? Однако это не помешало инкам, чья империя с географической точки зрения была гораздо более сложной, чем страна майя, объединить Анды Южной Америки в одно государство.

Общество майя сравнивали с обществом греческих городов-государств. Очень подходящее сравнение. Хотя Спарта, Афины и Коринф имели, как и майя, общий язык, культуру и религию, они неистово отстаивали свою независимость и часто воевали друг с другом, а иногда даже поддерживали вторжения чужеземцев, выступая против других греческих городов-государств.

Греческое слово polis переводится как «город-государство». По мнению Х.Д.Ф. Китто, это плохой перевод, потому что «полис» был больше, чем город-государство. Самым большим полисом во времена Платона были Сиракузы с населением всего лишь 20 000 человек, который по численности жителей приближался к небольшим городам-государствам майя. (Автор посчитал только граждан-мужчин. В Афинах (включая Аттику) в период расцвета насчитывалось 90 000 свободных афинских граждан (в т. ч. 18 000—20 000 мужчин), 45 000 неполноправных греков-иностранцев (метэков) и 365 000 рабов.) Подобно греческому, в обществе майя царила сельскохозяйственная экономика, и оно было автономным. Китто пишет о греках: «…природа их общества была такова, что группа людей в социальном смысле была более важна, чем отдельный человек. Отдельный человек является, прежде всего, членом семьи, а затем жителем своего полиса. Ущерб, нанесенный ему, это ущерб, нанесенный его семье или его полису». Точно так же было и у майя. И так везде, где есть клановое общество.

Хорошо известна организация храмового города. Археологические находки на Ближнем Востоке показывают, что народы, занимавшиеся сельским хозяйством и жившие в эпоху неолита, делали жертвоприношения у некоего центра. Этот центр мог сложиться у какого-нибудь озера или скалы, или сеноте, как на Юкатане. С экономической точки зрения это ненужная трата, но если место расположения такого храмового города выбирается по религиозным мотивам, как в Перу, это уака, и на этом месте строится храм, где жрецы общаются с богами. Первые плоды урожая приносят в храм. Люди, разумеется, знают, что принесенные ими продукты не попадают прямо к богам. Они знают, что их съедают жрецы. Все народы древности, занимавшиеся сельским хозяйством, верили, что они зависят от милости богов и что им необходима жреческая иерархия, чтобы обеспечить такую милость. Жрецы поддерживают работу храмов, а сами пользуются трудом крестьян в виде продуктов питания и осуществляемых работ. По мере того как местная святыня вырастает в храм, а храм превращается в город или церемониальный центр, вокруг него начинают группироваться дома.

Ввиду того, что высокоразвитая культура должна зародиться от класса аристократии (ведь только такой класс обладает временем и энергией для ее создания), развивается корпорация жрецов, которые выступают в качестве связующего звена с богом (богами) и следят за тем, чтобы проводились все ритуалы. Таким образом, простолюдин, чьи подати и труд помогают построить и содержать храмовый город, видит, что храмовый церемониальный центр полезен. Его кукуруза лучше растет. Ему сообщают время, когда надо сеять, а когда убирать урожай (жрец является также астрологом-астрономом), а также объясняют природу непонятных явлений. Все это повторяется на протяжении поколений, а так как полезные привычки при повторении в конечном счете становятся неодолимыми, то такой образ жизни со временем становится поистине подсознательным.

Из этого вырастает клановая организация общества. Простолюдина убеждают, что владельцами земли являются боги, а жрецы, дробя ее на части, выступают от имени богов. Советниками храмовых городов выделяются земельные наделы разным общинам (у ацтеков на настоящих картах, нарисованных на бумаге аматль, были написаны в виде ребусов имена владельцев земельных наделов), и эти советники, по-видимому, руководят делением земли. У майя каждой семье выделялся участок земли площадью 37 с небольшим кв. м (хун уиник), который отмеряли при помощи 6-метровой (20-футовой) измерительной палки или ленты. Другие подробности нам неизвестны. Мы не знаем, сохранялась ли земля за правителем, как у инков, и возвращалась ли она в общину после кончины того, кто ею пользовался, для передачи ее другому человеку, или она принадлежала, как у ацтеков, кальпулли. Мы знаем не больше, чем Диего де Ланда, который пишет: «…каждый женатый мужчина и его жена… засевают участок площадью четыреста квадратных футов… который они называют хун уиник и измеряют при помощи шеста длиной двадцать футов».

Землю обрабатывали сообща: «…индейцы имеют обыкновение помогать друг другу в работе… Они объединяются в группы по двадцать человек и не бросают работу, пока все работы не будут сделаны у каждого». Это служит показателем общинной организации. Общины представляют собой самые тесные узы, самые понятные взаимоотношения. Индейцев майя объединяли узы крови, «так как обладать одной кровью означает обладать тем же жизненным принципом, и в этом смысле все люди одной крови составляют одно единое живое существо. Именно в этом и состоит клановое родство».

Вывод о том, что майя жили общинами, можно сделать из замечаний Ланды о широко распространенном табу на экзогамные браки между людьми, носящими имена (прозвища) одного клана: «…они всегда называют своих сыновей и дочерей именем отца и матери… и по этой причине индейцы говорят, что все те, кто носят одно и то же прозвище, принадлежат к одной семье… Поэтому, когда индеец приходит в какое– то место, где его не знают и где он нужен… он сразу же называет им свое имя, и они принимают его там радушно».

Брак

«Нет на свете моногамных животных, за исключением тех, которые любят один раз в своей жизни», – сказал Реми де Гурмон (1858–1915, французский писатель и критик). Майя прекрасно знали об этом и старались, как это было характерно и для других цивилизаций, устанавливать такие правила, чтобы мог сохраняться постоянный брак. И все же спаривание, самая естественная из жизненных функций, никогда не рассматривалась людьми, цивилизованными или первобытными, как естественная или нормальная. Брачным возрастом у майя для мужчин считалось 18 лет, а для женщин – 14 лет. Одним из строгих запретов был запрет жениться на женщине, носящей то же прозвище, что и мужчина. Но он мог жениться на любой женщине из рода своей матери, даже на двоюродной сестре.

У майя были профессиональные свахи. Такая сваха называлась ах атанцахоб. Считалось, что для индейца майя недостойно искать жену самостоятельно. Иногда отцы договаривались о браке между своими сыновьями и дочерьми, когда те были еще младенцами, и относились друг к другу даже еще до официального бракосочетания как свояки.

В том числе и по этой причине Диего де Ланда полагал, что майя женились не по любви. Но, несмотря на все написанное епископом, майя прекрасно знали силу романтической любви, хотя, возможно, подобно грекам, они считали страсть разрушительной. Кроме того, первобытные люди всегда суеверны в отношении к браку; посредники, по их поверьям, выступали в качестве первой преграды к его осквернению. При этом верно то, что древние майя не были распутными.

Майя рано вступали в брак: женщины выходили замуж в 14 лет, мужчины женились в 18.

Олдос Хаксли, увидев скульптуру майя in situ (на своем месте – лат.), с некоторой долей раздражения сделал вывод: «В искусстве майя нет секса…» По его рассуждениям, возможной причиной этого было то, что нервная возбудимость майя была меньше, чем у нас, а их сексуальная фантазия вялой. Он также отметил частоту, с которой в искусстве майя появляются женские формы.

Если бы Хаксли поездил по тому региону Юкатана, который носит название Пуук, где находится великолепный каменный город Ушмаль, то, помимо прочего, он смог бы увидеть достаточное количество доказательств фаллических традиций. На фасаде здания, иронично названного «женский монастырь», находятся скульптуры обнаженных мужских фигур с акцентированными фаллосами. Там же, напротив дворца правителя, находятся остатки гигантского фаллоса. На всей территории этого региона и до развалин Чичен-Ицы фаллические символы стоят повсюду, как грибы поганки, чтобы шокировать или забавлять приезжего. Есть достаточно доказательств того, что у майя в прошлой жизни их племени было достаточно места для похоти.

Среди майя существовала сексуальная свобода, что бы это ни значило. Для молодых людей, которые жили отдельно от стариков, в каждой деревне имелся «большой побеленный дом, открытый со всех сторон», где они встречались для развлечений, игр в кости, мяч и др. Свои тела они раскрашивали в черный цвет, как того требовал обычай от мужчин перед браком. Они спали под одной крышей, но, пишет епископ Ланда, по отдельности, и не занимались «гнусным грехом», т. е. гомосексуализмом. Берналь Диас писал, что в 1516 году на острове Косумель он видел фрески, на которых индейцы занимаются гомосексуализмом. Но епископу противоречит его современник отец Сьюдад-Реаль, который написал, что существовало три вещи, за которые индейцев следует похвалить: «Написание книг, отсутствие каннибализма и интереса к отвратительному пороку, гомосексуализму». Мы не знаем, считали ли майя, подобно древним грекам, гомосексуальную связь нормальной и относились ли к ней так же открыто, как и к гетеросексуальной, но точно известно, что молодые люди приводили к себе публичных женщин (гуатепол). «И хотя женщины получали за это плату (пригоршню зерен какао), их осаждало такое большое количество мужчин – один за другим, – что они уставали чуть ли не до смерти».

Моногамные браки были правилом среди простолюдинов. «Жители Юкатана никогда не брали себе больше одной жены». Когда молодой человек задумывался о женитьбе, а его отец начинал воплощать эту мысль в действия, он старался, пишет епископ, искать жену в хорошее время, чтобы она была хорошая. Нанималась сваха (ах атанцах), собирался выкуп за невесту (мухул) и начинались приготовления к свадьбе. Чтобы оградить брак от злых духов, советовались со жрецом (ах кин нек чилан), который читал астрологическую книгу дней, чтобы определить, не выпадают ли дни их рождения, их имена и день их предполагаемого бракосочетания на несчастливые дни. Затем теща и свекровь ткали новые наряды для жениха и невесты, а отец невесты подготавливал дом для свадебной церемонии и пиршества.

Подробностей брачных обычаев майя не так много, как у ацтеков; нет также данных о том, практиковалось ли «право первой ночи», когда свекор или другие родственники мужского пола спали с невестой в первые ночи после бракосочетания, чтобы обезопасить жениха от угрожающих ему пагубных воздействий. Во многих племенах не позволяют мужу и жене жить вместе, пока не пройдет несколько месяцев, чтобы избежать дурного влияния, которое несет с собой брак, ведь у всех первобытных людей новый опыт – а брак, безусловно, таковым является – считается опасным. В первобытном обществе девственность обычно высоко не ценилась. Девушка из племени майя не могла быть слишком озабочена своей девственной плевой; точно такая же есть и у кролика. Но зло, которое может исходить от неправильно совершенного брака, совсем другое дело: оно могло угрожать и ей, и всей ее общине.

Брак у майя носил матрилокальный характер: сын уходил в дом тестя и работал на него, как и другие члены его семьи, приблизительно пять лет. Такой брак называли «действующим браком». Будучи таковым, брак у майя был в основе своей постоянным, и женщины в обществе играли важную роль. Это можно было увидеть и без помощи епископа Ланды, так как на фресках, найденных в Бонампаке, изображены женщины, принимающие участие в важных делах, а изящество, которое скульпторы придали женским статуэткам, обнаруженным в Хайне (Джайне), Юкатан, демонстрирует то уважение, с которым к ним относились.

Женщины майя были ревнивы. Среди них часто случались потасовки из-за мужчин, и все же Ланда назвал их «удивительно скромными», потому что они поворачивались спиной к мужчинам, которые им встречались по пути, или отходили в сторону, уступая им дорогу. Они очень хотели детей, молились своей богине, чтобы послала много детей, и просили богиню Луны Иш-Чель, покровительницу деторождения, облегчить родовые боли – и для всего этого была причина. Мужчина мог расторгнуть брак, если в нем не было детей. И точно так же, как и у древних греков, «бездетный союз мог быть расторгнут по требованию родственников жены».

Женщины не могли занимать никаких должностей. То, что у них были некоторые права на собственность, очевидно, но их не допускали в окрестности храма. Но и древнегреческим женщинам не было предоставлено избирательное право, и они не могли владеть каким-либо имуществом; с рождения до смерти они находились, так сказать, под опекой своего ближайшего родственника мужского пола.

Самая лучшая репутация, которую могла иметь женщина майя, была та, если о ней не говорят мужчины – ни хорошо, ни плохо. Если женщину обвиняли в супружеской измене, то ее нужно было застать flagrante delicto (на месте преступления – лат.). Тогда она была опозорена. По– видимому, женщины майя не подвергались никакому другому наказанию, за исключением того, что муж мог, если хотел, развестись с согрешившей женой. Отклонения от брака можно понять; во всех обществах, примитивных или цивилизованных, быть супружеской парой естественно, но быть постоянной супружеской парой – нет. Во все времена моногамность человеку давалась с трудом. Во всех человеческих обществах существует радиальная полигамия, которая скрыта за фасадом моногамии, и, по словам Реми де Гурмона, «ничто так не благоприятствует браку и, следовательно, общественной стабильности, как потворство de facto временной полигамии; римляне прекрасно понимали это и легализовали полигамию».

Но майя не были римлянами. Если обнаруживалось, что простолюдин майя замешан в связи с женой другого мужчины, ему связывали за спиной руки и приводили к мужу, который имел право «убить его, бросив ему с высоты на голову большой камень».

Развод мог состояться путем аннулирования брака. Если женщина была бесплодна или она не готовила должным образом ежедневную ванну мужу, с ней можно было развестись. Женщина-майя могла также предпринять подобные же действия в отношении мужчины, хотя сделать это было не так просто. Когда супружеская пара разводилась, младшие дети оставались с матерью. Сыновья более старшего возраста уходили к отцу, но дочери оставались с матерью всегда. Развод во времена Диего де Ланды (1550–1570) был обычным делом, хотя старейшины племен не одобряли его, а «приверженцы добрых традиций осуждали его». Мужья оставляли жен, а жены оставляли мужей, и, по-видимому, запрета на повторный брак не было. Однако когда брак прекращался из-за смерти одного из супругов, то это было другое дело. Овдовевший муж не мог повторно жениться в течение года после смерти жены. Он не должен был иметь никаких женщин в течение этого времени, и он не пользовался уважением в общине, если это делал. Вдова была связана запретом; повторно выйти замуж для нее было сложно и проблематично.

Смерть, как и секс, усложняла все.

Дом майя: на

Дом (на) простого индейца майя был похож на крестьянский дом в любом другом месте, он был простым и практичным.

Женившись, майя поначалу строил небольшой дом – напротив жилища своего отца или тестя. Позднее он строил для себя дом больших размеров – уже с помощью общины. Дом мог быть построен круглым, квадратным, прямоугольным или (что наиболее распространено на Юкатане) закругленным с обоих концов. Его каркас делали из ивняка, который ставили на каменную основу. Затем каркас обмазывали глиной. Позже дом ярко раскрашивали. Высокую заостренную крышу делали из стволов молодых деревьев и красиво покрывали (и тогда, и теперь) пальмовыми листьями «очень хорошего качества и в огромном количестве», как писал Ланда. В древние времена (ок. 500) дом майя был обычно квадратным и стоял на низком фундаменте. Дома индейцев майя, хоть и не всегда были одинаковыми, имели тенденцию быть похожими друг на друга даже в отдаленных друг от друга районах.

Интерьер дома разделялся стеной. Одна его часть становилась кухней, а в другой находились спальные места. «У них были кровати, сделанные из небольших деревьев, – пишет Ланда, – связанных между собой при помощи ивовых прутьев, которые… прогибались при движениях тела, как матрас». Это ложе покрывала сплетенная из травы циновка. Майя использовали свои хлопчатобумажные мантас в качестве одеял. Кажется сомнительным, чтобы гамак, который позднее стали использовать майя, был им известен до прибытия испанцев, которые привезли несколько экземпляров гамаков с острова Эспаньола (сейчас это остров Гаити.).

В доме был один вход без двери. Поперек дверного проема сверху натягивали легкую веревочку, с которой свисали небольшие медные колокольчики. Входящий задевал их и давал хозяину знать о своем приходе. Люди редко входили в дом без разрешения, так как «они считали серьезным преступлением причинение вреда чужому дому».

Этот функциональный дом за две тысячи лет изменился немного. Слова, обозначающие различные части постройки, в различных диалектах языка майя одни и те же и могут рассматриваться, как пишет один археолог, в качестве «лингвистической палеонтологии». Обрешетка крыши называется «дорогой крысы», вход – «рот дома», а главный столб, подпирающий крышу, – «нога дома».

Простолюдин строил и дома знати, которые были больше и просторнее, чем другие. Некоторые такие дома делали из резных камней. «Склон крыши спускается очень низко спереди, потому что они любят солнце и дождь» (как защита от дождя и солнца). Стены домов майя «были очень изящно раскрашены» – это наблюдение было подтверждено археологическими раскопками. Единственный вход без двери майя могли закрывать драпировкой, которая представляла собой богато украшенную тканую занавеску. Некоторые постройки, которые в настоящее время находят в храмовых городах, возможно, были домами знатных людей, хотя не было обнаружено ни одного здания, которое можно определенно связать с правящим классом.

Дом стоял чуть больше, чем длилась жизнь одного поколения. Раскопки курганов, в которых были найдены дома, обнаруживают «завершенный керамический период». Когда обитатели дома умирали, их хоронили под твердым глиняным полом («они хоронят своих умерших внутри или в дальней части своих домов»). После нескольких захоронений жильцы покидали дом и начинали относиться к нему как к священному месту могил своих предков.

День майя

Первой вставала женщина, между 3 и 4 часами утра, после чего раздувала огонь из тлеющих углей в очаге (кобен), сделанном из трех камней. Если в доме был раб (рабыня), то эту работу выполнял он (или она).

«Их основная еда – кукуруза (чим), из которой они делают разную еду, а также напиток… Все, что они ели утром, это кукурузная вода (поцоле )». Накануне вечером женщина при помощи дочерей или рабов приготавливала сушеную кукурузу. Ее варили с золой, пока она не помягчеет, а затем лущили, после чего ее толкли в каменной ступе, пока она не превращалась в густую пасту, из которой женщины делали лепешки.

Когда крестьянин-майя уходил на заре в поле, он брал с собой несколько комков перемолотой кукурузы величиной с яблоко, завернув их в листья. Размоченные в воде и приправленные жгучим перцем чили, они становились обедом земледельца, к которому он, возможно, добавлял кусочек высушенной оленины. Пища крестьянина-майя, содержавшая главным образом углеводы, давала менее 2500 килокалорий в день, и все же многие от нее толстели, как это видно по стенным росписям и керамике.

Но, с другой стороны, на земном шаре живет много любителей поесть.

Крестьянин возвращался домой во второй половине дня. По обычаю, женщины готовили для него горячую ванну. В крупных городах, таких как Тикаль и Чичен-Ица, имелись общественные бани. Там, где таковых не было, крестьянин довольствовался простейшей паровой баней или горячей водой в импровизированной ванне, после которой нырял в местный колодец.

Единственный основательный прием пищи осуществлялся вечером. Мужчины садились в круг, одни на низкие деревянные сиденья, другие на плетенные из травы циновки; их обслуживали женщины. Из оленины, мяса дикой или домашней птицы или рыбы (свежей или высушенной на солнце) готовили рагу. Иногда к нему добавляли мясо тапира (цимин). Оленя нужно было еще добыть, так же как кроликов и агути. Броненосцы (цуб) считались большим деликатесом. Также ели мясо игуан, черепах (ак), а иногда ламантина или морской коровы (баклам). Птица водилась разнообразная и во множестве. На первом месте была дикая пестрая индейка, известная своим своеобразным вкусом. Ее перья использовали для изготовления плащей и головных уборов: «они имеют такое же красивое оперение, как и павлины в Испании». В хозяйстве имелись одомашненные индейки и молодые утки (ашиш), «которые не улетают, если выросли в домашних условиях». Мускусных уток – «а также белых диких уток» – выращивали больше ради их перьев, нежели ради мяса. Голубей разводили в клетках. Почти столь же многочисленными, сколь и индейки, были кюрасао с желтым хохолком.

Из всего этого майя делали olla podrida (горячее блюдо олья из разных сортов мяса и птицы). Потребление пищи было дисциплинированным: майя ели как следует, когда была пища, и могли голодать, когда ее не было. Предваряло и завершало прием пищи омовение, при котором использовали природное моющее средство, корни мыльного дерева (Sapindus saponaria), «которым они мылись и стирали одежду, как мылом».

К «главному продукту питания» кукурузе добавляли различные виды бобов (буул), кабачки и тыквы. Повсюду рос чайот, вьющееся растение с плодами, похожими на кабачки. На теплом побережье рос сладкий картофель. Фруктов было множество. Майя выращивали авокадо, а также папайю и плоды сапотового дерева, собирали шелковицу и дыни; в лесу находили плоды ванили на этих растениях-лианах семейства орхидных. Мальчики майя ели плоды «камедного дерева» и жевали его смолу (ча).

«В этой стране, – писал епископ Ланда, – в изобилии имеется мед…» Тогда, как и теперь, его собирали из дупел деревьев; извлекать его было легко, так как у местных пчел не было жала. Забродивший мед становился медовухой, пьянящим напитком. Медовуха – один из самых древних напитков в мире; это был нектар, мифический напиток богов. В Куэва-де-ла-Арана в Валенсии, Испания, было найдено изображение человека, собирающего мед, эпохи верхнего палеолита. Медовый напиток майя приобретал крепость благодаря добавлению коры, выделяющей алкалоиды, под названием бальче.

Подобно ацтекам, майя с увлечением пили шоколад. «Они делали его из какао и размолотой кукурузы… пенящийся напиток, очень приятный на вкус». Поскольку какао выращивали во влажных регионах на окраинах страны майя, оно было дорогим, настолько дорогим, что какао-бобы выступали в роли денег.

И все-таки, несмотря на то что в рационе майя (как и жителей всей Центральной Америки и мексиканских племен) присутствовали индейка, шоколад или рыба, основой питания была кукуруза. Кукурузу ели во всех случаях жизни. Во время основного вечернего приема пищи каждый мужчина съедал более двадцати кукурузных лепешек большого размера. Воду никогда не пили просто так, она всегда шла как добавление к пище из кукурузы. Говорит ли о цивилизации тип питания? Верна ли будет остроумная фраза Брийят-Саварена «Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты» в отношении какого-либо народа?

Питание греков и римлян состояло главным образом из мучных продуктов. До 600 года до н. э. греки ели artos, грубый дрожжевой хлеб, испеченный в золе. Когда хлебопечение стало профессией, основной едой простого грека стала овсяная каша. Приправленная медом, солью и оливковым маслом, она не сильно отличалась от маисовой поцоле майя.

Греки редко ели мясо и рыбу, и только состоятельные люди могли позволить себе купить дичь. Вообще мясо ели без ограничений только на жертвоприношениях. Жители Древнего Рима ели главным образом пресный хлеб, макая его в молоко; эту пищу разнообразили лук, горох и репа. Только те, кто был связан с морем, ели рыбу, и только у крестьянина было мясо, и это была козлятина, свинина и мясо молодого барашка. В I веке до н. э. на стол римлян стали поступать восточные фрукты: вишня, персики, абрикосы и им подобные, а активное выращивание цитрусовых не развилось до IV века н. э. И только после падения Римской республики богатые люди стали жить на манер Лукулла; они строили холодильники и при помощи льда и снега сохраняли продукты. В 1000 году н. э. список продуктов питания обычного европейца был беднее, если его сравнивать с рационом питания майя того же периода. Простой народ в Европе питался скромно и вегетарианской пищей обычно два раза в день (Согласно средневековой пословице, «ангелов надо кормить один раз в день, человека – два раза, а животных – три раза и более».). Впечатление, которое складывается от повествований средневековых летописцев – о грандиозном количестве блюд, запиваемых огромным количеством вина, медовухи и пива, соответствовало действительности лишь в редких случаях – в жизни знати.

Археологи, занимающиеся античностью, плененные медоточивыми словами, которые они использовали, чтобы вызвать в воображении античное прошлое, все еще вздергивают подбородки при мысли, что индейцев майя (в культуре, искусстве или математике) можно сравнивать с древними греками или римлянами. И это часто случается из-за веры этих археологов в пасторальную дикость жизни и режима питания майя. Как видно из вышеизложенного, список имевшихся в распоряжении индейцев майя продуктов питания был таков, что большинство европейцев того времени посчитали бы его «райским достатком».

На закате с моря задувает бриз, поднимает на Карибском море волны и несется через равнины Юкатана в горные районы. В этот час индеец майя возвращался в свой дом и приступал к главной трапезе дня. В те времена на Юкатане он садился и в полумраке обрабатывал дерево, нефрит или хлопок, превращая их в товары для торговли, или изготавливал оружие. Его жена пряла хлопок и ткала мантас. Жителям гор давали свет сосновые лучины; этот свет был ярким, как свет свечей.

Находилось время и для любви. Детей начинали рожать рано и часто. Женщины совершали паломничество на остров Косумель. Это было опасное путешествие в открытом долбленом каноэ через продуваемый всеми ветрами пролив (ок. 20 км), отделяющий его от Юкатана. Паломничество предпринималось, чтобы поклониться святыне Иш-Чель, богине Луны, покровительнице деторождения. Это было проявление набожности, которое опережало набожность беременных женщин XVIII века в Европе, которые имели обыкновение класть, как припарки, на свои выросшие животы отпечатанные гимны в честь святой Маргариты, чтобы облегчить боли, «так как это действовало лучше, чем когда их читали».

В течение пяти дней после родов, которым помогала повивальная бабка, головку ребенка клали между дощечками и привязывали таким образом, чтобы она «приняла плоскую форму, согласно обычаю». Ребенка привязывали к жесткой колыбели, над которой подвешивали шарики из смолы, чтобы вызвать у ребенка косоглазие. Позднее, когда ребенка уже освобождали от колыбели, мать его носила хетцмек, то есть верхом на своем бедре. От этого ноги ребенка делались кривыми. Детей отнимали от груди в возрасте четырех лет, и в первые годы своей жизни маленькие майя были «симпатичными и пухленькими, милыми и шаловливыми; они бегали повсюду голыми, когда играли в охотников».

Позже мальчики надевали нечто вроде трусиков танга, а девочкам над холмом Венеры вешали раковину.

Наречение именем имело колоссальную важность. У каждого майя было четыре имени: 1) данное имя при рождении, паал каба, 2) отчество, 3) комбинация фамилий его отца и матери, наал каба, и 4) прозвище, коко каба. Имена обладали магической силой. Имя могло износиться от чрезмерного употребления людьми, поэтому только близкие люди знали настоящее имя человека. Если врач хотел использовать имя своего пациента, чтобы вернуть его душу, он называл личное имя больного, которое обладало силой, в отличие от общеупотребительного его имени, которое делалось избитым от частого использования.

Согласно поверью майя, воздействие на будущего ребенка начиналось, как только женщина становилась беременной. Положение планет, наступление несчастливых дней играло свою роль в жизни будущего ребенка. Все первобытные люди верили, что инициативу следует проявлять в благоприятный день, ведь дни оказывают благоприятное, неблагоприятное и вредное воздействие. Много внимания уделялось предыдущим чувственным контактам.

Майя не слишком ошибались. После длительного изучения факторов внутриутробного развития современные исследователи пришли к выводу, что существует некая связь между сезонным зачатием и рождением и психическими расстройствами, а также есть большая вероятность умственной неполноценности у детей, рожденных зимой, по сравнению с теми, кто родился в другое время года. Дети, зачатые летом, уменьшают потребление белка беременной женщиной.

После рождения ребенка жрецы сверяются с гороскопом относительно наилучшего времени для того, чтобы дать ему имя (учитывая время его зачатия). Имена давали только в счастливые дни; церемонию могли отложить до наступления благоприятного времени. Однажды данное имя становилось для майя знаком различия. Мужские имена, данные при рождении, паал каба, начинались с мужской приставки «Ах», а женские – с «Иш». Типичными именами, которые давали мальчикам, были: Ах-Кукум (Перо), Ах-Куй (Сова), Ах-Ток (Кремневый Нож), Ах-Балам (Ягуар). Девочкам давали такие имена: Иш-Чан, Иш– Канн, Иш-Кукуль. Имя наал каба, которое бралось после заключения брака, состояло из приставки «Нах», девичьей фамилии матери и фамилии отца. Ланда в качестве примера упоминает человека, которого звали Нах Чан Чель – Чан была девичья фамилия его матери, а Чель – фамилия его отца. Таким образом, увековечивались обе фамилии, и отца, и матери.

Как уже упоминалось ранее, майя верили, что все люди, носящие одну и ту же фамилию, принадлежат к одной и той же семье, что указывает на родовое происхождение этой системы. К каждому майя, носящему одно и то же имя, относились как к члену семьи рода, даже если он не знал точно свою родословную. Именная экзогамия сохраняется на Юкатане и по сей день, и до сих пор существует запрет на брак между людьми, носящими одну и ту же фамилию.

Наследование шло по отцовской линии; сыновья наследовали и делили то, что накопил отец, мать выступала в роли опекуна, а когда не было матери, то опекуном был брат умершего отца. Когда мальчики достигали совершеннолетия, они получали свое наследство в присутствии городских чиновников, что иллюстрирует первобытную систему «законность через гласность».

Когда наступал возраст половой зрелости (у девочек это было в 12 лет, а у мальчиков в 14), проходила церемония посвящения. Этот обычай, эм ку, видел Диего де Ланда, который описывает его подробно, – только его незапятнанное простодушие заставило его думать, что это был обряд крещения. Родители, у которых были дети, достигшие половой зрелости, объединялись вместе, чтобы поделить расходы, точно так, как в настоящее время амбициозные матери вводят своих дочерей в общество, используя котильон. В благоприятный день избирали старых «уважаемых людей» ( чаки ), которые помогали жрецу ( чилан ) вести церемонию. От родителей и официальных лиц перед церемонией требовалось половое воздержание и соблюдение поста.

Двор перед местным храмом чисто подметали и устилали листьями. В четырех углах садились чаки, держа в руках веревку. В образованном веревкой квадрате находились дети.

Чилан очищал детей при помощи табачного дыма и дыма копала, их просили «исповедаться в своих грехах». Такова интерпретация этого обряда у Диего де Ланды, а так как нет больше никого, кто мог бы опровергнуть его слова, то она должна оставаться такой, как есть. Если кто-либо из присутствовавших признавался в «совершении непристойного акта», то его или ее выводили из круга. Для первобытных людей покаяние было обязательным. Если кто-то был нечист и не признался в этом, то это могло накликать беду на общину. Но признание лишало зло его силы. Так что, прежде чем первобытный человек предпринимал что-либо рискованное, он исповедовался и не допускал осквернения для всей общины.

Вода обладает огромной очистительной силой не только у первобытных людей, но и в наших собственных «цивилизованных» религиях. В конце долгой церемонии, после того как детям было сделано предостережение, а чак прочитал на память древние наставления о почитании родителей, уважении к обществу и так далее, жрецы надевали свои наряды и головные уборы из перьев и окропляли каждого ребенка «девственной водой», как пишет Ланда, «с точно такой же торжественностью, с какой папа коронует императора».

После этого мальчики снимали белую бусину, которая прикреплялась к их выбритым макушкам с рождения. Матери вставали на колени и «убирали из промежности своих дочерей… небольшие раковины, которые все они носили как символ своей непорочности». Как утверждал Ланда, «для любого мужчины было бесчестным снять эту раковину до церемонии». У греков было так же: мужчине грозила смерть, если он снимал аг^gis, тунику целомудрия из козлиной шкуры, которую носили ливийские девушки, по крайней мере, без согласия ее владелицы (отсюда маска Горгоны, прикрепляемая для профилактики над поясом целомудрия). После того как раковина была снята, девушкам позволялось «выходить замуж, когда бы этого ни пожелали их отцы». В настоящее время мать, вводящая свою дочь в общество, совершает изящный ритуал прошлых времен: она метафорически встает на колени, как это делали матери майя, и снимает небольшую раковину. Однако люди везде совершают действия, которые можно объяснить, только сделав предположение, что они когда-то имели другое намерение.

Молодые люди питали большое уважение к людям старшего возраста. Мальчики слушали своих отцов, работали вместе с ними. Это были настоящие товарищеские отношения. Отцы помогали им выбирать себе невест и давали своим женатым сыновьям советы. В раннем возрасте мальчик следовал за своим отцом на кукурузное поле мильпа.. Обучение происходило посредством подражания, механического запоминания; за знанием шло наблюдение. Мальчик охотился и узнавал природу. Ему сказали, и он верил, что у каждого предмета есть своя душа. Свои молитвы он адресовал полным жизни богам земли. Охотясь, юный майя научился шептать молитву, прежде чем убить дичь: «У меня нужда». И когда он убивал животное, он делал из него амулет, чтобы другие животные в будущем позволяли ему себя убивать, чтобы восполнить его нужду. Вместо того чтобы съесть свою добычу, майя отдавал ее другим, которые потом возвращали ему ее часть. Все это делалось для того, чтобы животное не чувствовало, что ему не оказывают достаточного уважения. Насколько широко был распространен этот свод правил, можно увидеть в австрийском Тироле. Там охотник тоже не съедает убитое им животное, а берет только рога и голову и, символически, филейную часть. Из шерсти делают кисточку, которую охотник носит на своей тирольской шляпе. Голову с рогами устанавливают на подставку и хранят как трофей, который, можно сказать, имеет то же самое значение, что и амулет первобытного человека.

Мораль майя была моралью коллектива, и сотрудничество отдельного человека со всеми членами общины считалось «добродетелью». Обычай требовал, чтобы майя проявляли гостеприимство и предлагали гостям пищу и напитки. Из обычаев мальчик узнавал, что, когда он приходит в гости, он всегда должен принести подарок. Он должен быть скромным и по нескольку раз повторять титул человека, особенно если он обращался к господину. Другой обычай предписывал, чтобы, слушая кого-либо, он негромко издавал утвердительные горловые звуки, словно произнося: «и в самом деле», «да что вы говорите», «рассказывайте дальше».

Так как все в мире майя было живым, чувствующим и обладало душой, предмет, сделанный человеком, забирал себе частицу души своего создателя. Кража была отклонением от нормы (если только не объявляли войну между племенами, в которой, как и в нашем мире, все разрешено). Писцы утверждали: «Пока не пришли испанцы, не было грабежей или насилия. Вторжение испанцев положило начало выплате дани, церковным сборам, раздорам». На самом деле майя выжимали дань с побежденных, и у них существовало рабство. И тем не менее, перед лицом новой угрозы извне, это было забыто. Это напоминает одно справедливое изречение Ницше: «Я сделал это», – сказала моя память; «я не мог сделать этого», – сказал мой разум, оставаясь неумолимым. В конце концов память сдается».

Свод моральных устоев был таким же древним, как и сами майя. Взаимодействие в общине, уважение к семье и личная дисциплина составляли то, что Эрик Томпсон считал живой формой дельфийского лозунга «Ничего лишнего». Этот идеализированный портрет майя не согласуется с жестокостью и отсутствием запретов, что демонстрируют фрески Бонампака. Майя не более чем другие народы были свободны от вспышек свирепости. Очень сомнительно, чтобы майя были более сдержанными, чем древние греки, которые написали такой лозунг и придумали «средство». Этот лозунг, как утверждает современный автор, «подразумевал не отсутствие напряжения и недостаток страсти, но правильное напряжение».

Дочери были подобиями своих матерей, с самого начала в них тренировали умение повторять полезные действия. Им также читали наставления, таскали за уши, а по-настоящему упрямым втирали в глаза красный перец. Они учились печь кукурузные лепешки, прясть и ткать хлопчатобумажную нить. Они заучивали те молитвы, которые имели отношение к их части мира майя. Когда девочки рождались, они уже подсознательно были старше, были более приземленными, чем мужчины. Мужчина делал историю, а женщина сама есть история, и женщины майя знали, что первоначально в основе великого календаря майя лежали ее менструальные циклы. Женщина была производительницей, источником жизни, основой всего. Как у ацтеков, так и у майя: когда женщина умирала при родах, ей оказывали такие же почести, как героине.

Женщине-майя не разрешалось входить в храмы или принимать участие в религиозных обрядах; и все же она была провидицей. Ее главным завоеванием был мужчина, и это справедливо в отношении всех женщин в мире.

Сельское хозяйство майя

Центром вселенной майя была кукуруза.

Предметом их забот было кукурузное поле, коль. «Большая их часть была землепашцами… которые занимались выращиванием кукурузы», – писал Диего де Ланда. Эти наблюдения подтверждает другой священник в документе, написанном в XVI веке в горных районах страны майя: «Если внимательно посмотреть, то можно увидеть, что все, что делали и о чем говорили индейцы, было связано с кукурузой…» Зерно известно с древних времен; последние археологические находки в пещерах Летучих Мышей (Бат-Кейв) в американском штате Нью-Мексико показывают, что маис выращивали еще до 2000 года до н. э. Доктор Пауль Мангельсдорф, чьи исследования происхождения кукурузы в обеих Америках являются классикой, полагает, что «современные виды кукурузы в Мексике… являются продуктом эволюции в течение четырех тысяч или более лет в условиях окультуривания». Место происхождения кукурузы на территории Америки до сих пор не определено.

У майя кукуруза была в виде уже развитого растения. Эта кукуруза (ишим) была самым большим предметом тревог майя после озабоченности вопросом жизни. Полагают, что богом кукурузы был Йум-Кааш, которого всегда изображают в виде молодого человека с початком кукурузы на головном уборе. Ему возносили молитвы. Голова Йум-Кааша, найденная на развалинах Копана, является одним из самых выразительных произведений первобытного искусства Америки.

Способы ведения сельского хозяйства, похоже, не сильно менялись с древнейших времен. Майя вырубали деревья и кустарник при помощи каменного топора (бат) и сжигали их во время сухого сезона. Землю вскапывали обожженной в огне палкой-копалкой (шуль). Каждому индейцу его община выделяла часть земли под кукурузу (хун уиник) площадью 37,16 кв. м. Земля была собственностью общины: «…землей владели сообща, и между городами не было границ или межевых знаков, которые бы их разделяли, за исключением тех случаев, когда один (город-государство) воевал с другим». Техника выращивания кукурузы на территории обеих Америк была одинакова: валили деревья, сжигали их, огораживали землю, сажали зерна, пропалывали посевы, пригибали стебли в страду (чтобы отогнать птиц), убирали урожай и лущили початки. Майя хранили зерно кукурузы в специальных хранилищах; «они держали кукурузу в прекрасных подземных зернохранилищах, которые назывались чультунес».

Вода, как уже говорилось раньше, всегда представляла для майя проблему. В районах, расположенных далеко от побережья, строили огромные водохранилища. В Тикале одно такое водохранилище гигантских размеров было расположено в глубокой лощине; пористый камень был скреплен цементом и представлял собой каменную дамбу. Паленке, Пьедрас-Неграс и Яшчилан (Йашчилан) находились у рек. Коба на Юкатане был удачно расположен между двумя озерами, но большая часть городов на Юкатане имели своим единственным источником воды колодец сеноте. Крестьянин майя старался расположить свое поле мильпа как можно ближе к колодцам. Но поскольку были нужны новые поля, крестьяне были вынуждены отодвигаться все дальше от заданного центра. Это со временем, безусловно, ослабляло связи с городом-государством. Децентрализация сельского хозяйства вполне могла быть одним из факторов, который ослабил социальную структуру Древнего царства и способствовал разрушению городов.

Между январем и февралем, в период слабых дождей, валили деревья. С марта по май был жаркий и сухой сезон; живые деревья цвели, а срубленные деревья майя сжигали. Крупные несгоревшие бревна оттаскивали к краю поля и строили из них грубый, но крепкий забор, защищающий его от оленей и других животных. Золу от сожженных деревьев перекапывали вместе с землей при помощи палки-копалки, и земля была возделана. С июня по август шли сильные дожди. В эти месяцы проходил сев. (Количество выпадающих осадков в джунглях очень большое, 2000 мм в год. В районе Эль-Петена, расположенного вблизи тех мест, где находятся первые большие города майя Тикаль, Уашактун и т. д., выпадает примерно 1650 мм осадков в год, на Юкатане – около 1200 мм. Дожди здесь идут часто, но вода не удерживается в неглубокой почве, она просачивается вниз через пористый известняк в сенотес на глубину 30 м под поверхностью земли. Некоторое количество воды остается в полостях, называемых агуадас. )

Сев сопровождался специальным ритуалом. Кукуруза, дар богов, была священна, и сев должен был проходить с надлежащим церемониалом. Нужно было хорошенько умилостивить бога дождя Чака, и для сева выбирались те дни, когда должен был выпасть дождь, чтобы только что брошенные в землю семена дали всходы. Астрономия была в основном астрологией. Но посевной календарь майя основывался на эмпирических наблюдениях. В одном из кодексов майя утверждается: «Это записи уйналь, сделанные в течение года». На самом деле в них содержалось прогнозирование погоды, основанное на наблюдениях предыдущих лет. В девятом месяце Чен (Луна) и в десятом месяце Яш (Венера) следовало осуществлять сев в течение определенных благоприятных дней. Вот как выглядят типичные толкования посевного календаря майя: «Сими, пятый день одиннадцатого месяца Цак (февраль)… плохой день для сева… с хорошими заклинаниями пойдет хороший ливень… Месяц и день 9 Кабан (февраль – март)… хороший день, благоприятный день с обильными дождями для посева всех культур».

Для каждого шага при севе и уборке урожая существовал свой ритуал, и все же в их основе лежали вдумчивые наблюдения человека, живущего на земле, наблюдения, которые он пересказал жрецам-писцам. Жрецы, в свою очередь, записали их в виде символов, чтобы это помнили. Во время проведения археологических раскопок на развалинах Копана в Гондурасе доктор Сильванус Морлей обнаружил, что два каменных временных маркера были положены на расстоянии 7,4 км друг от друга таким образом, что солнце садилось прямо на одной линии с ними 12 апреля и 7 сентября. Полагают, что 12 апреля было тем днем, который выбирали, чтобы сжигать кустарник на полях вокруг Копана.

Чак был богом дождя. Он изображается в иероглифах майя в книгах, в скульптурах и на раскрашенных фресках в виде бога с длинным носом. Его глаза в форме буквы «Т» подразумевают слезы и – в символической форме – дождь. Важное место, которое он занимал в пантеоне майя, можно вывести из того факта, что символ, означающий имя Чак, в трех сохранившихся кодексах майя встречается 218 раз. Чак был великодушным божеством и считался другом человека. Крестьянин майя всегда взывал к нему, когда занимался севом. Чак был его богом. Поэтому в месяцы Чен и Яш проходили большие праздники в честь бога дождя.

Процедура сева была простой и эффективной. Все, что требовалось, – это мешок с посевным зерном кукурузы и обожженная в огне палка для сева. В почве делалось отверстие глубиной 10–12 см, в которое бросали от трех до шести зерен кукурузы. После этого – да будет воля Чака – крестьянин майя ждал. Он часто пропалывал поле и ждал, когда вырастет кукуруза. «А когда идет дождь, – восклицал Диего де Ланда, – просто чудесно смотреть, как растет кукуруза». Сентябрь и октябрь приносили небольшие дожди; они же были месяцами, когда налетали ураганы. В ноябре, когда погода была прохладной и сухой, стебли кукурузы пригибали вниз, чтобы спасти зерна от птиц. В сухую погоду собирали урожай.

