Ацтеки, майя, инки. Великие царства древней Америки, страница 3

ИНКИ

Глава 1. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ИНКОВ: ИСТОРИЯ И ГЕОГРАФИЯ

Откуда мы знаем то, что знаем об инках

Это факт – вполне возможно, все могло бы быть и по-другому – и все же уже давно известно и признано, что человек в Южной Америке создал много удивительных цивилизаций, прежде чем пришли инки.

Существуют тысячи книг и брошюр об инках. Чтобы просто собрать их все, вам нужно было бы иметь большую часть того золота, которое должно было выкупить Атауальпу, так как многие лучшие книги об инках редки и дороги. К тому же, чтобы только пролистать все опубликованные материалы, в той или иной форме имеющие отношение к инкам, окунаясь в споры по мелочам, – потребуется жизнь.

Вся история инков с самого начала будет и парадоксом, и загадкой. Так как этот вопрос возникнет на самых первых страницах, его вполне можно задать сейчас и получить на него ответ. Вся древняя история жителей Южной Америки туманна: ни в одной из здешних культур не было письменности; мы даже не знаем наверняка название какого-либо из этих народов и даже название народа инков (так как это слово применялось только в отношении его правителей). Записи в виде веревок с узелками – знаменитое письмо кипу – не дает ключа без помощи профессиональных «хранителей памяти», которые могут истолковать их; теперь кипу для нас – всего лишь безжизненные веревки. Здесь нет таких «говорящих камней», которые были у майя, нет книг со сложенными страницами и с замысловатыми письменами, какие были у ацтеков; здесь не было вообще никакой письменности, как бы ни напрягали свое воображение некоторые ученые. Здесь даже нет ни одной несомненной временной зацепки, за которую можно схватиться. Единственная точно определенная дата – это 1527 год, так как в этот год Франсиско Писарро впервые ступил на берега государства инков.

Как же тогда, если все это – правда, историк-археолог может с таким знанием дела говорить об инках? Из каких источников берутся все подробности? Как может археолог, подобно богослову, говорящему о вечности, говорить с таким пониманием о том, что познать нельзя?

Отчасти таким образом.

Записи начали делать сразу же с началом испанского завоевания в 1532 году. Анонимный Завоеватель сначала записал живой «доморощенной» прозой основанные на фактах подробности фантастического завоевания этого сказочного царства. Он написал о том, как в течение часа 130 пеших солдат (отряд Писарро, 24 сентября 1532 года выступавший от залива Гуаякиль на завоевание империи инков, насчитывал 106 пехотинцев (из которых только двадцать три имели огнестрельное оружие) и 62 кавалериста.) заставили миллионы индейцев повиноваться, и этот рассказ, опубликованный в 1534 году всего несколько месяцев спустя после самого события (эта публикация содержала даже грубую гравюру, изображающую самого Великого Инку, которого несут над собой в паланкине носильщики), дала начало этой литературе.

Затем настала очередь описаний, сделанных солдатами-денщиками конкистадоров; они носили житейский характер, были информативными, и стиль их изложения был скорее житейским, нежели лирическим, при помощи которого, как можно было ожидать, следовало возвещать предсмертную агонию царства варваров. Да, этим сообщениям недостает подробностей, понимание географии в них приблизительное, и тем не менее они хорошо изображают народ инков, их страну, дороги, постройки. Есть также изумительные описания золотых изделий, посланных в качестве выкупа со всех концов империи для освобождения Великого Инки, который стал пленником небольшого отряда испанцев. Один из них, Педро Писарро (который на самом деле участвовал в завоевании), написал свои мемуары, переполненные при этом чрезвычайно нравоучительными фантазиями.

Есть еще и другие рассказы, которые фактически открывают литературную лавину на тему «инки», так как вслед за солдатскими рассказами без прикрас появились такие авторы, которые ночами занимались тем, что записывали свои истории. Они были приставлены к чиновникам, чьей задачей было найти богатства инков. Эти истории – позорные страницы. Но в 1547 году в Перу появился простой солдат по имени Педро де Сьеса де Леон (слово «простой» здесь является синонимом слову «смышленый»). Весь путь он проделал верхом и прибыл по дороге инков из Колумбии. Будучи чрезвычайно здравомыслящим человеком, он многое изложил в своей книге. Его первая книга, опубликованная в 1553 году, выдержала шесть изданий за такое же количество лет. У него списывали солдаты, писатели и юристы. Затем появилось изрядное количество рассказов представителей новой расы, метисов, которые были наполовину инками и наполовину испанцами.