Как велик был урожай? Обстоятельные исследования, проведенные на Юкатане за десятилетний период времени, дали представление о том, сколько кукурузы убирали с полей. Мы точно не знаем, сколько полей площадью по 37,16 кв. м засевали крестьяне майя. «Они сажают во многих местах, так что, если на одном поле их постигнет неудача, на других урожай будет достаточным». Количество собранной кукурузы с поля мог быть разным. Урожай во влажных регионах был выше, чем на Юкатане, где проводились статистические исследования. Современный крестьянин на Юкатане засевает в среднем 4,856 гектара. Сто девяносто дней в году отдаются на то, чтобы подготовить поле, выжечь кустарник, засеять, прополоть и собрать урожай. Со среднего кукурузного поля можно собрать 5920 л в год. Средняя семья из пяти человек потребляет 2,97 кг кукурузы в день, то есть 1084,42 кг в год, включая то, что идет на корм скоту. Плодами своего 190-дневного труда индеец майя кормит всю свою семью и еще имеет излишек, равный 1694,4 кг, который идет на покупку тех вещей, которые он не может произвести сам. Полагают, что, так как майя в древности обрабатывали меньше земли, чем в настоящее время, и не имели тяглового скота, труд крестьянина в поле отнимал у него лишь сорок восемь дней в году. А в течение остальных девяти-десяти месяцев в году он участвовал в строительстве больших городов-государств.

Майя выращивали помимо кукурузы много других культур. На том же самом кукурузном поле, используя стебли кукурузы в качестве опоры, крестьяне сажали бобы; по земле стелились кабачки и тыквы. Перец чили выращивали по краям полей или у домов как декоративный кустарник. На отдельных полях в более теплых регионах майя выращивали сладкий картофель. Была известна сладкая маниока (цин), а также чичам (от мексиканского шикаматль) – корнеплод, похожий на репу. У майя был один замечательный зеленый овощ чайот, растущий на травянистом вьющемся растении; этот овощ, будучи приготовленным, имел вкус кабачка. Вокруг садов, которые окружали их дома, майя сажали папайю (хаац), «которую они очень высоко ценили». Авокадо ( у чиль), «очень большое дерево с очень вкусными плодами», росло в рощах, а мыльное дерево они сажали вблизи своих домов, чтобы получить от него корни, из которых делали нечто вроде мыла.

Плоды дерева ачиоте, упоминавшегося ранее в качестве источника красителя, также употребляли и в пищу, подмешивая в рагу, которому он придавал «цвет, как шафран». Тыквенное дерево, на котором росли большие, несъедобные плоды размером с дыню, давало тонкие, но прочные чашки для питья, которые, по наблюдению Диего де Ланды, «они очень красиво расписывали». Сажали и дерево балче; его кора давала сильный алкалоид, использовавшийся при изготовлении медового напитка.

Коноплю выращивали ради волокон, «из которых они делали бессчетное количество вещей»: сандалии, веревки, шнурки, тетиву для луков, леску для рыбной ловли и т. д. Хлопок был двух видов; и тот и другой выращивали и «собирали в поразительных количествах». Он был очень важен для экономики, потому что из него ткали мантас. Хлопковое дерево (пиим), священное дерево, которое, согласно поверьям майя, подпирало небесные своды, давало прекрасный хлопок, из которого майя делали подушки. Саподилла (сапотовое дерево), или «жвачное дерево» (йа), источник сырья для жевательной резинки в наши дни, представляет собой большое тропическое плодовое дерево, вырастающее на высоту до 20 м. Индейцы майя варили его сок до тех пор, пока он не превращался в клейкую массу, и использовали ее при изготовлении трубок для выдувания отравленных стрел и для склеивания чего-нибудь, когда требовалось сильное сцепление. Это была статья торговли; мальчики майя жевали смолу дерева, называя получившуюся массу словом ча. Поиск сырья для восполнения современных потребностей в жевательной резинке многое сделал для археологии. Многие развалины майя были открыты чиклерос, которые проводили сезон дождей в поисках саподиллы.

Копал, смола, которую жгли во время всех религиозных церемоний, «был товаром, и очень важным», как писал Ланда. Кедры (здесь кедрами неправильно названы другие деревья, возможно крупные кипарисы.) (куче, что означало «дерево Бога») использовали для изготовления больших долбленых каноэ. Было и знаменитое бразильское дерево-краситель, которое называли качте; «брошенное в воду, оно становится красным». Его использовали для крашения хлопчатобумажных тканей. Пальм было множество, их листьями крыли крыши домов. Какао выращивали в двух отдаленных регионах владений майя, в Табаско на северо-западе и в Гондурасе на юго-западе. Какао было страстью майя, и крестьяне Табаско выращивали исключительно его даже в ущерб традиционной кукурузе и обменивали «золотой запас страны» на необходимые им товары.

Один фрукт, банан, не был местной культурой на земле майя: «Здесь много бананов… их завезли сюда испанцы, так как до них бананы здесь не росли».

Засухи здесь были частыми и сильными, и их «катастрофические последствия играют важную роль в литературе майя». Как уже объяснялось ранее, дожди обычно были ливневыми, но большую часть низинных районов покрывает лишь тонкий слой почвы, лежащий поверх известняковых пород («В этой стране самый тонкий почвенный слой, который мне доводилось видеть», – пишет Диего де Ланда). Дождевая вода просачивалась сквозь пористый известняк вниз, в естественные водохранилища. Майя пытались с этим бороться; во многих городах– государствах они строили искусственные водохранилища. Во время сезона дождей воду собирали с крыш посредством скрепленных между собой стоков и направляли в колодцы, над которыми имелось замысловатое перекрытие, чтобы не допустить испарения воды в жаркую погоду. Тикаль, хотя он и расположен в одной из самых влажных зон, неоднократно страдал от засухи. Там изобретательные майя зацементировали целый овраг из пористого известняка возле главной площади, чтобы создать водохранилище огромного размера. Часто в таких местах проходили мощеные дороги, которые служили как плотинами, так и дорогами. Все это было бесполезно для кукурузных полей: когда дождь не выпадал в установленный период времени, почва быстро высыхала, трескалась и становилась твердой как камень.

Когда такое случалось (а как явствует из частых обращений к богам дождя, это бывало часто), майя покидали свои города, уходили в джунгли и были вынуждены питаться корой деревьев. Стариков, которые не могли уйти, оставляли умирать. В такие времена человеческие жертвоприношения богам были часты. Другие мексиканские племена в такой же степени страдали от засухи, а ацтеки приносили в жертву богам дождя тысячи людей.

Одна из загадок майя состоит в том, что в их мозгах в эпоху неолита стояла блокировка, помешавшая им изобрести способ получения воды, которая находилась близко под поверхностью земли. Ланда отметил, что «здесь почти нет мест, где, копнув, не обнаружишь воды, иногда на глубине одного метра». Ирригационные приемы неотделимы от развитого сельского хозяйства. Доинкские цивилизации в Перу, где отсутствие дождей бросало более суровый вызов первобытному разуму, чем ситуация, с которой сталкивались майя, решали свои проблемы путем строительства сложной системы оросительных каналов, причем вода часто доставлялась по ним на сотни километров.

И хотя майя сумели усовершенствовать календарь так же, как греки или египтяне, и возвести в джунглях города из камня, они использовали колесо только в детских игрушках. Майя вполне могли бы установить колесо с черпаками, чтобы зачерпывать воду из огромных сенотес и поднимать ее на поверхность, а затем доставлять посредством акведука на поля. В своих засушливых провинциях Нумидия и Мавретания (север современных Алжира и Марокко) римляне использовали водохранилища, пруды и подземные резервуары, соединенные с каналами и акведуками, которые доставляли воду на поля и в дома. Водный тоннель, широко применявшийся царями персидской династии Ахеменидов в древнем Иране (ок. 600 до н. э.), – позднее его переняли в засушливом Египте, – был результатом разумного использования уклонов почвы и естественного течения воды, направленного в безводные районы. Разве не могли майя додуматься до этого? Огромное колесо, построенное римлянами в 113 году н. э. в городе Эм-Файюм, Египет, поднимало воду из Нила при участии человека. Вода заполняла водохранилища, а оттуда, в свою очередь, поступала в источники, купальни, пивоваренный завод и храмы (даже в две синагоги). Такое приспособление, безусловно, было по силам майя.

У жителя Америки в мозгу стояла некая блокировка, мешавшая постичь принцип колеса, и человек сам был тягловым животным. Здесь не было известно ни одно из практических применений колеса в какой бы то ни было форме: блока, арки, вала, ручной мельницы, гончарного круга или водяного колеса. Если бы последний был у майя в тот ужасный 1464 год, когда случилась засуха, за которой последовало нашествие саранчи, такое массовое, что под ее тяжестью ломались ветви больших деревьев, и насекомые «поглотили землю, пока не осталось ничего зеленого», то они могли бы выжить и выдержать сильнейший ураган, последовавший за этим и уничтоживший дома, деревья и поля. «После него на земле Юкатана не осталось деревьев… Если обвести взглядом этот край с какой-нибудь возвышенности, то он выглядит, как будто всю эту землю порезали ножницами…»

Налоги

По-видимому, только боги умели создавать нечто из ничего. На понимании того, что ничто не может проистекать из ничего, основывается система налогообложения. Римляне использовали слово taxare в значении «резко коснуться», и большинство людей во все времена чувствовали, что это бремя. Для майя, которые приблизились к проблеме денег настолько, что сделали средством расчетов какао-бобы, налоговое бремя приняло форму принудительных работ.

Подробности малоизвестны. Если взять ацтеков, то у нас есть некоторое представление о том, как облагалась коллективным налогом каждая община, или кальпулли. Записи ацтеков дают точное представление о том, как с побежденных взималась дань (которая была формой налога). В другом огромном теократическом государстве, царстве инков, существовала форма принудительных работ под названием мита, когда каждый трудоспособный мужчина был обязан отдать государству установленное количество своего труда, что фиксировалось при помощи инкского узелкового письма кипу. Хотя, возможно, у майя и были такого рода записи, но до нас они не дошли.

Ближневосточные цивилизации, такие как шумерская (и ее наследники, другие месопотамские цивилизации), вели точный счет налогам при помощи клинописи, и полагают, что это важное дело стимулировало изобретение и совершенствование письменности. Это было справедливо и в отношении ацтеков. Благодаря символам в их книгах податей нам точно известны города, которые лежали в пределах государства ацтеков. Если такие списки и существовали у майя, то в своем чрезмерном рвении святые отцы, вероятно, уничтожили все вещественные доказательства.

Кукуруза была первой статьей налогов. Часть излишков урожая крестьянин отдавал сборщику налогов батаб у, который отвозил их в «государственные» хранилища. Далее, в качестве формы барщины, крестьяне обрабатывали личные кукурузные поля жрецов и знати и убирали с них урожай. Ланда пишет: «(простолюдины) обрабатывали земли владык… сажали на них винные деревья бальче, хлопок, перец чили и кукурузу».

Строительство также было частью налога, взимаемого с каждого. Дома представителей правящих классов строили простые люди за свой счет. Составной частью барщины было строительство мощеных дорог; эту тяжелую работу выполняли члены общин, которые жили вблизи дорог. Знатных людей носили в паланкинах так же, как и «царей» ацтеков, которые позволяли, чтобы их переносили на небольшие расстояния. Представители знати инков использовали паланкин как средство передвижения и выбирали крепких мужчин в носильщики, которые переносили их на расстояние тысяч километров. Неизвестно, принято ли было у майя переносить на паланкинах и свиту, но «если господа выезжали за пределы своих поместий, они брали с собой большое количество людей».

Строительство общественных зданий было главной трудовой повинностью. Совершенно очевидно, что огромные религиозные центры, такие храмовые города, как Тикаль – город, занимающий площадь во много квадратных километров, в котором есть водохранилища, гигантские дамбы и площадки для игры в мяч, фасады которых украшены замысловатой резьбой, – предполагают наличие сложной общественной организации и эффективное использование человеческого труда. Всегда можно было рассчитывать на то, что индеец будет охотно работать на строительстве храмового города, так как в конечном итоге он от этого только выиграет. Все хотели снискать благосклонность богов. Было бы неверным считать, что это был рабский труд. Он сильно отличался от труда, которым позднее майя заставляли заниматься их белые завоеватели. Этот труд шел на пользу испанцам, но не майя.

Многие в обществе майя были освобождены от уплаты налогов. Представители знати, жрецы, гражданские чиновники и военные чины жили за счет налоговых сборов с простого народа. К тому же немалое число ремесленников, которые украшали храмы, наносили резьбу на стелы и руководили нанесением резьбы (если только не делали это сами) на деревянные дверные и оконные перекрытия и маски для актеров, содержалось за счет накопленных излишков продукции, свезенных в казенные хранилища теми майя, которые платили налоги.

Боги, в каком бы обличье они ни выступали, всегда дорого обходились Мексике.

Ткачество

Иш-Чель-Як, дочь богини Луны, покровительницы деторождения, была покровительницей ткачества (Эрик Томпсон полагает, что Иш-Ацаль-Йох, супруга бога солнца, была богиней ткачества, что Иш-Цакаль-Нок была богиней ткачества и что рисунок в «Кодексе Тро-Кортесианус» (102, b, c, d) может изображать богиню Луны, прядущую пряжу. Доктор Томпсон, который провел больше времени, чем кто-либо другой, занимаясь исследованиями и написанием книг о майя, вполне может быть прав.). Из-за того, что ткачеством занималась исключительно женщина, которая была почти постоянно беременной, майя, возможно, стали объединять мысленно эту деятельность и состояние, которые в других обстоятельствах не связаны между собой.

Ткачеством занимались как для домашних нужд, так и для того, чтобы торговать. Женщины ткали уипилли для себя и набедренные повязки для своих мужчин. К сожалению, у нас нет образцов этой одежды, помимо их изображений на фресках, керамике и в скульптуре. Насколько мы знаем, у майя ткачество носило светский характер. Они не назначали, как инки, «избранных женщин», которые жили и ткали в священных чертогах.

Прядение было неизменно женским занятием. Сами орудия труда символичны: незамужняя женщина – spinster, прядильщица («прясть» по-английски spin.); а женщина – это «сторона, которая за прялкой», так как пряжу всегда сучили с прялки, которая у женщины находилась под рукой.

Веретено известно во всем мире. Веретено майя представляло собой палку длиной от 25 до 30 см с керамическим блоком противовеса, расположенным на расстоянии около 8 см от ее конца. К веретену прилагалось небольшое керамическое блюдо. Эти глиняные веретенные блоки – все, что осталось от ткачества майя.

Хлопок «собирали в поразительных количествах; он растет во всех уголках этой страны… есть два вида хлопка». Один вид был однолетним:

«…они его сеют каждый год». Другой – многолетним, сорт древесного хлопка (Gossypium herbaceum ), и, как предполагает его классификация, «он плодоносит в течение пяти или шести лет каждый год». Был известен и древесный хлопок, его использовали и доинкские культуры; он рос в прибрежных районах вокруг Пьюры (север Перу).

Прежде чем ткать, нить красили. Красители, растительные и минеральные, имели символическое значение. Черный был символом войны, так как у стрел и копий были обсидиановые наконечники; черный краситель получали из угля. Желтый, цвет спелой кукурузы, был символом пищи. Этот краситель получали из водных окислов железа. Красный цвет символизировал кровь; его получали из нескольких источников: из красных окислов железа и из растения ачиоте и «бразильского дерева». Высоко ценилась кошениль (мукай), «самая лучшая в Индиях, которая берется на суше». Ее получали из насекомых, которых мальчики майя «сгоняли, как коров» на кактусы. (В XVI в. насекомых, которые давали кошениль хорошего оттенка, повсеместно разводили в Италии и Греции, заменяя ими все другие источники красного красителя.)

Синий цвет был символом жертвоприношения. Тот особенный «синий цвет майя», который можно отчетливо увидеть на настенных росписях в Бонампаке, произошел от минерала, которым была хромо– железистая глина. «Самые разнообразные цвета получали из красящих веществ определенных деревьев». Майя также делали их из дикого томата, ежевики и черно-зеленого авокадо. Самым ценным красителем – потому что его было трудно получить – был темно-пурпурный, который получали из моллюска ( Purpura patula). Он был почти идентичен знаменитому тирскому пурпуру, который получали из различных видов моллюсков, Murex и Purpura. Краски толкли в каменных ступках, которые иногда находят в захоронениях. Сухие краски хранили в небольших мешочках, которые нельзя увидеть у майя, но их аналог в Перу сохранился.

Независимое изобретение является археологическим фактом. Народы, живущие в сходных географических условиях, будут похожими друг на друга в различных аспектах. Подобно майя, египтяне использовали уголь, когда им был нужен черный цвет, и получали пурпур из моллюска Purpura. Древним ткачам была нужна протрава для закрепления красителей. Перуанцы использовали медь. Майя сначала использовали мочу, как это делали и ацтеки, и египтяне. То, что она таким образом использовалась в Египте, подтверждает папирус, датируемый 2000 годом до н. э.: «…его руки смердят (речь идет о красильщике, работающем в чане с мочой), и ему ненавистен вид ткани». Когда торговля тканями расширилась, майя получили квасцы из горных районов Мексики и стали использовать их в качестве протравы при крашении, вяжущего средства и как состав для дубления кож. Белые квасцы попали к майя с территорий, подвластных ацтекам, в торговый центр Шикаланго их привезли торговые караваны. (Народы Древнего мира всегда использовали сульфат алюминия для того, чтобы красители пристали к текстильным волокнам. Его называли «йеменские квасцы», и это была важная статья торговли с древнейших времен. Квасцы широко использовались в качестве протравы в Европе в Средние века.)

Ткацкий станок у майя был в точности таким же, как и у всех других племен Америки. Он состоял из горизонтальной рейки, прикрепленной к столбу или дереву. К нижней деревянной планке (шунче) привязывали основу; от планки тянулась толстая конопляная веревка (ямаль), которая обхватывала широкую поясницу ткачихи. Суть ткачества мало чем отличается у разных народов, будь то ацтеки, инки, египтяне, греки, римляне или майя: уток переплетается с основой ткани. Но распределение цветов и узор есть искусство, дух ткачества. Рисунки на тканях, которые ткались на этих станках майя, вероятно, были потрясающими, если судить по скудной информации, почерпнутой из их фресок, скульптур и узоров на сосудах. Были ткани, сотканные из импортированной из Мексики пряжи из кроличьей шерсти, были и такие, в которые вплетены птичьи перья, образовывавшие мозаику, были плотные ткани, подбитые хлопком и пропитанные в крепком растворе соли, использовавшиеся для изготовления доспехов. Рисунки и цвета предоставляли волю фантазии, и тем не менее все, что мы знаем о них, почерпнуто из немногих, привлекающих к себе иллюстраций. Искусство работы на тех ткацких станках умерло, когда началась война и нашествие испанцев; тому способствовало время и различные факторы. За исключением фрагментов, найденных на дне колодцев в Чичен-Ице, нет никаких других данных. Это огромная потеря для истории искусства, так как мы знаем из аналогичного источника (образцы ткачества Перу, где благодаря сухому климату пустынь сохранились многие превосходные изделия), каким замечательным оно, вероятно, было. Постольку поскольку, как говорилось в одном из отчетов, «в этой стране торгуют манта из хлопка», а эту ткань производили в течение огромного промежутка времени, начиная с 1000 года до н. э. и вплоть до 1670 года н. э., то произведенное количество этой ткани, безусловно, вполне могло бы опоясать земной шар.

Из простых манта, которые ткали полосами длиной 16,5 м для торговли, получались разноцветные уипилли для женщин, набедренные повязки для мужчин, одеяния жрецов и вождей, ткань для идолов, портьеры для дверей храмов и боевые доспехи, о которых рассказывалось выше.

И все это кануло в вечность.

Мозаики из перьев

Искусство составления мозаик из перьев было у майя хорошо развито. В равной степени оно было развито и в других великих теократических государствах Америки, в царствах инков и ацтеков. Сохранились только перьевые изделия инков – благодаря пескам засушливого побережья Перу. Из образцов работы ацтеков сохранились только два, и те по простой случайности. А у майя – ничего.

Так как у майя не было столицы, нам ничего не известно о гильдиях ремесленников в таком центре. У ацтеков были ткачи, составлявшие мозаики из перьев (амантека), и имелся центральный птичник, где птиц выращивали ради их оперения. В этом не было необходимости у майя: в их стране птицы водились в изобилии. На Юкатане водились момоты (тох) с переливчатым хвостовым оперением и голубые сойки (паап), которые жили стаями и давали разнообразные перья синих оттенков. Там обитали перепела со скромным оперением, дятлы, фазаны, гокко с желтым хохолком, чьи иссиня-черные перья шли на изготовление нарядов верховных жрецов. Дикая индейка давала перья, которые использовались в обрядах майя. На побережье водились утки, белые цапли и выпи. В тропиках, в районе Петена, водились туканы, попугаи и трогоны, а выше, в горных лесах Гватемалы, обитали длиннохвостые зеленые и красные попугаи и легендарный кецаль (квезал), птица размером с зобастого голубя, у которого в хвосте было два длинных золотисто-зеленых пера. Птица кецаль (квезал) живет в горных районах и размножается в лесах выше 1200 м над уровнем моря. «В провинции Верапас (в Гватемале) они карают смертью того, кто убьет птицу кецаль, дающую красивые перья… так как эти перья ценятся очень высоко…»

Птиц ловили на птичий клей или сбивали их глиняными шариками, выпущенными из духовой трубки (Эта духовая трубка (цонче) была эффективным средством. Диего де Ланда, который видел ее в действии, писал, что индеец при помощи духовой трубки и шарика размером с шарик для детских игр мог сбить на землю птицу, какой бы большой она ни была. У Монтесумы было несколько дюжин духовых трубок из золота, которыми он пользовался на охоте. Одну из них он подарил Кортесу. Точно такие же духовые трубки до сих пор применяют представители живущего в труднодоступном районе Гватемалы племени хикаке, которое когда-то было соседом майя. Хитроумный способ изготовления таких трубок, включая ботанические названия используемых растений, изготовление шариков и методы охоты уже были описаны автором в книгах «Джунгли в облаках» и «Индейцы племени хикаке в Гондурасе».). Это был способ поймать птицу, не убив ее. На самом деле автор этой книги использовал такой способ, когда впервые в истории занимался ловлей, фотографированием и изучением птицы кецаль.

Техника изготовления мозаики из перьев начиналась с подготовки ткацкого станка, как при ткании полотна. Затем ткачиха раскладывала перья в виде желаемого узора. По мере того как продвигался ткацкий процесс, она привязывала ствол пера к основе и утоку ткани.

Майя широко использовали мозаики из перьев. Концы мужской набедренной повязки, свисавшие вниз спереди и сзади, украшались замысловатыми узорами из перьев. Жрецы и вожди носили тканые хлопчатобумажные шлемы, украшенные великолепными золотисто-зелеными перьями птицы кецаль. Из перьев изготовляли веера для актеров-танцоров и для знати – большие опахала, прикрепленные к шестам, для того чтобы отгонять насекомых. Такие опахала можно увидеть на фресках Бонампака. К празднику Шуль разные мастера дарили храмам пять великолепных знамен с мозаикой из перьев. Воины надевали доспехи с такими украшениями, что делало их похожими на Папагено из «Волшебной флейты». Перьями украшали щиты, которые были похожи на щит, сделанный для ацтекского царя Ауицотля (умер в 1503); он хранится в музее Вены. Во многих церемониях, сопровождаемых танцами, использовались наряды из перьев. Как заметил и написал Диего де Ланда: «…одна женщина, одетая в платье из перьев, танцевала для всех… а владыки этой страны одевались в шиколес наподобие куртки, сотканной из хлопка и перьев… они выглядели великолепно, особенно перья птицы кецаль, которые ценятся настолько, что используются в качестве денег».

Плетение циновок

Сплетенную из травы циновку называли поп. Циновка была символом власти как у майя, так и у ацтеков. Холпоп, «тот, кто сидит на циновке», – таков был титул, даваемый представителю правящего класса, который сидел на месте, обозначенном таким образом. В словаре майя XVI века слово «поп» означает и «трон», и «циновку». Более того, Поп был первым месяцем года майя, состоявшего из восемнадцати месяцев.

То важное место, которое отводилось тростниковой циновке в жизни майя, можно увидеть в том, как ее разнообразно использовали. В домах простых людей циновку использовали, чтобы покрывать ею пол. Подавая пищу, ее ставили на циновку, циновки служили и матрасами на кроватях. На одной из стен храма в Тикале, на которой какой-то индеец приблизительно в 700 году н. э. нарисовал картинки из жизни (там можно увидеть человека, которого ритуально убивают стрелой, насторожившегося ягуара, трон, владыку, которого несут в паланкине), есть два наброска плетеной тростниковой циновки. Точно такой же тип украшения виден на стеле J в Копане и на стеле Н в Киригуа, неподалеку от Копана. В Чичен-Ице на небольшой усеченной платформе перед огромной пирамидой помимо украшающего ее символа планеты Венера есть изображение плетеной тростниковой циновки.

Циновки плели и мужчины, и женщины у себя дома, что было одним из занятий в ряду других повседневных дел. «У них в полях и лесах есть много разных видов ивы», – пишет Ланда. Без сомнения, плетеная циновка была предшественницей тканей и ткачества. Плетение циновок и корзин присутствует во всех культурах неолита, датируемых еще 5000 годом до н. э.

Ни одной плетеной циновки майя не сохранилось.

Плетение корзин

У майя было высоко развито плетение корзин. По-видимому, существовало четыре вида корзин, но время унесло их все с собой. О корзинах майя мы знаем лишь из настенных рисунков, керамики и скульптуры. Для изготовления корзин майя использовали тростник, камыш, осоку, траву и лозу. «У них есть растение (Cyperus camus), которое они выращивают в своих колодцах сеноте и в других местах, и из него они делают свои корзины… Обычно они красят их в разные цвета, делая их, таким образом, очень красивыми».

Рисунки показывают, что некоторые корзины были сплетены по диагонали, другие имели рисунок из ступенчатых прямоугольников и небольших квадратиков. Корзины инков в том виде, в котором их оставила рука мастера, были найдены в иссушающих, все сохраняющих песках Перу и дают представление о том, насколько хорошо было развито искусство плетения корзин в обеих Америках. Способы изготовления корзин с течением веков мало изменились. Самые древние из них, найденные в некоторых селениях древнего человека эпохи неолита в Ираке (5000 г. до н. э.) почти идентичны тем, что были обнаружены в Америке.

Изготовление веревок

Будучи искусными строителями и мореходами, майя нуждались в большом количестве веревок. Веревки плели из крепких волокон хенекен, или пеньки. Это растение с колючими мясистыми листьями из рода агав, принадлежащее к большому семейству амариллисовых. Все виды агав широко использовались в хозяйстве большинства индейских племен Америки. У ацтеков имелось 317 рецептов использования агавы, в том числе изготовление напитка под названием пульке, который делали из ее забродившего сока. Инки сплетали из волокон той же самой агавы толстые канаты «толщиной с тело теленка» и использовали их при сооружении подвесных мостов, перекинутых через ущелья Анд. Майя использовали волокна агавы для изготовления множества вещей: сандалий, тетивы для луков, лесок для рыбной ловли («они привязывают свои гарпуны к веревке, на конце которой есть поплавок»). Майя использовали веревки из агавы в качестве снастей к парусам в своих долгих путешествиях вдоль побережья. Одним из самых частых случаев использования веревок было строительство храмов.

Мы можем предположить, что использование веревочных канатов было аналогичным тому, как это делали в Египте (веревки из волокна хенекен были лучше египетских веревок из волокон финиковой пальмы). Веревки и их изготовление играли очень важную роль в теократических империях. Это был основной источник силы, так как люди с веревками, перекинутыми через плечи, тянули огромные каменные глыбы и ставили их на место. На барельефе во дворце Синахериба в Ниневии, Ассирия (приблизительно 700 г. до н. э.) есть изображение множества бородатых мужчин, возможно хеттов, которые тянут огромные, вырезанные из камня монументы на деревянных полозьях. В гробнице, находящейся в египетских Фивах, датируемой приблизительно 1450 годом до н. э., есть сцены, изображающие изготовление веревок: мужчины сплетают из волокон финиковой пальмы канаты толщиной с руку.

К нашему сожалению, майя были так озабочены иерархией чисел и настолько опьянены стремительным бегом времени, что забыли записать все повседневные события, которые происходили в их жизни. Они не оставили нам никаких иллюстраций, относящихся к ремеслу изготовления веревок.

Гончары и керамика

Месье д’Астерак, слегка сумасшедший алхимик из La ROtisserie de la Reine Pedauque Анатоля Франса, сказал, что «мастерство Бога, создавшего человека, не выходило за рамки искусства умелого гончара, способного лепить людей из глины, и в действительности люди не что иное, как ожившие глиняные фигурки».

Сейчас древние майя сами не более чем ожившие глиняные фигурки. Керамические изделия являются хронологическими рамками, которыми измеряется историческая перспектива, поэтому глиняные черепки майя изучают с исступлением. Озабоченность рисунками на керамике и способами ее изготовления часто доводится до крайности.

При изучении доисторических культур искусству уделяется чрезмерное внимание, потому что гораздо легче сфотографировать храм, чем подробно описать образ жизни. Кроме того, майя ничего не могут рассказать нам о себе, и мы узнаем о них лишь через их искусство. Так что те майя, безымянные и объединенные в общины, которые возводили из камня храмовые города и в хаосе тропического леса прокладывали сеть дорог, в настоящее время превратились всего лишь в череду керамических изделий.

Майя умели изготовлять керамику высшего качества. Их фантазия, рисунки и формы так же хороши, как и у древних греков, и сильно превосходят искусство керамики Древнего Рима и почти любой культуры древнего Ближнего Востока. Все удивительные изделия гончарного искусства майя – их формы слишком разнообразны, чтобы описывать их подробно, – были сделаны безо всякого гончарного круга. Керамика делалась путем предварительного изготовления спиралей. Этот способ почти такой же древний, как и сам человек современного типа. Глине придают форму длинных спиралей, наподобие огромных спагетти, и выкладывают кольцами одно на другое, а затем их сдавливают руками, чтобы придать им единую форму. После этого полученную глиняную форму делают гладкой с помощью черепка – точно так же Иов сдирал свои нарывы. Если сосуд большой – а некоторые были гигантских размеров, – то гончар ходит вокруг сосуда и сам становится гончарным кругом. Этот способ был принят не только у майя; его применяли все племена и культуры на широких просторах обеих Америк, а также многие племена в Африке и на окраинах азиатского мира.

Эти способы, отнимающие много времени, мало изменились с древнейших времен неолита. Гончарный круг упростил бы этот процесс, но мы уже видели, что он был почти неизвестен культурам доиспанской Америки. Однако не следует думать, что раз майя и другие гончары в Америке использовали примитивную технику изготовления керамики, то и их изделия были примитивными. Гончарный круг принес с собой – как в греческих вазах – повторяющиеся формы (не только! Улучшилось качество, уменьшилась толщина стенок.). Гончары майя достигли большей самобытности в своей работе благодаря отсутствию механических приспособлений. Керамику производили массово. У майя были трафареты для нанесения рисунков на законченные горшки. В результате раскопок обнаружились такие трафареты с вертикальными, горизонтальными и прерывистыми полосками для того, чтобы наносить их вокруг изделия и делать разметку, как гребешком, а также шаблоны из обожженной глины для нанесения узоров. Нет такой техники (за исключением гончарного круга), которая использовалась лучшими «механическими» горшечниками античного мира и которая не была бы известна майя и не применялась бы ими.

После того как на керамическое изделие наносили рисунок, его ставили в открытую печь для обжига (в которой горели дрова, уголь или трава) и обжигали. Вся керамика майя делалась таким способом: простые бытовые миски и горшки, украшенные блюда, кувшины для шоколада, чаши для пьянящей медовухи. Делали жаровни, чтобы согревать холодные помещения или курить копал. Изготовляли урны, которые вмещали в себя прах мертвых («прах знатных людей помещали в большие урны»). Майя делали кувшины в рост человека – такой же величины, что и оплетенные веревками кувшины, найденные в городе Кноссе на Крите. Майя использовали эти громадины для хранения воды под землей. Те из них, что были найдены в Табаско, были покрыты замысловатыми украшениями в виде аппликаций. Из глины делали идолов в натуральную величину, и в каждом из двадцати тысяч домов Майяпана был такой идол. Даже во времена Ланды «они хорошо зарабатывали, делая глиняных идолов».

Украшенные сценами из жизни майя, большая часть прекрасных керамических изделий делалась для усопших. Уже упоминавшиеся глиняные фигурки Хайны имеют свободные формы и тем не менее изящны в деталях. Они изображают вождей майя в изысканных нарядах и богато одетых женщин в ожерельях и сложных прическах: «Необыкновенное художественное мастерство, реалистичное понимание формы и движения; они изысканны и утонченны, величественны и монументальны… великолепные образцы эстетического идеала майя». Керамика майя оставила нам много подробностей из их жизни, особенно жизни женщин, что никогда не встречается в резных изображениях на памятниках.

Лепка из глины была в широком смысле мирским искусством; глиняные фигурки показывают индейца майя таким, каким он видел себя. Они были способом выражения простого человека и мира вокруг него, а не видом искусства, предназначенного для правящей элиты, величественной, изысканной и далекой. Лепные фигурки дают представление о внешности и привычках, одежде простых людей и воинов, домах и играх. Фигурки, которые были изготовлены на побережье Веракруса, оказали сильное влияние на более поздних майя. Они изображают индейцев веселыми людьми; смеющиеся головы и мягкая лепка тел излучают что-то вроде заразительной радости и олицетворяют сложные элементы. Помешанные на богах, майя, суровые в своей религиозности, оказались под значительным влиянием искусства, создавшего эти фигурки; они многое позаимствовали у него для своей архитектуры в стиле пуук.

Керамику делали женщины. Все дошедшие до нас образцы керамического искусства майя, которые мы можем видеть, были изготовлены женщинами. Этот факт следует подчеркнуть. Почти везде, где производство керамики находилось на архаическом уровне развития, будь то Африка или Меланезия, ее делали женщины, и рисунки на ней придуманы женщинами. На всей территории Амазонии производством керамики занимаются женщины. Насколько нам известно, женщины были гончарами и в древнем Перу. Древнегреческая и древнеегипетская керамика также выходила из рук женщин, пока не появился гончарный круг. Линдсей Скотт уверен, что только после появления гончарного круга изготовление керамики стало – как о том свидетельствуют рисунки на стенах Фив – исключительно мужским занятием. Это наводит на мысль о том, что все превосходные, прекрасные узоры, обнаруженные на керамических изделиях (а также на тканях) были придуманы женщинами.

Возможно, Искусство и есть женщина (Парафраз слов Ницше, взятых из Jenseits von Gut und ВоБе («По ту сторону добра и зла».), которые начинаются так: «Предположим, что Истина – это женщина, что тогда?» Разве нет оснований предполагать, что все археологи в той мере, в какой они все догматики, не сумели понять женщину? Что то огромное значение, которое они придают осколкам керамики как мере культуры эпохи, было направлено не на тот предмет, а их усилия понять значение символов в искусстве – творцом которого является женщина, определяющая сила в истории, – оказались совершенно нелепыми? Дальше в своей книге Ницше подтверждает, что «Истина – это женщина, и не следует в обращении с ней применять силу». Если заменить слово «истина» на слово «искусство», то не нужно будет менять контекст вывода.).

Керамика является вехой времени. Для археологов, которые восстанавливают историю народа, не владеющего грамотой, самым важным фактом является форма, украшения и пропорции керамики. Керамика запечатлевает стилистическое и вследствие этого социальное развитие.

Очень примитивные керамические изделия в стране майя почти неизвестны. Когда бы ни появилось керамическое изделие, оно имеет уже довольно хорошо развитый вид. Археологи отвели развитию керамики майя – а, следовательно, и истории майя – пять ступеней и дали каждой из них (за исключением пятой) название, взятое из «Пополь-Вух».

Керамика эпохи Мамом (бабушка 2000—500 до н. э.) строго практична. Изделия этого периода были обнаружены в самых нижних культурных слоях Петена, где появляются самые древние памятники прошлого. Больше всего бросаются в глаза округлые горшки (кум), которые остаются почти неизменными на протяжении всей истории майя. На них виден простой декор, бороздки и насечки. Также в это время появляются глиняные фигурки обнаженных людей и плоские блюда для еды.

Чичанель (укрыватель) – созидательный период в истории майя (500 до н. э. – 300 н. э.). В это время появляется превосходно раскрашенная многоцветная уашактунская керамика. Формы человеческого тела передаются точно, часто на изделии стоит иероглиф, обозначающий дату. Между этой и предыдущей ступенью, по-видимому, не произошло никакой эволюции формы; чичанель появляется внезапно уже в развитом виде. Существует много стилей эпохи чичанель в Петене (Гватемала) и на Юкатане (Мексика). Сосуды имеют низкую, выпуклую форму; они оранжевого цвета и украшены так называемым способом абатик. В это время также начинается культура городов майя. Самая древняя стела, найденная на настоящий момент в Уашактуне, датируется 328 годом н. э.

Цаколь (строители) (317–650) – период возведения больших церемониальных или храмовых городов на всей территории страны майя. Керамика этого периода замысловатая и многоцветная. Появляется очень изящная «тонкая оранжевая» керамика. Широко распространившись далеко за пределы страны майя, она развивалась в каком-то неизвестном нам центре. Этот период, как доказывают археологические пласты, длился приблизительно три века.

Тепеух (завоеватель) (650—1000) – период, в котором еще преобладают черты культуры майя. В керамике заметны все черты, свойственные майя. Изделия более совершенные; можно почувствовать, что гончар уже полностью подчинил себе глину и рисунок, и керамика приобретает декоративные черты барокко. Различные искусства, будучи технически усовершенствованными, словно теряют свою изначальную созидательную энергию. Те же самые волнистые и изогнутые линии, похожие на языки пламени, появляются и в скульптуре майя (которая не так чувствительна к периодическим изменениям, как керамика). Это ступень развития искусства майя, которой свойственны пышные украшения. Происходит сдвиг от статической к динамической композиции; в отдельных сценах перед нами предстают богато одетые скульптурные персонажи, и везде присутствует безудержная замысловатость, преувеличенная страсть к украшательству. В этот период были построены самые крупные храмовые города: Тикаль, Копан, Паленке, Пьедрас-Нег– рас, и за этим следует период, который многие называют периодом упадка: массовое строительство останавливается и прекращается. Видимо, существует какая-то связь между этим барочным периодом и запустением городов майя. В это же самое время искусство керамики демонстрирует сдвиг в системе референций; украшение изделий становится мирским, религиозные мотивы исчезают, и мастер проявляет все больший интерес к окружающему его миру. Перегрузка скульптурных изображений деталями, склонностью простого человека проявлять интерес к мирским сюжетам, прекращение строительства, разрушительные методы ведения сельского хозяйства, распад центральной власти – все это вместе показывает, что в стране майя «что-то» происходит. Но не стоит спешить основывать теорию распада на «пламенной готике» в искусстве. И все же состояние искусства какого-либо народа часто является чертой его общества. «Вульгарность всегда является результатом какой-нибудь чрезмерности, – пишет Олдос Хаксли. – Везде, где художники сталкиваются с большими техническими трудностями в придании формы грубой материи, в искусстве появляется тенденция к простоте… Избыточность, отсутствие строгости и являющаяся закономерной вульгарность становятся возможными только тогда, когда люди обрели почти полную власть над материей».

Если все это не является достаточным объяснением, то в период тепеух случилось что-то такое, что заставило миллионы людей покинуть свои города.

Майя-тольтекский период, не имеющий названия в «Пополь-Вух», является последним (1000–1500). Он начинается с появления в архитектуре и керамике нового стиля – влияние вторжений тольтеков – и заканчивается оккупацией Юкатана испанцами.

И хотя горшок кум сохраняет свою форму и назначение на протяжении всех этих периодов (подтверждение темы Шпенглера о «вечном крестьянине»), на севере Юкатана, куда вторглись тольтеки, говорившие на языке майя, появляются новые идеи, новые формы керамики и, особенно, новые рисунки и орнаменты. Появляется пумбате, единственный в обеих Америках вид глазурованной керамики. Производимая, вероятно, в Соконуско, Чьяпас, вблизи границы с Оахакой, она украшена изображениями животных и богов, подобных ацтекским. В районе Пуук развивается новый вид архитектуры майя, а вместе с ним – тяжелая, синевато-серая керамика, покрытая резьбой. Ее фрагменты, найденные на развалинах Ушмаля, показывают, что эта керамика была так же красива, как и любые раннеегипетские изделия. Появляются тольтекские мотивы, сюжеты, связанные с воинскими орденами Ягуара и Орла, а также вариации на темы культа Пернатого Змея. Предания и известная нам история подтверждаются керамикой, а она – археологией. Таким образом, керамика является «ископаемым указателем» истории майя.

Торговля

«Занятие, к которому майя имели самую большую склонность, – торговля».

Эта склонность торговать рано проявилась среди майя; они были единственными из трех крупных американских теократий, которые вели торговлю, используя и морские, и сухопутные торговые пути. С тех самых пор, как человек появился на земле, он занимался торговлей. Войны прекращались, чтобы человек мог торговать. Так как человек проявлял желание преодолеть огромные расстояния ради того, чего ему не хватало, то первые торговые пути были путями, по которым везли предметы роскоши. Человек проходил тысячи километров от Средиземного до Балтийского моря, чтобы получить янтарь, этот результат «особого божественного деяния». Караваны верблюдов проходили даже еще большие расстояния через пустыни и горы, чтобы осуществить торговые сделки и привезти предметы роскоши. Торговые регионы во всем мире обладали правом предоставления убежища. Мало кому мешали пересечь территорию враждебных племен и народов, если целью была торговля. Греческий географ Страбон утверждал, что мореходы, чьей целью были торговые дела, находились под защитой богов (Меркурий был богом путешественников). В Средние века Эдуард Исповедник (ок. 1002–1066 – последний англо-саксонский король Англии в 1042–1066 г.) предоставлял путешественникам защиту на четырех главных римских дорогах в Англии, объявив, что они «находятся в зоне Божьего перемирия». И в настоящее время, хотя для любого, кто пытается попасть в Восточную Германию, это означает тюрьму и, возможно, смерть, торговые делегации ежедневно совершенно свободно пересекают границу. Поэтому неудивительно, что главным занятием майя была торговля.

Торговые пути ведут свое начало со времени оформления майя как народа. Горные районы Гватемалы соединялись с побережьем обоих океанов сначала тропами, а позднее построенными руками человека дорогами. В «Пополь-Вух» говорится о том месте, «где сходятся четыре (торговых) пути». Цвета были символами направлений. «Одна из четырех дорог была красной, другая черной, третья белой, и черная дорога сказала ему: я та, которую ты должен выбрать».

Единственная крупная река, протекавшая по территории страны майя, Усумасинта, берущая начало высоко в горах, была судоходна до места выше города Пьедрас-Неграс; торговцы преодолевали вверх и вниз по реке все расстояние, равное около 400 км. Торговые перевозки по суше осуществлялись по хорошо развитой системе дорог и гатей (сакбе, мн. число – сакбеоб). Многие такие дороги связывали между собой города майя, находившиеся вдали от побережья.

Древние торговые пути были прослежены по предметам, найденным в захоронениях майя. В майяской Гватемале, в местечке Каминалькуйю есть артефакты, прибывшие сюда из Теотиуакана, Мексика, что показывает, что древние торговые маршруты тольтеков проходили вдоль тихоокеанского побережья. В могилах, обнаруженных в храмовом городе Тикаль, который расположен глубоко в джунглях, оказались шипы с хвоста ската-хвостокола (их использовали для извлечения крови для жертвоприношений), которые прибыли сюда с Карибского моря. Излишки стимулировали торговлю. Майя из горных районов торговали обсидианом (все действующие вулканы, дающие обсидиан, находились ближе к Тихому океану). Нефрит (символ майя и их страсть) тоже поступал из горных районов (хотя геологический источник нефрита так и не был обнаружен), отсюда же, из горных лесов, привозили перья птицы кецаль (квезал). Копал, ладан, был статьей экспорта наряду с кремнем, квасцами и кошенилью. Их обменивали у майя в долинах на хлопок, соль, хлопчатобумажное полотно, мед, воск, бальче, какао, сушеную рыбу и копченую оленину. Так что торговля шла в обоих направлениях. С собой она несла новые веяния. Новые идеи сопровождали караван, шедший на рынок: образцы для ткачества, более смертоносное оружие, новые виды продуктов питания – все это было спутником торговли.

Более детально известны маршруты, проходившие по Юкатану, так как здесь майя сосредоточивались в последние века существования своей культуры, и здесь они были завоеваны испанцами, которые зафиксировали в хрониках подробности их жизни. Христофор Колумб был первым человеком, который сделал запись о торговле майя. Во время четвертого и последнего путешествия его каравеллы повстречались в 1502 году с торговым судном майя на острове Гуанаха. Такие суда были длиной 12 и более метров. Они везли обсидиановые лезвия, медные топоры и хлопчатобумажные ткани множества разнообразных цветов, и вождь майя объяснил, что они прибыли на этот остров, который лежал более чем в 30 км от побережья Гондураса, чтобы обменять эти товары на перья зеленого попугая и хрусталь.

Когда в 1524 году Кортес в поисках пути в Гондурас находился в Шикаланго, один из тамошних торговцев майя дал ему хорошо выполненную карту, нарисованную на тонком полотне, на которой были изображены все сухопутные дороги на территории страны майя от Шикаланго в Кампече до Нито, расположенном на побережье Гондурасского залива (ок. 400 км по прямой и 650 км, если двигаться оптимальным путем).

Все морские или сухопутные коммуникации вели в огромный центр торговли Шикаланго. Для ацтеков он был Анауак Шикаланго, «место, где меняется язык», это означало, что племена к юго-востоку от Шикаланго говорили на языке майя.

Шикаланго расположен в нескольких километрах от побережья лагуны Терминос. В эту необычно большую лагуну впадают четыре реки, самая большая из которых Усумасинта. В северо-западной части этой лагуны (длиной около 100 км) есть маленькая лагуна, Лагуна-де-Пом; на ее берегу и был расположен Шикаланго. Такое расположение имело стратегическое значение. Чтобы добраться до него, торговцам, движущимся в южном направлении, нужно было воспользоваться каноэ. С трех сторон город был окружен трясинами и болотами. С северо-западной стороны была проложена насыпная дорога, ведущая в Веракрус и ацтекский Мехико. Шикаланго был местом встречи майя, ацтеков, тольтеков, миштеков и тотонаков.

Купцы привозили соль, сушеную рыбу, хлопчатобумажное полотно, копал, мед, воск, кукурузу, бобы, украшенные перьями плащи, щиты и головные уборы. Некоторые племена, говорившие на языке майя, обладали настоящей монополией на соль. «На Юкатане есть одно болото, о котором стоит упомянуть, – пишет Диего де Ланда. – Оно имеет в длину более семидесяти лиг, и в нем одна соль… Здесь Бог… создал самую лучшую соль». Лагуна начиналась у Экаба (это был первый город, который увидел Грихальва в 1518 году; он назвал его Новый Каир), большого центра торговли, куда многочисленные каноэ привозили главным образом соль. Только определенным общинам майя было позволено собирать соль, а правители Экаба требовали себе за нее отчисления.

Соль играла важную роль в истории большинства народов. Первая официальная мощенная римлянами дорога носила название Via Salaria, построенная, чтобы по ней доставлять соль. В Колумбии на соли разбогатели полностью окруженные сушей индейцы племени чибча; у них были соляные горы в Ципакире (близ Боготы) (высотой 2600 м). Бруски соли на керамических блюдах были одним из самых привычных товаров в доиспанской Колумбии. Наряду с изумрудами это была монополия чибча. Соляные торговые пути можно найти по всему миру. Много их в районе «Благодатного полумесяца» (Ближний Восток Азии); люди, питавшиеся в основном зерном, очень нуждались в соли.

Рыба, черепахи, черепаховые яйца и большие раковины моллюсков (их использовали как трубы и для изготовления известкового раствора; раковина моллюска также стала в арифметике майя символом нуля) привозились в Шикаланго с моря. Широко экспортировались хлопчатобумажные манта. Кукурузу возили в мешках. Майя испытывали недостаток в металлах, но для изготовления ножей использовали пластины кремня, и кремень был важной статьей торговли. «Господь Бог, – писал Ланда, – дал им много кремня, обнажившегося на поверхности земли… так что кремень служил им вместо металла».

Купцы майя, которых называли пполмс, были уважаемыми людьми. Как и ацтекских почтека, их считали важными людьми. У них был свой бог, Эк-Чуах, и свои правила поведения в обществе. Они не платили налогов и имели особые привилегии. Купцы управляли флотилиями каноэ и содержали товарные склады для ведения торговли по всему побережью Мексиканского залива, а также в отдаленных от побережья районах в глубине страны майя. Эрнан Кортес во время своего похода по стране майя в 1524 году, который он предпринял для подавления восстания, обнаружил мощенные камнем дороги «с постоялыми дворами вдоль всего пути», а за озером Петен-Ица он захватил в плен высокопоставленного майя, который рассказал ему, что он купец и вместе со своими рабами приплыл в эти края на своих кораблях.

В Шикаланго грузы ожидали большие склады, построенные из камня под крышами из пальмовых листьев. Купцы давали и продлевали кредит, предлагали условия и даты платежа. Контракты заключались устно, письменных документов не было. Сделки заканчивались публичным распитием спиртных напитков, чем подчеркивалось принятое у майя правило «законности через публичность». И тем не менее неплатежи или споры по поводу условий сделки часто вели к войнам. Торговля шла поистине в широких масштабах. Записи в податных списках постиспанского периода гласят, что двадцать шесть деревень в провинции майя Мани платили ежегодную дань в виде 13 480 хлопчатобумажных манта, каждый из которых длиной 14,63 м и шириной 0,61 м. Это составляло 120 220 кв. м хлопчатобумажной ткани с одного только этого небольшого района!

Значительную часть торговли составляли предметы роскоши: какао, каменные бусины, зеленые камни под названием тунс, «изумруды» (попциль тун), бусины из топаза для украшения носа, кошениль для крашения, квасцы и поставляемый из отдаленных районов уастеками, говорящими на языке майя, битум, который уастеки собирали в местах выхода нефти на поверхность земли вокруг Табаско, где в настоящее время находятся основные нефтяные месторождения Мексики.

В верховьях реки Усумасинты располагались большие города-государства Пьедрас-Неграс и Йашчилан (Яшчилан), а рядом с последним, на небольшом притоке, стоял Паленке. Торговцы из этих городов привозили копал, душистую магическую смолу. Ее использовали как ладан на всей территории Центральной Америки, и она пользовалась большим спросом в Мехико. Шкуры ягуара и пумы, фрукты, зерна ванили (для приправы к шоколаду), дерево, известь и глина были статьями торговли. В своем пятом письме к Карлу V от 3 сентября 1526 года, повествующем о потрясающем путешествии по стране майя, Кортес написал о провинции Акалан: «Огромных размеров, здесь много людей и городов… много торговцев, у которых есть рабы, чтобы переносить товары отсюда в любое место (и Шикаланго)… ткани, красители для крашения, свечное дерево (длинные сосновые щепки), настолько смолистые, что горят, как свеча». Большая часть этих товаров отправлялась по суше к реке Усумасинте, а затем в каноэ вниз по течению. Есть полученные из первых рук рассказы о том, как осуществлялась торговля.

После какао – рабы. Отличный рынок рабов находился в Табаско недалеко от Шикаланго. Именно здесь в 1518 (в 1519.) году Кортесу, собиравшемуся завоевать Мехико, подарили («подарили» после выигранного тяжелого боя с индейцами.) знаменитую Малинче, впоследствии удостоенную испанцами титула Доньи Марины за ту роль, которую она сыграла во взятии ацтекского Теночтитлана. Она была «из города Пайнама, что в восьми лигах от Коцакоалькоса в Табаско», как пишет Берналь Диас. Ее отец был вождем в этом городе. Когда ее мать вторично вышла замуж, она сочла присутствие дочери в доме неудобным и продала ее в рабство.

Торговля рабами (ппентакоб) представляла собой серьезный бизнес, который у майя был поставлен на широкую ногу. Базовой ценой раба была сотня какао-бобов. Рабов использовали для выполнения тяжелого ручного труда, они были рыбаками, гребцами и носильщиками грузов. Рабыни набирали воду, толкли кукурузу и красили ткани. Мужчинам– рабам коротко стригли волосы и одевали в лохмотья. Изображения рабов можно увидеть среди древних скульптур майя.

Так как в теократических государствах всегда был острый недостаток рабочей силы, рабство в древности существовало везде. Все большие государства в истории, будь оно египетским, хеттским, греческим, римским, английским, испанским или американским, имели рабов. Нет оснований для часто встречающегося утверждения о том, что рабство препятствовало использованию, развитию и совершенствованию механизмов. В Риме свободные люди и рабы работали вместе, и освобождение рабов от рабства оказало большое влияние на бизнес и политику, касалось ли оно греческого философа Эпиктета, ацтекского «царя» Ицкоатля или Букера Т. Вашингтона в Америке. Находясь среди майя, испанец Гонсало Герреро, который сначала был их рабом, вырос до военачальника, когда получил свободу. Он возглавил четумальских майя в борьбе против испанцев (и погиб в бою.).

Торговцы майя, которые занимали высокое положение в обществе, покупали рабов в Шикаланго сотнями. Их связывали вместе, как это видел Берналь Диас в Мехико, за шеи к длинным шестам точно так же, «как португальцы привозят негров из Гвинеи». Часто с рабами обращались хорошо и считали их членами семьи. Тем не менее, когда наступали тяжелые времена, т. е. не шел дождь, их приносили в жертву и сталкивали в колодцы сенотес. В Чичен-Ице их черепа волочили, «изрядно сплющенные».

Рынок майя

Северная звезда была покровительницей путешественников. Под ней, нагруженные предметами роскоши, они сходились в установленное время на местных рынках майя. Путешественники (ах полом йок) должны были жечь копал, передвигаясь по дорогам. Купцы останавливались на отдых в постоялых дворах, которые использовались только для этой цели. Они останавливались не более чем на одну ночь или торговый день, расплачиваясь за свой стол и развлечения, что было частью их «торговых расходов».

Что касается рынков, то единственные подробности дошли до нас с севера Юкатана, где в основном были сосредоточены майя во времена испанского нашествия. Было много рыночных городов вдоль побережья: Качи, Чауче и Экаб – это были первые центры майя, которые увидел испанский исследователь Грихальва, когда плыл вдоль побережья в 1518 году. Флотский капеллан Хуан Диас вспоминал, что в городе Качи, в котором он побывал, «имелась большая рыночная площадь, а рядом с ней – здание, в котором помещался суд, где решались споры; там также было место для казни тех, кто нечестно торговал». Там их без промедления подвергали пыткам и без промедления же казнили.

Из всех известных испанцам городов, где имелись рынки, Чичен-Ица был самым большим. Этот священный город со своими священными колодцами и впечатляющими постройками майя-тольтекского происхождения был местом паломничества и имел обширный рынок. «Паломники прибывали сюда из далеких краев, чтобы не только поклониться святыням, но и торговать». Во дворе «тысячи колонн» храма Воинов находится большое пространство, которое Ланда назвал mercado (рынок – исп.). Открытый с четырех сторон, он имел над собой крышу из пальмовых листьев; ее поддерживали высокие каменные колонны, похожие на дорические, которые стоят и по сей день. Здесь также находятся остатки каменного возвышения, на котором сидел чиновник, контролировавший продажи и торговый процесс. В открытом внутреннем дворе мужчины и женщины, сидя на корточках под белыми хлопчатобумажными навесами, обменивали товары, которые они произвели в дополнительное время, предоставленное им благодаря выращиванию кукурузы. Внешне он, вероятно, не отличался от ацтекского рынка, который так часто описывали. Каждому товару отводилось свое место. На рынке был сектор, где продавали рыбу, оленину и птиц. У торговцев тканями и хлопком были свои ряды, равно как и у тех, кто торговал перьями, оружием и другими товарами.

Представители знати, которые накопили излишки маиса, бобов, раковин, соли и хлопка посредством налогов и «подарков», предлагали их торговцам в обмен на какао, золото, обсидиан, перья или нефрит – те вещи, которые были нужны знатным людям для поддержания на должном уровне своего сана или для украшения своих персон. Местные купцы обменивали свои излишки на товары из других стран, главным образом на рабов и какао. Они вели оптовую торговлю. Товары, в свою очередь, предлагались для обмена простолюдинам, которые затем перепродавали или обменивали их под сенью легких навесов.

Странно, что майя не использовали свое высокоразвитое символическое письмо для написания контрактов. Что касается Ближнего Востока, похоже, что все согласны в настоящее время с тем, что торговля, дань и налоги дали толчок к появлению писца, «этого посредника при покупке», и что письменность совершенствовалась в связи с необходимостью соблюдать точность в делах. Некоторые из древнейших, дошедших до нас записей являются контрактами, написанными хеттской клинописью на глиняных табличках и для прочности обожженных на огне. Если майя и использовали письменность в торговых делах, то доказательства этого исчезли к 1500 году. Но ацтеки использовали письменность в этих целях. До нас дошли «книги данников». Берналь Диас видел своими глазами «большие дома, полные таких книг» на побережье Веракруса и в самом Мехико.

«Какао было золотом этой страны… и оно исполняет роль денег на площади… Чичен-Ицы», – писал епископ Ланда. Какао-деревья росли на окраинах страны майя, так как они требуют много влаги, а также сравнительно плодородную почву джунглей. Это невысокое дерево с толстым стволом, на котором растут овальной формы стручки размером с маленький плод папайи. Созревшим стручкам дают загнить, а семенам раздуться. Какао-бобы имеют миндалевидную форму и размером тоже с миндальный орех; высушенные на солнце, они темнеют, приобретая шоколадный цвет и кожицу, похожую на пергамент. Именно эти бобы использовали в качестве платежного средства. Кролик стоил десять какао-бобов, тыква – четыре, раб – сотню (из такого количества какао можно было бы приготовить приблизительно двадцать пять чашек шоколада) и так далее. Публичные женщины, которые всегда есть поблизости рынков, «отдавались за цену… тот, кто хочет удовлетворить с их помощью свое желание, может воспользоваться ими за восемь или десять какао-бобов».

Какао-бобы подделывали. Были торговцы, которые ловко снимали с бобов толстую кожу, заполняли ее землей или песком и смешивали фальшивые бобы с настоящими. По этой причине хитрые индейцы всегда сдавливали каждый боб, чтобы убедиться, что он целый, точно так же, как везде в мире люди пробуют на зуб серебряную монету, чтобы посмотреть, не отчеканена ли она из свинца. Подделка какао-бобов была одним из преступлений, которые чаще всего разбирались в судах майя.

О том, как часто устраивались у майя рыночные торги (яаб), имеется мало данных. Рыночные торги кату у инков проводились регулярно, но даты их проведения регулировались между городами так, чтобы торговец мог успеть побывать на всех. В городе Мехико главный рынок ацтеков тиакиц работал каждый день, в то время как рынки в других городах начинали работать в разное время – для того, чтобы купец мог объехать их все. О том, как это было принято у майя, нам известно мало.

Праздники

Праздники носили религиозный характер. Для майя религия была человеком, а человек – религией; многое, если не все из того, что они делали, имело магическую или религиозную цель.

Месяц Поп, который выпал бы в нашем календаре на июль, был у майя Новым годом. Это было время обновления. Люди надевали новую одежду, разбивали свою старую глиняную посуду и уничтожали циновки. Среди людей царило чувство обновленной преданности богу. Это было торжественное событие.

Уо, второй месяц, был периодом празднеств, посвященных всем богам-покровителям: моряков, охотников, путешественников и так далее.

Количество богов у майя испанцам казалось неисчислимым, так как у большинства богов имелись различные ипостаси. Уо был месяцем профессиональных праздников; он заканчивался распитием спиртного, танцами и блудом.

В пятом месяце Цеке наступала очередь бога пчел. Все, кто содержал пчел – а таких было много, – участвовали в празднествах. Их цель была очевидна; они хотели подольститься к богу пчел, чтобы тот увеличил количество меда. Мед и его побочный продукт воск были статьями торговли, и, как уже упоминалось ранее, из меда майя делали свой главный напиток – медовуху. В эти месяцы все участники праздников напивались и становились буйными, хотя это пьянство и было ритуальным.

Символы, обозначающие названия восемнадцати месяцев майя, включая несчастливый пятидневный период Уаеб. Все вместе они давали в итоге 365 дней

Поп

Яшкин

Мак

Уо

Мол

Канкин

Цип

Ен

Муан

Цотц

Яш

Паш

Цек

Цак

Каяб

Шуль

Сех

Кумху

Уаеб

Шестой месяц, Шуль, выпадал на ноябрь. В этом месяце чествовали бога Кукулькана, Пернатого Змея. В Чичен-Ице верили, что он, или кто-то другой с таким же именем, отстроил заново этот священный город и дал ему новые законы. Люди обменивались богатыми подарками. Знатные люди демонстрировали свои праздничные наряды в строю: одежду, украшенную перьями, главным образом головные уборы, щиты и плащи, сделанные из перьев птицы кецаль (квезал). Также проходили шествия жрецов и клоунов. И хотя церемонии были чрезвычайно торжественными, клоуны смешили публику, было много фарса, пародий.

Так все и шло, от месяца к месяцу. Каждому соответствовали свои праздники. В девятый месяц Чен заканчивали изготовление новых идолов, за них платили деньги и дарили. Яш был месяцем обновления. По всей стране охотники возмещали ущерб за пролитую кровь животных, которых они убили. В понимании майя каждое животное имело душу, и, когда его убивал охотник, он должен был продемонстрировать животному свое уважение. Если охотник этого не делал, тогда другие животные того же вида, что и «оскорбленное» животное, не позволяли охотнику себя убивать. Так что чувства животных нужно было уважать и не делать ничего, что обидело бы их. Оленьи рога, челюсти и крылья майя вешали в своих домах.

Во все праздничные месяцы проходили предписанные обычаем танцы. Пятнадцатый месяц Муан был периодом дождей, поэтому в рисунке танца просматривались мотивы дождя и урожая. В шестнадцатом месяце Паш (пишется Pax, и его значение совершенно отличается от латинского слова pax – «мир») проходил праздник, посвященный войне. Жители небольших поселений майя наводняли большие храмовые города майя и становились свидетелями того, как избранный полководец наком выражает свое почтение богу войны. Полководца несли в паланкине. Праздник длился пять дней, наполненных танцами и возлияниями. Ланда пришел в ужас, когда увидел это: «…в месяц Паш во время праздников, которые оплачивают богатые люди, индейцы превращаются в бурдюки с вином… а в конце этих пяти дней наком со свитой отправляется назад в своих паланкинах». Все (за исключением накома, которому это было запрещено), как и предписывалось ритуалом, здорово напивались.

В последние три части года майя – в месяцы Каяб и Кумху, а также в пятидневный Уаеб – также проходили праздники, но большая часть развлечений носила неофициальный характер. Индейцы опять много пили и – судя по тому, как часто это обсуждается, – занимались прелюбодеянием. «У них не было праздников, – пишет епископ Ланда с отвращением, – когда бы они не напивались неким напитком из меда, в который добавлялся определенный корень, отчего это вино становилось крепким и зловонным».

Знатные люди устраивали много частных пиров. Те, кто принимал приглашения на такой пир, должны были устроить ответный пир у себя. Каждый прибывший гость вручал хозяину прекрасно сотканную одежду манта и керамический сосуд «по возможности самый красивый». На пиру предлагалось обилие блюд: индейка, оленина, утка, шоколад – все это подавали очень миловидные женщины. Гости делились на пары или на группы по четыре человека, и начинались танцы. Напитки подавали виночерпии, которые сами не должны были напиваться. Женщины пили мало, так как их задачей было «отвести своих пьяных мужей домой». Происходили стычки и потасовки, а иногда «следовало нарушение супружеских прав», как писал епископ, «бедные женщины думали, что впускают своих собственных мужей, тогда как…».

Музыка, танцы и театрализованные представления

Музыка майя была групповой, и так же, как у ацтеков, важную роль в ней играли ударные инструменты. В доиспанской Америке не было струнных инструментов, и музыка была единым целым с песней.

Барабаны давали группе людей гипнотическое чувство единства. Тункул (у ацтеков он назывался уэуэтль) – это была вертикально стоящая литавра, доходившая до груди человеку, который в нее ударял. Этот инструмент был сделан из полой деревянной колоды, обтянутой оленьей кожей. По нему били руками. Другой барабан покоился на земле, и барабанщик сидел на нем, когда бил в него. Третий был похож на ацтекский тепонцатли.. Это была полая деревянная колода, лежавшая горизонтально, с двумя деревянными язычками; в нее били «колотушками с резиновыми наконечниками». Если в барабаны били при правильном ветре, то их звук «можно было услышать на расстоянии двух лиг». Во время танцев майя держали в руках маленький барабанчик паш, «в который они били одной рукой; и был еще другой барабан, сделанный из полого дерева и издававший тяжелые, печальные звуки». Еще один вид барабана делали из панциря небольшой сухопутной черепахи; его покрывали резьбой и лаком. Этот же самый черепаховый барабан распространен у многих других народов Мексики. «Они бьют в него ладонью, – писал Ланда, – и он звучит меланхолично и печально».

Майя использовали также оригинальный глиняный барабан, сделанный в форме двух соединяющихся сосудов. С одного конца была натянута мембрана. Такой тип барабана и по сей день существует у ведущих первобытный образ жизни лакандонов, говорящих на языке майя, которые называют его каюм. То, что этот инструмент очень древний, подтверждается его присутствием в «Дрезденском кодексе», в котором на одной иллюстрации изображены музыканты, играющие возле головы бога кукурузы; один из них играет на каюме, и завитки, исходящие из раструба барабана, имитируют звуки.

Трубы были различных видов. Из больших раковин моллюсков, которые во множестве находят в прибрежных водах Юкатана, делали трубы, которые издавали один внушительный звук и использовались для того, чтобы призывать богов. Похожие рожки были и у инков, и у ацтеков.

«Мелодию» вели трубы. Самые большие из них делались из дерева и керамики и имели 1,5 м в длину. Эти инструменты можно увидеть нарисованными на фресках в Бонампаке. Их всегда делали парными, и в них дули в унисон, хотя каждая из них была настроена на свою тональность.

У майя были разнообразные флейты. Шестинотную флейту делали из кости человеческой ноги, бедренной кости оленя, тростника или обожженной глины («у них были свистки, сделанные из кости оленьей ноги, и тростниковые флейты»). Пятинотная свирель, почти идентичная свирели в Старом Свете, была известна и майя; ее также широко использовали в Южной Америке. Место ее происхождения неизвестно.

Медные, золотые или серебряные колокольчики, привязанные к ногам, талии или запястьям, «озвучивали» движения танцоров. Были еще raspadores (скребки), различные инструменты, издающие скрежещущие звуки; они похожи на инструменты, широко использующиеся в настоящее время в кубинской музыке. Их делали из костей оленя, тапира или человека, нанося на них зазубрины и выемки, и терли их палкой. Они задавали ритм танцу. Археологи нашли много видов таких инструментов. В Монте-Альбане, в 150 км от побережья, был найден один такой скребок, сделанный из ребра кита.

Среди выразительных фресок в Бонампаке есть изображение оркестра из двенадцати инструментов. Музыку исполняют две парные керамические трубы, одна литавра, три барабана из панциря черепахи; кроме того, четыре музыканта трясут тыквами-погремушками. Музыка была ритуальной и священной; все инструменты хранились у чиновника холпопа («его заботам вверяются барабаны тункул, а также другие музыкальные инструменты»). Тех, кто не попадал в такт, ждало наказание. Дирижер оркестра был главным певцом; он задавал тональность и ритм. «Этого человека они почитают».

Не было такого понятия, как «чистая» музыка. Песня представляла собой декламацию «их сказаний и верований», а танец во многом был ритуалом, исполнявшимся с целью упросить богов послать дождь, солнечную погоду или что там им было нужно на тот момент. У майя было столько танцев, что один из первых испанцев, который своими глазами видел некоторые из них, подумал, что танцевальный репертуар майя мог дойти до тысячи танцев. У майя был танец со щитами (очевидно, для воинов, которые использовали свои боевые щиты в качестве реквизита), танец обезьяны, танец-песня дедушки и танец под названием «Тень от дерева». Был у них и эротический танец (нуауль), который шокированный монах назвал «непристойным». Танцы упомянуты в книге «Пополь– Вух», написанной индейцами майя из горных районов. «Они исполняли танец пууй (сова), куш (ласка), ибой (броненосец), шцуль (сороконожка) и танец под названием читик, исполняемый на ходулях (такая иллюстрация есть на страницах «Кодекс Тро-Кортесианус»). Юкатанские майя плясали на ходулях, когда Новый год выпадал на день Мулук.

Ланда видел, как 15 000 индейцев приходили издалека со всей округи, чтобы принять участие в танцах. Было два танца, которые он счел «достойными того, чтобы их посмотреть». Один из них был коломче, «танец тростника». Он исполнялся большим кругом из 150 танцоров, которые двигались под звуки барабана и флейты. По сигналу дирижера два танцора прыгали в центр живого колеса; один из них был охотником, а другой – тем, на кого охотились. Охотник бросал в него тростниковые копья с резиновыми наконечниками, а тот ловил их «весьма умело». Все это время круг людей двигался в такт музыке. Другой танец, который Ланда не называет, исполняли 800 танцоров, держащих в руках флажки из ткани, бумаги и перьев. В основе хореографии лежал осторожный и размеренный «военный» шаг. Все танцоры двигались в такт музыке (в противном случае их ждало наказание) и танцевали целый день без остановки; принесенные им пищу и напитки они поглощали, не нарушая строя.

В основном мужчины танцевали с мужчинами, а женщины с женщинами. Единственный танец, который мужчины и женщины исполняли вместе, был тот, который, по мнению Ланды, был «не очень приличным».

Танец был мистическим общением между участниками и зрителями. Целью танца было – групповым участием одержать победу над невидимыми силами. Майя считали, что звуки барабана, пение, хлопанье руками и завывание оказывали мистическое воздействие, формировали общественную связь, входя в которую они чувствовали, что вступают в контакт с чем-то сверхъестественным.

Драматические представления с участием актеров, действия которых подчеркивала музыка, также исполнялись майя. Ланда рассказывает нам, что «игра их актеров не лишена большой доли остроумия», и, не колеблясь, утверждает, что они были «профессионалами».

Сцены находились как в помещении, так и вне его. В 1560 году в Чичен-Ице Ланда видел «две сцены, построенные из камня, с четырьмя лестницами… и настланным полом наверху; здесь они декламируют свои фарсы… и комедии для развлечения публики». Эти две платформы– сцены, отреставрированные в настоящее время, можно увидеть в Чичен– Ице и сегодня. Одна из них, коническая сцена, высотой 7,3 м, с четырьмя каменными лестницами, расположена на прямой линии между храмовой пирамидой и дорогой сакбе. На ее вершине есть площадка для представлений. Другая, о которой упоминает Ланда, – это сцена Цомпантли, украшенная со всех сторон, как подразумевает ее название, скульптурными изображениями человеческих черепов. Она расположена напротив большой площадки для игры в мяч.

Актеры были привлекательны, остроумны и одеты в изящные костюмы; обычно они надевали маски. Это подтверждают фрески Бонампака, на которых мы видим актеров, изображающих птиц, животных и обитателей моря. На одном из них надета маска, изображающая голову аллигатора; у другого – длинные крабовые щупальца. Они кажутся расслабленными, словно ожидающими знака выходить на сцену. У третьего актера с ушей свешиваются водяные лилии (водяная лилия является символом земного изобилия), а еще один исполняет роль бога, и на нем надета маска с прорезями для глаз в виде буквы «Т» (знак Ик, символ плодородия и развития).

Это – пиктографическое подтверждение всего, что было сказано об их талантах, так как все костюмы сделаны очень хорошо и с выдумкой. Мы вполне можем поверить Ланде, когда он пишет, что актеры были столь остроумны и обладали такими поразительными подражательными способностями, что испанцы часто нанимали их, «чтобы вышучивать и пародировать других испанцев». Слова майя, обнаруженные в старых словарях, показывают, что в их репертуаре присутствовали комические роли: роль тунеядца, уличного торговца горшками, земледельца, выращивающего деревья-какао, – они пародировали какие-то стороны своей собственной жизни и высмеивали свои собственные недостатки.

Для первобытных людей в тот момент, когда актер надевает маску, он действительно занимает место того, кого изображает. Если он играет роль бога, он становится этим богом. Это магия, а магия «является противовесом состоянию тревоги… поистине сон наяву», как подчеркнул Л. Леви-Брюль, ссылаясь на другие первобытные общества. «Жизнь – это обманчивый сон, – говорит один из персонажей японской пьесы, – просыпается только тот, кто порывает с миром».

Драма всецело была частью коллективного гипноза.

Игры

Мальчики играли в «бобы» на доске, напоминающей игру парчези, а также в игру, в которую играют мальчишки повсюду, «в охотника и дичь» (казаки-разбойники). Ланда вспоминал, что дети «все время ходили с небольшими луками и стрелами и играли друг с другом». Но страстью взрослых майя, которую с ними разделяли большинство индейцев от Никарагуа до Аризоны, была игра с твердым каучуковым мячом, известная у ацтеков как тлачтли. Майя называли эту игру пок-а-ток.

Никто не знает, где появилась эта игра. Родиной каучука был Табаско, где жили ольмеки, которых считают предшественниками майя или, по крайней мере, современниками их культурного подъема. Как мы уже видели, слово, обозначающее каучук на языке тольтеков, звучало как олли, и ольмеков называли «каучуковым народом». Во всех крупных храмовых городах майя, которые были обнаружены, есть свои площадки для игры в мяч. Те, кто посетил развалины в Мексике, например Чичен-Ицу или Копан в Гондурасе, будут помнить, как выглядит такая площадка: длинная, прямоугольная, в форме буквы «I», с рядами сидений по обеим сторонам для зрителей. Точно в середине по обеим сторонам площадки, часто на высоте 9 м от земли, установлено каменное кольцо, но не горизонтально, как в баскетболе, а вертикально.

Так как в пок-а-ток майя во времена Ланды больше не играли, мы должны обратиться к описанию этой игры, принадлежащему перу монаха Бернардино де Саагуна, который изобразил, как в нее играли ацтеки. До нас не дошло такое же подробное описание этой игры по правилам майя, но в «Пополь-Вух» есть краткое упоминание этого вида спорта:

«Давайте играть в мяч, – сказал правитель Шибалбы.

И тогда владыки схватили мяч и сделали бросок прямо в кольцо Хунапу».

Религиозная игра пок– а-ток, в которую играли с каучуковым мячом, похожим на баскетбольный, была главным видом спорта.

В Чичен-Ице было семь площадок для игры в мяч. Одной из самых впечатляющих достопримечательностей этого города является огромная площадка для игры в мяч, самая большая, виденная кем-либо в храмовых городах обеих Америк. Ее построили тольтеки-майя и украсили мотивами, позаимствованными из Тулы (Толлана), города, расположенного в 1200 км к западу. Площадка имеет 166 м в длину и около 69 м в ширину, а «корзину» в форме жернова, находящуюся на высоте около 11 м от игрового поля, украшает змея с раскрытой клыкастой пастью. Кольцо находится на самом деле так высоко, что правило игры, приведенное монахом – игрок не мог пользоваться кистями рук, а мог только направлять мяч в «корзину» локтями или бедрами, – никак не может быть выполненным на этой площадке. Как и ацтеки в Мексике, так и владыки страны майя очень высоко ценили эту игру, и если игрок попадал мячом в кольцо, – трюк, который, кажется, удавался достаточно редко, – он имел право требовать себе в качестве награды всю одежду и драгоценности присутствующих на игре зрителей.

У майя, как и у современных американцев, играм иногда уделялось больше внимания, чем серьезным делам.

Преступление и наказание

У майя «царили законы и хорошие обычаи, и они жили в мире и справедливости». Таково было мнение Торквемады. Имеется в виду следующее: в то время как с другими общинами и племенами майя вели войну, среди тех, кто принадлежал к одному с ними племени, по– прежнему царили «мир и справедливость». Нет сомнений в том, что у майя было высоко развитое чувство справедливости, но определенно эта форма справедливости соответствовала понятиям неграмотных людей. Три тысячи – или более – лет жизни на одной и той же территории сделали обычаи племени догмой. Что сделано, то сделано, а что нет, то нет. Любые нарушения этого влекли за собой наказание. Оно было суровым. Преступлениями у майя были в основном кражи, убийства, супружеская измена, оскорбление владык, и наказание часто «соответствовало преступлению», подобное наказывалось подобным.

Кража, безусловно, была деянием антиобщественным. Так как члены всех общин внутри племени были одной крови, то было очевидно, что считалось неэтичным брать то, что тебе не принадлежит. В домах майя не было дверей или замков, висел только полог или несколько колокольчиков на веревочке, чтобы известить хозяина о чьем-то приходе. Наказанием за кражу было обращение в рабство. Вор должен был «отработать» украденное, или если же ближайшие родственники вора считали, что это порабощение их оскверняет, то тогда они выплачивали долг. Повторное преступление такого же рода могло навлечь на вора смерть. Кража, совершенная любым представителем правящего класса, навлекала на вора позор; его лицо покрывали глубокой татуировкой, и клеймо вора оставалось с ним на всю жизнь. У майя не существовало компенсации обществу за кражу. Вор ничего не выплачивал обществу, и у майя не существовало тюремного заключения, за исключением заключения в тюрьму тех, кого должны были принести в жертву; виновный платил жертве.

Даже если убийство было случайным, оно влекло за собой смертный приговор, если только родственники преступника не выражали желания заплатить наследникам жертвы. Не существовало такой вещи, как случайная смерть; убийство в любом случае считалось умышленным. «Наказание за убийство, – пишет Ланда, – даже когда смерть была случайной, состояло в том, чтобы принять смерть в ловушках, расставленных наследниками погибшего».

Для их мистического разума (и это справедливо в отношении первобытных людей везде) не существовало таких понятий, как непредвиденные обстоятельства или несчастный случай; то, что мы называем случайным, для них было преднамеренным. Это показывало, что злые силы делали свое дело еще перед «несчастным случаем» и что намеченная жертва была ими «выбрана»; это был знак присутствия зловредных факторов. Мы признаем несчастный случай; они же думали о реально существующих сущностях данного инцидента, находящихся за гранью восприятия органами чувств человека.

Любой вид смерти был осквернением. Высшей степенью общественной нечистоплотности являлось кровопролитие. Майя должны были даже искупать свою вину за убийство животного. Вот почему охотник подвешивал какую-то часть убитого животного и обычно протыкал себе язык и (или) пенис и проливал несколько капель своей собственной крови на недавно убитое животное. Неоправданное убийство животного приравнивалось к убийству человека, и всякий, кто отнял жизнь и пролил кровь, навлекал на общество скверну; он подлежал наказанию членами своего племени.

Случайная потеря собственности рассматривалась точно так же, как будто она произошла сознательно. Если один индеец украл у другого пчелиный улей, он должен был заплатить его владельцу. Если было доказано, что индеец совершил самоубийство из-за ошибочного обвинения со стороны другого человека, то последний должен был заплатить.

Рассказы наших читателей

Татьяна

 Отличный музей, пожалуй, самый главный/важный в Мехико-сити. Особо ценно посетить его перед поездками к пирамидам. Большой, но хорошо структурирован. Не забудьте взять карту-схему со стойки рядом с кассой. 

Читать полностью

Нарушение супружеской верности влекло за собой смерть. Единственной легальной лазейкой было то обстоятельство, что человека нужно было застичь flagrante delicto (в момент совершения преступления – лат.). Если он оказывался пойманным, любовника жены приводили связанным к судьям, выслушивали его, выносили приговор, а затем передавали мужу; это преступление рассматривалось не столько как попрание добродетели, сколько как нарушение права собственности. Муж без промедления казнил виновного, «сбросив ему на голову тяжелый камень с большой высоты». Если же в деле была замешана женщина благородных кровей, то прелюбодею могли взрезать пупок и вытягивать из него кишки, пока он не умрет (на рисунке в одном из кодексов майя изображен индеец, которого медленно пытают таким способом). Среди высокопоставленных особ к прелюбодеянию относились с большим отвращением, потому что «в том не было нужды», то есть знатный человек был полигамным и имел достаточно женщин, чтобы удовлетворить свои желания.

Преступления по злому умыслу всегда компенсировались кровопролитием. Если дело было непростым, то его выслушивали батабобы, правители города. Ничего не записывалось, все происходило устно. В сложных случаях выбирали ораторов, которые исполняли роль адвокатов, и они «оспаривали» дело. И обвиняемый, и обвинитель подносили подарки судье. Майя были словоохотливыми; из-за их болтливости дело могло тянуться не один день. Уголовный или гражданский процесс мог быть весьма запутанным, включая в себя диапазон всех звуков вместе со сложной юридической терминологией, вроде той, что использует судья Бридуа в третьем томе «Гаргантюа и Пантагрюэля» Рабле.

Способы лечения и лекари

Согласно поверьям майя, болезнь возникала по таинственной причине. Тот, кто лечил болезнь, и тот, кто умел вызывать ее, ах мен, были одинаковы – так они полагали; «врачи и колдуны… это одно и то же», – делится своими наблюдениями Ланда.

Магия и медицина всегда были тесно связаны. Стоит только вспомнить средневековые магические средства от всех болезней или некоторые современные целебные средства, чтобы осознать это. Считается, что болезнь вызывает скорее некто, нежели нечто. Ее может вызвать недоброжелательное воздействие кого-нибудь из окружения человека, кто-то, кто нарушил запрет, или кто-то, кто недолжным образом соблюдал повседневные ритуалы. Эта мысль глубоко укоренилась в самых далеких глубинах сознания майя. Майя понимали связь между болезнью и лечением. Принесение людей в жертву – вспарывание человеческих тел, сдирание кожи, отделение черепов у мертвых тел – дало майя некоторое представление об анатомии и работе организма, и все же они не могли обратить свои знания на объяснение причин, так как ум майя был ориентирован в другом направлении.

Болезнь, как и смерть, вызывалась сверхъестественными причинами.

Заболев, пациент звал к себе ах мен а, который ставил диагноз посредством ворожбы. Он взывал к покровительнице медицины богине Луны Иш-Чель (которая также покровительствовала деторождению и ткачеству), ставя ее образ перед пациентом. Зажигали копал и обкуривали пациента табачным дымом. Ах мен приносил с собой свои принадлежности, «пакетики с лекарствами». В таком пакетике-амулете могли лежать корешки, челюсти или что-то такое, что считалось магическим. Перед пациентом он выкатывал гадательные камешки, чтобы узнать прогноз течения болезни. Были найдены могилы, в которых вместе с такими камешками (ам) были похоронены жрецы. На рисунке в кодексе майя изображен индеец, бросающий шесть камешков, а на другом – два целителя проводят гадательный консилиум. Пациент должен был бороться с таинственными силами, которые вызвали эту болезнь, при помощи силы того же рода. Гадание было и до сих пор остается одной из принятых форм лечения. В конце концов, римляне перед сражением гадали на внутренностях в поисках хорошего предзнаменования, а инки сверялись с содержимым желудка ламы, чтобы узнать, будет ли им сопутствовать удача или нет.

Методы лечения майя начинались с подробных расспросов пациента в мистическом направлении, и только после этого, когда врач понимал, что нашел причину болезни, начиналось физическое лечение.

Чем болели майя? Они страдали от астмы, ревматизма, глистов и других паразитов. «Трудно заниматься любовью на пустой желудок, – писал Олдос Хаксли, – и еще труднее заниматься ею, если у тебя двенадцатиперстная кишка полна анкилостом» (анкилостомы – круглые черви подотряда Strongylata, класса нематод. Взрослые анкилостомы паразитируют у человека в двенадцатиперстной кишке, питаясь кровью.).

У индейцев часто была пневмония, потому что они часто промокали под дождем, а потом попадали под пронизывающий ветер. Обычно это кончалось смертельным исходом. В травнике майя есть слова, обращенные к врачу: «…ты не сможешь вылечить его от этой болезни, потому что он умрет от рвоты». Майя болели малярией, которая называлась «ночная лихорадка»; ее симптомом был озноб, повторяющийся каждые три дня. Часто упоминаются понос и дизентерия, которые, вероятно, были характерны для этих мест. Майя были подвержены желтухе, раку, опухолям, разнообразным кожным заболеваниям. Рожистое воспаление было известно под графическим названием «адова сыпь».

Так как в рационе майя был в избытке крахмал (в бобах и кукурузе), майя страдали от метеоризма, головокружений, депрессий, ночных кошмаров и эпилепсии («Он онемел и упадет», – гласит травник майя).

Конечно, была и желтая лихорадка. Она была обнаружена у паукообразных обезьян (коат), обитавших в районе Тикаля. Ее называли силь, «кровавая рвота». В истории она появилась приблизительно в 1480 году, за двадцать лет до того, как первые испанцы вступили в контакт с индейцами майя, и упоминается в летописи майя: «4 Ахау (1482 год) по стране пронесся мор, смерть охватила всех».

Сифилис не описывается, не упоминается также ни о какой болезни, которая могла бы показаться сифилисом (графически сифилис изображается на керамике моче (мочика) в Перу). Но майя все же упоминают «воспаление лимфатических узлов в паху», которое возникало, когда кто-то «имел чрезмерно много половых сношений».