Самым известным автором является, конечно, Гарсиласо де ла Вега, сын рыцаря и женщины из семьи правителей Инков, который в Испании написал «Королевские комментарии инков». Другим автором, не так хорошо известным, является Фелипе Гуаман Пома де Айяла, который написал и снабдил иллюстрациями книгу «Первая новая хроника и доброе правление». Ее трудно читать, но она ценна тем, что в ней множество иллюстраций, сделанных пером; это главный источник, дающий представление об одежде и обычаях инков. И тем не менее никто в Перу или в Испании никогда не слышал об этом писателе, и эта книга вышла в печати лишь в 1927 году. А найдена она была в начале ХХ века, представьте себе, в Королевской библиотеке в Копенгагене.

XVII и XVIII века открыли эпоху священников-летописцев. И хотя материалы по инкам подтасовывались так, чтобы они укладывались в существующую христианскую модель, большая часть подробностей, касавшихся одежды, обычаев, религии, пищи, формы правления, просто великолепна. Бернабе Кобо отозвался об этих исторических рассказах как о «самых лучших и самых полных из всех существующих описаний культуры инков».

XVIII век принес эпоху Просвещения, и вместе с ней начались научные исследования в Перу, а они имели своим результатом многие подробные наблюдения, кульминацией которых стали работы великого Александра фон Гумбольдта, давшего нам первые действительно точные описания дорог инков и архитектурных сооружений. Именно с них начался современный этап в археологии.

После того как Уильям Прескотт написал свою «Историю завоевания Перу», выплыли на свет божий и были опубликованы давно потерянные или забытые манускрипты. Были найдены еще три замечательные истории, написанные Педро де Сьеса де Леоном, а также (на волне нового интереса к завоеванию) обнаружились сотни других отчетов. И они все еще продолжают появляться. За Прескоттом последовал Клементс Маркхэм и лично приехал в Перу (Прескотт так и не побывал там). И хотя сам Маркхэм не сочинил никакого литературного труда, он все-таки раздул огонь интереса к инкам – благодаря тому, что перевел многочисленные старые испанские летописи, бывшие источниками, из которых черпали информацию ученые на протяжении века.

Теперь и сами перуанцы начали интересоваться своим собственным прошлым настолько, что, когда в 1863 году в Перу в качестве представителя Авраама Линкольна приехал Джордж Скуайер, в Перу уже сознавали свое былое величие. Будучи одним из первых археологов, «разгребающих грязь» (т. е. ведущих раскопки), Скуайер начал физическое изучение «данных». Его книга под названием «Перу: Происшествия в пути и исследования в Стране инков» (1877) отмечает начало этого современного подхода, и по сей день ее можно читать с пользой и удовольствием. Следующим значительным автором книг об инках стал немец. На протяжении сорока лет Перу и другие страны, захваченные инками, изучал Макс Уле. Он собрал обширную коллекцию благодаря средствам, поступавшим к нему от г-жи Феб Хёрст из Калифорнии, а в результате на его археологических находках, привезенных из Южной Америки, в Калифорнии выросли три поколения археологов.

Если изучить литературу, можно увидеть, как передается в археологии «эстафетная палочка» – от одного исследователя к другому. В 1911 году в Перу появился молодой американский историк Хайрем Бингхэм. В действительности он искал Вилькапампу, последнюю столицу инков, когда случайно обнаружил изумительный каменный город Мачу-Пикчу. Это открытие дало новым поколениям такой же сильный импульс к проведению археологических работ в Перу, какой в прошлом дали работы Прескотта. Вместе с Бингхэмом был другой молодой историк, Филипп Эйнсуорт Минз. Он остался здесь после Бингхэма и за нескольких лет написал ряд книг, в которых изящно соединены гуманитарные науки и археология. Его книги «Древние цивилизации в Андах» (1931) и «Падение империи инков и испанское господство в Перу: 1530—1780-е годы» на все времена останутся книгами-первоисточниками.