Несмотря на то что в целом состояние зубов майя было хорошее (которое женщины рано ухудшали из-за обычая заострять их подпиливанием, потому что это «хорошо смотрелось»), зубы у них разрушались, и возникала зубная боль. Травник майя гласит: «…теперь, чтобы вылечить это, возьми клюв дятла». В могилах были найдены зубы, запломбированные нефритом. Но это делалось не для того, чтобы заполнить дупло в зубе, а потому, что такая инкрустация считалась красивой.

Когда ломались кости, к пациенту приходил специалист, которого называли каш бак, «тот, кто перевязывает кости». Похоже, что майя умели диагностировать рак. «Есть такой краб под названием ах бук… возьми его клешни, растолки их и прикладывай порошок к раковой опухоли… или еще… (и здесь археолог поморщится) растолки в порошок глиняный черепок, что тоже неплохо».

Не важно, насколько продвинуты были майя в области архитектуры, в разработке своих календарей или письменности, в отношении к болезни они не сильно отличались от большинства первобытных племен. У них все же были методы лечения и лекарства, а также написанные их символами книги по астрономии, гаданию, предсказаниям и магии. Возможно, именно среди тех сотен книг, что были уничтожены, и находились их травники. Да, в настоящее время не сохранилось ничего, что могло бы сравниться с «Ацтекским травником де ла Крус-Бадиано», написанным в 1552 году ацтеком, который знал и испанский, и язык индейцев науа (травник был проиллюстрирован рисунками конкретных растений, используемых в изготовлении лекарств). Ни один из известных травников майя, с которыми имел дело Ральф Ройс в своей работе над «Этнической ботаникой майя», не датируется раньше чем XVIII веком. Изучая их, Ройс полагал, что лекари ах мен, которые пережили преднамеренное массовое уничтожение «интеллектуалов» майя, скопировали эти травники с какой– нибудь своей иероглифической книги, а затем надиктовали на разговорном языке майя.

Методы лечения, как это видно из лекарственных средств, предлагаемых травниками майя, часто были хуже самой болезни. Многие из них были разумными, некоторые просто смешными, и было немало таких, как вы это увидите, которые приносили огромный вред. Плеврит, «очень сильная боль, которой подвержены ребра», можно было облегчить, дав больному выпить бульон из индейки или напиток из бальче (Кору бальче (Lonchocarpus longistylus) вымачивали в перебродившем меде. В других местах – в Амазонии и Центральной Америке – бальче использовали для того, чтобы вызвать помрачение сознания, ступор. Скотина, выпив воду, содержащую сок этого растения, преждевременно разрешится от бремени. Бальче в меде не только опьяняло майя, оно также, вероятно, действовало как сильнейшее слабительное. Майя считали это полезным для здоровья; оно «очищало их тела… в их рвоте были глисты, когда они его выпивали». Ланда, который называл медовый напиток с бальче «вином этой страны», признавал, что неправильно было со стороны испанцев запрещать его. Изображения того, как пьют медовый напиток с бальче, есть в кодексах майя.), смешанный с пеплом сожженных собачьих экскрементов. Дизентерию (кик-нак) правильно называли «кровавым поносом». Для ее излечения предлагалась широкая фармакопея: сок каучукового дерева, плесень, молочай (что было, возможно, лучше, чем что-то еще, выписанное пациенту). Кик-нак лечили также, «давая больному нежные верхушки растения гуавы, смешанные с собачьими экскрементами, при этом туда при варке надо добавить немного помета тапира, а когда это все настоится, на заре добавить немного меда». Травник утверждает, что кик– нак «благодаря этим средствам» прекратится. Вряд ли приходится сомневаться в том, что жизнь пациента прекратится также. Такик-цок, кровь в испражнениях, можно было вылечить, положив только что убитую летучую мышь в напиток бальче. (Так как кровососущая летучая мышь выделяет стул с кровью, то можно увидеть, что здесь подобное лечится подобным.)

Вот как дается описание желтой лихорадки, «кровавой рвоты»: «U cacale yitz xpomolche, chactez, u macil u capil kaxil-koch, xtuzil, chac-kan-cab, chac-piliz-mo, chac-piliz, chac, cicib, macap-lum huchbil, macoc zum, kankan u top y kuxubcan y xanab-mucuy ukbil y cacal. U cacal xe tik tu tamil ca chabac cincan y xcantacii y chilim-can y u yalaelel, chacmuc y canchacche ak ca chacac hunppel akab ca ukue lai ppiz y zappal yalil hun ppul cabin chacace».

В лекарство входит смола растений вида Jatropha, тело бабочки Cecropia (иш-туциль), красноватая земля, перья маленького красного попугая (чак-пилиц-мо) и юкатанского кардинала (макап-луум), растертые с мак-ок и молочаем. Это лекарство следует пить.

Эпилептик был охарактеризован как «человек, который падает на землю среди растений». Травник майя утверждает, что «это способ лечения того, кто падает на землю, размахивает руками с пеной у рта… Найди олений рог, разотри его в порошок и пей его, или еще яички петушка, измельченные в холодной воде… Если это все не поможет… пусть он снимет один сандалий, наполнит его своей мочой и выпьет». Кровотечение из носа можно было остановить назначением больному питья, сделанного из различных кореньев и трав, «но если это не помогает, то тогда лекарю следует пустить ему кровь из ступни». Кровотечение из носа может прекратиться, но может появиться другая жалоба: «…ступня, возможно, не прекратит кровоточить».

У майя было десять видов чесотки (куч), и каждый лечили различными растениями. Растение, которое использовалось, зависело от вида парши. Была заразная парша, заушная и такая, которая «выглядит как прямая кишка старой индейки». Оспу майя относили к видам чесотки; она называлась у них сим-эш.

У женщин были свои проблемы, которые как тогда, так и в настоящее время обычно были связаны с менструальным циклом или беременностью. В травнике майя утверждается, что та матка, «которая поднимается и опадает и прерывает менструацию», лечится легко: «…следует сжечь перед самым ее носом старую кожаную сандалию или, еще лучше, перо дятла». При родах женщины майя пользовались услугами повитухи (иш-аланцах), но если возникали осложнения, звали ах мена. «Чтобы родить плод, который уже умер в матке», рекомендовался «наилучший способ: взять собачье молоко и смешать его с бальче на меду, и после того, как она выпьет это, поставить под женщиной блюдо с дымящимися углями так, чтобы дым проник внутрь ее лона и выкурил оттуда плод».

Часто упоминались болезни почек (кровь и гной в моче) и желчные камни. Все это наводит на мысль, что чрезмерное употребление бальче наносило ущерб здоровью индейцев майя.

Однако когда благодаря различным лекарственным средствам, предложенным лекарем, пациент выздоравливал от этих болезней (что больше говорит в пользу крепости организмов майя, чем в пользу этих негомеровских ингредиентов, которыми их пичкали) и его мысли обращались к любви, врач мог предложить ему одно из нескольких средств, усиливающих сексуальное влечение, такое как сердце колибри или семенники крокодила. (Охотники за головами, индейцы-хиварос с верховьев Амазонки, извлекают, высушивают и выскабливают половой член крокодила и предлагают его своей избраннице в чаше пива из маниоки.) Так как средний индеец майя был так же похотлив, как двупалый ленивец, то он испытывал в этом потребность. Майя не хватало фантазии в сексе, которая является единственным настоящим средством, усиливающим сексуальное влечение. Как мы уже видели, Олдос Хаксли совершенно потерял в них веру.

Наконец, если пациент оставался в живых после болезни и лечения и ему удавалось спастись от чар, которые вызвали его болезнь, то добившийся успеха врачеватель мог поменять свою роль на роль мага ( ах пул яах) и наслать болезнь на того, кого заподозрили в причине недуга. Он мог вернуть назад болезнь и таким образом обратить враждебное отношение в смерть.

Смерть и преображение

Приближения смерти майя страшились и при ее наступлении горевали. А почему бы и нет? Человек всегда остро переживает любой уход. В конце концов, что такое жизнь, если не череда маленьких смертей? Мы ежечасно теряем небольшую толику чего-то. Умирающий христианин мог сказать: «Теперь меня ждет иная жизнь». Но у майя было не так. Несмотря на то что большая часть его жизни имела отношение к смерти и умиротворению умерших, он делал все, чтобы предотвратить ее. Майя был не слишком уверен в будущей жизни и верил только в чувственное восприятие здесь и сейчас. Поэтому он горевал.

«В них живет огромный и чрезмерный страх смерти», – сказал епископ Ланда, который, в конечном итоге, был уверен, что будет сидеть по правую руку от Господа Бога; «все службы, отправляемые для их богов, не имели никакой другой цели, кроме той, что они должны отдать богам свою жизнь и здоровье… когда наступала смерть, днем они плакали тихо, а ночью стенали и причитали».

Умирающий человек исповедовался жрецу точно так же, как и умирающий ацтек, так как исповедь была необходима, чтобы нейтрализовать пагубные воздействия, которые несет с собой смерть человека. Смерть была формой социального осквернения, это был антиобщественный акт. Она настигала человека индивидуально, отделяя его от общины, в жизни которой все действия носили коллективный характер.

Мертвого обертывали в саван, которым служила обычно его собственная одежда. В его рот клали размолотую кукурузу (койем) и несколько нефритовых бусин, «которые майя также использовали в качестве денег; это чтобы мертвый не оказался без средств и мог себе что-нибудь купить поесть в другой жизни». Простолюдина хоронили под твердым глиняным полом его дома вместе с его повседневными вещами; если это был рыбак, то с ним клали сети и гарпуны, если воин – щит и копье. Всем ставили в могилу горшки с едой и питьем. Со временем все это исчезло, за исключением посуды, и именно на нее опирается археолог, пытаясь сформулировать последовательность стилей в истории майя.

Дома после захоронения в нем представителей одного поколения пустели и фактически становились фамильными святынями. Имущество умершего часто становилось неприкосновенным, и почти все оно оказывалось в его могиле. «Если он был жрецом, они хоронили его вместе с его магическими камнями». Прорицателя (чилан) часто хоронили с его «книгами» (Киддер обнаружил одно такое захоронение в Каминалькуйю в Гватемале), что отчасти может объяснить исчезновение такого рода произведений (документов).

Было найдено очень немного хорошо сохранившихся могил. Представителей знати, а также жрецов часто хоронили в небольших склепах, выложенных камнем; там их клали в полный рост и окружали керамическими сосудами. В 500 году н. э. один вождь в Каминалькуйю был захоронен в сидячем положении вместе с двумя подростками и ребенком, которых «избрали», чтобы убить и послать вместе с вождем в потусторонний мир. Даже собака вождя сопровождала своего хозяина в обитель смерти – как проводник.

Знатных людей хоронили на площадях храмовых городов. В Чичен– Ице нашли верховного жреца, похороненного в богато обустроенной могиле, выложенной камнем. То, что когда-то было шеей жреца, обвивало ожерелье из жемчужин неправильной формы, привезенных из Венесуэлы плававшими по морям купцами майя. Захоронение вождя, найденное не так давно под храмом в Паленке, так же изысканно и великолепно, как и подобные находки в Старом Свете.

На Юкатане знатных людей кремировали, а пепел помещали в урну (керамическую или деревянную), на которой были запечатлены черты лица умершего. Портретные статуи делались с тех умерших людей, которые занимали видное положение. Затылок статуи оставляли пустым и туда помещали пепел усопшего. «Они хранили эти статуи и относились к ним с огромным почтением». Династия Кокомов, правившая Майяпаном на закате «империи», разработала единственный в своем роде способ хоронить умерших. Они обезглавливали своих мертвецов и «после вываривания голов счищали с кости плоть, а затем отпиливали верхнюю половину черепа сзади, оставляя всю переднюю его часть с челюстями и зубами. Потом они заменяли мягкие ткани… чем-то вроде битума (и штукатурки), который придавал голове естественный вид, очень похожий на живой… Эти головы они хранили в молельнях своих домов и по праздничным дням угощали их пищей… Они верили, что души умерших покоятся внутри и что эти подношения будут им полезны». Слова Ланды подтвердили археологи, когда вытащили из жертвенного колодца в Чичен-Ице череп с отпиленной макушкой (именно так, как описывал это Ланда, вместе с остатками штукатурки и дерева, которые придавали черепу сходство с живой головой).

Греки делали похожие захоронения в Мирине, где археологи обнаружили зеркала, лопаточки, скребки, украшения, диадемы, кубки, блюда и фигурки второстепенных богов из обожженной глины. И майя, и греки страдали от одной и той же религиозной иллюзии. Живые хотели окружить мертвых привычными для них предметами, среди которых они прожили свою жизнь; ведь если умерший счел бы, что ему не хочется идти одному в загробный мир, он мог бы унести с собой себе в утешение и живых. Умершие, как считалось, питали злобу к тем, для кого еще был доступен дневной свет, поэтому живые должны были умилостивить их, предоставив мертвецам все удобства живых.

Майя верили в бессмертие, небеса и ад. Те, кто исполняли обряды, то есть «хорошие» умершие люди, отправлялись в край под сенью «первого дерева мира» и пили под ним свое какао. Куда отправлялись другие, неясно. У ацтеков была сложная система богов и мест загробного мира, которая заслужила бы похвалу от самих древних греков. Мы не знаем, насколько близкую параллель проводили майя между этими понятиями. Символы имен девяти владык ночи и загробного мира у майя были установлены (у ацтеков было тринадцать небес и девять преисподних), но все девять остаются неназванными. Это является свидетельством того, что у майя, как и у ацтеков, существовал вертикально организованный мир, состоящий из небесных уровней и кругов ада, куда отправлялись в путь души умерших людей. Эти места загробной жизни не имели нравственного значения. В мифологии майя человек не вознаграждался, как у христиан, за праведные или полезные дела. Место, куда человек отправлялся после смерти, больше зависело от того, кем он был в жизни, нежели от того, что сделал. Воины, рыбаки, жрецы, женщины, умершие при родах, – все они отправлялись в ту часть небес или преисподней, где обитали их духи-покровители. Самоубийцы отправлялись на свое собственное небо; они считались священными. У них даже была своя богиня, Иш-Таб (Иштаб). Ее изображали висящей на веревке, и в таком виде Иштаб можно увидеть на рисунке в «Дрезденском кодексе».

Как и везде, наследники умершего были ограничены запретами. С точки зрения общества они были осквернены; по обычаю своего клана они должны соблюдать все ритуалы, иначе умерший вернется и потребует что-нибудь от живых. Наследники должны были переносить разного рода лишения. Смерть мужа делала его вдову «нечистой», и, пока связь с умершим не рвалась, она таковой и оставалась. Что же касается мертвых, то они были заняты тем, чтобы попасть из жизни в мир смерти. Мартин Лютер заметил, что он завидует мертвым, потому что они находятся в покое. Он ошибался. У мертвых много дел – они подготавливают жизнь.

Так проходила повседневная жизнь (и смерть) простого индейца майя. Он был налогоплательщиком, благодаря труду которого строились храмовые города. Над ним были правящие классы: городской советник, батаб, который собирал подати, правитель, который «сидел во главе циновки», чилан, или прорицатель, военачальник и тот, кто был выше их всех, наследный правитель – одновременно и верховный жрец, и великий владыка, выполняющий функции архиепископа, – воплощение временной и вечной власти, «настоящий мужчина» халач уиник (виник), который сидел на самом верху.

Глава 3. ПРАВЯЩИЕ КЛАССЫ

Владыки майя

Во главе города-государства майя стоял халач уиник. Он был тем самым человеком, «настоящим мужчиной», «законным мужчиной», наделенным всей полнотой власти, ограничиваемой лишь членами совета, которые, очевидно, были связаны с ним узами крови. Его власть была абсолютной, а он, как и во всех теократических государствах, считался полубогом. Когда один из таких владык встретился в 1542 году с испанским конкистадором Франсиско де Монтехо, то он, несмотря на то что его земли были разорены, передвигался в паланкине в окружении внушительной свиты.

У майя халач уиник окружал себя изматывающим церемониалом. По словам испанцев, он пытался называть себя «отцом государства, владыкой и халач уиник… что на нашем языке означает великий владыка… они обладали абсолютной властью, и все, что они приказывали, выполнялось обязательно».

Подчиненные выражали свое почтение владыкам майя точно так же, как и другим полубогам. Это было похоже на практику, принятую у ацтеков: когда вождь представал перед Монтесумой, «он должен был снять свои богатые одежды и надеть другие, попроще… он должен был входить босой и не смотреть ему в лицо». Владыка инков занимал столь высокое положение, что все, кто представал перед ним, даже правители обширных провинций, должны были класть себе на спину символический груз, словно они были простые индейцы.

Владыка майя носил набедренную повязку, покрытую великолепной вышивкой, все изобилие информации на которой было подробно проанализировано. Его череп был настолько уплощен, что превращался в узкий мыс на макушке, а его лицо было покрыто татуировкой, фактически надрезами. Халач уиник переделывал себе форму носа с помощью шпаклевки, делая из него крючковатый клюв, чтобы «соответствовать канонам красоты». Выдающийся нос – доминирующая особенность многих каменных барельефов (в Йашчилане, Паленке и на погребальной стеле № 9 в Ошкинтоке, Юкатан). Волосы отпускались длинные, и в них вплетали различные украшения. Уши прокалывались и постепенно увеличивались, и в мочку уха вдевали огромные украшения. (Это напоминает обычай, принятый у знатных инков, которых испанцы прозвали orejones, Большие Уши.) Перемычку носа прокалывали и вставляли в отверстие нефритовое украшение. Левую ноздрю также прокалывали и не давали ей зарастать при помощи деревянных затычек, которые в праздничные дни заменяли топазами, а испанцы называли «янтарем».

Страх майя перед пустым пространством привел к тому, что их искусство стало цветистым и запутанно сложным; каждый кусочек пространства должен был покрыт орнаментом. К своим телам они относились схожим образом: голову делали плоской, мочки ушей расширяли до тех пор, пока туда не вмещалось яйцо индейки, нос прокалывали и искусственно деформировали, глаза специально делали косыми, волосы на лице выщипывали, зубы подпиливали и инкрустировали нефритом, лицо и тело татуировали. Наконец, даже пенис подвергался трансформации; его часто обрезали таким образом, что крайняя плоть выглядела как кисточка.

Майя щеголяли в нефритовых кольцах на пальцах рук и ног; украшения охватывали запястья рук и лодыжки. Сандалии часто были такими же цветистыми, как и набедренная повязка. Владыка майя надевал поверх своей набедренной повязки длинную юбку, часто длиной до лодыжек; иногда к ней была прикреплена шкура ягуара. На поясах были ряды маленьких человеческих голов, символических, конечно, но подозрительно похожих на те цанцас, которые делали охотники за головами индейцы хиварос с верховьев Амазонки.

Головной убор владыки майя был внушителен. Зачастую он был размером с него самого. Основу такого убора составляла маска, изображающая бога дождя или солнца, вырезанная из дерева или сплетенная. На этом каркасе располагалась превосходная композиция из перьев, вершину которой украшало множество завивающихся переливчатых зеленых перьев птицы кецаль.

Для выполнения своих различных обязанностей – религиозных, военных или гражданских – владыка одевался по-разному; всякий раз он нес в руке символ своей власти. Как государственный деятель халач уиник нес скипетр; часто его изображают несущим щит (символ бога солнца). Исполняя свою религиозную роль, владыка держал в руках двурогий церемониальный жезл из змеиных голов. Исполняя роль военачальника, он надевал нечто вроде доспехов и нес в руках копье и щит; иногда его изображают стоящим на теле сидящего на корточках индейца, что символизирует победу.

Великолепный головной убор владыки майя, центр всего его одеяния, контрастировал с простой полотняной «короной», которую носил Монтесума, и был далек от «короны» Великого Инки; тот носил на голове простую льяуту, ремешок с «королевской бахромой». Головной убор, который носил «истинный муж» майя и его свита, часто был такой замысловатый, что трудно представить себе, как они в таких украшениях на голове перемещаются по джунглям. Сцену, изображающую изготовление головных уборов, можно увидеть на фресках Бонампака. Съемные украшения из перьев, прикрепленные к похожим на крылья деревянным элементам в форме перевернутой буквы U, привязывались к поясу владыки майя. Головной убор получался ростом с самого халач уиника и, безусловно, ограничивал нормальное движение.

Цвет был заметной характеристикой наряда майя. В действительности все в их жизни, включая их самих, было раскрашено. Украшения из штукатурного гипса являли собой буйство красок. Даже огромные каменные скульптуры были раскрашены (до сих пор остаются следы краски). Майя не собирались оставлять все мрачным. Точно так же и древние греки раскрашивали свои скульптуры в яркие цвета, что явилось сильным шоком для многих современных ученых.

Халач уиник имел одну законную жену. Титул ее неизвестен. У него также были наложницы, правда, число их неизвестно. (У Монтесумы было «много любовниц», у правителей инков также было множество королевских наложниц, пальяс; у одного из последних Великих Инков только по мужской линии было пятьсот потомков!) Каким бы ни был ее титул, супруга владыки майя сама была «владычицей». К ней относились с чрезвычайным почтением, как это можно увидеть на превосходных, слепленных из глины фигурках женщин из высших слоев общества. На фресках Бонампака можно увидеть супругу халач уиника; у нее уплощенная голова, в проколотых ушах видны серьги, а на шее – ожерелье. Ее волосы связаны и уложены в скрученную прическу. С ее плеча свисает белый уипиль, и красный палантин небрежно наброшен ей на руки. В руке супруга «истинного мужа» держит складной веер. Ее внешность настолько современна – за исключением уплощенной головы, – что она могла бы сойти с фресок, нарисованных в 800 году н. э. и занять свое место в современном обществе. В ней есть что-то королевское.

У майя должность халач уиника не была ни выборной, как должность правителя ацтеков, ни селективной, как должность Великого Инки, а передаваемой по наследству. Она передавалась от отца к сыну. «Если владыка умирал… то его старший сын становился его преемником». Однако если сыновья были не годны к управлению страной, то главой государства становился брат умершего правителя. А если не было никого, кто мог бы стать преемником, совет выбирал дееспособного человека, вероятно родственника умершего владыки с той же самой фамилией. Подобный порядок наследования был в ходу и в долине Мехико.

О конкретных функциях этой «чрезвычайно важной персоны» мы знаем не больше, чем филолог может разыскать в имеющемся скудном фактическом материале. Относительно периода с 2000 года до н. э. по 928 год н. э. у нас нет ничего, кроме ощущений и толкований, приводимых каждым ученым, того, что он видит на скульптурных памятниках. С 1000 года н. э., вплоть до первого появления испанцев в 1502 году, у нас есть некоторые записи, то есть оформленная словами история, написанная символами майя, которые использовались как средства мнемотехники, а позднее – интерпретация рыцарей конкисты и слуг Божьих того, что они полагали порядком вещей. Личная оценка присутствует всегда. Здесь не существует такого понятия, как объективная история, так как каждый рассказчик выстраивает и интерпретирует события согласно своим собственным индивидуальным пристрастиям.

Но вот что кажется довольно ясным: функцией «настоящего мужа» было духовное и светское лидерство на данной территории города– государства майя. Таких городов в стране майя до 1000 года н. э. было много. «Ими правил не один начальник, но человек», – писал Диего де Ланда. И только после 1194 года один халач уиник: стал править «царством майя»: большим количеством городов и обширными территориями. «Царство Юкатана, которое простирается на триста лиг (1400 км с лишним.), было не только густо населено, но и им правили отдельные владыки… ими управляли законы и благородные обычаи… что является доказательством хорошего правления. Этому во многом способствовал тот факт, что все они говорили на одном языке. И немалое удивление вызывает то, что такой многочисленный народ, распространенный на такой обширной территории, можно понять с помощью одного единого языка».

Во-первых, этот халач уиник был главой исполнительной власти в своем собственном городе-государстве. Главы других союзнических городов были ахаус или, так как это слово более главенствующее, батабоб. Они были местными правителями территориальных округов. Владыка проводил через них свою политику, выходящую за рамки племени, т. е. «внешнюю» политику. Более чем вероятно, что они были связаны с ним узами родства.

Батабобы – это были «те, что с топорами». Можно найти эквивалент этому названию в современном жаргоне: «наемники, выполняющие грязную работу». Они выполняли приказания вышестоящего начальника, применяя, если возникала такая необходимость, силу. Батабоб отвечал, во-первых, за благосостояние своего собственного города, в котором он проживал. У него был штат помощников. Однако существовал и городской совет, состоявший из вождей различных городских подразделений, которые, хотя и подчинялись ему номинально, обладали правом налагать вето на его действия. Этих членов совета называли ах куч кабоб. Разъясняя, какой властью и функциями обладал этот совет, один испанец написал: «Следующими по порядку были члены городского совета… говорили, что их двое или трое; каждый обладал правом голоса, как и должностное лицо, голосующее в муниципальном правлении в Испании, и без его голоса ничего нельзя было сделать…» Этот совет был напрямую связан через вождей общин с простым народом. При помощи этого средства сдерживался произвол власти правителя.

Батабоб во многом действовал на свое усмотрение. К нему относились с благоговейным страхом, как если бы он был вице-королем. Эта должность передавалась по наследству, и функции у нее были судейские и военные. Для постройки храмов, дорог или домов для знати рабочая сила собиралась по принципу пропорционального отбора. Батабоб улаживал правовые споры, обычно связанные с нарушениями контракта и спорными земельными вопросами, если спорщики входили в его собственную администрацию (в противном случае дело шло к «настоящему мужчине»). Когда жрецы оглашали свои пророчества относительно того, когда следует сеять, убирать урожай или веселиться, батабоб заботился о том, чтобы все это выполнялось. В военное время, хотя он и был фактически главой провинции, реальное командование находилось в руках военачальника (наком), выбираемого на три года. Но во время тотальной войны, такой как война с испанцами, батабоб должен был появляться во главе своей армии, что он и делал. Когда он путешествовал, его несли в паланкине в сопровождении большой свиты. Чтобы расчистить для него путь, людей разгоняли, а на дорогах стелили плащи, чтобы он по ним прошел. Батабобу прислуживали женщины. При нем состояли люди с опахалами, которые прекрасными веерами из перьев отгоняли кровососущих мух и насекомых, любящих запах пота. Короче, с ним обращались как с полубогом. Когда капитан Монтехо во время затишья в сражении посетил батабоба города Лоче на Юкатане, майя приняли его, склоняясь перед ним a la Recamier; слуги батабоба стали обмахивать Монтехо опахалами и лебезить перед ним. Батабоб же разговаривал с испанцем через хлопчатобумажную занавеску, повешенную между ними.

У майя существовало достаточно бюрократии, которая могла бы удовлетворить самых придирчивых правителей, судебных приставов, военачальников и так далее до самого нижестоящего – тупиля, который был кем-то вроде констебля.

Все они принадлежали к высшим слоям общества и не платили налогов.

Государственный доход или скорее доход халач уиника, необходимый для содержания всего этого аппарата, складывался из налогов, куда входили продукты питания, различные изделия и работы, выполнявшиеся простыми людьми. Каждый житель деревни, городка или города– государства коллективно или единолично вносил свой вклад в виде кукурузы, бобов, перца-чили, птицы, оленины, меда, воска, копала, тканей, соли, рыбы, нефрита или той продукции, которую он производил. Майя не оставили записей о подобных налоговых поступлениях подобно тем, что остались для истории от ацтеков. Однако одной известной нам записи такого рода достаточно, чтобы послужить примером. Одно небольшое селение Тахциу, состоявшее из двадцати домов, ежегодно платило непосредственно своему владыке двадцать мер кукурузы (приблизительно 550 кг) и двадцать индеек. Если взять город-государство с населением 50 000 человек, то количество уплаченной дани будет весьма значительным. Затем вождь обменивал все это оптом у торговцев на какао или рабов, которых, в свою очередь, перепродавали на местных рынках в обмен на перья, нефрит и – что уже было позже в истории майя – на золото и серебро.

Не осталось никаких подробностей о придворных, которые окружали халач уиника. Испанцы оставили словесные описания Монтесумы и окружавшей его толпы знатных людей, жен и наложниц, описание стола, за которым он вкушал пищу, словно какой-нибудь великий визирь, описание свиты из слуг, которые прислуживали вождям из других краев, и того, как эти вожди и их жены с наложницами «заполнили два или три внутренних дворика, а часть их оказалась на улице». Также осталось описание королевского птичника с десятью большими водоемами, в котором за птицами ухаживали сто пятьдесят человек. А что касается Инки, который властвовал в Перу, то у нас имеются исключительные подробности о его жизни, его наложницах, проявлениях королевской воли, о тысячах людей, прислуживавших ему, о его одежде, сотканной из тончайшей шерсти викуньи, которую он не надевал больше одного раза. Но если халач уиник у майя вел подобную жизнь, то ему, вероятно, прислуживали точно так же, и мы должны удовлетвориться таким предположением. Каменные монументы и фрески наводят на такую мысль, но и только. Письмена майя сообщают о количестве шагов до Луны, но умалчивают о подробностях жизни владык.

Управление: город-государство и деревня

Насколько хорошо функционировало такое теократическое государство? Диего де Ланда полагал, что оно функционировало очень хорошо: «До того как испанцы завоевали эту страну, местные жители жили вместе в городах и вели очень цивилизованный образ жизни. Они следили за тем, чтобы земля была хорошо очищена от сорняков, и сажали очень полезные деревья. Города их были устроены следующим образом: в центре города стояли их храмы с красивыми площадями; вокруг храмов располагались дома владык и жрецов, а затем стояли дома самых высокопоставленных должностных лиц. Следом шли дома богатых людей, затем купцов, которые пользовались величайшим уважением, и на окраинах города стояли дома простых людей».

Точка зрения большинства археологов состоит в том, что город майя «не был городом в нашем понимании этого слова, потому что это был церемониальный, а не городской центр». На самом деле имеется мало археологических доказательств существования городов у майя; большинство найденных построек – это храмы, пирамиды и церемониальные сооружения. Жилища людей строились на глиняных возвышениях из непрочных материалов, это были мазанки, крытые соломой. Века стерли их с лица земли. Но среди городов майя, расположенных в горах (они были не так давно изучены, и выяснилось, что они подверглись меньшему разрушению, чем те города, которые были расположены в более низменных и влажных районах), есть такие, в которых все-таки просматривается структура города майя. Из сотен мест, которые подверглись тщательному исследованию (даты колеблются в пределах 300 и 1200 г. н. э.), эти горные города обнаруживают основные черты городского планирования. Подчинялся ли город прихотям местности или своего строителя, он сохранял в себе определенные общие черты: в центре – церемониальный двор, окруженный большой площадью, на которой проводились рыночные торги, затем дома вождей, жрецов и других должностных лиц, и только после них дома простых людей. Площадка для игры в мяч если и не находилась на огороженной священной территории, то была поблизости. А. Ледьярд Смит отметил, что в этих местах «постройки располагаются в определенном порядке и сориентированы друг относительно друга». Таким образом, археология, в целом, соглашается с Диего де Ландой, когда он описывает вид и назначение городов майя. Теократический склад ума майя и европейских монархов эпохи барокко был схож; последние сознавали эмоциональную связь между властью и монументом огромных размеров и парадным выходом. Абсолютизм и огромные площади подходят друг другу.

Огромные города-государства, построенные майя, предполагают высокую степень социальной организации. Город должен иметь спланированную структуру. Если постройки детально разработаны (каковыми и было большинство храмов майя), то это значит, что человеческие ресурсы были организованы и всегда под рукой. Должны быть в наличии и подготовленные ремесленники. Самым древним и большим городом майя был Тикаль. Он был таким огромным, что его окончательные границы до сих пор еще не определены. В настоящее время подсчитано, что он занимает свыше 10 гектаров джунглей. (В настоящее время считается, что площадь Тикиля с пригородами составляла около 64 кв. км, а центральная часть, раскопанная археологами, занимает 16 кв. км.) Огромная площадка, расположенная приблизительно в его центре, имеет размеры 122 на 76 м. Рядом находятся самые высокие пирамиды, самая большая из которых возвышается над площадью почти на 70 м. Здесь есть много сотен других построек, начиная от небольших площадей до огромных водоемов, широких насыпных дорог, площадок для игры в мяч и все еще неопределенное количество монументов меньших размеров. Каждая из больших пирамид содержит в себе около 200 куб. м наполняющей их породы. Согласно расчетам, потребовалось около 100 000 человеко-часов, чтобы просто засыпать наполнитель в такую пирамиду. Трудно определить число искусных ремесленников, необходимых, чтобы резать и класть камень, штукатурить, покрывать резьбой, делать отливки. В Тикале есть сорок больших построек и двести меньших размеров. Сколько нужно было рабочих рук, чтобы поднять эти громады в неприветливых джунглях, невозможно подсчитать, особенно если вспомнить, что у майя не было ни металлических инструментов, ни тягловых животных. К тому же у них, очевидно, не было рабочих-профессионалов, так как каждый человек был в той или иной степени ремесленником.

Храмовый город майя был как гражданским, так и религиозным центром. Это был le fait urban, городской пейзаж с постройками. Причина, по которой нет никаких следов городских домов в таких местах проживания древних майя, как Копан, Тикаль и Паленке, состоит в том, что жилища делали из очень непрочных материалов, поэтому они исчезли, не оставив ничего, кроме остатков ям для столбов. Найти и обрисовать в общих чертах такой город – тяжелый и часто нерентабельный археологический труд. Но утверждение, что такой город, как Тикаль, мог быть построен народом, чьи дома были разбросаны в произвольном порядке по джунглям на расстоянии нескольких километров от его центра, не дает представления о том, как такие города строились или как такое общество функционировало.

Майяпан (Маяпан) был единственной известной столицей майя. Факты его существования подлинные: написанная символами майя история, давняя традиция и доказательства, предоставленные археологическими раскопками. Так как это единственный город майя, имеющий все это, то его следует изучить, чтобы сформировать представление о структуре и функционировании города майя. Майяпан был основан в 987 (или 941) году после того, как племя ица при поддержке тольтеков овладело городом Чичен-Ица и прилегающими к нему областями. Однако Майяпан начал выступать в роли столицы страны майя лишь после 1200 года (с 1194.). Индейцы ица говорили на диалекте языка майя, который назывался чонталь. Считается, что они пришли из Табаско, тех краев, где из какао производился шоколад, на котором были зациклены майя. Точное время появления ица на Юкатане до сих пор не установлено. Хотя датой повторной оккупации ими Чичен-Ицы обычно считается 987 год, Эрик Томпсон полагает, что некоторые даты, относящиеся к этому городу, наводят на мысль о том, что мексиканская архитектура проявила себя там уже в 889 году. Кто такие были ица и как звали их вождя, также сбило с толку Диего де Ланду, когда он собирал свои истории. «…Среди индейцев нет единого мнения относительно того, прибыл ли Кукулькан до или после ица или вместе с ними». Но они, ица, здесь появились. И те, кто пришел вместе с индейцами ица, не были майя. Тольтеки принесли с собой столь точное воспроизведение храмов, которые стояли в далекой Туле (Толлане) в Мексике в 1200 км от Чичен-Ицы, что многие архитектурные мотивы и украшения являются подражаниями Туле, последней столице тольтеков.

Майяпан дал свое название, которое означает «знамя майя», союзу городов-государств, в который он, согласно преданию, объединился с Чичен-Ицей и Ушмалем. Этот союз, вероятно, контролировал гораздо большую территорию. В одном из испанских отчетов утверждается, что Майяпан «завоевал все эти провинции», а время и исследования, ведущиеся в этом регионе, выявят (благодаря открываемым дорогам, ведущим в Майяпан), что он был специально построен с целью осуществлять контроль над большей частью северной части Юкатана. Города, деревни и города-государства, подвластные этому союзу, были столь многочисленны, писал Диего де Ланда, «что весь этот край казался одним городом». В 1194 году, став победителем войны с Чичен-Ицей, Майяпан превратился в главную силу на севере Юкатана.

На месте Майяпана раньше было поселение, но его название неизвестно. Так как владыки майя (халач уиники) на протяжении тысячи лет вели друг с другом войны в походах за рабами, то, вероятно, было нелегко определить, в каком из трех городов следовало поместить свою столицу союзу Майяпана; по-видимому, старое поселение было выбрано, чтобы избежать ссор. Соблазнительным, вероятно, показалось наличие воды; внутри обнесенной стеной территории были найдены по крайней мере девятнадцать пригодных для пользования подземных озер. Вокруг города была построена стена из камня высотой около 4 м, толщиной от 2,7 до 3,7 м и длиной около 9 км. В ней было пять официальных ворот, которые в ширину имели от 0,9 до 1,8 м, и таким образом их было легко защищать. Было вычислено, что площадь города внутри стены составляла 6,5 кв. км. «В центре Майяпана они построили пирамиду, которая похожа на пирамиду в Чичен-Ице» (за исключением того, что она была меньше). Археология подтвердила слова Ланды. Четыре лестницы пирамиды были ориентированы по четырем сторонам света.

Дома главных вождей были расположены рядом с центральной площадью. В действительности все «настоящие владыки» этой страны были обязаны построить дом в Майяпане и жить в нем в определенное время года. Это было похоже на обычай инков: когда они завоевывали новую территорию, вожди завоеванных народов должны были пребывать в Куско, чтобы гарантировать свою лояльность.

Для административных целей Майяпан был поделен на четыре части, соответствующие частям света. В нем были свои рынки, чиновники и даже система помощи калекам. «У них был обычай искать в городах калек и слепцов и восполнять их нужды». В одном из первых испанских отчетов говорилось, что в Майяпане, «обнесенном стеной, подобно городам в Испании, было шестьдесят тысяч домов». Согласно современной оценке Морриса Джонса, в Майяпане более трех с половиной тысяч домов, но чтобы как-то объяснить расхождение между двумя оценками, следует вспомнить, что с тех времен прошло четыреста лет, во время которых деревья росли и производили свою разрушительную работу. Кроме того, современный подсчет проводился с воздуха. Возьмем в таком случае три с половиной тысячи домов; эта цифра предполагает наличие жителей в количестве свыше 20 000 человек. Город и так был перенаселен. Информаторы Диего де Ланды из племени майя рассказали ему (а поскольку город был разрушен и покинут лишь в 1441 году, информация была достоверной), что правители «приказали, чтобы дома строили вне стен».

В каждом доме у владыки майя был свой калькуак, вроде нашего мажордома, которого можно было узнать по специальному жезлу, которым он щеголял, когда шел в центр города «за всем тем, в чем была нужда… птицей, кукурузой, медом, солью, рыбой, дичью, тканями и другими вещами, потому что каждый из этих домов за пределами стен находился в ведении его господина». Торговцы, новый растущий класс в стране майя, также имели дома в городе. Как и во всех городских обществах, «денежные аристократы» имели тенденцию перемещаться на орбиту высших слоев общества.

Майяпаном управляли совместно две племенные династии: Кокомы, которые утверждали, что они ближайшие потомки тольтеков, и Тутуль шиус, которые, хотя и принадлежали к племени ица, претендовали на господство, оставленное им Кукульканом. «Эти владыки Майяпана, – объяснял Диего де Ланда, – держали в повиновении всю страну, и ее жители платили им дань. Все те, кто жил внутри стен Майяпана, были освобождены от податей и налогов, а жили там знатные люди этой страны… Все земли были общими, так что между городами не было границ или межи… Соляные купола тоже были общими (что подтверждает точку зрения автора, состоящую в том, что союз Майяпана простирался далеко за пределы трех городов) в тех провинциях на побережье Северного моря, и они снабжали солью всех жителей страны».

В течение двух с половиной веков, когда Майяпан был столицей, его управляющих назначал халач уиник. Выбор компетентного человека основывался на некоем подобии экзамена. Экзамен этот назывался «опросом вождей» и проводился каждый катун, т. е. каждые двадцать лет. Кандидат на должность должен был предоставить доказательства своего законного рождения, благородного происхождения и знания преданий и тайного «языка цуйуа». Таким образом отбраковывались люди, непригодные для этой должности. Однако большинство должностей передавались по наследству. «Владыки назначали правителей, и если их кандидатуры были приемлемыми, они утверждали их сыновей на должность», так что должность батабоба со временем превращалась в должность, сравнимую с должностью итальянского мэра; она была фактически наследуемой.

В таком случае Майяпан имел все элементы, внешние и политические, городской организации. К тому же он не был одним в своем роде. Тулум, обнесенный стеной город на берегу моря, был Майяпаном в меньшем масштабе и вел свое начало со времен Старой империи (Древнего царства). Другой город за стенами, Шельха, расположен в нескольких километрах к северу на том же самом побережье. Он также старше Майяпана и был связан с расположенным в глубине материка городом Коба одной из самых длинных и известных насыпных дорог. Сам город Коба относится к эпохе Древнего царства. И хотя он был несколько видоизменен индейцами ица, план города, как это показывает Майяпан, без сомнения, характерен для майя.

У Майяпана не было упорядоченной красоты Чичен-Ицы. Он считается «печальным вырождением» последнего; камни в нем отшлифованы грубо, и каменщики покрывали неаккуратную постройку штукатуркой. Кастильо представляет собой почти полную копию сооружений в Чичен-Ице, однако здесь они меньше. Жители Майяпана возвели в Кастильо четыре круглые постройки, напоминавшие знаменитый Караколь в Чичен-Ице (предполагают, что он был чем-то вроде астрономической обсерватории), и здесь находятся остатки длинного зала с колоннами, как в храме Воинов в более известном городе. Но в Караколе не обработанный камень, а штукатурка. Некоторые археологи применительно к этому городу употребляют слово «упаднический». Прекрасную пуукскую архитектуру – которая включает в себя Ушмаль, Кабах и Сайиль – также иногда называют «упаднической». Эта архитектура другая, не упадническая. В исторических документах нет ничего, что позволяет давать такую моральную оценку Майяпану, которая так взволновала благоразумного и спокойного в других случаях доктора Эрика Томпсона. Томпсон полагает, что Майяпан представляет собой сдвиг от сравнительно мирной теократии к воинственной светской автократии. Упор на «миролюбивой» позиции майя, принимая во внимание кровь и грабеж, которые изображены на скульптурах и фресках в Бонампаке, является археологическим атавизмом. Томпсон ссылается на «военизированные организованные группы людей… агрессивные диктатуры» и, несмотря на ошеломляющие доказательства, утверждает, что древние майя были мирными звездочетами, собирателями информации об астрономических явлениях. Обратное вопиет с большинства скульптур и настенных рисунков. Нет таких вещей, по словам Ницше, как нравственные явления; есть лишь нравственное толкование явлений.

И хотя Майяпан был основан, если брать всю историю майя, очень поздно, он является такой же «древней» столицей, как и столицы других теократических солнечных царств Америки. Куско, знаменитая столица инков, стала столицей лишь в 1100 году, а островная столица ацтеков, Теночтитлан, была основана только в 1325 году.