Последние двадцать пять лет были годами систематических раскопок и стратиграфической археологии. Перуанцы, а именно покойный доктор Хулио С. Тельо, идя по следам устной истории, раскопал такие культуры, как Паракас, Чавин и многие другие, которые никогда и не значились в археологическом лексиконе. К сожалению, Тельо мало писал, но он был в своем роде землепроходцем археологии (пусть даже его сильно критиковали коллеги-археологи за то, что он был кем-то вроде Джованни Бельцони, который при помощи стенобитных орудий вламывался внутрь пирамид; что Тельо при этом давил покрытые тонким слоем золота мумии, которых «там было, как листьев в Валламбросе»), и открыл мириады новых дорог в прошлое. Перуанцы, несколько французов, немцев и американцев выпустили в различных местах много основательных публикаций на тему различных аспектов доинкских культур и культуры инков. В 1931 году воздушная экспедиция Шиппи– Джонсона в Перу открыла много неизвестных поселений древних людей. С того времени воздушные исследования дали археологии в Перу новый размах, и аэрофотоснимки в настоящее время являются обычным явлением в оснащении исследователя. При помощи новых технологий, главным образом благодаря датированию по радиоактивному углероду (этот метод датирования основан на замерах скорости распада радиоактивного углерода в когда-то живой материи), а также благодаря контролируемым стратиграфическим землемерным съемкам мест стоянок древних людей археологи получают в некоторых случаях «установленные» даты некоторых этих древних цивилизаций.

Все, что было известно вплоть до 1945 года о материальной культуре инков (наряду с другими южноамериканскими культурами), было опубликовано в имевшем энциклопедические размеры «Справочнике по индейцам Южной Америки», который был написан ведущими (по этой теме) мировыми авторитетами. Читателю, не имеющему специальной подготовки, он, возможно, расскажет о южноамериканских индейцах больше, чем тот хочет знать, но в нем есть все – и в полной мере.

Так что герой этого повествования (если он вообще есть) – это археолог, т. е. тот, кто сидел в пыли истории и терпеливо снимал один за другим слои детрита, словно переворачивая листы книги, в которой он прочел прошлое.

География культуры

Первым испанским мореплавателем, который бороздил неспокойные моря у берегов Перу, был Бартоломе Руис. Тех, кто последовал за ним, он снабдил навигационными указаниями. Когда Руиса спросили, как во всем этом непонятном пустынном краю они узнали, что высадились именно в золотом царстве, он ответил: «Когда вы уже не видите никаких деревьев, вы в Перу». Конечно, это не полностью соответствовало действительности; и все же это было достаточно точным указанием мореходу, чтобы проложить курс к Тумбесу, первому порту, куда заходили суда испанских конкистадоров.

Тумбес или Тумпис, как тогда говорили, был фактически последним городом на северном побережье царства инков. Севернее этого пограничного города проходит резкая разграничительная линия, здесь начинаются влажные тропики, буйные джунгли, которые тянутся на север до Панамы. Южнее Тумбеса или, скорее, в Тумбесе начинается медно– красная пустыня, которая простирается, изредка чередуясь с долинами, почти на четыре тысячи километров к югу.

Силы природы этой чрезвычайно замкнутой прибрежной пустыни (ее ширина варьирует от 1–2 до 100 км между океаном и Андами) всегда имели огромную важность. Здесь, как в мало каких других уголках мира, климат являлся (и является) жизненно важным фактором, формировавшим жизнь людей.

Во-первых, всему причиной – относительно холодное море. Оно обрушивается на берег огромными неспешными валами, которые ревут из-за бурного прибрежного внешнего течения. Холодное Перуанское течение в тропических водах оказало свое воздействие на эту землю: здесь обычно никогда не выпадает дождь, и весь этот берег по всей своей длине обречен на крайнее обезвоживание. Горы вырисовываются, поднимаясь из пустыни, как сухие кости; на всей своей протяженности она пуста и расплывчата. «Это место, где, – писал один из первых испанцев, – нет воды, деревьев, травы, каких-либо живых тварей, за исключением птиц, которые благодаря крыльям летают, где хотят».

На протяжении более полугода солнце палит с такой силой, словно стремится выжечь вам мозги, но в период между маем и ноябрем небеса – вследствие дальнейшего охлаждения холодного течения – вызывают на побережье тяжелые туманы, сплошную облачность, и наступают мрачные дни. Днем над землей висит дымка, а ночью она затмевает блеск звезд.