В 1194 году эта «двойная монархия» Майяпана после двухсот лет совместного управления «взорвалась» насилием. Чичен-Ица, один из городов союза Майяпана, оказался в руках Тутуль шиус, традиционных соперников Кокомов. Так как обе стороны по силе были почти равны, Ко комы отправились в Шикаланго и наняли небольшую армию тольтеков, оказавшуюся там после того, как в 1156 году была разрушена и сожжена чичимеками Тула, что заставило тольтеков уйти из нее (как это сделал Кецалькоатль с соратниками во второй половине X в.). И тольтеки с их лукми, стрелами и копьями (со смертоносными копьеметалками атль-атль) сделались наемниками. Вождь Кокомов Хуанк Силь привел мексиканцев на Юкатан. На этот раз все источники согласны с этим; сами имена, данные их вождям, мексиканские. Захват Кокомами и их наемниками города Чичен-Ица изображен на фресках, барельефах и даже на золотых дисках, которые были брошены в сеноте, а в XIX веке выловлены оттуда. Контраст между мексиканцами и майя в одежде, внешнем виде, оружии легко заметить. Когда соперники Кокомов были изгнаны из города Чичен-Ица и его окрестностей, город был отстроен заново.

Майяпан был теперь главным городом, и Кокомы правили в нем. Другая соперничающая династия, династия Тутуль шиус, не успокоилась; они вынашивали свою ненависть на протяжении двухсот пятидесяти лет. (Это соперничество за право править Юкатаном напоминает борьбу гвельфов и гибеллинов, которая происходила приблизительно в это же время в Италии.) В 1441 году (или в пределах десяти лет от этой даты) вождь Ах Шупан из Тутуль шиус, будучи в заговоре со своими сторонниками внутри стен Майяпана, поднял хорошо организованный мятеж. Было спланировано, что он произойдет, когда все правители из династии Кокомов окажутся внутри городских стен. Когда началась резня, все вожди были убиты, за исключением одного, который в то время отсутствовал, будучи по торговым делам в Гондурасе.

Существуют местные записи о падении Майяпана, поскольку к моменту прихода сюда первых мексиканцев (всего через несколько десятилетий) это была еще живая и кровоточащая рана. До нас дошла одна из хроник майя, печальный отголосок трагедии, переданный в глубоких и ярких стихах:

Это случилось 7 Ахау. Это было тогда, когда смерть охватила Майяпан. Зло было обещано катуном с его великой силой… Это случилось вновь, когда великий жрец Чилам Балам нарисовал вид катуна 8 Ахау (Ахау – название катуна, периода в календаре майя, состоящего из 7200 дней (двадцать лет по 360 дней в каждом). 8 Ахау длился с 1441 по 1460 год; совершенно точно, что разрушение Майяпана произошло в это время.).

Коллективную ненависть легко возбудить. По словам Олдоса Хаксли, «ненависть в своей непреодолимой настойчивости похожа на похоть; однако она более опасна, нежели похоть, потому что это страсть, не так сильно зависимая от тела… Ненависть… имеет то, что напрочь отсутствует у похоти, – настойчивость и последовательность…»

В нападении на Майяпан и были те «настойчивость и последовательность»; стены домов были снесены, а статуи, главным образом бога Кецалькоатля, которые, казалось бы, стояли у каждого жителя в его домашней святыне, были разбиты вдребезги, свидетельствуя о стремительности натиска (Джон Л. Стивенс и Катервуд впервые обратили внимание на Майяпан в 1841 году. Ни один археолог не был высокого мнения о Майяпане, пока Морли (Морлей) в 1938 году не провел здесь первые исследования. За ними последовала «первая команда» Карнеги под руководством Х.У.С. Поллока в 1952 году. А. Ледьярду Смиту и Карлу Рупперту было поручено изучить дома и захоронения; Эдвин Шук, руководивший исследованием Тикаля, занимался стилями керамики; Густав Стромвик отвечал за часть реставрационных работ; Роберт Смит работал над очередностью появления найденной керамики; Татьяна Проскурякова занималась составлением карты и реставрационными работами архитектурных памятников. Данные все еще ждут своей публикации.).

Это был конец единственной известной столицы майя.

Глава 4. ДОСТИЖЕНИЯ

Архитектура

Майя оставили после себя массу построек, которые навсегда останутся памятником их эстетическому восприятию и их мускульной энергии. Города и церемониальные центры можно найти во всех географических точках страны майя и на абсолютно любом ландшафте: на берегу моря, на засушливой материковой равнине по берегам рек, у озер и в джунглях. Города различаются по размерам и назначению. Были такие, как Тулум и Майяпан, в которых целое казалось городом в миниатюре. Были другие, такие как Тикаль, где пирамиды возвышались почти на 70 м, отчего джунгли внизу казались карликовыми. Третьи растягивались вдоль рек. Большая часть построек была сделана из камня, так как обычно под рукой был известняк. Когда же его не было, майя использовали обожженный кирпич и покрывали его штукатуркой для украшения.

Эта архитектура отличалась от архитектуры других солнечных царств тем, что майя использовали известковый строительный раствор. Их постройки, как сказал один писатель, «по сути своей монолиты из бутового камня и извести с внешней облицовкой из резного камня».

Точно так же, как применение арки и высококачественного, почти вечного, известкового раствора были отличительными чертами римской архитектуры, известковый раствор и ступенчатая арка отличают архитектуру майя. Растертый в порошок известняк образует цемент, который так тесно скрепляется с вырубленным камнем, что вся постройка кажется монолитной. Когда цемент затвердевал, постройку полировали и покрывали глазурью. С дерева чоком сдирали кору и вымачивали в бочках с водой. Получившимся раствором мазали стены, которые, высохнув, приобретали превосходный глянец и делались непроницаемыми для дождя, со временем становясь яркого кирпично-красного цвета.

Камень вырубали в каменоломне, придавали ему форму и украшали скульптурной работой при помощи камня, так как металлы (золото и мягкая медь) появились у майя очень поздно. Народы эпохи неолита, например в Дании, использовали тонкие отшлифованные каменные лезвия, и реконструкция таких топоров показывает, что они были эффективны: большое дерево можно было свалить с помощью такого топора в течение часа. Режущие края каменных топоров почти такие же острые, как стальные, и их можно заострить, обтесав заново. Похожие каменные молотки и зубила и были инструментами строителя майя.

Строительные планы майя делали либо на бумаге, либо на дереве, т. е. непрочных материалах. Вероятно, была какая-то единица измерения, хотя никому не удалось ее обнаружить. Несомненно, у майя, как и у инков, были профессиональные строители или архитекторы, т. е. не платящие налогов специалисты. И все же, каким бы большим ни был Тикаль, ни одного имени архитектора до наших дней не дошло. На – простой дом на сваях, обшитый деревом под крышей из пальмовых листьев, был скромным началом архитектуры майя. Майя признали это, так как на одном фасаде самого прекрасного здания в стиле пуук, монастырского четырехугольника в Ушмале, неизвестный скульптор изобразил ряд таких домов в качестве декоративных мотивов.

Архитектура инков также развилась из простого дома местного жителя уаси, построенного из дикого камня и необожженного кирпича. Витрувианская теория, согласно которой черты каменного храма берут свое начало в деревянных домах, его прототипах, может быть применима ко многим культурам.

Из этого дома «вечно существующего крестьянина» вышла наиболее характерная для архитектуры майя ступенчатая арка. При строительстве этой арки камни клали таким образом, чтобы каждый последующий из них выступал дальше того камня, что под ним; в конце концов стены стыкуются и образуется свод. Для поддержания такой арки был необходим вес, что привело к появлению конька крыши, выступа, который играл роль консоли для свода. Он стал для скульптуры майя фасадом, который они щедро покрывали замысловатым и витиеватым узором. Известно, что майя возвели массивную пирамиду, содержащую, по некоторым оценкам, около 200 000 куб. м наполняющей породы, и все только для того, чтобы поместить на вершину этой пирамиды постройку площадью менее 14 кв. м. Сознавая ограниченные возможности ступенчатой арки, майя позднее стали также использовать массивные деревянные балки и деревянные перемычки над проемами; их делали из саподиллы, дерева с твердой, как металл, древесиной. Майя рассчитали все, но не учли термитов.

Само количество развалин майя ошеломляет. Никто еще не пытался дать точную цифру. Тех руин, которые были осмотрены и сфотографированы, насчитывается уже несколько сотен, а тех, которые были просто отмечены, еще больше. Можно только предположить, что тропические леса скрывают от глаз человека еще сотни развалин.

Помимо городов и церемониальных центров в архитектурном словаре майя есть много разных других специализированных построек: площадки для игры в мяч, ворота, паровые бани, сводчатые мосты и возвышения, на которых исполнялись театрализованные постановки. Большую часть этих построек видели первые испанцы, пока те были в своем первоначальном виде. Когда Грихальва плыл вдоль побережья (1518), он видел «три города, отделенные один от другого расстоянием приблизительно в две мили (приблизительно 3200 км.)… Там было много каменных домов, очень высокие башни… а потом – такой большой город, что Севилья показалась бы ничуть не больше». Город Ушмаль видел и описал (он выглядел «как картина Фландрии») священник Антонио Сьюдад-Реаль, который написал труд «О самых известных постройках Ушмаля».

Он описал фасады, «покрытые резьбой с удивительным изяществом», и высказался по поводу символов на боковых сторонах зданий, «вырезанных с такой ловкостью, которая, безусловно, вызывает восхищение». Диего де Ланда писал, что «на Юкатане есть много красивых построек, что больше всего поражает из увиденного в Индиях». Например, в Исамале была «постройка такой высоты и красоты, что она изумляет… А Чичен-Ица – прекрасный город, где так много великолепных зданий… а вокруг жертвенного колодца можно увидеть… местные постройки, почти похожие на Пантеон в Риме».

У майя было так много городов, построенных из камня, что Ланда написал: «Вся страна казалась одним городом». А развалины этих городов в настоящее время столь многочисленны, что ни эта, ни какая-либо другая книга не может рассчитывать на полное и подробное их описание. Кроме того, сказать все – это не сказать ничего. Поэтому мы предлагаем подборку городов майя с кратким описанием их внешнего вида и назначения.

Уашактун (Вашактун) (328) расположен в таком месте, где, как можно подумать, человек, имевший широкий выбор, никогда не стал бы закладывать город: в низменном, влажном, окруженном джунглями Петене. Это (на момент написания этой книги) самый древний из известных городов майя. Здесь также находят самые прекрасные образцы многоцветной керамики, а до тех пор, пока не был обнаружен Бонампак, здесь были самые красивые фрески, дошедшие до наших дней: фигуры, нарисованные красной, оранжевой, желтой, серой и черной краской на выбеленном фоне.

В городе восемь основных групп построек. Лежащие в низине холмы были искусственно выровнены, а затем там был построен ряд больших и маленьких площадей. Они расположены близко друг к другу и связаны между собой широкими насыпными дорогами. Главная храмовая пирамида, хотя она имеет в высоту всего лишь 8 с небольшим метров, представляет интерес, так как она демонстрирует эволюцию пирамидальной формы, которой в расположенном поблизости Тикале суждено достичь высоты почти 70 м. Широкая лестница украшена гротескными лепными масками высотой 2,5 м. Интересное исследование было проведено относительно развития храмового комплекса из простого дома местного жителя, крытого пальмовыми листьями. Ряд изометрических рисунков показывает, что первая постройка представляла собой возвышение из камня и саманного кирпича, на котором покоился деревянный дом (были найдены отверстия для свай). Следующая ступень развития: три одинаковых храма с похожими лестницами украшены на крышах коньками, повернутыми друг к другу. Если умирал верховный жрец, его хоронили на площади; ее уровень поднимали настолько, чтобы под ним поместилась его могила, и добавляли похожий храм, предположительно, над могилой.

Тикаль (416) был самым крупным из городов майя. И хотя он находится всего лишь в трех десятках километров от Уашактуна (их связывала мощеная дорога), его конфигурация совсем другая. Тикаль стоит на обширном выходе на поверхность земли известняковых пород. Окружающие его леса так же густы, как и амазонские. Преобладают кипарисы, красное дерево, пальмы и Ficus. Внизу по джунглям крадутся ягуары и тапиры, ползают змеи, а обезьяны и разнообразные птицы властвуют в кронах деревьев. Именно здесь майя, этот народ, не обладавший никакой техникой, построил свой самый большой город.

На искусственно выровненном выступе известняка, между двумя лощинами (оврагами), был построен центр Тикаля, гражданский и церемониальный. В связи с отсутствием надежного водоснабжения даже при большом выпадении осадков эти две лощины были превращены в водоемы, а через них была перекинута насыпная дорога, она же дамба. В городе имеются пять отдельных групп зданий, и все они связаны широкими мощеными дорогами на площади более 2,5 кв. км. За пределами этого центра Тикаль простирается во всех направлениях еще на несколько километров. Этот город так велик, что никто еще не сделал точных вычислений. С 1956 года давняя мечта археологов находится в процессе реализации: в настоящее время раскопки и реставрацию руин проводит Пенсильванский университет.

Тикаль больше всего известен количеством своих памятников; на настоящий момент было найдено восемьдесят три стелы и пятьдесят четыре алтаря. В этом городе обнаружены самые прекрасные резные работы по дереву из всех известных в регионе обитания майя: двенадцать дверных проемов и перекрытий, сделанных из древесины саподиллы и покрытых резьбой, самый первый и самый лучший из которых был увезен в швейцарский музей.

Пирамиды Тикаля, покрытые зеленью верхушки которых поднимаются над джунглями, надменно возвышаясь надо всем, что ниже, были, как вполне можно предположить, его гордостью. Внутреннее пространство было принесено в жертву высоте и великолепию. На большой площадке в центре Тикаля стоят, повернувшись друг к другу, две массивные пирамиды-храмы. На площади размером 122 на 76 м стоит постройка, чем-то напоминающая зиккурат в Месопотамии; он возвышается на высоту почти 70 м. Каменная лестница тянется до самой вершины этой ступенчатой постройки. Там стоит храм под крышей, украшенной коньком, – три тускло освещенных помещения общей площадью меньше 14 кв. м. Ради него рабочие майя трудились на протяжении невероятно долгих лет, нося на своих спинах обломки известняка, чтобы заполнить ими около 200 000 куб. м. Подсчитано, что для того, чтобы только построить сердцевину одной из этих пирамид, потребовалось от 25 000 до 100 000 человеко-часов. Количество времени, нужное, чтобы вырезать, положить и отполировать каменную поверхность пирамиды и возвести храм с его эффектным, украшенным коньком на крыше, подсчитать нелегко. У искусных каменщиков на это, вероятно, ушло в два раза больше человеко-часов, чем для постройки внутренней части.

Затем нужно было приготовить известковый раствор. Было подсчитано, что одна шестнадцатая часть большинства построек майя сделана с использованием известкового раствора. Чтобы превратить известняк в цемент – чего добивались сжиганием – требовалось в четыре раза больше, чем известняка, древесины (по объему). Огромное количество труда, необходимое для того, чтобы только свалить деревья каменными топорами, а затем дотащить древесину до печей для обжига известняка, можно если не вычислить точно, то представить.

В Тикале восемь таких огромных храмовых пирамид. Построек меньших размеров, дворцов или жилых домов, в общей сложности в десять раз больше. Нужно было покрыть штукатуркой акры поверхностей, и многие из этих построек покрыты символами. Голова кружится при мысли о том, как должно было все быть организовано, чтобы только поставлять рабочую силу на постройку такого города, как Тикаль.

Как гласят его летописи, Тикаль просуществовал с 416 по 869 год н. э., хотя, вполне возможно, им вновь на короткое время в XIV веке завладели ица. Всему миру о существовании Тикаля стало известно в 1696 году, когда монах-францисканец Андрес де Авенданьо, направлявшийся к озеру Петен-Ица, чтобы обратить в истинную веру остававшихся там майя, наткнулся на «ряд древних зданий, на которые я взобрался, несмотря на то, что они были очень высоки, а мои силы невелики».

Сан-Хосе (435), крошечный город, если его сравнивать с другими городами майя, находится в Британском Гондурасе (ныне Белиз.), менее чем в 80 км от Тикаля, с которым, по всей вероятности, его связывала мощеная дорога. Никто не знает, каким было его название на языке майя. Сан-Хосе расположен в древнем регионе обитания майя под названием Четумаль, где выращивали какао и делали каноэ. Здесь испанец Гонсало Герреро, раб и изгой, стал полководцем майя и оказал сопротивление испанским конкистадорам.

Сан-Хосе небольшой, и все же он дает нам представление о том, какими были маленькие церемониальные центры у майя. Здесь есть четыре группы построек, стоящих на искусственно выровненных холмах. Большая группа состоит из храмов и жилого комплекса; в другой группе есть скромная пирамида высотой 15 м.

Здесь есть также водоем и неизменная площадка для игры в мяч. В украшениях присутствует изысканность. Голова бога кукурузы являет собой яркий пример скульптуры, а многоцветная керамика, найденная здесь, похожа на керамику Уашактуна, где были найдены лучшие образцы ее в стране майя. Эта керамика показывает, что ее делали с 435 года н. э. вплоть до тольтекского периода (с 987) и, возможно, позднее. В этом городе или вблизи него проживали тысяча или более семей. И хотя он был небольшим, вкусы его жителей были космополитичными. Вещи, найденные в могилах, показывают, что сюда привозили раковины с тихоокеанского побережья, обсидиан из Цакапы, медь из Мехико, мраморные сосуды для питья из Улуа в Гондурасе, веретена от далеких уастеков (которые находились на расстоянии добрых 1200 км к северо-западу). Мы решили представить здесь Сан-Хосе не из– за чего-нибудь эффектного, а потому что раскопавший его Эрик Томпсон считал его «небольшим церемониальным центром, десятки которых, вероятно, буквально похоронены» в джунглях.

Копан (460), самый южный из больших городов майя, расположен на высоте 600 м над уровнем моря на территории нынешнего Гондураса. С уже упомянутыми городами он был связан как морским путем, так и сухопутными. Копан был построен на берегу реки Копан, которая впадает в реку Мотагуа, а та, в свою очередь, впадает в Гондурасский залив вблизи Омоа, который в древние времена был большим торговым центром на Юкатане.

Этот регион был известен благодаря какао и обсидиану, а также красивым мраморным сосудам из Улуа. Горные ливневые леса были местом обитания красно-зеленого попугая гуакамайо и птицы кецаль (квезал). Копан долгое время был единственным городом майя за пределами полуострова Юкатан, который был известен (по крайней мере, в литературе). Диего Гарсиа де Паласио, судью Королевского суда в Гватемале, привели в Копан в 1576 году. Он писал в письме к Филиппу II: «Говорят, что в древние времена сюда пришел великий вождь провинции Юкатан, построил все это… возвратился домой и оставил опустевшим… Если верить той книге, которая у меня есть… кажется, что в древние времена люди с Юкатана все-таки завоевали эти провинции». Это был тот самый Копан, который более чем два с половиной века спустя Джон Ллойд Стивенс (Стефенс) купил за пятьдесят долларов.

Копан занимает площадь 30 с небольшим гектаров; за пределами этого довольно большого пространства жили люди. Это второй по величине город майя; он состоял из пяти главных площадей и шестнадцати подгрупп построек. Огромная главная площадь, окруженная рядами каменных сидений, подобна римскому Большому цирку. Компактный акрополь, выходящий на реку Копан, – это поразительно замечательный храмовый комплекс. В восточном дворе есть ряды каменных сидений и с одной стороны – лестница Ягуаров, по бокам которой расположены каменные ягуары, от которых и произошло ее название. Каждый из зверей стоит на задних лапах, одна последняя лапа вытянута вперед, а другая упирается в бок. Их шкуры покрыты пятнышками круглых кусочков обсидиана, выложенных мозаикой. Архитекторы храма, который возвышается над двором, использовали фигуру сидящего на корточках каменного индейца майя для поддержания панели, которая носит явно аллегорический характер, – скульптурное смешение гербов, похожих на гномов фигурок, драконьих голов, – гибкий, живой рисунок, выдвигающийся в пространство, бесформенный и тем не менее поглощающий форму.

В западном дворе находится смотровая площадка, над которой возвышается бог, обвитый змеей, как Лаокоон греческих мифов. Отсюда же поднимается и знаменитая лестница Иероглифов шириной 9 м и высотой шестьдесят три ступени. Каждая ступень украшена иероглифической надписью. Даты – а лишь одни они и были расшифрованы – показывают, что она была сооружена в 756 году н. э. Подсчитано, что вся лестница покрыта 2500 иероглифами. Стивенс надеялся, что, когда они будут прочтены, они «раскроют всю историю этого города», но так как на своих изначальных местах было обнаружено лишь десять ступеней, реставрация, законченная в 1942 году, основывалась (в лучшем случае) на предположениях и гипотезах.

За всем этим находится огромная площадь, на одном краю которой стоит небольшой храм. По всему этому пространству разбросаны стелы, покрытые резьбой и отмеченные датами.

Копан не был изолирован от других городов. Рядом с ним расположен город Киригуа, который, как полагают, был тесно связан с историей Копана. К северо-востоку находится еще несколько других известных поселений майя.

Паленке (642) лежит в 420 км к северо-западу от Копана. Между двумя этими городами не было установлено прямого торгового сообщения, но их искусство, скульптура, календарная система и письменность похожи. Эти города разделены реками, горами, глубокими ущельями, густыми лесами и более чем четырьмя сотнями километров. Географическое положение не помешало взаимному обмену разумными идеями между независимыми городами-государствами майя. Несмотря на политическую разобщенность майя, существовало их культурное единство.

Паленке в переводе с испанского означает «изгородь». Множество иероглифов не открыли нам название этого города на языке майя. Паленке уникален тем, что с него началась современная история майя. То, что он недавно открыл нам и еще откроет, изменило наш взгляд на историю этого народа.

Город едва виден в море джунглей. Расположенный на высоте 300 м над уровнем моря в лесах мексиканского штата Чьяпас вблизи небольшой реки (река называется Отолум, приток Усумасинты), Паленке, если плыть по реке, находится менее чем в 130 км от Шикаланго, большого торгового центра, с которым у него существовали торговые связи. О Паленке стало известно в 1773 году, когда какой-то индеец обратил на него внимание священника, который, пораженный увиденным, составил об этом отчет. Позже Паленке посетил один испанский инженер, который многое здесь разрушил своей специальной техникой. Вместе с ним прибыл итальянский архитектор Антонио Бернакони, находившийся на службе у испанцев. Когда их отчеты были представлены лично королю Испании Карлу III, правившему в эпоху Просвещения, он приказал, чтобы все древности, найденные в Паленке, хорошо сохранили, дабы они могли послужить иллюстрациями к «Древней истории Америки».

История исследования Паленке охватывает два века. Многие исследователи Паленке позднее получили известность, такие как граф Вальдек, удивительно чудаковатая личность. Он появился в Паленке в 1832 году, когда ему было шестьдесят четыре года. Местом его рождения называют то Париж, то Прагу, то Вену. Современник назвал Вальдека «колоритной и, в целом, несмотря на сомнительные слабости, привлекательной личностью». О себе Вильдек скромно сказал: «Я первый компетентный человек, который занялся развалинами Центральной Америки». Однако его поверхностные рисунки были сознательно фальсифицированы, чтобы создать впечатление, что нынешние развалины майя были когда-то построены финикийцами или римлянами. «Он очень важничает, – сказал Уильям Прескотт, – к тому же его рисунки не несут настоящий колорит древности… У меня есть подозрение, что он немного шарлатан».

Стивенс (Стефенс) приехал в Паленке весной 1840 года вместе с компаньоном Фредериком Катервудом (Казервудом). Начиная с их публикаций история этого города была поставлена на прочную археологическую основу.

До сих пор еще не раскопанная часть города состоит из двух групп из восьми построек, разделенных небольшим оврагом с речной водой, которую направляли так, чтобы она текла через коллектор со ступенчатой аркой (что было необычно для инженерных сооружений майя). На западном берегу расположен дворец, постройка в форме неправильного прямоугольника 100 с лишним на более чем 70 м и высотой 18 м. Здесь жил Стивенс. Во дворце толстые стены и много помещений, есть внутренний двор, с которого поднимается (и это уникальное явление в архитектуре майя) четырехъярусная башня с внутренней лестницей. У входа во дворец стоят архаическим способом вырезанные каменные фигуры, а по бокам здание украшено лепными изображениями на барельефах, которые все считают самыми красивыми, чем где бы то ни было у майя. Внутри дворца есть резные каменные панели с замечательными полосами хорошо сохранившихся текстов майя. Четыре другие постройки, храм Креста, храм Солнца, храм Надписей и храм Древоподобного Креста внешне похожи: искусственно возведенная пирамида с одной-единственной постройкой на вершине, увенчанной огромным, декорированным коньком на крыше. Инженерное предназначение последнего – служить консолью для ступенчатой арки, расположенной под ним. Все храмы снаружи украшены лепными фигурами и орнаментами, которые когда-то были ярко раскрашены.

В каждом из больших помещений есть алтарь и резная стенная панель. На той, что находится в храме Древоподобного Креста, изображены две фигуры в натуральную величину (по меркам майя), держащие чучело птицы, которая, несмотря на украшения, является священной птицей кецаль. На табличке много надписей. На алтаре другого храма, храма Солнца, две фигуры стоят над распростертыми телами людей. В центре находится символ солнца, лицо которого кто-то уже сравнил с головой Горгоны. И снова изображения чучел со всеми почестями. Храм Надписей, расположенный вблизи дворца, утратил свой конек на крыше, но сохранил декор. Была расшифрована дата его постройки: 692 год н. э.

В 1951 году мексиканскому археологу Альберто Рус Луильеро было поручено восстановление некоторых построек в Паленке. Когда его изыскания привели к храму Надписей, он заметил во внутреннем помещении большую плиту, аккуратно вставленную в пол, с дырочками для пальцев, чтобы ее можно было поднять. Он ее поднял и, следуя по узкой лестнице в ступенчатом проеме вниз сначала в одном направлении, а затем в другом, достиг другой большой плиты, установленной горизонтально, в 18 м от поверхности. Перед дверью находились скелеты шестерых индейцев майя, которые «избрали для себя» остаться стражами гробницы. За каменной дверью, на несколько ступеней ниже, находилась сама гробница. Когда ее обнаружили, это был поистине сказочный дворец. На протяжении веков капающая вода, насыщенная известняком, образовала множество сталактитов.

На могиле лежала плита, покрытая превосходно вырезанным барельефом, изображающим портрет с иероглифами; она весила пять тонн. В могиле находился скелет «истинного мужа» (халач уиника), украшенный огромными нефритовыми серьгами и ожерельем с жемчужиной неправильной грушевидной формы. Давно бытовало мнение, что пирамиды майя строились исключительно для того, чтобы служить основанием для храмов, и не таили в себе могилы выдающихся людей, как пирамиды в других странах. Находки в Паленке изменили такое отношение к ним.

Пьедрас-Неграс (534), один из крупных городов майя, находится в 100 км от Паленке. Он стоит в джунглях, на южном берегу реки Усумасинты. Город начинается у кромки реки, и постройки идут от простых к сложным, а последние уже стоят на волнистых холмах. Дворцы, хотя они и сильно разрушены, создают впечатление одного огромного монумента. Скульптурные изображения на стелах и перекрытиях в виде барельефов одни из самых красивых, четко очерченных и чувственных. Во многих изображениях преобладает мотив войны; часто можно увидеть вождей майя, которые глядят сверху вниз на согнанных пленных. Здесь находится более семидесяти пяти стел (датируемых от 534 до 800 г. н. э.), алтарей, дверных перекрытий, тронов и даже скульптур, высеченных из piedras negras, черных камней, которые лежат у реки. Одной особенностью этого города является цумпульче, здание, в котором помещалась баня. В нем было два больших помещения – в одном было холодно, в другом жарко, – что напоминало римские бани, почти такие же великолепные. В парной были две каменные скамьи, а пар получали, выливая воду на горячие камни. Это описание может показаться надуманным, если бы его не подкрепляла археология вкупе с восстановительными работами.

Йашчилан (Яшчилан) (514) расположен выше по течению реки Усумасинты в 30 км от Пьедрас-Неграс. Йашчилан (название происходит от речушки, которая через него протекает) лежит на северном берегу, где река делает большой изгиб. В этом городе постройки тянутся вдоль реки почти на 1,5 км. Восемь пологих холмов возвышаются над ровной, открытой местностью, и на каждом стоит храм. Скульптурные изображения, высеченные из известняка прекрасной текстуры, носят драматический характер. На одном перекрытии можно увидеть жреца, протягивающего усыпанный шипами шнур через центр своего языка, и кровь капает на кусок бумаги хуун; в это время слуга жреца обмахивает его опахалом, чтобы облегчить боль. Археологи лишь слегка затронули Йашчилан своими исследованиями.

Бонампак (540) был архитектурным спутником Йашчилана и располагался в 20 км от этого города. Из-за того, что этот город был скрыт джунглями и находился вдали от реки, никто никогда не слышал о Бонампаке до 1946 года. На языке майя это слово означает «разрисованные стены». Когда этот город был обнаружен, интерес к нему, вызванный найденными в нем картинами, уступал только интересу к более ранним открытиям Джона Ллойда Стивенса. Бонампак находится в регионе, в котором живут «дикие» лакандоны, говорящие на языке майя; они продолжают многие традиции древних майя. Этот регион также активно посещаем сборщиками сырья для жевательной резинки, которые ведут поиск новых мест, где растет дающая нужный для этого млечный сок саподилла.

Фотограф Джайлс Дж. Хили, работавший под эгидой компании «Юнайтед фрут компани», увлекшись культурой майя, стал настойчиво искать Бонампак, когда услышал от индейцев слова «разрисованные стены». Его привели к этому городу 21 мая 1946 года. Спрятанный в самой глубине лакандонских джунглей, Бонампак оказался одним из созвездия незарегистрированных городов древних майя. В нем Хили обнаружил местный церемониальный центр с одиннадцатью постройками и часть тщательно распланированной площади размером 82 на 113 м. На ней стояло несколько стел и декорированных резных алтарей с нанесенными на них датами. На небольшом возвышении стояло несколько построек; в одной из них было три дверных проема. На ее фасаде обнаружились удивительные лепные фигуры. (Все скульптурные изображения, найденные здесь, великолепны; они во многом напоминают скульптуры в Йашчилане.) Внутри этого здания Хили и нашел фрески. Нарисованные в 800 году н. э., они стоят в ряду других древних произведений искусства, будь то Крит, Индия или Китай. Как часть истории, фрески представляют собой самый лучший источник информации о жизни майя, так как на них изображены сцены войн, одежда, музыкальные инструменты, религиозные обряды, жертвоприношения и, прежде всего, отношения и выражения лиц, которые дают возможность заново проанализировать общественную организацию майя. (Более подробно фрески Бонампака рассматриваются в главе «Живопись».)

Ушмаль (987) лежит в Пуукской области штата Юкатан, где тянется гряда невысоких холмов, чередующихся с известняковыми гребнями и клочками земли. Он не только самый однородный город майя, но и самый красивый. Кроме того, вполне вероятно, что Ушмаль называли так и сами майя. Его история существует в письменном, устном виде и в виде преданий. Ушмаль входил в союз Майяпана. Он даже упоминается в литературе: «В катун 2 Ахау (987 год н. э.) правитель майя Ах Суйток Тутуль Шиу обосновался в Ушмале».

Было время, когда археологи подразделяли культуру майя на две категории по хронологическому принципу: Старая империя (Древнее царство) (города более древней постройки) и Новая империя (Новое царство или период) (те из них, что сосредоточились на Юкатане). В настоящее время известно, что города, относящиеся к Новой империи, почти такие же древние, что и города Старой, так что эти термины больше не имеют такого значения. Точно неизвестно, были ли города майя во влажных районах покинуты жителями после 890 года с последующей стремительной массовой миграцией населения на Юкатан. И тем не менее предания и история майя говорят о пришествии захватчиков, больших и малых, что объясняет факт ухода из внутренних районов страны в засушливые прибрежные районы Юкатана.

Ушмаль был городом возрождения майя. Тольтеки, говорившие на языке майя, уже вторглись на Юкатан и распространились по всему этому краю, оживив его и внеся новое в религию, торговлю и благосостояние. В обрядах преобладал культ мистического Кецалькоатля. Все это нашло отражение в архитектуре майя.

Ушмаль расположен в 80 км от моря и в 130 км от Чичен-Ицы. Это главный город в Пуукском регионе. Вокруг него стоят десятки городов, больших и маленьких, все в схожем стиле. Место расположения Ушмаля необычно, так как он был построен рядом с подземным озером. В этих краях плодородная земля и выпадает много дождей, но нет колодцев. Поэтому, подобно тому, как это делали римляне на Капри, строители Ушмаля полагались на подземные водоемы, в которых собиралась дождевая вода, стекавшая с крыш. Было подсчитано, что если бы центральную площадь Ушмаля эффективно использовали в качестве водохранилища, то оно могло бы давать питьевую воду 6000 человек в течение года. Все города Пуукского региона обеспечивали себя подземными водохранилищами, что было настоящим инженерным достижением, которое заслужило бы похвалу от самих римлян.

В Ушмале восемь групп построек, занимающих огромную площадь. Дом, или дворец Правителя и относящиеся к нему постройки стоят там, где, как полагают, был светский административный центр города. Возведенная на искусственном кургане высотой 15 м, к которому со всех сторон ведут каменные ступени, эта группа построек занимает площадь в 2 гектара. Сам дворец имеет в длину около 100 м, в ширину 12 м и в высоту 8 м. Это поистине самое великолепное здание, которое когда-либо было построено в обеих Америках. Все оно облицовано камнем, покрытым орнаментами; камни в стыках так хорошо примыкают друг к другу, как будто это мозаика. Каждый камень является составной частью этого необычайно прекрасного фасада, который представляет собой шедевр точности и мастерства. На алтаре, стоящем перед дворцом, лежит двуглавый ягуар, причем одна голова расположена спереди, а другая сзади. Перед главной лестницей стоял огромный каменный фаллос, который раскололся надвое и «по соображениям нравственности» так и не был восстановлен. В первоначальном виде он имел высоту 3 м.

Вокруг дома Правителя стоят пирамиды, другие дворцы и Голубиный дом, названный кем-то так, потому что конек его крыши напоминает голубятню. Неподалеку от дворца на том же возвышении находится дом Черепах (декоративный мотив на фасаде представляет собой вереницу очень реалистично вырезанных из камня черепах). К югу от него, там, где проходила мощеная дорога сакбе (она шла прямо перед домом Правителя и вела в Кабах), стоят другие здания, почти все в настоящее время бесформенные, за исключением храма Фаллосов, в котором есть достаточно напоминаний о поклонении всему, связанному с фаллосами, так что даже Олдос Хаксли мог бы переменить свое мнение, когда утверждал: «В искусстве майя отсутствует секс…»

Стивенс жил во дворце Правителя на протяжении ноября и декабря 1841 года; Фредерик Катервуд делал зарисовку этого памятника два месяца, добавляя так много подробных рисунков, что у него появились «материалы, чтобы возвести точно такое же здание, как это». Здесь также жил и граф Вальдек в 1836 году (его рисунки, сделанные в Ушмале, сохранились до сих пор).

Площадка для игры в мяч находится к северу от дворца, а за ней лежит вторая группа построек: квадрат «женского монастыря» и пирамида-храм Карлика. Последняя представляет собой пирамиду овальной формы. С одной ее стороны под почти прямым углом к храму поднимается широкая лестница высотой 38 м, фрагментом которой являлся Чак, бог с открытым ртом, покровитель дождя. Непосредственно внизу пирамиды, так близко, что в конце дня она его затеняет, расположен «женский монастырь». Это квадрат несколько неправильной формы, огороженный рядом низких построек, каждая со своими декоративными мотивами. Подобно дворцу Правителя, все они облицованы резным камнем так, что он образует узор, который «выступает» из стены: белые камни положены таким образом, чтобы создавать чередование света и тени. Одна из этих построек имеет несколько этажей, это храм, эффектно украшенный замысловатым орнаментом. На другой постройке в качестве украшения по углам расположены длинные носы бога дождя. На третьей – простой мотив индейского дома на, увековеченного в камне. На четвертой – еще один вид прямоугольного орнамента, на котором свертываются в кольца, извиваются и сплетаются каменные змеи. Через некоторые промежутки изображены фигуры мужчин с ненормально большими пенисами.

И хотя Ушмаль за пределами его непосредственных границ исследован еще мало, его уже частично восстановили. Здесь много противоречивого. Несмотря на то что в хрониках майя упоминается, что город был построен говорившими на языке майя тольтеками, в нем есть по крайней мере черты мексиканской архитектуры. Считается, что Ушмаль входил в триумвират союза Майяпана, но археологи предполагают, что он был покинут жителями еще до возникновения союза. Его называли упадническим, тогда как у Ушмаля есть свой собственный стиль. В Ушмале и его окрестностях было найдено шестнадцать стел с вырезанными на них датами. Будучи прочтенными, даты указывают на X век. Стиль скульптуры, витиеватый и бросающийся в глаза, также, по мнению одного автора, упаднический (по сравнению со стилем скульптурных изображений Тикаля).

Кабах (879) расположен в 15 км к юго-востоку от Ушмаля. Древняя мощеная дорога майя, ведущая к нему, начинается в Ушмале от дворца Правителя и идет мимо асьенды Сан-Симона (она принадлежала Симону Пеону, который оказал прием Стивенсу и был в то время владельцем Ушмаля). Неподалеку стоит каменная арка, похожая на ту, которая есть в Кабахе. Она стоит отдельно и не относится ни к какой другой постройке. Если пройти дальше по мощеной дороге 10 км, то придешь в Кабах. Главная дорога продолжает идти на юго-восток, но ее ответвление делает резкий левый поворот, доходит до большой арки Кабаха и проходит под ней. Стивенс нашел ее, а Катервуд зарисовал, но позже археологи, которые не смогли найти ее, вежливо и натянуто улыбались, слыша об этой «триумфальной арке». В настоящее время арка стоит отреставрированная и является официальным входом в Кабах.

В настоящее время в Кабахе есть три группы заметных построек и, в большом количестве, нераскопанные курганы и храмы. В XI–XII веках регион вокруг Кабаха был одним из самых густонаселенных на Юкатане. Дворец Масок – хоть одно правильное название – представляет барочный стиль майя; маски бога Чака с длинным носом повторяются на всем протяжении здания, имеющего длину 46 м. Впечатление, которое производит такое неумеренное воспроизведение этого мотива, просто ошеломляющее. Перед дворцом стоит алтарь, исписанный иероглифами. Перед ним и под ним находится огромное водохранилище чултун, в котором собиралась вода, стекавшая с крыш. В Кабахе были найдены два деревянных дверных косяка с обозначенной на них датой (879); на них были изображены воины с копьеметалками, что указывает на присутствие в Пуукском регионе тольтеков.

Лабна (869) входила в созвездие городов, расположенных вокруг Ушмаля. Она находится всего в 10 км от Кабаха. Ее архитектура носит характерные для Пуукского региона черты. В Лабне отсутствует архитектурная целостность. Есть ощущение того, что этот проект был больше, чем имелось рабочих рук для его реализации, и что постройки возводились путем приращения; многие из них были оставлены незаконченными. Есть только две известные даты, связанные с Лабной. Одна из них, 869 год н. э., вырезана на длинном носу бога Чака.

Дворец, внушительно возвышающийся на искусственном холме, имеет два огромных водоема, один внутри самого здания, а другой занимает всю его переднюю часть (тот самый, в который спускался Стивенс (несмотря на все предупреждения), чтобы убедиться, что это резервуар для воды). Этот дворец (предположительно, административный центр) был соединен с другой группой построек мощеной церемониальной дорогой длиной 410 м, шириной 3 м и меняющейся высотой от 0,6 до 2,5 м. Здесь, как и в Ушмале и Кабахе, есть ворота; они являются частью здания. Как и в Ушмале, в камне увековечен дом простого индейца, жилище из необожженного кирпича под пальмовой крышей. Здесь этот декоративный мотив использован на обеих сторонах ворот.

Сайиль (800) является самым древним из этой группы городов. Определение даты основано больше на его стиле, нежели опирается на какую-либо датированную стелу. Интерес представляет (здесь много и других построек и развалин) дворец, имеющий сто помещений, расположенных на трех этажах. Второй и третий этажи отодвинуты назад, оставляя для своих обитателей пространства для отдыха на террасах. Огромная каменная лестница, начинающаяся внизу, ведет на все три террасы. Ее длина 64 м, а ширина 23 м; в ней есть значительность, пропорции, последовательность и удобство. Стиль тяжеловесный и простой и имеет черты классической греческой дорической архитектуры. На фасадах дворца повсеместно встречается мотив из масок. В нем есть, как написала Татьяна Проскурякова, «свобода от гнетущего однообразия орнамента, который портит многие пуукские постройки». В Пуукском регионе есть так много поздних городов майя, причем в каждом есть что-то свое, что мы можем упомянуть только самые значительные: Шкалумкин, Чакмультун с его интересными фресками, Холактун, Аль– мучиль, Кикмуль, Кеуик (его посетил Стивенс и написал его название как Кевик), Хунтичмуль, Сабакче, Яче, Шкалумпокоч.

Чичен-Ица, трижды основывавшаяся в 432, 987 и 1194 годах н. э., была самым крупным городом майя, расположенным вблизи оконечности Юкатана. Расположенная на равнине, такой плоской, что ее большую пирамиду можно увидеть на много километров вокруг, Чичен-Ица соединялась дорогой с Исамалем и с морским побережьем в Поле, на прямой с островом Косумель. Важными для истории города являются два огромных природных колодца, один из которых использовался для человеческих жертвоприношений, а другой – как источник воды.

В первый раз город был основан (432) иммигрантами из Старой империи (Древнего царства) во время «малого пришествия». Они образовали свой город вблизи целительного колодца Хтолок, где построили две каменные лестницы, круто спускающиеся с высоты почти 20 м к краю воды. Архитектура старой Чичен-Ицы напоминает пуукский стиль. На многих постройках видны почти одинаковые декоративные мотивы, маски, колонны и прямоугольные орнаменты, особенно это относится к постройке, получившей название Абаб циб. Предания и даты дают дополнительные доказательства. Округлая «астрономическая башня», безусловно вызывающая в этом регионе самый большой интерес, датирована 900 годом н. э.

Новая Чичен-Ица была основана на северном краю города вокруг жертвенного колодца. Этот природный колодец имеет около 60 м в диаметре, и в настоящее время в нем стоит вода (зеленая от водорослей) на глубину 11 м, а глубже – 12 м детрита. Уровень воды в колодце находится ниже поверхности земли на 20 м. Новая часть Чичен-Ицы была захвачена племенем ица между 987 и 1194 годами н. э. Было два отдельных вторжения мексиканцев на Юкатан и в Чичен-Ицу. Первое было мирным. Это было племя ица, которое, хоть и имело явно мексиканское происхождение, достигло взаимопонимания с вождем тольтеков Кецалькоатлем, который был изгнан из Тулы вместе с армией его сподвижников. Они вместе пришли в Чичен-Ицу, которая тогда была никем не занята. Это был период, когда многие народы как на Мексиканском нагорье, так и по всей стране майя пребывали в массовом движении. Сопутствующими причинами могли быть голод, засуха или болезнь. В Тикале, Паленке, Пьедрас-Неграс и, без сомнения, в сотнях небольших поселений в глубине территории майя устанавливали последние метки времени, и начиналось культурное затишье. Почти повсюду в этой части Америки это был период великого рассеивания. У майя он известен как «большое пришествие», которое записано в их преданиях.

По-видимому, Чичен-Ица была никем не занята, когда ица и тольтеки под предводительством Кецалькоатля вступили в нее. После 900 года (существует путаница во временной последовательности между археологической историей и историей в местной интерпретации) они построили здесь первую большую усеченную пирамиду. Она была обнаружена, когда археологи из Института Карнеги в ходе восстановительных работ храмовой пирамиды Кукулькана нашли под ней пирамиду меньших размеров, которая служила сердцевиной большей пирамиды. Пирамида эта была в стиле майя, но с тольтекскими декоративными мотивами (например, шествующие ягуары, какие были найдены в Туле в Центральной Мексике). Потайная лестница вела в тронную комнату Красного ягуара. Здесь на страже стояло изображение ягуара в натуральную величину, с открытой пастью, раскрашенное красно-оранжевой краской. Пятнышки на его шкуре – семьдесят три кружка из полированного нефрита.

Чичен-Ица благодаря необычной цепи событий стала теперь связана с культурой Тулы (Толлана), которая располагалась в 1200 км к западу. Этот разрушенный город недалеко от Мехико был столицей тольтеков после падения древнего Теотиуакана. Между 900 и 1156 годами он снова стал центром тольтекской культуры. В храме Тулы имелся декоративный мотив в виде Пернатого Змея, огромной, стоящей на задних лапах змеи, которой была придана форма 4,6-метровой кариатиды. Внутри храма стояла колоннада в виде огромных фигур воинов. В нижних частях храма были мотивы из шагающих ягуаров и стоящих на задних лапах орлов. Надо всем этим доминировала ужасная полулежащая фигура Чак-Моола с безжизненным, невыразительным лицом. В руках у фигуры было каменное блюдо, на которое во время жертвоприношений бросали только что вырванные человеческие сердца.

Кецалькоатль был вождем (духовным и военным в одном лице) Тулы. Его настоящее имя было Се Акатль Топильцин, и он взял себе имя бога Кецалькоатля, который под разными личинами был на протяжении веков героем обеих Америк. Он правил Тулой в течение двадцати лет (вблизи Тулы стоит памятник ему, на котором проставлена дата, соответствующая 968 г. н. э.); он воевал и проиграл гражданскую войну и был изгнан с немалым количеством воинов. Этому историческому событию приписывают различные даты (и все противоречивые). Однако известно, что Кецалькоатль двинулся на юг, в Чолулу, столицу миштеков, где обрел славу законодателя и строителя (там, в Чолуле, его имя носит самая большая пирамида, которая когда-либо была построена в Мексике).

Несомненно одно: когда-то в X веке Чичен-Ица была захвачена во второй раз, и те, кто пришли туда с племенем ица, были тольтеками. Археология, история и предания, за исключением точных дат, на этот раз пришли к взаимному согласию. «Полагают, – писал Ланда, – что вместе с индейцами из племени ица, которые пришли в Чичен-Ицу, правил великий вождь по имени Кук (кецаль) уль (перо) кан (змей), и главная постройка, которая называется Кукулькан, показывает, что это правда». Этот храм, названный испанцами Кастильо (потому что какой– то конкистадор когда-то установил на его вершине пушки), который можно увидеть сейчас, был построен поверх первого храма. Девяносто одна ступень поднимается со всех четырех сторон пирамиды и заканчивается на ее усеченной вершине искусно сделанным храмом. Тольтекские строители под руководством Хуанк Сила, завоевателя Чичен– Ицы в 1194 году, ввели в практику резные деревянные балки, чтобы создать большее пространство, ведь помещения майя были строго ограничены применявшимися ступенчатыми арками. Стены и фрески, сохранившиеся до наших дней, изображают многие стороны жизни тольтеков и майя. На балюстраде каждой из четырех лестниц, поднимающихся к вершине пирамиды, изображен Пернатый Змей с открытой пастью. На вершине, у храма, змеи появляются вновь, на этот раз в виде скульптурных колонн – точно таких, как в Туле. Чтобы у людей не оставалось никаких сомнений в том, что это храм Кукулькана, наверху постройка украшена символом небесного бога Кецалькоатля.

Площадь, на которой стоит храм, представляет собой огромную площадку, по форме напоминающую трапецию, обнесенную стеной и имеющую размеры около 490 на 426 м. Здесь находится гигантская площадка для игры в мяч (ее трибуны несут на себе архитектурные мотивы, взятые из Тулы). Здесь есть невысокие возвышения, «театры», к которым ведут каменные лестницы (Ланда упоминает «две небольшие сцены из тесаного камня, на которых они показывали свои фарсы… и комедии для увеселения публики»). Поблизости находится церемониальная мощеная дорога шириной около 11 м и длиной 275 м, ведущая к жертвенному колодцу.

На огромную площадь выходит храм Воинов. Его коридор из «тысячи колонн» находится внизу, в пределах другого обнесенного стеной пространства. Оно меньших размеров, чем площадь, и с одного его края на этой площадке располагается еще одна группа построек. Одна из них носит название рынок. В этом нет сомнений; опираясь на неопровержимые археологические данные, Татьяна Проскурякова произвела восстановительные работы, а в первых отчетах испанцев говорится о большом рынке в Чичен-Ице, «куда приходят паломники из дальних краев, чтобы не только поклониться святыням, но и торговать».

Храм Воинов многими своими чертами напоминает тольтекский храм в Туле: колоннами в виде пернатых змеев с раскрытыми клыкастыми пастями, стоящих на хвостах; мотивами из шагающих ягуаров и орлов, которые были символами воинских орденов горной Мексики; фигурками карликов со знаменами из перьев в руках, стоявшими по краям храма, и, наконец, неотъемлемой принадлежностью Тулы, полулежащей фигурой Чак-Моола. Наконец, «тысяча колонн», которая когда-то поддерживала резные деревянные балки кровли, несет на себе тот же самый военный декор, что и в Туле: вооруженные копьеносцы в шлемах и доспехах мексиканского происхождения.

Тула, расположенная вблизи города Мехико, находится в 1200 км по прямой к западу от Чичен-Ицы, но так как в те времена человеку приходилось идти через горные перевалы, болота, джунгли, высокие горы, не говоря уж о враждебно настроенных племенах, – все это вынуждало делать большой крюк, так что расстояние на самом деле было больше 1600 км. «Удивительный факт, – утверждает Эрик Томпсон, – состоит в том, что нигде между Центральной Мексикой и Юкатаном не были найдены постройки и скульптуры (такие, как храм Воинов и храм в Туле) в таком характерном стиле». Другой археолог прямо говорит, что «художники и архитекторы, вероятно, были тольтеками… ремесленники – майя». Нет другого примера в истории Америки, когда два племени, такие далекие друг от друга, возводили бы одинаковые храмы в городах, разделенных таким большим расстоянием. Как же тольтеки помнили все детали, ведь Тула была построена между 900 (720.) и 1156 годами н. э., а храм Воинов в Чичен-Ице – около 1200 года? «Пополь-Вух» высокогорных киче-майя, который, хоть и написан латинскими буквами, является дословным переводом книги майя, утверждает, что «Кецалькоатль… после ухода из Тулы… с теми тольтеками, которым удалось спастись… отправился в район Шикаланко (Шикаланго)… а потом в Чичен-Ицу… А жрецы, когда они пустились в путь… на Юкатан, взяли все рисунки, на которых у них было изображено все о древних временах, об их искусствах и ремеслах… и другие вещи, которые они называли у цибаль тулан… рисунки, которыми они писали свои летописи».

Все это, подкрепляемое преданиями, письменными документами и археологией, является историей Чичен-Ицы, а вместе с ней и историей архитектуры тольтеков-майя.

Тулум (564 год н. э.) – это обнесенный стеной город на берегу Карибского моря, расположенный напротив самой южной оконечности острова Косумель (на расстоянии 40 км). В фольклоре современных майя есть сказка о том, как в древние времена Тулум был соединен с городами Коба, Чичен-Ица и Ушмаль посредством кушан сан, дороги, подвешенной в небе. Эта кушан (живая) сан (веревка) имеет под собой реальную археологическую базу; одно время эти города на самом деле связывали мощенные камнем дороги.

Истоки Тулума, который в древности назывался Зама, уходят в далекое прошлое. Его расширяли в период пребывания на Юкатане тольтеков, и он был населен, когда испанцы на четырех кораблях под командованием Хуана де Грихальвы плыли вдоль морского побережья в мае 1518 года. Священник Хуан Диас сообщил о том, что видел «три больших города на расстоянии двух миль друг от друга. Там было много каменных домов… перед нашими глазами предстал такой большой город, что Севилья не показалась бы больше его… Там была очень высокая башня; на берегу стояла огромная толпа индейцев, которые несли два штандарта, которые они поднимали и опускали, давая нам сигнал приблизиться». В реальности там было четыре города: Шельха, Солиман, Тулум и Танка, расположенные так близко друг к другу, что создавалось впечатление одного продолжающегося города. В то время у вождя Тулума находились пленные (с 1511.) испанцы Агилар и Герреро.

Тулум – самый большой и впечатляющий город майя на восточном побережье Юкатана. И хотя, как мы уже видели, город был замечен еще в XVI веке, его настоящими первооткрывателями могут считаться Джон Ллойд Стивенс и Фредерик Катервуд, которые прибыли в Тулум в середине марта 1842 года.

Тулум построен на вершине известняковой скалы высотой 12 м, омываемой морским прибоем.

Скала покрыта колючими кактусами и растениями с шипами, настоящей колючей проволокой. С трех других сторон город защищает мощная стена, длина которой 1100 м, а высота в среднем составляет 6 м. В этой стене пять узких ворот, каждые из которых могут пропустить единовременно только одного человека. Караульные помещения располагаются на западном конце города. За его пределами земля сплошь покрыта густой растительностью болот, которые простираются на много километров в глубь материка. Северо-восточные ворота представляли собой проход в стене, который выходил на мощеную дорогу в направлении города Шельха, расположенного в 10 км отсюда, а где-то неподалеку от него был поворот на город Коба, и оттуда дорога вела в Чичен-Ицу. Внутри этих ворот была сооружена постройка из трех помещений; она стояла над единственным в городе источником воды, подземным озером, в чью глубокую полость с поверхности земли проведена дренажная система.

Кастильо, самая большая постройка в Тулуме, стоит близко к скале, которая смотрит на открытое море. Ее высота 7,6 м. На ее вершине находится приземистый храм, у которого когда-то была крыша на деревянных балках. С внешней стороны храм был украшен лепными фигурами. Фрески внутри его до сих пор являют собой отражение их изначальной красоты.

Внутри обнесенного стеной пространства, над которым возвышается Кастильо, стоят десять других построек, возведенных в различные периоды. Самой большой из них, расположенной в юго-западной части, является храм Ныряющего бога. Шириной 8,2 м, глубиной 6 м и высотой 2,75 м, он представляет собой не только самую живописную постройку в Тулуме, но и одну из немногих, которая сохранилась. Его интерьер, наружные стены и обе стороны дверного проема покрыты фресками. В нише над дверью изображен крылатый бог, прыгнувший головой вниз к земле. Именно этот бог также появляется в многоэтажном дворце в городе Сайиле. Было установлено, что это бог пчел Ах Муцен Каб.

На мощеной дороге, идущей вдоль побережья, к северу и югу от Тулума были расположены другие поселения майя, большие и маленькие. В XVI веке деревни и города майя шли почти непрерывно один за другим вдоль восточного побережья: от большого города Экаб на мысе Каточе, северо-восточной оконечности Юкатана, на 150 с лишним км на юг до залива Цамабак (в настоящее время это бухта Асенсьон). Некоторые из этих поселений относились к древним поселениям майя, другие были построены в период существования союза Майяпана – в частности, тогда был расширен Тулум. Но большая их часть достигла последнего расцвета, когда земля майя приобрела новую силу в период ее политического поглощения тольтеками из Мексики, начиная с X века и почти до конца XV века.

Скульптура

Назначение скульптуры было двоякое. Первое – архитектурное; в большинстве построек майя скульптура была неотъемлемой частью здания. Во-вторых, скульптурные изображения стояли сами по себе как вид искусства. У такой скульптуры была разная направленность, и использовались в ней разные материалы: камень, штукатурный гипс, дерево и глина.

Самыми заметными (поскольку они массивные и внушительные) являются резные монолиты, называемые стелами. Эти большие, похожие на колонны обелиски разбросаны там и тут по всем городам майя, существовавшим с 328 по 889 год н. э. На этих стелах в барельефах или в кругах изображены портреты жрецов или правителей с рядами иероглифов, которые означают дату постановки обелиска. Так как стелы служили иерархическим целям, фигуры строги, просты и подавляют. Только на задних планах видна некоторая свобода, а некоторые дышат жизнью; здесь скульптору было позволено вырезать животных, птиц и людей, которые заполнили религиозный формат. Одна такая стела имеет в высоту 10,7 м и весит 50 тонн.

Скульптура майя очень разнообразна: это и боги в различных видах, скульптурные дверные проемы, бюсты, маски, плиты, панели. Материал для изучения огромен. Существует свыше четырехсот образцов монументальной скульптуры, которые попадают в те временные пределы, которые были указаны выше. Их для Татьяны Проскуряковой оказалось достаточно, чтобы сделать подробный анализ стилей, характерных черт и манер. В развитии скульптурного искусства майя было выделено шесть больших периодов.

Инструментом скульптора был каменный резец (либо базальтовый, либо диоритовый). Обычным материалом был известняк, который часто имел текстуру мрамора. Неистощимое терпение научило мастера выходить за пределы технических приемов эпохи неолита. Несмотря на то что мы посчитали бы инструментарий скульптора недостаточным, тем не менее он умел имитировать в камне изящную игру перьев птицы кецаль и текстуру драпировок, изображать изысканные ожерелья из бусин и даже татуировку. Все это вырезано так аккуратно, что скульптура дает важную информацию об обычаях древних майя. Иероглифы выгравированы настолько искусно, что пережили века разрушений под воздействием тропиков, и их до сих пор можно разобрать. Власть скульптора майя над материалом была настолько полной, что кажется, будто он справлялся с большими каменными массивами так же легко, как китайский ремесленник справляется со слоновой костью.

Стилистические изменения в скульптуре майя дают возможность проследить сдвиг от статики к динамике, от простого к витиеватому. Излишний акцент на рисунок, эта черта барокко, похоже, появляется тогда, когда само общество майя становится сложным. Прослеживается сдвиг от религиозных к мирским темам, от коллективных чувств к чувствам индивидуальным, что совпадает, согласно прочтению истории майя, с разрушением старых городов майя; это сдвиг от чисто теократического к мирскому.

Олдос Хаксли считал почти всю скульптуру майя «несоизмеримо чуждой». Майя, подобно другим народам Америки, создали идеал красоты, который не затронули исторические влияния того рода, которые фигурировали в развитии европейского искусства. Искусство майя цветистое и строгое, и его лучшие образцы, без сомнения, стоят в одном ряду с лучшими образцами искусства других мировых цивилизаций. По крайней мере, так считал Роджер Фрай: «В самых прекрасных образцах скульптуры майя… мы находим… эмоциональность редчайшего свойства. Я не уверен, можно ли найти даже в самых лучших европейских скульптурных образцах что-нибудь вроде этого, сравнимого по равновесию между системностью и эмоциональностью, по силе, внушающей всю сложность природы».

Штукатурный гипс позволял скульптору майя большую свободу, чем камень, и это чувствуется в вихревых движениях лепных узоров. Такой вид скульптуры встречается в далеких друг от друга местах, от Тулума на побережье до недавно раскопанного Цибильчальтуна и вплоть до Паленке, расположенного во влажных джунглях. Лепнина выросла из искусства лепить из глины. Как вид скульптуры, она также была тесно связана с архитектурой, поскольку обычно появлялась на фасадах зданий. Но именно в Паленке «лепнина достигла чрезвычайной выразительности… будь она скромной или абстрактной, она говорит на одном языке… она очень выразительна и технически превосходит других». В Паленке есть целые галереи лепных изображений, которые ощущаются почти как восточная скульптура.

Лепнина как вид искусства очень древняя. Огромные маски высотой 2,5 м, украшающие храм в Уашактуне, являются самыми древними в стране майя; они выполнены из штукатурного гипса, как и впечатляющая голова в Исамале, которую зарисовал французский исследователь в конце XIX века. Куда бы ни направлялись майя, они нигде не обходились без лепнины.

Скульптуры из глины предшествовали скульптуре из камня и лепнине. Небольшие глиняные головы, сделанные для умилостивления богов, находят среди самых древних артефактов. Притом что лепной работе майя не хватает силы ацтеков, она обладает большим достоинством. Погребальные урны в натуральную величину, которые видел Диего де Ланда и которые были откопаны в виде осколков, показывают, с каким большим количеством глины могли справиться скульпторы майя, делая замысловатые лепные украшения.

Фигуры, слепленные из глины, были обнаружены по всей территории страны майя, но самые лучшие были найдены на кладбище на острове Хайна (Джайна) неподалеку от побережья Кампече; это сокровища любой коллекции предметов искусства майя. Фигуры с острова Хайна – это портретные статуи. И хотя они невелики – их высота колеблется от 18 до 3,7 м, – они грандиозны по своему замыслу. Мало что еще во всем спектре искусства майя выполнено с большим чувством. О керамике с острова Хайна покойный Мигель Коваррубиас, один из немногих художников, ценивший ее, сказал: «Она демонстрирует необыкновенное мастерство владения материалом, реалистичное понимание формы и движения». Эти фигурки отражают идеал майя. Среди них есть фигурки воинов и актеров с выразительно простертыми вперед руками, вождей, сидящих, скрестив ноги, в замысловатых головных уборах; словно иллюстрация к сюжету «Сюзанна и старцы», есть фигурка старика, ласкающего молодую женщину. Именно такие детали ищет историк, когда пытается воссоздать, как выглядели майя за роскошными фасадами наружных декораций. На этих статуэтках лица вылеплены так тонко, что можно увидеть каждый нюанс выражения лица. Спокойствие, пренебрежение, похоть – все можно различить. Более половины найденных на Хайне статуэток – это изображения женщин. Это противоречит жалобе Олдоса Хаксли («больше всего в скульптуре майя заметно отсутствие женских форм – et tout ce qui s’ensuit»), так как здесь женщины как предмет изображения рассматриваются с интересом и чувством.

Резьба по дереву была для майя лишь еще одним видом скульптуры, за исключением того, что дерево является более послушным материалом, чем камень. На Юкатане было найдено значительное количество деревянных резных изделий, но самые изящные были обнаружены в Тикале.

До того как майя стали вырезать свои календари в камне, они делали резные изображения на деревянных стелах. Когда деревянные потолочные балки использовались вместо каменных ступенчатых арок, такие балки покрывали резьбой. Ланда упоминал некоторые из виденных им: «они стояли вертикально и были украшены резьбой». В Тикале в нескольких храмовых пирамидах даже по прошествии тысячи лет сохранились резные панели из сапотового дерева (саподиллы). На одной из них, размером 2,1 на 2,1 м, изображена птица кецаль (квезал) с распростертыми крыльями и потрясающий по своей задумке бог; углеродный анализ подтверждает дату, изображенную на иероглифах панели: 741 год н. э. Таких панелей в Тикале было найдено несколько. В настоящее время они находятся в европейских музеях. Резьба по дереву была у майя широко распространена. Они делали идолов, шлемы, церемониальные маски (которые были украшены перьями), маски для актеров, замысловато украшенные жезлы и резные доски, которые служили переплетом для их «складных книг». Даже Ланда в свое время признавал, что майя хорошо зарабатывали «изготовлением идолов и резных предметов… из дерева».

На Юкатане не было месторождений золота и серебра. Это было и к лучшему. Отсутствие большого количества золота и серебра отсрочило завоевание этого края испанцами, пока те шли на «запах» золота в земли ацтеков. Металлургия развивалась в Южной Америке – все древние тамошние культуры обладали ею, – а самого большого расцвета она достигла в Колумбии. По этому вопросу несогласных нет. Искусство изготовления ювелирных украшений из золота насчитывало несколько веков в Панаме и Коста-Рике, когда Колумб в 1502 году основал колонию в Верагуа и обнаружил, что местные жители увешаны золотыми украшениями. Он назвал это место Золотой Кастилией, и король Испании пожаловал ему титул герцога Верагуа. В настоящее время потомок Колумба до сих пор носит его как один из своих титулов. Верагуа был центром отливки золотых украшений, и благодаря торговле многие из этих изделий отправлялись на север к майя.

К началу VIII века золото начало проникать во владения майя. После 900 года, когда майя были сосредоточены на полуострове Юкатан и расширялась торговля, золото и медь стали появляться здесь довольно часто. Этот процесс еще ускорился благодаря приходу племени ица. Из меди, привозимой из Оахаки на рынок в Шикаланго, делали колокола; золотые пластинки и листочки, привозившиеся из Панамы, превращались в короны и декоративные диски. Все, что в настоящее время известно о золоте майя, касается предметов, поднятых со дна природного колодца в Чичен-Ице Эдуардом Томпсоном. Находясь на протяжении многих лет в музее Пибоди в Гарварде, недавно эти изделия стали предметом исследования замечательной брошюры. Многие из найденных предметов выполнены в стиле Верагуа, что наводит на мысль о том, что они были отлиты именно там. Золотые пластины диаметром 0,3 м представляют интерес для истории майя, так как, несмотря на обрамляющие диск символы майя, они украшены тольтекскими мотивами: сценой вырывания сердца у приносимого в жертву человека, а также сценами морского сражения между ица и майя, свидетельствующими о том, насколько поздно изделия из золота пришли к майя.

Испанцы так и не нашли у майя много золота. В 1524 году в Потончоне Кортес обнаружил разнообразные золотые предметы: короны, обручи на голову, ожерелья, серьги, небольшие литые фигурки богов, ящериц и уток. Их форма свидетельствует о том, что они были привезены из Панамы. Единственный тайник с золотом, которого было достаточно, чтобы разжечь аппетит конкистадора, был захвачен в районе Четумаля в первые дни завоевательного похода. Четумаль, центр строительства каноэ, предназначенных для плавания по морю, был также и большим торговым районом. Здесь испанцы захватили золотой слиток и предметы из золота общей стоимостью (по весу) 2000 песо (1 песо (или испанский пиастр) – монета весом ок. 24 г серебра.).

Живопись

Живопись майя, как это видно из фресок, демонстрирует реалистичное восприятие и еще более развитый реалистичный стиль, чем в какой-либо другой цивилизации из числа солнечных царств Америки. Искусство не предназначалось для масс. Несмотря на это, у майя присутствует реалистичный подход к форме. Искусство не предназначалось для образовательных целей и редко – для того, чтобы увековечивать исторические события; оно носило религиозный, символический характер. Оно так и не утратило полностью свой символизм и не стало чисто декоративным. Как и всякое символическое искусство, включая современную лавину нерепрезентативного искусства, оно было антиобщественным. Цвета, расположение фигур, знаки, символы ничего не значат для зрителя, если он не знаток.

Так как искусство было связано с религией, его мало интересовало все мирское. Несмотря на это, художник майя изображал реальных людей в естественных позах; присутствует акцент на движении и попытка изобразить перспективу. Люди отличаются друг от друга головными уборами, одеждой, действиями. Самая древняя известная нам фреска, найденная в развалинах Уашактуна, изображает сцену, в которой легко угадать беседу между вождями майя (о чем именно они говорят, иероглифы не раскрывают). На ней видно действие, цвет, движение. Те, что были найдены в Чакмультуне, в Пуукском регионе Юкатана, отстоят от этой уашактунской фрески на шестьсот лет во времени и на 340 км в пространстве и показывают преемственность того же направления.

Фрески, найденные в различных местах страны майя, к сожалению, найдены во фрагментах. Содержание фресок в Чичен-Ице, созданных в тольтекский период, почти полностью носит мирской характер. Те, что находятся в храме Воинов и покрывают собой стену высотой 2,7 м и шириной 3,8 м, противоречат названию храма, так как изображают сцены повседневной жизни в прибрежном селении Юкатана, а такие картины редко можно найти у майя. Перед нами реалистичные жанровые изображения, на которых предстают долбленые каноэ майя, деревья, дома и даже высокие маркеры из дерева и перьев, которые использовались в мореходстве для подачи сигналов о приближении к берегу. Здесь художник не рисует храмы и жрецов, но, подобно Питеру Брейгелю, показывает дом простого индейца, женщин за работой и на отдыхе, мужчин, «которые были быками на земле», несущих свои товары на продажу на рынок. На стенах других построек в Чичен-Ице – площадки для игры в мяч, храма Ягуаров – нарисованы живые сцены сражений. Они не только дают нам информацию относительно оружия, доспехов и военных приемов майя, но и являются живыми картинами разнообразных поз и нарядов.

Мы уже обсуждали Бонампак с точки зрения архитектуры, но фрески Бонампака, обнаруженные в 1946 году, произвели такую революцию в нашем понимании общества майя, что литература должна еще полностью примириться с этой переменой.

В Бонампаке есть три помещения с фресками. Взятые все вместе, они образуют непрерывное повествование: набег на вражескую территорию, совещание вождей, суд над пленными и праздник в честь победы. Фигуры написаны почти в полный рост и оставляют впечатление приостановленного движения, словно запечатленные на пластинке дагеротипа. Это динамическая композиция, демонстрирующая превосходное владение цветом.

Техника исполнения – классическая фреска. На стены клали цементный раствор, и, пока он был еще сырой, художник рисовал на нем свою картину. Потом его помощники – а их, вероятно, было много – наносили цвета. Согласно исследованию мексиканского специалиста по настенной живописи Виллагры, который оказал помощь в снятии копий с рисунков Бонампака, все эти три помещения были, вероятно, расписаны за сорок восемь часов. Штукатур и художник при этом должны работать вместе, и, так как Виллагра не смог обнаружить место, где клали штукатурку, изготовление фрески было, видимо, непрерывным процессом. Палитра художников Бонампака была богатой. В ней преобладает знаменитый синий цвет майя, есть оттенки желтого и коричневого и блестящий черный цвет. Краски были в основном минеральными: оттенки красного и желтого были различными окислами; синий цвет майя получали из хромсодержащей глины, а черным был уголь. Один специалист считает, что земляные краски смешивали со смолой дерева pom, из которого в настоящее время производят лак. Фрески Бонампака показывают нам мастерское владение художниками майя линией и цветом; страстное движение тела, безграничную свободу поз, что дотоле не появлялось в примитивном искусстве Америки.

И хотя фрески Бонампака разрушились, с них были сделаны превосходные копии и, кроме того, воспроизведены руины небольшого храма, который можно увидеть в Музее археологии в Мехико.

Украшение многоцветной керамики также можно считать живописью, и тому есть множество великолепных примеров. Сама «книга» майя была лишь продолжением настенной росписи. И в свою очередь, многие фрески, особенно те, что были найдены в развалинах Тулума и Санта-Риты в Британском Гондурасе (ныне Белиз.), вдруг оказываются копиями картинок в «книгах».

Война и оружие

У человека двойственная натура. Едва ли найдется ситуация, в которой человек не проявит, по мнению Олдоса Хаксли, «одновременно или попеременно отталкивающие черты своего характера в соединении с героизмом»; эта дихотомия нигде не показана более отчетливо, чем в характере майя. Они были искусными строителями и архитекторами, резчиками по дереву и нефриту, гончарами, мастерами, изготавливавшими самую красивую и наполненную чувством керамику в Америке, если не во всем мире. Майя мастерски писали фрески и работали акварелью; они были скульпторами, создававшими небольшие портреты из глины, с необычайным мастерством передавая реалистичность формы и движения. Они были эстетами. Майя были далеко не посредственными астрономами, которые составляли карты движения планет и создали календарь, который по точности превосходил и греческий, и египетский. Они строили дороги, которые были самыми лучшими коммуникациями, которые знала Америка (за пределами Перу) до 1800 года. Они были необыкновенно смелыми мореходами, купцами с обширными интересами.

А еще майя были воинами: «они воевали по любой пустяковой причине». «Они не знали мира, – писал хронист, – особенно когда заканчивался сбор урожая кукурузы». Старый миф о миролюбивых людях, истово посвящавших себя лишь возведению датированных памятников, слежению за движением планет и занятых написанием сложных символов, полностью лопнул. На каждом повороте ученый сталкивается со скульптурными изображениями, на которых вожди майя сидят на шее рабов, захваченных в бою пленниках, которых они держат за волосы. Фрески Бонампака, кажется, полны звуками и яростью битвы. И все же снова и снова приходится читать о миролюбивых майя. Все это отдает совершеннейшим архаизмом.

Война шла постоянно. Иначе и быть не могло. Существовали соперничающие города-государства с неустановленными границами; крестьяне по самой природе своего сельского хозяйства перемещались туда– сюда, нарушая границы чужих владений. Торговля велась как тогда, так и теперь за счет либо друзей, либо врагов. Важную роль играли рабы, и единственным способом добыть их (помимо купли) была война, где людей противника брали в плен. Люди были нужны и для жертвоприношений, так как нельзя было предположить, что человек принесет себя в жертву богам, если для этого есть кто-то другой.

Военачальник (наком) был профессионалом. Их было двое. Должность одного передавалась по наследству и имела отношение к жертвоприношениям. Другой был военачальником, которого избирали на три года и высоко почитали. На протяжении этого времени он не мог ни пить крепкие напитки, ни иметь отношений с женщинами. Наком должен был проводить военный праздник в месяце Паш (он начинался 12 мая). В это время «они везде носили накома в паланкине с большой помпой, окуривая его дымом копала, словно он идол». Армии собирались по деревням и городам. Каждый крепкий мужчина, умевший пользоваться луком со стрелами и копьем, подлежал военной службе. Войско собирал городской чиновник ах холпоп Существовала также обученная группа, в которую входили холканы, выступавшие в роли наемников. В бой их вели свои собственные командиры, и «вслед за знаменем на длинном древке они выступали в полном молчании… а на тех, на кого надо было напасть… они обрушивались с громкими криками и величайшей жестокостью… на неподготовленного врага».

Если следовать современной военной терминологии, то майя, особенно в Старой империи (Древнем царстве), были легковооруженными воинами. Их основным оружием были копье, боевая палица с обсидиановыми лезвиями (ацтеки ее называли макуауитль) и копьеметалка атль-атль, которая была очень эффективным оружием, как утверждает Берналь Диас («наш командир получил не менее двенадцати ранений от этих стрел»). Для ближнего боя майя использовали кремневый нож с широким лезвием и нож с тремя крючками, сделанный из большой раковины, которым можно было нанести серьезные ранения. Использовали и пращи (юнтун); сохранилась скульптура, изображающая воина, несущего в бой корзину камней размером с куриное яйцо.

Наком умирал во всем великолепии. Ни один воин, например рыцарь Западной Европы, не вступал в сражение более разодетым, чем он.

С деревянного шлема на плечи накома ниспадал великолепный каскад перьев птицы кецаль и попугаев, его лицо было ярко раскрашено, а его нефритовые браслеты и ожерелья вспыхивали, подобно изумрудам, под лучами солнца майя. Заметный в сражении, он был главной его целью. Когда наком попадал в плен, его воины обычно спасались бегством, а самого накома приносили в жертву.

Хотя война и была непрерывной, она происходила в сравнительно коротких сражениях. Бои часто велись в октябре, когда крестьянину– солдату не нужно было работать на своем кукурузном поле. Желаемой тактикой было умение застать противника врасплох. Где этого достичь было невозможно, как на широких травянистых саваннах Кампече, проводились тщательно разработанные ритуальные марши, призванные навести страх на врага. Если местность была покрыта кустарником или джунглями, применялась тактика внезапного нападения. Нападающие высылали вперед разведчиков – майя называли их «пронырами» – для прощупывания обороны вражеского города. Оборонительными сооружениями могли быть баррикады, деревянные частоколы и ямы, вырытые на тропах с кольями на дне, которые пронзали неосторожных. Строились и замаскировывались полукруглые заграждения. Крупные города иногда окружали глубоким рвом, как в Чампотоне, или обносили стеной, как Майяпан, Тулум, Шельху и другие. Доводам в пользу того, что древние майя не были воинственными, потому что их города не были окружены стенами, недостает исторической перспективы. Очень немногие города инков были обнесены стенами; в случае нападения инки прятались в крепости (пукара). Города ацтеков редко были укреплены или обнесены стеной, а многие города майя – были. Эрнан Кортес во время своего удивительного похода через Юкатан и Петен обнаружил селение сеачей, окруженное деревянным бастионом, поднимавшимся из не заполненного водой рва на манер первых американских фортов. В другом селении Кортес обнаружил, что индейцы ждут его за настоящей линией заграждения из кактусов.

Когда система обороны была раскрыта, воины майя нападали все вместе. Если защитники имели очень прочное положение, майя швыряли во врага гнезда шершней и поджигали крыши домов из пальмовых листьев. Затем в хаосе звуков, издаваемых барабанами, раковинами и свистками, они принимались за дело. Убийство не было главной целью войны. Как и ацтеки, майя нуждались в пленниках – в именитых для жертвоприношения и в менее достойных для обращения в рабство. После победы мертвых обезглавливали, а их челюсти очищали от плоти «и носили на руке». Военачальников противника приносили в жертву незамедлительно; они не хотели «оставлять в живых кого-либо, кто мог навредить им впоследствии».

Вторжение мексиканцев в IX веке придало этим войнам еще большую жестокость. Мотивы для начала войны остались теми же самыми: расширение торговли, рабы, племенные распри, но тольтеки заново ввели в обращение лук ( чулул ) и стрелы ( халал ), которые «они пускали с большим мастерством и силой». Копье делали более крепким, а пику ( набте ) снабжали заостренным кремнем. Копьеметалка атль-атль делала это оружие более смертоносным. Всему этому есть прекрасные иллюстрации на стенах площадки для игры в мяч в Чичен-Ице.

Средства защиты также улучшились; щиты ( чима ) стали тяжелее, и воины теперь надевали плотно простеганную хлопчатобумажную куртку ( эуйуб ), которая была вымочена для крепости в растворе соли. В действительности это было ацтекское изобретение: ичкау-ипилли. Позднее испанцы переняли эти доспехи, так как они лучше подходили для ведения войны в условиях тропического климата, чем их собственные стальные. Куртка закрывала грудь и всю левую руку, которая держала лук. Копейщик был одет в доспехи эуйуб от шеи до лодыжек.

Когда испанцы сошлись с майя в 1517 году в первом официальном сражении (до этого были столкновения в 1511 и, возможно, в 1502 гг.), они встретились с хорошо организованным противником. И хотя весь Юкатан столетиями раздирали междоусобные войны, майя объединились против иностранных захватчиков, и ни шок от звуков стрельбы или от зрелища разорванных огнестрельным оружием тел, ни удивление при виде лошадей не отпугнуло их при защите своей земли. Берналь Диас, которому в то время было двадцать пять лет, вспоминает тот день в 1517 году. Сражение началось на заре, когда «войска начали двигаться на нас с развевающимися знаменами». Приемы ведения боя майя были схожи с испанскими: разделить, окружить, обойти с фланга. Они «разделились на отдельные отряды; лучники, находясь в тылу, выпускали стрелы с расстояния около трехсот футов (90 м), которые играли роль заграждения для наступающих копейщиков и пращников; в ближнем бою они использовали двуручные мечи с обсидиановыми клинками». Диас признает эффективность наступления майя: «Пятнадцать наших людей было ранено в первой же атаке» (в этой же стычке было убито 15 воинов майя.). Даже в бою с белыми людьми цель индейцев оставалась прежней – захватить живьем их военачальника. Поверх шума сражения слышалось «халач уиник «, и воины указывали на капитана Кордову. В их практике сражение обычно прекращалось с убийством наком а, и воины забрасывали щиты себе за спину и бросали копья. Это называлось куч чимал, слово, которым называли любого труса. Этот прием, который майя никогда не меняли, сыграл им во вред.

На поле боя у майя были запасы пищи, воды, камней, копий и стрел. По словам испанцев, они демонстрировали хорошую воинскую дисциплину и разумную тактику.

Недостатки военных действий майя лежали в их церемониальных и ритуальных особенностях. Когда военачальник погибал, война заканчивалась; майя также не сражались ночью, так как крестьянский инстинкт был сильнее ведения войны. Восстание инков против испанцев в Куско в 1536 году могло бы быть успешным, если бы индейские воины не разбежались с наступлением посевной. Майя были одержимы тем же самым; уже в 1848 году во время «войны крепостей» индейцы, с которыми плохо обходились, окружили столицу Юкабана Мериду, пока не наступило время сажать кукурузу.

Плоха ли была война? Можно выразить это таким парадоксальным образом: всегда ли зло дурно? Не могло ли то, что началось как зло, закончиться, обратившись во благо? Так думали майя. Если зло не существует, не существует и добро. Война была злом в той мере, в какой все, что создали майя, оказывалось уничтоженным, но она была благом в той степени, в какой она вносила новые идеи в искусство, оружие, торговлю, управление; она по-своему способствовала развитию больших достижений майя.

Религия

Религия заполняла все. Все стороны жизни майя определялись религией: рождение, смерть, сельское хозяйство, отсчет времени, астрономия и архитектура; сама жизнь была связана с религией и ее обрядами.

Космос майя во многом совпадал с представлениями индейцев из Центральной, гористой Мексики. В нем было тринадцать небес и девять преисподних. Небеса представляли собой ряд горизонтальных слоев, расположенных один над другим, где обитали боги; опорой небес были четыре бога, стоявшие в четырех точках, соответствовавших четырем сторонам света, которые держали небеса и весь мир. Каждый из этих четырех богов имел свой символический цвет; это было важно для сознания майя (а в настоящее время также и для археолога, который пытается понять эту сложную космологию, так как элементы календаря майя связаны с богами, сторонами света, цветом).

Китайцы считали, что мир покоится на черепахе; майя полагали, что он покоится на спине крокодила. Греки изображали созвездие Плеяды в виде птиц (голубей), в то время как майя считали их погремушками гремучей змеи, и называли это созвездие цаб.

Если верить майя, мир уже четыре раза страдал от катастрофических разрушений. Когда приподнимается завеса над историей майя, выясняется, что они живут в пятом, вновь созданном мире. У них даже были предания о потопе, а на одной из восхитительных страниц «Дрезденского кодекса» есть символическое изображение уничтожения мира во всемирном потопе хайококаб, «вода поверх земли». Как сказали индейцы Диего де Ланде, боги, поддерживавшие землю, «спаслись, когда потоп уничтожил весь мир».

Боги проникли в подземный мир, обошли землю и оживили небеса. Ицамна (это слово означает «ящерица», а изображают этого бога в виде косоглазого старика с телом ящерицы) возглавил богов майя. У него были различные ипостаси; он считался богом-кормильцем, покровителем медицины, создателем письменности. За ним последовало появление всевозможных богов во всех сферах жизни, ремеслах, профессиях; у каждой был свой покровитель. Пчеловод, земледелец, рыбак, воин, путешественник, купец, даже комедианты и танцоры имели своих собственных богов. Иш-Таб (Иштаб), богиня веревки, была богиней самоубийц, а Иш-Чель, богиня Луны и супруга Ицамны, с которой мы уже познакомились, была покровительницей ткачества и деторождения. Ее святилище на острове Косумель посещали женщины перед родами. Считалось, что все женщины должны посетить эту Мекку хотя бы раз в своей жизни. Один из монахов стенает: «Это два нечистых святилища на острове Косумель, куда они отправляли бесконечное число несчастных на принесение в жертву».

Из-за того, что у богов майя было так много различных ипостасей, испанские святые отцы считали, что их великое множество, и старались запретить их. «У них такое огромное количество идолов, что им словно недостаточно их собственных богов, и нет такого животного или насекомого, статую которого они не сделали бы». Один мэр города, испанец, получивший в 1565 году распоряжение покончить с идолопоклонством в его городе, был ошеломлен тем, что принес ему «урожай богов»: «При мне принесли свыше миллиона божков».

Идея бога – возбуждающее средство. В нем также есть загадка, и все человечество страдает от одной и той же тревоги в присутствии неведомого. Майя представляли себе богов так же, как все первобытные люди. Жизнь находится под воздействием внешних сил; человек не может управлять погодой, даже если он может посчитать количество шагов до Луны. Лучше всего, по мнению майя, было поддерживать хорошие отношения с богами и обхаживать их. Образ бога дождя Чака – его изображали в виде старика с удлиненным носом и глазами в форме буквы «Т», что символизирует слезы, а следовательно, и воду, – в качестве декоративного мотива находят почти на каждой постройке в регионе Пуук. Этот бог имел четыре ипостаси, четыре сущности, подобно тому как бог христианский имеет их три. Чак был неразборчив. Дождь, который он вызывал, падал в равной степени как на благочестивых людей, так и на недостойных. И тем не менее его следовало умилостивлять. В Мексике этого же бога дождя кормили человеческими сердцами; на Юкатане, где засуха не была такой жестокой, человеческие жертвоприношения происходили не так часто. В Перу с высокоразвитым сельским хозяйством: террасами, акведуками и так далее – с богами дождя управлялись быстро.

Ицамну (слева) всегда изображали стариком и поэтому мудрецом. Он был богом неба, а также богом учения. Юма Кааша ( справа), бога кукурузы, всегда рисуют молодым

Юма Кааша, считавшегося богом кукурузы, изображали молодым, держащим в руках цветущее растение. Его портрет, найденный в Копане, вызывает такой же интерес, как и любая скульптура в Старом Свете. Бога смерти называли Ах Пуч и изображали в виде скелета (точнее, полуразложившегося трупа.); этот бог был покровителем дня Сими в календаре майя. Бога войны рисовали красной и черной краской – точно так же, как воины раскрашивали себя перед сражением. Ветер, война, смерть – у всех были свои индивидуальные черты и символические изображения. Все они были невидимыми партнерами, связанными с человеком, решающим проблему выживания. Со всеми этими богами следовало обращаться с наивеличайшим почтением. Им следовало делать жертвоприношения в предписанной форме и в нужное время. Так как боги были столь многочисленны и непросты, жрецам приходилось соблюдать все ритуалы с почти юридической точностью, основанной на догматах, которых придерживались долгие годы.

Религия – это система обрядов. Самые примитивные мифы, включая наши, подтверждают фатальную цепь причинно-следственных отношений. Простой майя, которому говорили, когда надо сеять, убирать урожай, горевать и радоваться, вероятно, обнаружил, что в неведении есть громадное утешение. Но он все же испытывал страх. И майя с готовностью слушал богочеловека, который делал предсказания; им был чилан, «тот, чьей обязанностью было передавать ответы богов».