На границе этого вездесущего течения спокойно плавает планктон, представляющий собой растительно-животную жизнь таких крохотных размеров, что ее едва можно увидеть невооруженным глазом. Он здесь в таком несметном множестве, что окрашивает океанское течение. Его жадно поглощают представители морской фауны, богатой и разнообразной, что, в свою очередь, привлекает морских птиц (в таких астрономических количествах, что они затмевают небо). Эти птицы – если замкнуть этот жизненный цикл – гнездятся на прибрежных островках, где оставляют свой помет гуано, самое концентрированное и богатое азотом удобрение, известное в мире.

И хотя вдоль этого пустынного побережья протяженностью около 4000 км встречается более сорока долин, между ними пролегает безжизненное пространство пустыни. Реки (одни большие и не пересыхающие летом, другие маленькие и появляющиеся лишь на время), которые создали эти долины-оазисы, проложили себе путь через продолжающие подниматься Анды и быстро спускаются в V-образные долины, нанося каждый год новые слои плодородного ила.

Древние жители Южной Америки пробрались в эти долины и образовали племена. Со временем эти люди расширили долины старательной ирригацией, искусственно увеличивая плодородные площади. И так как каждое племя было отделено от других племен пустыней, то за огромные промежутки времени у них развились свои особенные черты, а затем и культуры.

Так как в древности деревья здесь встречались редко, идолы этих прибрежных жителей были из дерева; а поскольку глина и песок были основой материальной культуры, жившие здесь люди возводили свои постройки из высушенных на солнце кирпичей, а их самые удивительные города на самом деле были всего лишь вылеплены из глины. Так как в этих краях солнце всегда излучало угрозу и его невозможно было умиротворить, своим главным божеством люди выбрали луну, которой было подвластно море.

Так человек в этих местах стал катализатором развития пустыни.

И все же одна из самых замечательных цивилизаций возникла не здесь. В один прекрасный день было суждено появиться племени инков, которое создало в Андах свою империю. Они появились на высокогорном плато, лишенном деревьев, в краю высоких трав, на земле, которую иссушает полуденный зной и сковывает ночной холод. Это была земля народа keshwas, или кечуа, «народа из теплой долины»; со временем это название было дано языку инков.

Существует не одна страна Перу, а три, и все эти три Перу расположены параллельно друг другу: прибрежные пустыни, высокие горы и лежащие внизу джунгли. Именно эти не согласующиеся друг с другом географические зоны инки должны были объединить в империю.

Зона умеренного климата в Андах располагается на высоте свыше 2700 м над уровнем моря и покрыта травами; в этом регионе можно вести интенсивное сельское хозяйство. Здесь деревья также встречаются редко, но зато есть скалы, так что основой культуры народа Анд стал камень. Так как появление солнца на небе было ограниченным во времени и изготовление высушенного на солнце кирпича для строительства было делом затруднительным, главным строительным материалом здесь стал камень, и поразительные города этих горных племен были собраны из замысловатой каменной кладки. Так как дарующее жизнь солнце согревало людей, оно стало их главным божеством.

Здесь человек стал властелином Анд и подчинил этот мир камня своей воле.

Внушительные горные хребты в центре Перу тянутся на юг двойным строем гор, словно двумя цепями; они расходятся, образуя у 14° южной широты огромный овал, который является бассейном озера Титикака. Еще дальше, на юг и юго-восток, в сторону Аргентины и Чили горные цепи Анд в своей восточной части распадаются на множество чередующихся между собой гор, озер и соленых болот и, в конечном счете, переходят обширные холмистые пампасы, также лишенные деревьев. На этих равнинах дикий первобытный человек охотился на страусов и диких гуанако.

Глубокие долины Кордильер (так эти горы назвали первые испанцы) собирают поверхностные воды (а также талые воды ледников.) и образуют из них многочисленные реки, которые превращаются в огромные реки Уальяга и Укаяли (а также Мараньон.), Укаяли и Мараньон при слиянии образуют Амазонку. Здесь зона джунглей, третья часть из трех Перу.