Ах кин (кинъях, «предсказывать») – таков был титул верховного жреца майя. Во времена Майяпана их было двенадцать. На фресках Бонампака, которые дают нам такую интересную картину общественной организации майя, по бокам верховного жреца стоят восемь других жрецов, не менее великолепных, чем он сам. Это наводит на мысль о том, что власть жрецов не была сконцентрирована в руках одного человека. Но хоть в единственном, хоть во множественном числе, жрецы обладали в обществе властью почти такой же огромной, как и правитель майя. В их функции входило обучать чиланес, экзаменовать их в науках, ритуалах и учительских обязанностях и отправлять их, обученных, в города и деревни в необходимом количестве. «Они обучали сыновей других жрецов и вторых сыновей владыки майя». У ацтеков, если вспомнить, была похожая школа кальмекак, где обучали оккультным наукам. В такой школе получил образование Монтесума; когда его избрали говорящим вождем, т. е. «королем», его нашли подметающим ступени огромного храма Теночтитлана.

«В верховном жреце, – констатирует Диего де Ланда, – был ключ к их знаниям, и именно им они посвящали себя». Они обучали «ведению счета лет, месяцев, дней, определению дат праздников и церемоний, отправлению таинств, вычислению неблагоприятных дней и времен года, способам предсказаний и гаданий, методам лечения болезней (болезнь носила магический характер), событиям их древней истории, а также тому, как читать и писать буквами и символами… наряду с рисунками, которые иллюстрируют значение написанного».

Относительно образования у майя мы можем только строить догадки. Полагают, что у них были учреждения, подобные ацтекским, когда сыновья простолюдинов посещали общинную школу, а сыновья представителей правящих классов ходили в школу кальмекак. Точно известно, что простолюдины не умели читать символы, вычислять время или толковать календари. Все это предоставлялось делать представителям знати и жрецам, которые обучали сыновей других жрецов «и предоставляли им книги».

Верховный жрец майя (ах кин) обучал представителей правящих классов и других «буквам и счету месяцев и лет»

В противовес ацтекам, у которых существовало социальное положение вне зависимости от класса, майя было нелегко избежать кастовой ограниченности. Но так как то, что нам известно, недостаточно для того, чтобы анализировать общественное устройство майя, можно сказать, что раб мог получить определенное социальное положение благодаря своим стараниям. Одним из двух испанцев, захваченных в плен майя и обращенных в рабов, был Гонсало Герреро. Он был рабом восемь лет, но когда появился Кортес, отказался возвратиться к испанцам (Берналь Диас дает свою версию отступничества Гонсало Герреро. Своему товарищу Агилару, который пошел к Кортесу, Герреро сказал: «Брат Агилар, я женат и имею троих детей. Индейцы видят во мне вождя и военачальника во время войны. Ты иди, и да пребудет Господь с тобою. А я останусь. Что скажут испанцы, если увидят мое лицо, покрытое татуировкой, и проколотые уши?»). Вместо этого Герреро отправился в Четумаль (ныне на границе с Гондурасом), и, когда испанцы начали свой завоевательный поход, индейцы выбрали испанца своим военачальником, и он водил индейцев в бой до тех пор, пока его не убили в Гондурасе 14 августа 1536 года. А перед этим он женился на женщине с положением и добился одной из самых высоких должностей в стране. Случай с Герреро подкрепляет ту мысль, что положение в обществе и принадлежность к классу не были неизменными, и человек мог добиться высокого положения, служа племени.

Однако, как правило, культура находилась в руках правящих классов, так как только у них было время и силы создавать ее. «Все культуры, – развивал эту тему Освальд Шпенглер, – это городские культуры». Это было особенно справедливо в отношении майя. Простолюдин своими корнями уходит в почву, которую он обрабатывает, «земля становится матушкой-кормилицей… город не является его родиной, и поэтому все великие культуры развивались в городах».

История, как ее представлял себе Шпенглер, – и это подтверждается тем, что мы знаем о майя, – это история гражданина, и вся действительная история начинается с высших классов: знати и жрецов. Простолюдин не имеет истории; он существует вечно и независимо от любой культуры, предшественником которой он является и которую переживает. Письменность и письменная история принадлежат аристократии. Жрецы майя, по словам Диего де Ланды, были ключом к познанию, именно этому они и посвящали себя. Во всех высокоразвитых культурах письмо находилось в ведении жрецов, а знания, технические знания, в руках немногих. В нашем современном мире все устроено не иначе. «Выборочное массовое убийство трех или четырех тысяч носителей технических знаний… привело бы всю экономическую и общественную жизнь Англии к застою».

Под началом у ах кина были жрецы, занимавшие различные должности: чилан, чак и наком (следует отличать его от военачальника с таким же титулом) и знахари. Классификация почти такая же, как и в Мексике. Чилана, толкователя воли богов, носили в паланкине. Когда он собирался сделать предсказание, то удалялся в затемненную комнату и впадал в транс; потом чилан провозглашал предсказание – в «выверенных выражениях». Он читал цолкин, книгу дней. Еще были чаки – четыре старых уважаемых человека, которые должны были «помогать жрецу» (растягивать жертву за руки и ноги). Накомом был тот, кто вспарывал грудь растянутому на жертвенном камне человеку и вырывал оттуда еще бьющееся сердце.

Должность ах кина была наследуемой; его преемниками становились сыновья или ближайший родственник. Ах кин не платил налогов и жил главным образом на пожертвования. Его одежда отличалась монашеской простотой. В каком-то смысле это длинное, белое, без рукавов одеяние, сделанное из грубой ткани из волокон дикорастущего дерева Ficus, было символичным Иногда края этого одеяния украшались ракушками. Митрой служила «корона» из такого же материала. Его длинные волосы были всклокочены, грязны и «зловонны» от жертвенной крови.

Жертвоприношение имело магическое свойство заклинания. Оно было распространено во всех культурах, включая нашу собственную, даже если оно часто представляется чем-то другим. Можно предположить, что жертвоприношение практиковалось у майя с самого начала. Те историки-археологи, которые, сделав из майя «интеллигентов Нового Света», полагают, что жертвоприношение несовместимо с их календарной системой и иероглифическим письмом, постарались обесцветить факт человеческого жертвоприношения. Но ведь греки тоже были кровожадными и приносили в жертву людей, и это не умалило наш интерес к ним. Кроме того, в большинстве цивилизаций есть свои ужасные моменты, и было сказано: «Понимать – это не обязательно прощать, но не будет вреда, если сделать попытку понять».

Как и любых других живых существ, богов надо было кормить. А так как боги были неизбежным порождением разума майя, то они были несовершенны и обладали человеческими недостатками. Если не было дождей или возникала какая-то болезнь, то это происходило потому, что боги были недостаточно умилостивлены. Боги воодушевлялись при виде человеческой крови и, прежде всего, пульсирующих человеческих сердец. Война давала пленников для принесения их в жертву; вдобавок к этому умерщвлялись женщины и дети: «Их всячески превозносили перед жертвоприношением и доставляли им удовольствия до самого этого дня; их хорошо охраняли, чтобы они не убежали или не осквернили себя каким-либо плотским грехом».

Человека, предназначенного в жертву, раскрашивали синей краской, в тот знаменитый синий цвет, который встречается на фресках и резьбе по камню. Если человека должны были принести в жертву посредством умерщвления стрелами (слово из языка майя нам неизвестно), его привязывали распятым к деревянной раме высоко над землей, и майя «танцевали вокруг него торжественный танец». Жрец наносил жертве рану в «срамное место» (т. е. пенис), и кровью, которая капала из раны, мазали идола, который стоял рядом. Затем по сигналу танцоры один за другим оказывались перед обреченным человеком и выпускали свои стрелы, «из-за чего его грудь становилась похожей на ежа из стрел». Есть такие люди, которые хотели бы верить, что такой вид жертвоприношения не характерен для майя (равнинные индейцы, такие как пауни, делали это точно так же), и все-таки иллюстрация этой церемонии найдена на стенах храма в Тикале.

Самым зрелищным жертвоприношением было вырывание из груди сердца (в буквальном смысле этого слова). Раскрашенную синей краской жертву распластывали на жертвенном камне таким образом, чтобы грудная клетка выгнулась. Руки и ноги жертвы держали четыре жреца-чака, а наком вспарывал кремневым ножом ее грудь, обнажая сердце. Затем, по словам Ланды, «в нее погружалась Рука Бога и хватала сердце, как свирепый тигр, и вырывала его живым». Этот ритуал был распространен среди майя и изображен на фресках и в скульптурах. Хотя, конечно, майя не были так дьявольски помешаны на нем, как ацтеки, которые в 1486 году принесли в жертву 20 000 человек.

Еще одной формой жертвоприношения было бросить «избранного» в колодец. Огромное природное подземное озеро в Чичен-Ице было самым известным водоемом такого рода, и Ланда описал его. Спустя четыреста лет Эдуард Х. Томпсон подтвердил его правоту, когда с помощью драги нашел в этом священном колодце останки мужчин, женщин и детей, а также артефакты, брошенные вместе с ними в эти мрачные воды.

Жертвоприношения осуществляли, также используя природный колодец-сеноте в Чичен-Ице. Подобное происходило только в исключительных случаях: засухи, эпидемии или вражеского вторжения. На дне этого колодца были найдены останки тел и украшения

Кровь имеет для первобытных людей мистическое значение. Связанный с ней фольклор лежит так глубоко в человеческом сознании, что уже плавно переместился в разряд самого религиозного. «Омытый кровью Иисуса» – это только мимолетная ссылка. Измазывание тело кровью или ее суррогатом усиливало жизненную силу человека. Однако майя «жертвовали своей собственной кровью». Они протыкали себе щеки, нижнюю губу и «язык наискось» (В Йашчилане, штат Чьяпас, есть скульптурный барельеф, датируемый 750 годом н. э., на котором изображен коленопреклоненный майя, протягивающий колючий шнур через свой язык; при этом рядом стоит человек с опахалом из перьев и его взмахами облегчает страдальцу боль.).

Кровь, полученную таким способом, размазывали по изображению бога, которого старались умилостивить, или по своим собственным волосам и телам. Как и другие первобытные люди, майя относились к крови не так, как мы. Кровь для них была олицетворением жизненных основ, даже когда она находилась вне тела. Магия крови останавливала колдовство; она делала богов признательными людям. Кровь и ее магические свойства настолько владели разумом майя, что, по словам Диего де Ланды, «они даже отсекали излишнюю часть мужского члена, надрезая и раздражая его, как они это проделывали с ушами, чтобы получить кровь, вследствие чего некоторые, впав в заблуждение, говорили, что они практиковали обрезание». Считалось, что кровь из пениса имеет особую силу. Другой монах был свидетелем этого ритуала: «Я видел жертвоприношение. Они взяли резец и деревянный молоток, положили того, кто должен был принести себя в жертву, на гладкую каменную плиту, вынули его пенис и сделали на нем в центре три надреза длиной в один дюйм; все это время они бормотали заклинания». Ланда пишет: «…ужасно видеть то, насколько они были склонны подвергнуться этому обряду. У группы индейцев, которые проявили инициативу в такого рода жертвоприношении, были проделаны сквозные отверстия в их мужских органах… наискосок, и через эти отверстия… они пропустили тонкий шнур». Связанные таким образом друг с другом, «они танцевали, а стекающую кровь собирали и мазали ею идола…»

Все это делалось для того, чтобы должным образом умилостивить богов и чтобы они не таили от людей даров жизни. Философ XIX века суммировал историю человеческой религии в кратком ироническом изречении: «Кровь и жестокость лежат в основе всех добрых дел».

Календарь

Мысли Ганса Касторпа в романе Томаса Манна о стремительном беге времени, когда он находится на вершине Волшебной горы, нашли бы сочувственный отклик у майя, так как никакой другой народ в истории не делал из времени такой большой фетиш.

Можно сказать, что вся страна майя с сотнями городов, построенных из камня, и тысячами каменных скульптур представляет собой один огромный памятник необыкновенной озабоченности майя временем и его последствиями. На площадках для игры в мяч и храмах, на дверных и оконных перекрытиях, скульптурных панелях, раковинах, нефрите, многоцветных блюдах, на дереве, на камне и на лепнине на протяжении тысячи лет майя вырезали дату, когда каждое конкретное сооружение или предмет было начато или закончено, или дату, которая отмечала какое-либо важное событие прошлого или настоящего. В Копане на знаменитой лестнице Иероглифов – она состоит из шестидесяти двух ступеней и имеет в ширину 10 м – на подъемах ступеней вырезаны более двух тысяч отдельных иероглифов. По ним можно прочитать даты их завершения, но почти больше ничего.

Время очень занимало народы других цивилизаций. Что такое календарь, если не метод классификации времени на отрезки – дни, недели, месяцы, годы, века – для удобства культурной жизни, а в области религии – для установления точного времени для обрядов. Греки с редким красноречием скорбели о быстротечности молодости и о стремительном беге времени. Другие народы ощущали гнет бесконечной непрерывности времени настолько, что для того, чтобы сделать это чувство терпимым, они поделили время на циклы – отсюда и наш календарь. Почти все в то или иное время начинают осознавать течение времени, и человек часто остро ощущает горечь смерти; но майя – это особый случай. Один ученый обнаружил надпись на языке майя, которая попробовала углубиться в прошлое на девяносто миллионов лет. Время, как правильно сделали вывод майя, не имеет начала, и вечность – это бесконечность. И все-таки, откуда эта навязчивая озабоченность временем?

Еще на заре человечества делались попытки разработать удовлетворительный календарь. Человек начал наблюдать и отмечать положения планет, фазы Луны и затмения Солнца, чтобы организовать из этих небесных явлений календы, месяцы.

Греческая хронология до появления философа Эратосфена была до смешного неадекватной. Греки вычисляли лунный календарь по появлению первого серпа луны, и все же в городах-государствах по-разному решали вопрос, куда вставлять прибавленный месяц для согласования с солнечным годом. Так что существовала большая путаница в отношении точных дат. Аристофан посмеялся над этой путаницей в своих «Облаках», где он заставляет луну жаловаться, что счет дней ведется неправильно (согласно ее методу вычислений).

Египтяне после 3000 года до н. э. использовали лунный календарь и разделили год на три времени года: разлив, сев и сбор урожая. Подобно майя, у них был как религиозный, так и светский календарь. Еврейский календарь также был лунным; в нем фигурировала семидневная неделя и день отдыха. Римский лунный календарь был безнадежно запутанным, пока Юлий Цезарь не позвал Сосигена из Александрии, который предложил, чтобы римляне использовали нечетные месяцы и високосный год.

Майя считали, что время носит циклический характер, что одно и то же воздействие, а значит, и одни и те же последствия будут повторяться в истории.

У майя был не один календарь, а три. Год хааб состоял из восемнадцати месяцев по двадцать дней в каждом плюс пятидневный период в конце года, который назывался уайеб (пустые или несчастливые дни). Вторым был цолкин, священный календарь, состоявший из 260 дней. У ацтеков и тольтеков тоже был цолкин. Никто не знает, почему они остановились именно на этом количестве дней, если только это не исходит из какого-нибудь «выкристаллизовавшегося пантеона», так как эта цифра не имеет никакого астрономического значения. Третьим календарем был «длинный счет», по которому дни считались начиная с мифического начала эры майя, датой которой по неизвестной причине значится день 4 Ахау 8 Кумху (ее эквивалент – 31 111 г. до н. э.). Что произошло в это время? Мы не знаем. Нет ключа к разгадке, так как археология обнаруживает, что в это время майя даже не существовали. Тем не менее все известные в мире календари восходят к дате, которая представляет собой начало времен.

Еврейский – предполагаемая дата создания мира, 3761 год до н. э.

1. Еврейский – предполагаемая дата создания мира, 3761 год до н. э.

2. Греческий – 776 год до н. э., когда состоялись первые Олимпийские игры.

3. Римский – дата основания Рима, 754/753 год до н. э.

4. Исламский – 622 год н. э., когда Мухаммед покинул Мекку.

5. Христианский – рождение Христа.

Двадцать дней (кинз) составляли месяц (уйнал ) у майя. Восемнадцать месяцев составляли год, насчитывающий 360 дней (тун); 360 + 5 дней уайеб составляли вместе 365 дней года майя (хааб). Следующим был катун, период из 7200 дней или двадцати лет (тунов). Далее шел период, состоящий из пятидесяти двух лет, который сейчас называется «календарный цикл». Каждый день года хааб имел свое название и номер, как и каждый день священного календаря цолкин Совпадение какого-либо дня года хааб с каким-либо днем календаря цолкин происходило каждые 18 980 дней года хааб или каждые пятьдесят два года. Ацтеки были точно так же помешаны на пятидесятидвухлетнем цикле.

Календарная система майя была не просто интеллектуальной гимнастикой. Крестьянину нужно было знать, когда сажать, когда сеять. Он зависел от жреца-астронома, который говорил ему, когда можно ожидать дождя. Мореходу нужно было знать, когда ожидать полной луны, солнечного затмения или урагана. Среди майя преобладал страх и суеверия; они использовали астрономию в качестве служанки астрологии, но иногда были поразительно точными наблюдателями за небом. Астрономы майя вычислили, что синодическое обращение Венеры занимало в среднем 584 дня. Расчет, сделанный современными астрономами, использовавшими точные инструменты, составляет цифру 583,92 дня. Знаменитый «Дрезденский кодекс», очевидно, является таблицей, показывающей обращения планеты Венера за более чем три века.

У них были названия для Венеры (чак нох эк), Полярной звезды (шаманн эк), Малой Медведицы (название майя означало «стражи севера»), Плеяд (цаб, «погремушка гремучей змеи»), Близнецов (ак эк, «черепашьи звезды») и Скорпиона (цинаан эк, что – и это весьма любопытно – означало то же самое, что и на латыни, «звезды скорпиона»). Майя считали, что затмения (они умели предсказывать лунные затмения, происходившие каждые 173,31 дня) вызывают муравьи, которые поедают планеты.

Каждый миг жизни майя был связан с положением планет. Майя боялись, что если богов не умилостивить, то они положат конец миру – вот в чем, наверное, причина навязчивого стремления иметь почти точный календарь, – чтобы каждый бог в нужный момент мог получить свои молитвы или предназначенные ему жертвоприношения.

Многие ученые, по-видимому, согласны с тем, что майя, независимо от того, насколько широко они расселились, обменивались данными астрономических наблюдений с целью совершенствования своего календаря и что в 765 году н. э. в Копане состоялся «съезд» для приведения в соответствие календаря и накопленных за пятьдесят два года до этого ошибок. Год майя начинался с месяца Поп, и они собрались в Копане, чтобы упорядочить его. Присутствие одной и той же даты на монументах майя, находящихся друг от друга на расстоянии около 500 км, наводит на мысль о тесных связях для обмена этой информацией.

Диего де Ланда был первым, кто привлек внимание к календарю майя. «Их год столь же совершенен, что и наш; он состоит из 365 дней и шести часов. Они разделили его на месяцы двух видов, один состоит из тридцати дней, а другой – из двадцати дней… Весь год делится у них на восемнадцать таких месяцев плюс пять дней и шесть часов… у них каждый из дней имеет свое название, обозначенное символом». К счастью, Ланде хватило здравого смысла скопировать символы, обозначающие дни, вместе с названиями на языке майя, записанными латинскими буквами, и на этих набросках основывались все последующие эпиграфические исследования.

О катунах Ланда написал: «С их помощью они превосходно вели счет векам… и поэтому старику, с которым я беседовал, было легко… помнить предания, уходившие в прошлое на триста лет… Кто бы ни установил такую систему счета катунов, будь это хоть сам дьявол, он сделал это, как всегда, ради своей славы». Катуны, записанные в книгах, были мнемоническими средствами, при помощи которых запоминали события прошлого. Здесь были записаны затмения Луны и несчастливые дни (наводнения, ураганы, эпидемии). Если какое-то бедствие случалось в день 13 Ахау, майя были уверены, что оно повторится снова в этот же день. Вот типичное предсказание, записанное в книгах майя: «13 Ахау. В этот день для нас нет удачи». Другая запись: «5 Ахау… сурово лицо бога этого дня, и тяжело все то, что он приносит с собой».

Таким образом, религия майя использовала все возможные средства для осуществления контроля над людьми, так как во всех теократиях астрономия, религия, обряды и наука были взаимосвязаны.

Наземные коммуникации

Не считая знаменитой системы дорог инков (на которую они отчасти похожи), дороги майя были самыми лучшими в Западном полушарии, пока в 1792 году в Северной Америке не открылась ланкастерская платная дорога. Те дороги сакбеоб, которые известны больше всего, являются церемониальными, так как дороги повсеместно играли свою роль в религии. Те, кто пускался в путь, были неприкосновенны, и любопытный обычай иметь право на убежище распространялся на дороги. Путники находились под защитой богов. Всякий, кто осмеливался напасть на ацтекских купцов, двигающихся по дорогам, получал быстрое возмездие, и путешественники шли по королевской дороге инков в абсолютной безопасности, даже если она проходила по неприятельской территории.

Первые испанские поселенцы на Юкатане замечали остатки дорог майя. Диего де Ланда писал в XVI веке: «Даже в наши дни еще есть признаки того, что когда-то из Тихоо (в настоящее время Мерида) в город Исамаль вела прекрасная дорога». Этот Исамаль, как отмечал другой испанец, был центром массового паломничества, «по этой причине из него вели четыре дороги в направлении четырех сторон света, которые доходили до всех уголков страны и вели в Табаско, Гватемалу, Чьяпас, так что в настоящее время (1633) во многих местах можно увидеть остатки этих дорог». В 1883 году, по сообщению одного путешественника, эти остатки все еще сохранились; «дорога из Исамаля вела в Поле, выходя к морю и острову Косумель». Поле был расположен на прямой линии с островом Косумель, и дорогой из Исамаля «пользовались паломники, направлявшиеся на Косумель, чтобы посетить святилище».

И были еще другие сакбеоб, соединявшие различные древние города. «Сохранились остатки мощеных дорог, которые пересекают все это царство. Говорят, что они заканчивались на восточном побережье… Эти дороги были похожи на испанские caminos reales (королевские дороги – исп.), и они шли по ним, не боясь сбиться с пути». Дороги можно было также увидеть и в джунглях. Один испанец сообщал о том, что когда он в 1560 году путешествовал из Чьяпаса в Чампотон, то на расстоянии одной лиги от Мацалана (вблизи озера Такаб в Петене) они наткнулись на прекрасную дорогу, широкую и ровную, которая вела в этот город. Другая сакбеоб вела через джунгли из Кампече к озеру Бакалар, одному из центров, где майя строили свои каноэ. Некий святой отец в 1695 году утверждает, что он «шел через болота по дороге, которая была построена в древние времена и до сих пор хорошо сохранилась». Недавняя аэрофотосъемка, произведенная нефтегеологами, подтверждает существование этих дорог.

Эрнан Кортес во время своего знаменитого похода через центральные районы страны майя доказал реальность этих дорог. Какие-то купцы из Шикаланго дали ему подробную карту, нарисованную на хлопчатобумажной ткани, которая показывала Кортесу путь. В различных местах он двигался по мощеным дорогам, которые вели через мангровые болота. Двигался он и по реке, вверх по течению Усумасинты; это был маршрут внутри страны, который выбирали купцы майя, идя из Табаско в Гондурас. Первую часть пути испанцы проделали на каноэ, но Кортеса задерживала кавалерия, и он был вынужден строить мосты. Выше города Ицтапана, «красивого большого города на берегу великолепной реки (Усумасинты), он приказал построить мост… Это было сделано за четыре дня… и люди вместе с лошадьми прошли по нему… В этом мосту было больше тысячи бревен, самое маленькое из которых было толщиной с человеческое тело… Я не знаю, каким планом пользовались эти индейцы, чтобы построить этот мост; можно только сказать, что это самая необыкновенная вещь, которую я когда-либо видел».

Углубившись в провинцию Акалан, Кортес обнаружил, что на его карте значатся семьдесят два города, связанные друг с другом дорогами. Он снова последовал по пути, который избирали для себя купцы из Табаско. Столицей провинции Акалан был город Ицамканак. В нем были храмы и девятьсот домов, и, кроме того, Кортес обнаружил гостиницы для путешественников. Так как путь Кортеса проходил вблизи древних городов Тикаля и Уашактуна, ему встречались остатки дорог, которые когда-то связывали эти города со всеми другими городами майя. В Таясале Кортес увидел множество купцов, товары которых несли рабы на ярмарки в Нито и Нако; здесь он спланировал свой маршрут. Южнее реки Полочик, которая впадает в озеро Исабаль, которое, в свою очередь, вливается в Гондурасский залив, Кортес вступил в город Чакуджаль (он пока остается неисследованным). Там он нашел город, в который и из которого вели несколько дорог. Испанцы последовали по одной из них в Нито (теперь носит название Ливингстон), который находится на левом, или северном, берегу озера Исабаль. Это был важный торговый центр, часто посещаемый торговцами, говорившими на языках майя и науатль. Из Нито путешественников перевозили на каноэ на другой берег, где начиналась дорога.

На протяжении 80 км дорога извивалась по труднопроходимым горам Сьерра-де-Эспириту-Санто и спускалась вниз к долине реки Мотагуа, а дальше через Сьерро-Мико. Это был тот же самый маршрут, которым шли Стивенс и Катервуд в своем незабываемом путешествии. Стивенс запомнил эти пять часов, когда они «тащились через грязевые ямы, протискивались по водотокам, стукались о деревья и спотыкались о корни; каждый шаг требовал осторожности и физического усилия». Когда Катервуда сбросил его мул и он ударился головой о необычайно большое дерево, Стивенс решил, что их бесславной эпитафией могла бы стать такая: «Переброшенные через голову мула, они размозжили себе головы о ствол красного дерева и похоронены в грязи гор Мико». И тем не менее за триста лет до этого здесь проходила превосходная дорога, и Берналь Диас, этот честный конкистадор, упоминает широкую, «прямую» дорогу, по которой он путешествовал из Нито в Нако; другие вместе с ним высказывали свое мнение о широких дорогах «в обрамлении фруктовых деревьев».

Дороги майя, построенные в классический период (300–900), по– видимому, связывали большинство городов в глубине материка с городами на побережье. Недавняя воздушная разведка нефтяников, проведенная в Петене, показала шрамы дорог, которые можно сравнить с известной дорожной осью близ города Коба. Тикаль был связан мощеной дорогой с Уашактуном, которая оттуда шла дальше к рекам, которые посредством каноэ соединяли их с морем в районе Четумаля. И хотя исследование дорог майя было очень ограниченным, можно предположить, что многие города майя в античную эпоху были связаны между собой дорогами; первые святые отцы-исследователи отовсюду сообщали о торговых путях майя. Типичным сообщением было сообщение Лас Касаса, который проплыл на веслах по рекам, а затем прошел по дорогам от реки Такотальпа до Чьяпаса, Теапы и Солосучьяпа, а оттуда двинулся по старому торговому пути, по которому привозили бусины желтого топаза, которые испанцы называли по ассоциации «янтарем».

Многие города в Пуукском регионе, центром которого был Ушмаль, были связаны между собой дорогами, что впервые отметил Стивенс в ноябре 1841 года. Автор этой книги исследовал эти дороги во время своего неоднократного пребывания на Юкатане. Мощеная дорога шириной 4,5 м, имеющая высоту от 0,6 до 1,2 м, ведет из Ушмаля в Кабах (где ее и по сей день можно еще увидеть). Одна часть дороги делает поворот на 180 градусов и входит в ворота города Кабаха; другая ведет дальше, в Сайиль, Лабну и другие города Пуукского региона. Расположенный на северо-западе Юкатана Ушмаль был соединен с Майяпаном, а через последний – с Чичен-Ицей. Внутри Чичен-Ицы есть восемь сакбеоб, и по крайней мере две дороги выходят за пределы этого города и ведут к другим городам майя. Наиболее известна в Чичен-Ице церемониальная мощеная дорога, которая ведет из храма Кукулькана. Она имеет около 270 м в длину и 10 м в ширину и доходит до края жертвенного колодца. Не так хорошо известны те сакбеоб, которые выходили из Чичен-Ицы. Автор этой книги отыскал их благодаря аэрофотосъемке. Фотографии показывают, что одна дорога шла из Чичен– Ицы в Чабалам, где, очевидно, соединялась с хорошо известной (и единственной по-настоящему исследованной) дорогой, которая ведет из Яшуны в Кобу и имеет протяженность около 100 км.

Церемониальные дороги в пределах крупных городов майя, безусловно, известны хорошо. Как уже упоминалось ранее, дороги в Тикале, построенные между 400 и 900 годами н. э., имели как экономическое, так и церемониальное назначение. Мощеная дорога в дефиле с южной стороны города выполняет роль дамбы; само дефиле, пористый известняк которого был зацементирован, служило водоемом. Широкая поверхность дамбы была церемониальной дорогой, которая проходила от одного центра к другому. Все объекты в Тикале связаны между собой широкими, вымощенными камнем дорогами. Во многих других местах страны майя тоже есть мощеные дороги. Хорошо известна дорога в Лабне, имеющая длину свыше 180 м и ширину около 8 м; она шла от главного храма к одному из небольших храмов, который знаменит своими вратами. Недавно открытая церемониальная дорога в Цибильчальтуне, которая в два раза шире дороги в Лабне и, возможно, на тысячу лет древнее, раскрывает для нас внешний вид и назначение церемониальной дороги майя.

Находясь у святилища на острове Косумель в 1517 году, первая экспедиция испанцев сообщила, что «в этом городе хорошие мощеные дороги… приподнятые по краям… и замощенные большими камнями».

Единственная сакбе, которая была официально исследована, это так называемая ось Коба, – Яшуна. Исследовательские работы заняли двадцать дней, а ее описание изложено в небольшой брошюре. Известная длина дороги – 100 км. Дорога начинается в местечке Яшуна, что в 21 км к юго-западу от Чичен-Ицы. Как и большинство сакбеоб, эта мощеная дорога возвышается над поверхностью земли, и, несмотря на углубления, ее уровень остается неизменным. Высота дороги варьируется от 0,6 до 2,5 м, а ширина составляет около 10 м. У дорог майя разная ширина, так что у нас еще нет какого-либо стандарта. Дорога инков длиной свыше 4000 км, шедшая вдоль побережья, имела стандартную ширину 7,3 м. Инки, разумеется, использовали в качестве транспорта лам, но у майя «люди были сами себе быками». И хотя архитектура майя уже детально изучена, никто еще не выдвинул предположения, какой же была у них стандартная единица измерения.

Сакбе прокладывали «всухую». Сначала инженер майя укладывал подушку из грубо обработанного известняка; при этом камни по весу варьировали от 11 до 136 кг. Поверх нее ложился известняковый гравий; намоченный и утрамбованный, он давал твердую гладкую поверхность. В результате появлялась белая дорога сакбе, которая, по отзывам первых испанцев, была «добротной, широкой и ровной».

На протяжении 100 кг дорога из Кобы в Яшуну шесть раз меняет свое направление. Для этого нет топографических причин, но остатки того или иного города майя, лежащего в направлении каждого ее поворота, наводят на мысль о том, что дорогу строили, чтобы она соединяла уже существовавшие города.

Через определенные интервалы дорогу крест-накрест пересекают валы. Вполне возможно, что за ними, как сначала предположил Теоберт Малер, находились «дорожные станции». У инков были постоялые дворы (тампу), которые располагались на всей протяженности их королевской дороги через каждые 20–30 км. Из литературы нам известно, что у майя была в ходу похожая система, но у нас нет ни ее названия, ни ее точного назначения. Мы многое знаем о системе тампу у инков, но ничего о системе майя, за исключением упоминаний, появившихся уже после окончания завоевания страны майя, о «постоялом дворе городского головы», который должен был в каждом селении содержать дом для путешественников и следить за тем, чтобы в нем всегда были дрова, кукуруза и другие съестные припасы. Вдоль дороги были найдены маркеры, расставленные через каждые 8 км. Сеньор Альфонсо Вилья, который исследовал дорогу, полагает, что это скорее пограничные столбики, нежели маркеры расстояния. Но было бы странным, если бы майя не отмечали расстояние, так как почти все народы делали это на своих дорогах. Инки отмечали расстояние на своих дорогах при помощи топо; иранцы устанавливали «колонны, указывающие расстояние»; греки на своих в общем неважных дорогах через определенные интервалы насыпали кучи камней, в которые каждый путешественник должен был бросить свой камень, как очищение от грехов. На римских дорогах стояли маркеры; когда Птолемей построил в Африке дорогу через пустыню, маркеры расстояния были поставлены на ней через каждые 6,4 км. Вероятно, на дорогах майя были какие-то маркеры, так как Ланда утверждал, что путешественники на дорогах должны были жечь копал в честь Эк Чуах (Шаман Эк), бога Полярной звезды, покровителя торговцев и купцов.

Коба был большим городом. Построенный между двумя озерами, он состоял из групп связанных между собой построек. Город был центром, где сходились несколько дорог. В его окрестностях их найдено более шестнадцати. Одна из них даже пересекает узкий залив одного из озер. На некоторых дорогах поблизости стояли ворота с прямоугольными колоннами и постройки, которые наводят на мысль, что здесь собирали пошлину или, по крайней мере, осуществляли контроль за проходом путешественников по дороге. Главная дорога (сакбе 1) тянется от перекрестка в юго-восточном направлении, проходит через Нохоч-Муль, а затем теряется. Никаких известных исследований от этой точки в восточном направлении предпринято не было. Автор этой книги сначала на земле, а потом и с самолета, летящего на малой высоте, увидел несомненные следы дороги, идущей в направлении Шельхи, которая расположена прямо по соседству с Карибским морем напротив южной оконечности острова Косумель. Шельха находилась на дороге, от которой до нас дошли фрагменты; эта дорога шла вдоль побережья на 20 км к югу в направлении Тулума; к северу от Шельхи сакбе вела к Поле и Мочи.

Эта система дорог явно показывает, что сакбеоб были не только церемониальными дорогами; они были также и торговыми путями.

Не имея тягловых животных, майя носили все товары на своей спине. Вождей носили в паланкинах. И хотя не сохранилось ни одного паланкина, существует иллюстрация, нацарапанная на стене храма в Тикале, на которой изображен очень искусно сделанный паланкин; вождь, которого несут в плетеном паланкине, изображен на вазе из Гватемалы. Есть несколько отчетов очевидцев, сообщающих о том, что вождей майя носят «в больших паланкинах, украшенных перьями».

Все народы, у которых были дороги, имели развитую службу гонцов. У инков была служба гонцов часки, которая продолжала функционировать в Перу до XIX века как неотъемлемая часть испанской почтовой системы. У ацтеков были бегуны, которые несли идеографические послания в раздвоенной палке. О системе майя не известно ничего, за исключением того, что, когда Кортес послал письмо к двум испанцам, жившим среди майя в рабстве, индеец нес его «завернутым в свои волосы».

О способах строительства дорог майя также ничего нет. Очевидно, эти работы были всегда своего рода «барщиной», которой облагались селения майя, через которые проходила дорога, и каждое селение или город должны были внести в строительство свою долю. Текущий ремонт сохраняет дорогу. Индейцам майя постоянно приходилось бороться с жизнедеятельностью растительного мира; для семени дерева, чтобы вырасти и плодоносить, здесь нужна всего лишь горсть земли. Дорога, ведшая в Кобу, была разрушена деревьями, выросшими поверх нее и пустившими свои корни в трещины в известняке. На дороге из Кобы в Яшуну недалеко от Экаля был обнаружен большой камень цилиндрической формы длиной 4 м и весом 5 тонн. Сначала думали, что это был каток для утрамбовывания дороги, но теперь большинство археологов ставят под вопрос эту трактовку ввиду технических причин. Так как весь Юкатан – это масса известняковых валунов и строительный материал всегда под рукой, то строительство этих дорог не было задачей для Геракла. Оно тем не менее требовало значительных инженерных знаний, чтобы, не отклонившись, проложить дорожное полотно как надо. Так как один индеец мог переносить в день на своей спине 680 кг известняковых глыб или щебня, дорогу можно было построить сравнительно быстро. Есть запись: когда в 1564 году испанцы захотели открыть дорогу из Мериды в Мани, расстояние между которыми составляло 80 км, то для того, чтобы проложить дорогу сакбе через лес, тремстам индейцам понадобилось всего лишь три месяца.

Морские коммуникации

Майя использовали также и морские пути, которые не нуждались в ремонте и обслуживании. Майя, и только они одни из всех великих цивилизаций древней Америки были мореходами, которые выходили в море на больших долбленых каноэ и проплывали в них тысячи километров прибрежных вод.

Первое, что увидел Колумб, когда высадился на острове Гуанаха (у побережья Гондураса, самый восточный из островов Ислас-де-ла– Байя) в 1502 году (30 июля), были лодки майя. На одном из островов он увидел и осмотрел одну такую лодку, «длинную, как галера, шириной около 2,5 м, в которой на веслах сидели двадцать пять гребцов-индейцев». Она была нагружена товарами: какао, медью, колокольчиками, мечами с кремневыми лезвиями, хлопчатобумажными тканями – все это было привезено с материка, расположенного в 35 км.

Так как испанцы вскоре стали совершать сюда морские путешествия все чаще и чаще, то и другие очевидцы сообщали о том, что видели огромные долбленые каноэ, которые вмещали «до сорока индейцев». В 1542 году при осаде Омоа, торговой колонии в Гондурасе, из Четумаля, находившегося на расстоянии свыше 200 морских миль (около 400 км, если плыть, как и плавали эти суда, не удаляясь далеко от берега.), было одновременно послано пятьдесят боевых каноэ, чтобы помочь отразить натиск конкистадоров. Во многих из первых рассказов испанцев упоминается огромное количество каноэ и большой объем перевозок на каноэ вдоль всего побережья из Табаско до Панамы.

Свои каноэ (чем) майя обычно делали из кедра, вытесывая лодку из цельного ствола дерева; часто оно достигало в длину 25 м. Его делали с более или менее высокими носом и кормой, как сами майя изображали его на фресках в Чичен-Ице. У майя было несколько известных центров, в которых строили каноэ. Поваленные деревья тащили из леса на бревенчатых катках при помощи веревочного каната и мускульной силы людей. В городке Бакт-Цоц, расположенном чуть западнее мыса Каточе, существовало специальное предприятие для обработки стволов деревьев и изготовления из них каноэ; построенные лодки широко использовали в торговле солью в Экабе.

В районе Уямиль неподалеку от озера Бакалар есть огромная территория, на которой растут подходящие деревья. Майя в Мацанхо специализировались на изготовлении долбленых лодок, предназначенных для прибрежного морского плавания. Небольшие речки вытекали из озера (неподалеку находятся развалины Ичпаатуна, который датируется VI в.) и впадали в большую бухту Четумаль. Между 400 и 800 годами н. э. Тикаль и другие города, расположенные в глубине материка, имели связь с морем по речным путям, которые вели в бухту Четумаль. Севернее, в бухте Асенсьон – в древности Цамабак, – было место погрузки на «морской транспорт, шедший в Гондурас и другие южные регионы». Ко времени появления испанцев, около 1511 года, торговля переместилась дальше на север, к Тулуму. Этот город был соединен дорогой с Шельхой, а оттуда дорога шла на Кобу и к городам, расположенным далеко от побережья, таким как Чичен-Ица. Господство майя в прибрежных морских водах было столь полным, что, например, майя из Чикин– Челя были известны как «владыки моря». А мореходов бухты Четумаль называли «стражами песков», очевидно, потому, что они защищали побережье от вторжений индейцев москито из Никарагуа (которые все еще совершали сюда вылазки вплоть до XVIII в.) и от отдельных случайных налетчиков с Карибского моря, следовавших за торговыми каноэ.

Все побережье лагуны Терминос, где находился город Шикаланго, представляло собой сеть рек, ручьев и рукавов морского залива. Испанская карта XVIII века изображает удаленные от моря водные пути и подробно описывает маршруты по узким протокам, вроде тех, которые есть на побережье Флориды, где небольшие лодки могут двигаться, не выходя в открытое море. Это побережье доставляло трудности для капитанов европейских кораблей, которым приходилось держаться мористее, но не для долбленых лодок майя.

Внутренние водные пути вели к реке Усумасинте, вверх по течению которой (с помощью волоков молитв) индейцы умудрялись плавать на расстояние 300 км с лишним. Реки Гондураса были судоходны для каноэ на много километров в глубь материка. Соль, например, возили в мешках прямо из соленых озер Юкатана во внутренние области Гондураса. Там мешки наполняли какао и обсидианом, и лодки отправлялись в обратный путь. Все побережье представляло собой экономическую зону майя с некоторыми уступками торговцам из Шикаланго, говорившим на языке науатль. Плавание по морю осуществлялось в прибрежных водах (что естественно для подобных судов.). Ставились знаки, знамена из перьев, которые помогали морякам приплыть к пологому берегу. На фресках в Чичен-Ице, изображающих каноэ майя, также есть знаки, которые можно толковать подобным образом. Один автор с живым воображением пишет, что у майя была «служба маяков» – возможно, огонь иногда и зажигали, но едва ли была такая «служба». Римляне, которые ненавидели море (но если надо, блестяще сражались и здесь.) и называли его «пастбищем глупцов», на своих кораблях придерживались берега. Майя делали то же самое. Только в случае крайней необходимости они пускались в плавание ночью, и тогда они ориентировались по Полярной звезде. На больших каноэ использовали треугольный парус (Берналь Диас видел его), но в основном на торговых каноэ были «гребцы-рабы, как галерные рабы в Венеции».

Мореходство майя было ограничено. Нет никаких доказательств того, что майя имели связь с Кубой, хотя она расположена всего лишь в 260 км от Юкатана. Причиной этого, наверное, было сбивающее с курса опасное течение, которое проходит между Кубой и Юкатаном. И тем не менее были редкие случайные (если не умышленные) контакты с Антильскими островами. На острове Косумель Берналь Диас встретил «красивую индианку», которая говорила «на языке острова Ямайка… Так как я знал этот язык, мы были очень удивлены и спросили женщину, как она оказалась здесь… Два года назад она отправилась с Ямайки с десятью индейцами в большом каноэ на рыбную ловлю… Течения принесли их к этой земле и выбросили на сушу… Ее мужа и всех индейцев с Ямайки убили и принесли в жертву идолам».

Встает вопрос: как далеко плавали майя? Есть доказательства, археологические и исторические, что их морские путешествия достигали Тампико на севере и Панамы на юге. Если следовать береговой линии, это более 2400 морских миль (ок. 4500 км), и эта цифра достигла бы впечатляющей величины 3000 миль (свыше 5550 км), если майя доходили на юге до острова Маргарита, который лежит в 20 км с лишним от побережья Венесуэлы напротив полуострова Арая и в доколумбовые времена был единственным источником жемчуга. Жемчужина в форме груши была найдена в захоронении в Паленке под храмом Надписей (датируется 700 г. н. э.), а другая была найдена в могиле верховного жреца в Чичен-Ице.

У майя существовали торговые точки вдоль карибского побережья на Юкатане и в Кинтана-Роо (мексиканский штат на востоке полуострова Юкатан, в Нито, где озеро Исабаль впадает в море, вдали от побережья в Нако и вдоль берегов Гондураса – в Омоа и Трухильо. Кортес видел Трухильо (тогда, естественно, город назывался по-другому) в 1524 году: «Там был могущественный и надменный владыка, который властвовал над десятью тысячами людей или больше… майя обменивали свои товары на птиц, перья, соль и ачиоте».

Отсюда майя обходили предательское побережье Москито, полное мелей и коралловых рифов – где с трудом пробирался Колумб во время своего последнего путешествия в 1502 году, – до реки Сан-Хуан в Никарагуа (та самая река, из-за которой соперничали Уильям Уокер и коммодор Вандербильт в 1856 году, стремясь установить контроль над межокеанским перешейком в Никарагуа). Там сохранялся торговый пункт. Каноэ майя, как мы знаем из исторических фактов, шли при помощи шестов, которыми отталкивались от дна, вверх по реке Сан– Хуан более 160 км до озера Никарагуа. «Другие народы, – утверждал испанский историк, – торговали в провинции Никарагуа… особенно те (майя) с Юкатана, которые приплывали по морю в каноэ». Испанцы немедленно отправились туда, ведомые торговцами майя, «потому что оттуда везли золото».

После 900 года н. э. майя, по-видимому, расширили свою торговлю до Панамы, так как начиная с того времени золото оттуда появляется у майя часто. Изумруды, если они были у майя – а автор этой книги не видел у них настоящих изумрудов, – поступили бы к ним из того же самого панамского источника. Занимавшиеся обработкой золота индейцы в районе Кокле (современная провинция Панамы) торговали с народом чибча с гор Колумбии, которые пользовались месторождениями изумрудов в Мусо и Чиморе, которые тогда были единственным источником изумрудов в Новом Свете.

Нет ничего, что свидетельствовало бы о каком-либо прямом проникновении майя в Южную Америку. В Южной Америке не было найдено никакой керамики, которая бы бесспорно была делом рук майя.

Наконец, в преданиях южноамериканских культур нет и намека о том, что они имеют хотя бы смутное представление о существовании майя.

Майя совершали плавания к островам, только если эти острова можно было увидеть с материка. Косумель – его настоящее название Ах– Куцумиль-петен (Остров Ласточек) – лежит вблизи материка. Но, так как между ним и материком проходит рукав течения Гольфстрим (автор неточен: здесь проходит карибское течение – в направлении Мексиканского залива. А Гольфстримом называется течение, которое вырывается из Мексиканского залива через Флоридский пролив.), плавать здесь опасно. Когда капитан Монтехо попытался однажды заставить индейцев выйти в море во время прилива, они отказались. Вода хомок-нак какнаб – была желтой и бурлила. Именно хомок-нак какнаб и мешало жителям островов Карибского моря и майя установить какие– либо определенные контакты. В захоронениях майя до сих пор ничего не найдено, что было бы привезено с Антильских островов. Однако, как свидетельствует пример женщины с Ямайки и знаменитого Агилара, потерпевшего кораблекрушение, вероятно, было достаточно случайных контактов, чтобы дать знать майя, что «там что-то есть». Возможно даже, что каноэ с островов Карибского моря время от времени специально заходили в территориальные воды майя; ведь по какой-то причине многие прибрежные города были обнесены стеной.

Археологические данные показывают, что морские путешествия с торговыми целями доходили на севере до Тампико, земли уастеков (хуастеков), которые говорили на диалекте языка майя. Битум, который широко использовался для заделывания щелей в лодках, в то время можно было получить только из выходов нефти на поверхность земли, а такие выходы были в Мексике. Майя также использовали битум для изготовления масок. В могилах майя находят произведенные уастеками веретенные блоки для изготовления хлопчатобумажной нити. Даже в Тикале, который, кажется, окружен джунглями, находят шипы с хвостов скатов, морские водоросли и раковины с Тихого океана; в Паленке – жемчужины с острова Маргарита; в колодцах Чичен-Ицы – золото из Панамы; в других местах – керамику из Веракруса.

Факты, свидетельствующие об использовании индейцами майя морских путей сообщения, значительно меняют их портрет, а ведь раньше их часто изображали изолированными в своих зеленых особняках и занятыми лишь метафизикой времени.

Письменность

«Майя, – пишет один автор XVI века, – можно похвалить за то, что они… по сравнению с другими индейцами, имеют символы и буквы, при помощи которых они записывают свою историю и обряды». Диего де Ланда соглашается: «Эти люди использовали определенные символы… при помощи которых они писали в своих книгах». Иероглифическое письмо майя было во всех отношениях самым развитым в обеих Америках, хотя, безусловно, оно не было единственным в своем роде. Многие мексиканские племена обладали его менее развитыми формами. Вполне возможно, что основоположниками иероглифического письма были ольмеки, северные соседи майя.

Что на самом деле представляет собой письменность майя – весьма спорно. На протяжении долгого времени она оставалась полнейшей загадкой, пока в 1864 году не была обнаружена рукопись епископа Ланды «Отчет о положении дел на Юкатане». Он полагал, что это был алфавит письменности майя. То, что информаторы епископа дали ему, было совсем не алфавитом. Когда он попросил написать букву, его информатор нарисовал «иероглифический элемент, напоминающий звук». Например, е (на испанском произносится как «э») на языке майя было Ъв, что означает «дорога»; художник, информировавший епископа, нарисовал символ слова «дорога», пару параллельных линий, изображающих сакбе. Когда между параллельными линиями рисовали очертание человеческой ступни, это был символ слова «путешествие». Рукопись Ланды обнаружил упорный, хоть и чудаковатый, ученый Шарль Этьен Брассер (от титула Бурбурский он отказался после падения Наполеона III), который занимал административную должность при незадачливом Максимилиане (Максимилиан Габсбург (1832–1867) – австрийский эрцгерцог, император Мексики в 1863–1867 гг. После отзыва поддерживавших его французских войск был взят в плен и расстрелян.) в Мексике. Он поспешил издать книгу Ланды и попытался, привлекая свою необузданную фантазию, использовать ее при прочтении «Кодекса Троано» майя, который находился в Париже. Результат был катастрофическим: «Он хозяин поднявшейся земли, хозяин, хозяин тыквы; поднялась земля рыже-коричневого зверя; это он, хозяин поднявшейся земли разбухшей земли, сверх меры, хозяин водоема…» Все попытки прочитать символы майя с помощью этого «алфавита» были печально неудачными. И тем не менее Дж. Э. Томпсон полагает, что то, что записал Ланда, напоминает у майя Розеттский камень, и ничего более приближенного к нему найдено не будет.

Письменность майя была идеографической, как полагал Уильям Гейтс, весьма здравомыслящий ученый. В ней была система; присутствуют основные элементы, названия предметов, слова, обозначающие действие (подразумевается, что это глаголы). Есть ряд символов прилагательных, обозначающих цвета, и набор мелких, совершенно неопределенных иероглифических элементов, которые могли быть «очень необходимыми частями письменного языка». Гейтс принялся составлять таблицу символических форм майя, нечто вроде словаря языка майя (в настоящее время его не очень высоко оценивают ученые, потому что есть мнение, что распределение символов по типам сокращает их значение для изучающих). Эта работа осталась незаконченной ввиду смерти ученого в 1940 году, а материалы его исследований исчезли.

Письменность майя является идеографической, так как символы обозначают абстрактные понятия. В ней также присутствуют элементы ребусного письма. Она пиктографическая и символическая, но не слоговая; вдобавок в ней есть значительное количество фонетики. Ацтекское письмо проще по форме и использует игру слов: кузнечик ( чапуль ) рисуется на вершине горы (тепек), в результате чего получается слово «чапультепек», которое легко читается. Такая система была достаточно точной, чтобы узнавались названия ацтекских городов, деревень, провинций и имена вождей, тогда как ни один символ майя не был определенно соотнесен с каким-либо человеком или местом. Известно, что у майя было принято рисовать или татуировать их собственные имена на руке или кисти руки. Если в будущем будут признаны «идентифицирующие» символы, тогда можно будет получить материал для прочтения предложений майя.

Символы и названия дней у майя. Каждый из двадцати дней месяца имел свое название

Имиш

Ик

Акбал

Кан

Чикчан

Сими

Маник

Ламат

Мулук

Ок

Чуэн

Эб

Бен

Иш

Мен

Сиб

Кабан

Эцнаб

Кауак

Ахау

Символ майя был самостоятельной единицей. Он заполнял предназначенное для него место. Есть сложные символы. У главного элемента есть различные дополнения, которые видоизменяют и расширяют его. Приставка может стоять слева или ниже суффикса, справа от него или внизу. То, куда ее помещали, зависело от пространства, выделенного для нее. Когда Уильям Гейтс перерисовывал все известные символы, которые встречаются в трех дошедших до нас кодексах, он обнаружил, что существовало много видов дополнений, приставок и суффиксов. Некоторые были пиктографическими, другие символическими.

Из всего обширного собрания текстов майя шестьдесят процентов остаются нерасшифрованными. Символы, обозначающие даты и вычисления, прочитать можно; те, которые относятся к истории и обрядам, – нет.

Так как майя большое значение придавали календарной системе, у них были хорошо развиты вычисления. Наша система счета – десятичная. Их система счисления была основана на двадцати; в ее основу легло число двадцать – общее количество пальцев на руках и ногах. Горизонтальная черточка как числовой символ (—) означала пять, а точка (.) – единицу. Майя считали двадцатками. Двадцать изображалось в виде ракушки (символ нуля) с точкой над ней. Самостоятельное открытие абстрактного нуля дало майя систему записи цифры на нужном месте, и вместе с ней они получили возможность вычислять огромные величины. Как система такой способ был гораздо лучше, чем греческий, египетский или громоздкий римский способ вычислений. На первых испанцев произвела самое сильное впечатление та легкость, с которой индейцы считали какао-бобы, которые не продавались мерами сыпучих тел или на вес, а считались поштучно и продавались партиями от четырехсот до восьми тысяч бобов, что можно было вычислить очень быстро. Многие выводы ученых, занимающихся изучением майя и разработавших метод определения дат по иероглифам, были подтверждены благодаря радиоуглеродному методу определения дат. Из огромной массы иероглифов, за исключением символов, имеющих отношение к календарной системе, мало что было расшифровано. И самые лучшие умы признают, что они зашли в тупик. Мы все вместе пребываем в неведении. Единственная разница состоит в том, что, пока ученый продолжает громко стучать в дверь, невежда спокойно сидит в центре комнаты.

Юрий Кнорозов, член Российской академии наук, заявил, что у него есть «ключ» к иероглифам майя. В то время как те, кто давно уже работает по этой теме, утверждают, что «рискованно оценивать количество иероглифов, потому что большинство из них сложные и не поддаются расшифровке, так как нет алфавита», у Кнорозова нет таких сомнений. По-видимому, он тщательно изучил всю литературу, а самый известный кодекс майя, «Дрезденский кодекс», находится у русских. Кнорозов утверждает, что число иероглифов майя доходит до 270, из которых широко используются 170. Он размещает их по трем категориям: идеографические, которые в основном сами себя объясняют, фонетические, которые появляются чаще всего, и ограничивающие, которые встречаются редко и не предназначены для того, чтобы быть прочитанными. Кнорозов заявляет, что сейчас он готов «прочесть» все существующие кодексы. Те, кто отдал их изучению большую часть своей жизни, совершенно правомерно остаются скептически настроенными по отношению к русским экспертам по майя. Но русские первыми увидели оборотную сторону Луны. Может ли такое быть, что они покажут нам другое лицо майя?

Исторический факт состоит в том, что почти всю работу первопроходцев по расшифровке текстов «утраченных» цивилизаций проделывали непрофессионалы, т. е. те люди, которые не были изначально обучены археологии и не зарабатывали себе этим на жизнь.

Жану Франсуа Шампольону было всего девятнадцать лет, и он, безусловно, не был археологом, когда использовал Розеттский камень для расшифровки египетских текстов. Простой немецкий школьный учитель Георг Гротефенд разгадал клинописное письмо, которое выглядело «как птичьи следы на мокром песке». Диего де Ланда, давший нам ключ к символам майя, был монахом; Хуан Пио Перес, который разобрал числовую систему майя, был местным чиновником в Пето на Юкатане. «Я раскрыл секрет ахуа и счет катунов… Я установил символ больших циклов» – вот так Дж. Т. Гудман объявил о своем открытии уменьшения дат майя. Будучи газетчиком, он работал редактором Territorial Enterprise и дал толчок работе Марка Твена в качестве журналиста. Гудман никогда в жизни не видел ни одного майя. То же самое можно сказать и о докторе Эрнсте Фёрстемане, библиотекаре из Дрездена, где находился знаменитый кодекс. Интерес к иероглифам майя появился довольно поздно в его жизни, и он четырнадцать лет работал, пока не «вырвал тайну календаря майя из кодекса и стел». Будучи по профессии статистиком страхового общества в Коннектикуте, Бенджамин Хорф был авторитетом в американской лингвистике. И если сменить археологические подмостки, но не тему, лишь недавно молодой английский архитектор Майкл Вестрис добился успеха там, где все другие ученые потерпели неудачу в разгадке критского линейного письма, которое, как он давно утверждал, было на самом деле примитивным греческим. Этот талантливый непрофессионал является важной фигурой в археологии, потому что из всех наук археология единственная, которой можно заниматься, не имея мантии академика.

Литература

У майя были книги. Ранее уже упоминался хронист Сьюдад-Реаль, который считал, что майя достойны похвалы за три вещи: отсутствие людоедства, интереса к противоестественным сексуальным отношениям и за то, что они писали книги. Разумеется, это не были книги в нашем понимании этого слова. На самом деле это были иероглифические тексты с иллюстрациями. Но тот факт, что у майя были книги, больше всего поразил испанцев. Когда молодой Берналь Диас дель Кастильо листал их в тотонакском храме в Семпоале, он увидел «много бумажных книг, сложенных в складку… это дало мне много пищи для раздумий… Я не знаю точно, как описать это». И как мы уже видели, среди вещей, отосланных Карлу V вместе с золотом и украшениями из перьев, были «две книги из тех, которыми пользуются индейцы». Многие ученые в Испании были «охвачены удивлением» при виде такого доказательства высокой культуры. Ведь не только у майя, но и у тотонаков, ацтеков, миштеков и почти всех других индейцев с развитой культурой были книги. Однако у майя они имелись на протяжении самого длительного времени – возможно, лет восемьсот.

Во время испанского завоевания почти каждый крупный центр на Юкатане имел свое книгохранилище. Даже в 1697 году некий испанец сообщил о том, что в Таясале (Петен) он видел записи, которые по– прежнему делались при помощи иероглифов.

Не может быть никаких сомнений в том, до какой степени использовались книги; пояснения, оставленные на этот счет испанцами, необычно подробные. «Индейцы записывали символы и посредством их понимали друг друга». В одном из докладов королю Испании говорилось: «У этих Ах Кинес были книги со значками… и они знали, что произошло много лет назад». Диего де Ланда подтверждает это. Майя «умели читать и писать буквами, и у них были символы, при помощи которых они писали, и рисунки, которые иллюстрировали значение написанного… Их книги были написаны на больших листах бумаги, сложенных складками и помещенных между досками, которые они украшали; они писали на обеих сторонах бумаги колонками, следуя за порядком расположения складок. Они делали бумагу из корней дерева».

Бумага майя была сделана из внутренних лубяных волокон коры дерева Ficus. Кору шириной в две ладони сдирали с дерева, и в длину она достигала 6 м. Сначала ее вымачивали в воде, чтобы смягчить и извлечь густой белый сок, затем ее отбивали ребристой колотушкой. Эти действия настолько растягивали волокна, что кусок коры шириной 30 см превращался в бумагу шириной в целый метр. Кору отбивали до тех пор, пока, по словам одного испанца, она не превращалась в «лист толщиной в мексиканский реал», т. е. 2 мм. Такой способ изготовления бумаги широко распространен; способы, инструменты для отбивания и виды растения, связанные с производством, почти одинаковы в далеко отстоящих друг от друга регионах – в Амазонии, Африке, Полинезии и на острове Пасхи. Автор этой книги в своей работе, посвященной изготовлению бумаги у майя, полагал тогда, что майя были самыми первыми бумагоделателями в Америке. Сейчас он уже не так в этом уверен. Данным ремеслом, как и многими другими вещами, занимались почти все племена Центральной Америки.

Майя использовали бумагу из коры в качестве одежды, прежде чем научились ткать материю из хлопка. Их жрецы продолжали носить одежду из такой бумаги даже уже после появления у них ткачества. Переход от одежды к бумаге имеет в развитии культуры долгую историю (В Европе отсутствовали источники волокон для бумаги, пока люди не начали носить льняное белье. За использованной одеждой в XIII веке охотились изготовители бумаги. Аббат Клуни, посетивший бумажную фабрику в Италии, был шокирован: «Бог читает книгу на небесах… но что это за книга? Она такого сорта, каким мы пользуемся ежедневно, пергамент, сделанный из козлиных шкур, или это лохмотья выброшенного исподнего… и какого-нибудь другого отвратительного материала?»).

Эта бумага майя (хуун) широко использовалась: на ней чертились строительные планы; ее использовали при разгадывании лабиринтов иероглифов; на нее изначально наносили рисунки, предназначенные для гравировки на стелах. Мы знаем, что у майя были карты. Их современники ацтеки пользовались бумагой аматль для составления карт, податных списков, написания хроник и родословных; сама бумага была статьей налогов.

Испанец, который в 1697 году видел книги индейцев ица, дал полный и точный отчет об их размерах и внешнем виде: «Книги высотой четверть ярда (т. е. 9 дюймов, или 23 см.) и шириной приблизительно пять пальцев сделаны из коры деревьев; они сложены, как ширма, и раскрашены с обеих сторон». Внешний вид трех дошедших до нас книг, в частности «Дрезденского кодекса», подходит под это описание. Он сделан из одного куска бумаги, полученной из волокон коры копо (Ficus padiofolia). Эта книга имеет в высоту 20 см, в длину 320 см и сложена, подобно ширме. Такие размеры ей были приданы при помощи нагретых каменных утюгов (подобных мексиканскому шикалтетлю), которые разгладили ее поверхность (в эпоху Возрождения производители бумаги шлифовали свою сделанную вручную бумагу при помощи агата); или же своих размеров она достигла благодаря смеси извести и крахмала, который дает растение, похожее на маниоку. Диего де Ланда отмечает, что своей бумаге майя придавали «белый глянец, на котором было легко писать». Бумагу складывали наподобие ширмы, и получалась книга. Каждый ее лист или страница имели размеры приблизительно 7–8 на 20 см. Концы книги приклеивали к деревянным доскам, на которых, по-видимому, иероглифами было вырезано название книги. Дошедший до нас «Мексиканский кодекс» имеет похожий переплет, который украшен мозаикой из нефрита на манер украшенных драгоценными камнями переплетов европейских книг эпохи Ренессанса. В «Дрезденском кодексе» тридцать девять листов, раскрашенных с обеих сторон, или семьдесят восемь страниц. Эти страницы представляют собой «кольца катунов», о которых говорится в кодексе. Писцы– жрецы майя работали кисточками, сделанными из щетины дикой свиньи, и использовали темно-красный, светло-красный, черный, синий, желтый, коричневый, зеленый и блестящий черный цвета.

Точно неизвестно, когда майя начали делать свои книги. После 889 года н. э. по неизвестным причинам майя прекратили сооружать помеченные датами стелы из резного камня. Было установлено, что после этого они вели похожие записи на более послушном материале вроде бумаги. Было высказано предположение, что приблизительно в 889 году и появилась первая книга майя.

«Дрезденский кодекс» является самым совершенным из трех уцелевших книг майя; свое название он получил благодаря Королевской библиотеке в Дрездене, куда он был привезен из Вены в 1739 году. Точное происхождение книги неизвестно, но, так как последняя дата в нем соответствует 1178 году н. э., доктор Дж. Э. Томпсон полагает, что это было новое издание, сделанное в XII веке с оригинала, составленного в ранний классический период (323–889). Его содержание (предположительно, так как только половина иероглифов поддается расшифровке) представляет собой календарь (альманах, сборник) прорицаний, связанных с женщинами, деторождением и ткачеством. В нем есть таблицы синодических обращений планеты Венера и предсказания. Книга заканчивается изображением бога неба Ицамны в виде небесного чудовища, изо рта которого льется вода, уничтожая мир майя в потопе. Из трех кодексов «Дрезденский» – астрономический, «Тро-Кортеси– анус» – астрологический, «Пересианус» – обрядовый. В них нет почти ничего, что можно считать историей (Из двух других уцелевших кодексов майя «Кодекс Пересианус» и «Кодекс Тро– Кортесианус» находятся соответственно в Париже и Мадриде. «Кодекс Пересианус» назван так потому, что слово «Перес» оказалось на бумаге, в которую он был завернут, когда в 1860 году был найден в углу камина Национальной библиотеки вместе с корзинкой, полной других старинных документов. «Кодекс Тро-Кортесианус», обнаруженный в шестидесятых годах XIX века, был найден в виде двух кусков («Троано» и «Кортесианус»), оба в разных местах Испании. Он состоит из пятидесяти шести листов, или 112 страниц и в разложенном виде имеет длину 7,2 м. Это более позднее произведение майя (ок. 1400); оно сделано грубо и описывает гадательные обряды. В этом кодексе есть много иллюстраций, изображающих ремесла майя: ткачество, гончарное ремесло, ловлю оленя при помощи ловушки – все они очень поучительны для этнографа.).

Испанцы говорили, что в книгах майя рассказывалось о «жизни их владык и простых людей», а также «в них содержалась история». Семьдесят лет спустя после завоевания и сожжения многих книг некий испанец все еще рассказывал о том, что он видел книги, раскрашенные разными цветами, которые «дают счет их годам, повествуют о войнах, эпидемиях, ураганах, наводнениях, голоде и других событиях». Даже в 1697 году один вождь племени ица знал все об истории Юкатана, потому что «он прочел ее в своих книгах». Было установлено, что «их иероглифическая литература, по-видимому, охватывала почти все отрасли науки майя», но образцов ее не сохранилось. То, что майя относились к своим книгам как к самым дорогим святыням, показывает замечание Ланды: «Самым ценным имуществом, которое брали с собой знатные люди, покидая Майяпан (после его разрушения) и уезжая в свою провинцию, были их научные книги».

Учение было прерогативой правящих классов, так как «жрецы были ключом к познанию… Они выполняли свои обязанности в храмах и обучали наукам, равно как и писали книги о них». И хотя их интерес к собственному происхождению был очень силен, в древних символах майя не удалось распознать никаких личных имен или названий городов. И тем не менее нам известно, что существовали раскрашенные схемы и карты, и в «Пополь-Вух» утверждается, как исторический факт, что, когда тольтеки пустились в путь на Юкатан, они «взяли с собой свои рисунки, в которых было записано все, что касалось древних времен», и что майя с гор получили у цибал тулан, рисунки из древней Тулы (последней столицы тольтеков), «которыми они записывали свою историю». В действительности сходство между некоторыми зданиями в Чичен-Ице и Туле (Толлане), расположенных в 1200 км друг от друга, настолько точно, что архитектурные детали могли быть переданы никаким иным путем, кроме как посредством рисунков, выполненных на бумаге. Вдобавок у майя были книги по медицине, копии, сделанные в XVIII веке и написанные латинскими буквами, которые, несомненно, были сначала переведены с иероглифов на письменный язык майя. Хосе де Акоста, который много путешествовал по Перу и Мексике (1565), писал: «Существовали книги, в которых ученые-индейцы хранили… свои знания о растениях, животных и других вещах». Но они не использовали свою иероглифическую письменность для записи контрактов – «при купле-продаже не заключались письменные соглашения», – и это было источником путаницы и разногласий, которые часто приводили к войне.

Ацтеки, письменность которых была менее развита, чем письменность майя, вели точные записи количества и качества дани и доходов, имели карты владений и подробную карту Теночтитлана. Мы знаем правильную последовательность их правителей и названия всех древних городов и провинций ацтеков. (Ацтеки также оставили после себя впечатляющую литературу, которая была изложена на бумаге испано-ацтекскими писцами в XVI в.) Что касается майя, то нам не были известны даже имена их «царей», по крайней мере до недавнего времени. Даже у инков, у которых не было письменности, было узелковое письмо кипу (после 1250 г.); оно выступало в роли мнемонического средства, которое давало им – а теперь и нам – хронологию их истории. Возможно, иероглифическое письмо майя в действительности совсем не является письменным языком, а больше мнемонической системой, благодаря которой – вместе с изображениями богов, датами и символами – пробуждалась память читателя. Этот вопрос возникает благодаря тому, что у них были ритмичные песни. Древние греки, руководимые богиней памяти Мнемозиной, пели, излагая облеченные в размер исторические события прошлого. «Илиаду» проговаривали нараспев задолго до того, как Гомер записал ее. Друиды использовали бардов для записи в мнемоническом ритме своих событий прошлого и трактатов по географии, о море, а также методах ведения сельского хозяйства. Генрих III (1207–1272, английский король в 1216–1272.) применял versificator regis для распевания рифмованных хроник, эпитафий и тому подобного.

Но если книги майя охватывали другие области помимо тех, что донесли до нас сохранившиеся кодексы, мы об этом никогда не узнаем, потому что испанские монахи их уничтожили. Диего де Ланда прямо говорит: «…мы сожгли их все…»

Было предписано: идолопоклонство искоренить. Диего де Ланда сам подписал этот указ в 1562 году. Как часть религиозной программы испанцев, все книги майя были захвачены и привезены в город Мани («А… так как этот свидетель находился в вышеупомянутом селении Мани и Хомуне, то он видел, как вышеупомянутые монахи подвешивали многих индейцев за руки, а некоторых за ноги, и вешали камни им на ноги, и били их кнутом, и брызгали на них расплавленный воск, и жестоко обращались с ними, так что потом, в указанное время, когда, по его словам, получив наказание, они были приведены на публичное аутодафе, на их телах не было живого места, по которому можно было бы пройтись кнутом…»). «Мы нашли большое количество книг, – писал Ланда, – и в них не было ничего, в чем не видно было бы суеверия и дьявольской лжи, поэтому мы сожгли их все, о чем они (майя) поразительно сильно сожалели и горевали». Это подтверждает запись историка от 1633 года. В Мани Ланда «собрал книги и приказал их сжечь. Они сожгли много древних книг об истории Юкатана, в которых рассказывалось о его истоках и истории и которые имели такую большую ценность». Хосе де Акоста, этот ученый иезуит, который путешествовал по Перу и Мексике в пору молодости этого мира, был разгневан таким иконоборческим старанием: «Это следует из какого-то глупого усердия, когда, не зная или не желая знать ничего об Индиях, они говорят, что все это, как в запечатанном свертке, колдовство… Те, кто искренне пожелал узнать об этом, нашли многое достойным рассмотрения».

Диего де Ланда выполнил эту работу достаточно тщательно; из сотен книг только три каким-то образом избегли этого массового уничтожения.

Общее содержание текстов майя известно. Даже обладающие всей полнотой информации ученые сомневаются в том, что записи об исторических событиях делались на памятниках. Вот типичный пример текста майя, найденный на покрытой превосходной резьбой стеле в Тикале: «5 Ахау 13 Муан; завершение счета четырнадцати, завершение туна». Запись имеет отношение к календарю. Нет упоминания названия города, имени правителя или каких-либо исторических событий, которые произошли в течение «6 Ахау 13 Муан». Такого же рода и надписи, сделанные на других памятниках майя в других местах.

Как же отличаются от всего этого записи на Ближнем Востоке! Они тавтологичны, словоохотливы и информативны, как, например, «Шестьдесят два проклятия Асархаддона». По меркам майя эта ассирийская говорящая табличка совсем крохотная (45 на 30 см). По стилю она не сильно отличается от табличек Паленке: цари-боги мечут громы и молнии на коленопреклоненных вассалов. В мае 672 года до н. э. ассирийский царь Асархаддон привел к присяге своих вассалов и призвал на них страшные проклятия, если они нарушат ее. Он потребовал, чтобы его преемником стал его сын Ашшурбанипал. Эта табличка излучает эмоции; сами имена звучат как грохот цимбал: «…и пусть Сарантий, дающий свет и семя, уничтожит ваши имена и землю… пусть Иштар, богиня войн и сражений (а также плодородия, чувственной любви и др.), сокрушит ваши луки…» И так, пока не высказаны все шестьдесят два проклятия. Эта табличка дает нам даты, историю, людей, характер.

Что можно узнать о майя из их иероглифических текстов, таких как этот?

«Катун 11 Ахау установлен на циновке, установлен на троне. Когда правитель воцарился: Ишкаль Чак сидит лицом к их правителю.

Небесное опахало опустится; ненависть небес, букет небес спустится.

Снова зазвучит барабан Владыки 11 Ахау; снова зазвучит его трещотка.

Когда кремневые ножи будут вложены в его мантию, в этот день будет зеленая индейка, в этот день будет Сулим Чан, в этот день будет Чаканпутун.

Они найдут свой урожай среди деревьев: они найдут свой урожай среди скал, те, которые потеряли свой урожай в катун Владыки 11 Ахау».

Такого рода тексты находят на всей территории страны майя.

Очень и очень редко случается так, что в них есть что-то еще, помимо этой чуть ли не патологической озабоченности течением времени. Годы были ношей, которую несли боги, добрые или злые, но не беспристрастные. На плохих богов можно было повлиять соответствующими ритуалами, и была «возможность ослабить скорбь Иш и приложить бальзам к невзгодам Кауака». Как и мы, майя судили о человеческих поступках по боли и удовольствию, которые ими вызваны. То, что было вырезано на памятниках майя, должно было оказать воздействие на богов, но едва ли в этом было что-то от литературы в нашем понимании.

В добавление к трем уцелевшим кодексам майя и огромному количеству иероглифических текстов на памятниках у нас есть «Книги Чилам-Балам» («Книги Жреца Ягуара»). Их много. Текст майя написан латинскими буквами. Даты сочинения варьируют между первой половиной XVI века, когда завоевание майя было свершившимся фактом, и концом XVIII века. Их темы схожи с содержанием того, что было расшифровано в книгах майя. Жрецы майя надиктовывали тексты из книг, которые избежали сожжения, двуязычному писцу, который записывал язык майя латинскими буквами. Эти книги не являются хрониками в нашем понимании. А вот являются ли они литературой, то пусть эти книги сами говорят за себя. Первые строчки одной из них гласят:

«Это порядок следования Катунов с тех пор, как (ица) покинули свою страну, свой дом в Ноноуале.

Четыре Катуна оставались тутуль шиу, Ахау—10 Ахау, (849–928) на закате народа цуюа».

В этих книгах много говорится о «языке цуюа», каббалистической (загадочной) форме языка, которую использовали жрецы для определения себе подобных и того, знают ли они детально обряды. Можно заметить, насколько текст предназначен для голоса. Это наводит на мысль, что большая часть литературы майя была устной, подобно литературе других древних культур.

Сохранились несколько песнопений: об исторических событиях рассказывали размеренно и нараспев под звуки барабана:

Юным мальчиком я был в Чичен, Когда злой человек, Владевший армией, Пришел, чтобы захватить землю. О, в Чичен-Ице родилось безбожие. Yulu uayano. Сплошной неразберихой был день, Когда его взяли в Чикин-Чен. Смотрите, как я помню песню! Благочестие было в почете, Yulu uayano.

Нам известно, что у майя были драматические представления. Танцев было очень много, их число достигало трехсот. Ритм у майя считался таким важным, что барабанщик мог потерять свободу или, возможно, жизнь за неправильный ритм.

Вот песня одного из танцев, который Диего де Ланда однажды увидел своими глазами и посчитал «достойным того, чтобы посмотреть»:

Три раза легко обойди Вокруг раскрашенного каменного столба, Где привязан этот храбрец, Целомудренный девственник. Обойди один раз; на второй Возьми свой лук, положи стрелу, Прицелься ему в сердце; тебе не надо Призывать себе на помощь всю силу, Чтобы пронзить его, нужно ранить его Неглубоко, чтобы он мог медленно Страдать, как того желал Прекрасный Господь Бог.

Дж. Э. Томпсон, самый литературно образованный из всех ученых, занимающихся майя, похвалил поэтическое качество стихов майя, обратив внимание на свободное использование ямбов и повторяющиеся размеры (ритмы) наподобие Ветхого Завета. Майя рассказывали свою историю в такт. Стихи – одна из самых древних форм у всех народов – изначально были неуклюжей уловкой, призванной помочь памяти людей, которые не умели читать. Если кому-то покажется трудным поверить в то, что мнемотехнический прием трансформировался с течением времени в прекрасную поэзию, то надо вспомнить о том, что в греческой архитектуре балка, положенная на деревянные колонны, стала архитравом храма, а концы балок стали мраморными триглифами, или что дом простого индейца майя, развиваясь, превратился в храм, такой как в Тикале, который достигает высоты около 70 м. Но сравнение ритма стихов майя с могучими ритмами Ветхого Завета может завести слишком далеко. Вина в этом не майя, а скорее наша, тех, кто прикрепил к ним ярлык «интеллектуалов Нового Света».

Майя стали предметом во многом неправильного, романтического понимания. С тех самых пор, когда Шатобриан сидел в 1791 году на берегу реки с индейскими девушками из племени натчез и, ведомый своими желаниями, зачал двух жителей Флориды Аталу и Селуту, тема «Благородного дикаря» Руссо продолжала оставаться на сцене. Эта воображаемая экзотичность вошла в кровь древней истории Америки, где, забродив, превращается в пьянящий напиток, который пьет каждое новое поколение.

Литература майя была символической и абстрактной. Она была антиобщественной; только посвященные могли понять смысл и значение ее символов. И все же, что мы имеем, когда символы оказываются переведенными? Майя не говорят ничего ни о себе, ни о своей истории. Простая дата бесплотна; ей не хватает крови и страсти, если она связана со значимыми событиями в жизни людей. Время знает свое дело. Все абстрактное и символическое в литературе исчезает и растворяется в воздухе. Все просто наполненное звуками улетучивается с ветром.

Шуль – конец

Майя, которые первыми из всех солнечных царств почувствовали присутствие белых людей, были, что удивительно, последними, кто пал перед ними. Ведь не было спасения от волны будущего, как только Колумб в 1502 году обратил внимание на существование очень развитого народа майян. Испанцы были настойчивы. Их взаимоотношения с майя были полны жестокостей с самого начала. Майя были свирепыми воинами; они не уступали дорогу и не просили об уступках. Когда до испанского губернатора Кубы дошел отчет о том, что «мы обнаружили густонаселенные страны, где есть каменные дома, и людей, которые носят одежду из хлопка», сюда хлынула еще большая волна конкистадоров, чтобы сломать свои копья; сотни их оставили свои останки на берегах Юкатана.

Когда сюда прибыл Кортес, он окинул наметанным глазом военного негостеприимный берег и, почувствовав каким-то образом, что золота тут мало, остался лишь на столько времени, чтобы забрать отсюда потерпевшего кораблекрушение Агилара. Когда в 1523 году Мексика была завоевана, а порядок в ней установлен, Кортес отправил Педро де Альварадо на завоевание Гватемалы, а в 1524 году – Кристобаля де Олиду в Центральную Америку (на 5 кораблях), чтобы разведать каналы поступления дани ацтеков. Вместо этого последний установил в Ибуэрасе (Гондурас) независимое правление. И Кортес (предварительно послав на подавление мятежа флотилию Франсиско Лас Касаса, но она попала в бурю и корабли погибли, а уцелевшие люди попали в плен к Олиде.) отправился наводить порядок сам, совершив знаменитый переход через болота, реки и джунгли (октябрь 1524 – май 1525). Он прорубил широкую просеку через территорию майя, почти не встретив сопротивления, поскольку уже было известно, что ацтеки разбиты и что он, Кортес, их победитель. Майя испытывали благоговение, смешанное со страхом, перед этим энергичным человеком, который, не упав духом в ужасных географических условиях, пришел к ним с северо-запада, захватив с собой свою любовницу, соколов, шутов и фокусников.

В 1527 году настала очередь майя. Франсиско де Монтехо, сыгравший свою роль в завоевании Мехико (именно он отвозил его сокровища в Испанию), воспользовался этим; он появился после аудиенции у короля с договором на завоевание, заселение и обращение в христианство всей страны майя. Он появился на Юкатане в 1527 году с 380 солдатами, 57 лошадьми и большими надеждами. По словам того, кто его знал, Монтехо был «человеком среднего роста и имел живое лицо. Он любил веселье, но был деловым человеком и хорошим наездником. Когда он приехал в Мехико, ему, возможно, было лет тридцать пять. Он был щедрым человеком и тратил больше, чем ему позволяли доходы». И еще более позволительным было то, как он растрачивал жизнь людей. Отряд остановился в Шельхе, где стычки и болезни косили личный состав. Тогда Монтехо направился на северное побережье, встречая на пути один большой город майя за другим. За каждым поворотом на Монтехо нападали индейцы, уничтожая людей его небольшого отряда.

Даже при таких обстоятельствах Монтехо воевал с совершенно разобщенным народом, так как индейцы были в такой же мере в состоянии войны друг с другом, в какой и с испанцами. Даже пример Мехико не заставил майя объединиться. Майяпан, под властью которого была большая часть Юкатана, ослабел, и страна раскололась на воюющие друг с другом части. В 1464 году случился страшный ураган, который унес ужасающее количество людских жизней и вызвал опустошение. В 1517 году вслед за первым контактом с испанцами пришла эпидемия оспы (майясимиль, «легкая смерть»), которая косила людей тысячами. Родовое соперничество вызывало постоянные межплеменные войны. Несмотря на все это, майя отразили наступление испанцев. После безуспешных попыток закрепиться на Юкатане экспедиция отплыла в Четумаль, расположенный на побережье большого залива Цамабак (ныне бухта Четумаль). Здесь стоял большой город, насчитывавший две тысячи домов. Его жители занимались строительством каноэ, торговлей какао и медом. В этом городе, торговавшем с Панамой, испанцы обнаружили золото, и в течение нескольких дней началась война. Они надеялись на помощь другого испанца, потерпевшего кораблекрушение, Гонсало Герреро, но он отказался иметь с ними дело. Будучи накомом у майя, Герреро готовился нападать на испанцев и отражать их атаки. Вскоре он выбил конкистадоров с их плацдарма в Четумале. Тогда испанцы сели на корабли и поплыли на юг, чтобы высадиться в Улуа, торговом форте майя в Гондурасе. Когда весть об этом дошла до Герреро, он повел флотилию боевых каноэ, чтобы снять осаду с этого дальнего поселения. Герреро был убит выстрелом аркебузы, но его смерть ничего не изменила в судьбе испанцев. К 1535 году на всем полуострове Юкатан не осталось ни одного белого человека. Те, кто не погиб или не устал от безуспешной войны, услышали громкий призыв из Перу, где Франсиско Писарро вел завоевание инков.

Монтехо, за плечами которого были годы, а на теле много шрамов, отказался от своего титула и власти в пользу своего сына. Бурно возобновив завоевание в 1542 году, конкистадоры оккупировали половину полуострова и основали его столицу Мериду на месте древних построек города Тихоо. В 1546 году испанцы усмирили в ходе ужасной поголовной резни те племена майя, которые отказались от мирного рабства, и завоевание завершилось.

Индейцев майя поглотили волны конкисты. Им было известно рабство, которое было частью их общественной жизни, но их новые хозяева его усовершенствовали. Пятьсот тысяч свободных людей были проданы в кабальную зависимость, древние города майя были разрушены, а вожди, которые не подчинились, были убиты. Жрецы были ликвидированы, а их книги сожжены. Их знания умерли вместе с ними.

И все же завоевание не было полным. После падения Чичен-Ицы в 1194 году под ударом армии Уанк Силя и его мексиканских наемников часть племени ица перебралась с Юкатана в край с влажным климатом – Петен. На острове в центре нынешнего озера Флорес (оз. Петен– Ица.) они построили свою столицу Таясаль. По берегам озера и на территории, уходящей в глубь Петена, располагались дома и кукурузные поля. Это была традиционно территория майя; развалины Тикаля лежат всего лишь в 25 км от озера. Здесь в покое и безопасности майя прожили с 1200 до 1618 года (если не считать короткого «дружественного» визита Кортеса в 1524 году). Испанцам достаточно быстро стало о них известно. Это было новое государство майя, и само его существование подстрекало к мятежу других майя, живших под испанским игом. Оно было подобно новому государству инков в Перу, которое при различных Великих Инках просуществовало тридцать шесть лет после испанского завоевания.

В 1622 году монах Диего Дельгадо, стремившийся стать мучеником, предложил обратить племя ица в христианство. С ним отправились солдаты, которые, оказавшись не столь деликатными в этих вопросах, как он сам, по дороге в Петен сеяли разрушения и смерть. Покинув солдат, Дельгадо и большая группа обращенных в христианство индейцев продолжили свой путь в столицу индейцев ица Таясаль по дружескому приглашению его правителя Канека. Но когда они достигли города, сам Дельгадо и вся его свита были умерщвлены: они были принесены в жертву богам ица. На протяжении всего века неоднократно осуществлялись попытки проникнуть на территорию ица: все они получили отпор. Началось строительство дороги между Гватемалой и Юкатаном, предназначенной соединить эти два экономических района. Ица этому мешали, и это решило их судьбу. «Брат Андрес де Авенданьо-и-Лойола… у которого не было никакого другого желания, кроме как заронить в их огрубевшие сердца чистое семя евангельского учения», в 1696 году отправился к индейцам ица. После нескольких лет тягот он со второй попытки вошел в Таясаль живым. В городе было двадцать храмов, похожих на храмы на Юкатане, и множество домов; другие острова были заселены точно так же, как побережье непосредственно вокруг озера. При помощи умения вести тонкую полемику Авенданьо – еще раньше он овладел языком и иероглифической письменностью – наконец сломил внутреннее сопротивление ица контакту с испанцами; они согласились мирно присоединиться к пастве испанской церкви.

Январь 1697 года застал Мартина де Урсуа, губернатора Юкатана, и его солдат в самой дальней точке этой новой дороги. 13 марта отряд испанских солдат переправлялся через озера на большой галере, чтобы принять мирную капитуляцию островной столицы Таясаля или совершить на нее нападение. В пути галеру окружила флотилия из каноэ, в которых находились две тысячи вооруженных индейцев. У солдат был приказ не открывать огонь, который они выполнили, несмотря на провокации со стороны индейцев ица в виде точных выстрелов из луков. Но вблизи берега Таясаля раненный стрелой солдат, придя в ярость, выстрелил с близкого расстояния из своей аркебузы. После этого стали стрелять и другие солдаты, и вскоре поверхность озера была усеяна телами мертвых ица. Когда солдаты высадились на берег, оставшиеся индейцы бежали. 14 марта 1697 года именем короля испанцы официально овладели последним существующим городом майя.

Как самостоятельная культурная единица майя просуществовали тридцать семь веков. Это большой срок в истории человеческой культуры.