На самом деле лес начинается в горах на высоте 1800–2000 м; он постоянно получает влагу от несущих дожди пассатов, которые сталкиваются с вершинами Анд, круто обрывающихся на восток. Горы (the Montana) покрыты густой растительностью. Здесь есть джунгли из очень высоких деревьев, глубокие лесистые долины и бурно текущие реки. Это юнгас, слово из языка кечуа, применяемое как по отношению к жарким странам, так и к живущим там людям.

Восточные склоны гор поспешно снижаются, пока, наконец, не превращаются в бескрайний экваториальный лес, прорезаемый лишь реками, которые текут через зеленый массив из древесных стволов, получая ускорение от наклона местности на восток – по течению Амазонки. Здесь, чтобы посадить одно дерево, вы должны срубить двадцать. В этом краю устрашающего буйства зелени жили совершенно другие люди, свирепые, независимые, не имевшие городов воины, которые были вооружены стрелами с наконечниками, отравленными ядом, от которого, когда наконечник попадал в тело, сворачивалась кровь. Они также занимались сельским хозяйством (в джунглях), но противились любой форме организации, и поэтому воинам инков сдался только краешек джунглей.

Итак, таковы три страны Перу, и из этих трех контрастирующих географических зон – пустыни, гор и джунглей – инки создали, выковали свое необыкновенное государство. И не имеет значения, какое общество существовало в этом древнем Перу – были ли это изнеженные чиму, которые окружили себя на пустынном побережье золотом и праздностью, или охотники за головами из джунглей, которые делали из головы убитого ими врага ее имитацию (тсантса) размером с кулак, – все они оказались в круге интересов инков.

Кажется, все почувствовали на себе влияние инков: люди, растения, животные, сами названия по всей стране.

Весь регион Анд, как однажды написал Филипп Эйнсуорт Минз, «несет на себе неизгладимый след инков. И по сей день во всех уголках этого края, который когда-то находился под властью инков (от Колумбии до Аргентины, от пустынного побережья до джунглей), нельзя не ощущать постоянное присутствие призрака верховной власти инков, которое проявляется множеством способов: через речь, обычаи и материальную культуру».

Все это так, хотя инки появились очень поздно.

Доинкские культуры: Чавин – Мочика – Паракас – Наска – Тиауанако – Чиму (Чимор)

Все или почти все в Перу, несомненно, предшествовало инкам. Археологи снимали один за другим слои древней истории Перу, пока их лопаты не остановились на бесплодном культурном слое, и они знают, что история, которую нам рассказывает археология Перу, такова: в течение тысячелетий культуры сменяли одна другую, и многие из этих культур зачахли, прежде чем пришли инки – пришли, чтобы захватить весь этот край и образовать из своих полученных в результате завоевательных походов владений империю.

Тому, что у нас почти нет никакой истории многих из этих доинкских культур, за исключением того, что открывает нам археология, мы обязаны главным образом самим инкам, так как во время своих завоевательных походов они уничтожали другие культуры своей «выборочной подтасовкой хранимой в памяти истории».

Ведь инки организовывали определенным образом не только земли и людей, но и саму человеческую память, и тема инков, «несущих цивилизацию», стала, таким образом, преобладающей. Тезис инков состоял в том, что до их появления вся Южная Америка была в смысле культуры пустыней. Эта официальная история навязывалась всем покоренным племенам. Память о народах и культурах, существовавших в прошлом, систематически подвергалась чистке и «некоторому редактированию, а также выборочному искажению, что отчасти походило на тенденциозное искажение, которому сами испанцы, в свою очередь, подвергали ее (историю инков)». Была создана «официальная» история инков, которая вытеснила местные устные предания завоеванных ими племен, которые оказались забытыми. Официальным «хранителям памяти», историкам инков, больше уже не нужно было ликвидировать разрыв между человеком из легенды и теми многочисленными доинкскими культурами, чтобы эта «выборочная манипуляция историей», которая должна была представить инков единственными носителями культуры, стала историей «докультурного» Перу. Все остальные истории доинкского периода были преданы забвению.

Какими же были цивилизации, не имеющие сейчас названий (и едва сохранившие какие-либо предания), которые предшествовали инкам? Кем были эти народы, которые первыми одержали победу в жизни, заставили природу, эту требовательную хозяйку, взращивать растения там, где до этого ничего не росло? Кем были те, которые направляли воду в безводный край и из дикой фауны выводили домашних животных, необходимых для новых расцветающих обществ человека в Америке? Ограниченное пространство не позволяет нам (да это и не является целью этой книги) подробно описать все эти культуры, предшествовавшие инкам; это само по себе составило бы отдельную книгу. Сказать все – значит ничего не сказать; показать все – значит не дать увидеть ничего. Главное – осветить то, что относится к делу, и археологический экскурс, конечно же ограниченный, покажет (как я полагаю, без труда) то, что уже было сказано: что на протяжении двух тысяч лет до инков в Перу происходил неуклонный культурный рост.

Что касается точного времени, то в Перу в этом отношении никто не может быть ни в чем абсолютно уверен. Здесь не было никакой письменной литературы или истории, за исключением длинного перечня «хранившихся в памяти» исторических событий, который передавался из уст в уста веками. Не было монет с проставленными датами, как это было, например, у римлян, на которых был изображен портрет очередного императора и была отчеканена дата; у инков не было денег. Есть только даты, начиная с 1527 года, которые нам известны абсолютно точно.

И все же со скрупулезной настойчивостью археологи добились успеха в раскрытии пространственно-временных периодов этих доинкских культур. Археологическая стратиграфия сняла один за другим пласты истории. Были внимательно изучены рисунки на керамике, которые являются одними из самых лучших помощников при проведении временного анализа, и археологи составили для себя таблицу таких «ярусных стилей»; раскопки и реконструкция материальных культур, повторное изучение устных преданий инков в этом новом свете предоставило ясную последовательность культурных эпох. Сделанные на их основе выводы являются, очевидно, лишь голыми контурами истории, которые ждут своего часа, чтобы обрасти более подробными фактами. И тем не менее из всего этого покойный доктор Уендел Беннетт (считающийся среди своих коллег самым лучшим специалистом в этой области) вывел в археологической истории Южной Америки шесть периодов, разумеется, предполагаемых.

Занавес поднимается (приблизительно в 1200 году до н. э.), и начинается I период. Человек уже долгое время находился на севере прибрежной пустыни Перу. С 1500 года до н. э. ему было известно гончарное дело и ткачество. Он возводит постройки. Он уже выращивает кукурузу (используя, несомненно, в качестве удобрения птичье гуано) и клубневое растение маниок. Но здесь этот человек не был первым; задолго до него были и другие, так как то, что осталось от их ткачества и сельского хозяйства, как показал радиоуглеродный анализ, датируется временем начиная с 3000 года до н. э.

Первая известная культура, относящаяся к I периоду, это культура Чавин. Ее лейтмотивом является бог Кот свирепого вида, обнаруживаемый на керамике, тканях и изделиях из камня. Этому мотиву суждено было преследовать древних перуанцев в их представлениях о мире на протяжении последующей тысячи лет. Центром культуры Чавин (по– видимому, это было место паломничества даже в позднюю эпоху инков) является место под названием Чавин-де-Уантар, расположенное в узкой долине в Андах за хребтом Кордильера-Бланка. Здесь находятся остатки впечатляющих построек, для которых характерны добротно сложенные каменные стены, украшенные вырезанными из камня человеческими головами и головами животных.

II период, который, как установлено, длился с 400 года до н. э. по 400 год н. э., называется (если включить воображение) «Экспериментатор» – из-за экспериментов, которые предположительно имели место в ткацком и гончарном деле во многих расположенных далеко друг от друга культурах.

Паракас, который был расположен ниже Центрального Перу – к югу от Лимы, недалеко от Писко, является доинкской культурой II периода. Он знаменит своими тканями, которые считаются самыми красивыми из всех когда-либо сотканных. Эта культура окутана тайной. Мы не знаем ни названия племени, ее создавшего, ни чего-нибудь более определенного о ней, чем свидетельства, найденные в пещерах в раскаленной пустыне и вблизи моря на полуострове Паракас. В глубоких подземных помещениях было найдено более четырехсот мумий. Согнутые тела были укутаны в превосходно вытканные шали, тюрбаны и одежды, покрытые самой изысканной многоцветной вышивкой. Об этих людях мало что известно, помимо этих останков. Люди культуры Паракас (люди предшествовавшей культуры, то есть за пятьсот или тысячу лет до культуры Паракас также оставили в этом регионе свои захоронения) использовали для мумификации природные пески пустыни. Культура Паракас не фигурирует ни в каких сохранившихся в памяти анналах и инками не упоминается.

К началу III периода, между 400 и 1000 годами н. э., человек окончательно стал господином в своих краях: в прибрежной пустыне и в Андах. Он стал умнее и построил города. Это период высокого мастерства в архитектуре, керамике и ткачестве. На побережье возникает империя народа мочика, поделенного на кланы (у нас нет ни малейшего представления о том, как они сами себя называли). Они господствуют над северной частью Перуанской пустыни, и до сих пор можно увидеть остатки их храмов, один из которых под названием Уака-дель-Соль в долине Моче построен приблизительно из 130 000 000 высушенных на солнце кирпичей. Естественно, это наводит на мысль о сложной общественной организации, которая довела до конца строительство такого поразительного сооружения. Уровень развития общества мочика подчеркивается их мастерством в области литья из золота и резьбы по дереву. Полагают, что ткачество у них было поставлено на поток, так как на одной из ваз культуры Мочика изображен человек, очевидно вождь, который сидит под балдахином с оборками и руководит рядами женщин, усердно работающих на своих ткацких станках. У народа мочика были воины, гонцы, ткачи и «врачи»; они строили дороги и создали курьерскую службу, а также совершенствовали многие социальные модели, которые позже появились в государстве инков.

В зеленой долине Наска к югу от Паракаса, которая вклинивается в голый пустынный пейзаж, есть еще одна забытая культура, забытая для истории, потому что ее собственная история была целенаправленно уничтожена инками, – это культура Ика-Наска.. Этот регион в настоящее время представляет собой в какой-то степени меньшую загадку, поскольку здесь работают археологи. Здесь были найдены прекрасные образцы ткачества и великолепная керамика, которые не так уж сильно отличаются по своему дизайну от находок в Паракасе. Однако архитектура здесь не является главной отличительной чертой, и мало что осталось, чтобы рассказать нам, как жили здесь люди. Подобно другим, создатели этой культуры анонимны. Величайшей загадкой культур Ика-Наска является обширная сеть линий, фантастическое скопление прямоугольников и квадратов, которые были «нарисованы» в песке и гравии. Здесь также представлены огромных размеров птицы, пауки, киты и фантастические фигуры. Эти линии – некоторые из них имеют протяженность несколько километров – хорошо сохранились, показывая, что эта земля как была, так и осталась пустыней, где царит вечная засуха. Этим линиям приблизительно тысяча пятьсот лет. Они могли быть как-то связаны с календарными наблюдениями или исполнять роль символических генеалогических «деревьев». По крайней мере, сейчас не вызывает сомнений одна дата: один американский археолог в конце одной из таких линий обнаружил деревянную «смотровую» стойку, и радиоуглеродный анализ определил, что ее возраст исчисляется приблизительно 500 годом.

Известно, что в какой-то момент около 900 года горный народ из империи Тиауанако совершил на побережье военно-религиозное вторжение, стремительно спустившись из своей цитадели у озера Титикака. Эти люди интересовались астрологией, у них был солнечный календарь, а также солнечные часы. Весьма вероятно, что культура Тиауанако принесла с собой в Наска метод «линий» – до появления их культа Плачущего бога.

Каково бы ни было происхождение всего этого, инки не дали никакой информации, которая могла дойти до нас. К «линиям» Наска они относились с презрением; практичные инженеры инков проложили свою дорогу шириной 7,3 м вдоль побережья прямо по этим линиям.

Империя Тиауанако является главной цивилизацией четвертого периода (1000–1300) в Перу и Боливии. Подобно всем другим доинкским культурам, она оставила нам лишь необъяснимые загадки. Остатки того, что, вероятно, было величайшим церемониальным центром в Андах, до сих пор можно увидеть на Боливийском плоскогорье у озера Титикака, лежащем на высоте 3812 м над уровнем моря. Доктор Уендел Беннетт считал «Тиауанако самым сложным и полным проявлением культуры, обнаруженной до настоящего времени».

Каменные сооружения культуры Тиауанако создавались за много веков до инков и до их прихода были самыми лучшими в Андах. Камни подогнаны друг к другу при помощи вставок и шипов; камни больших размеров скреплены медными скобами. Все эти архитектурные каменные сооружения предполагают наличие общественной организации, сильной центральной власти, которая могла отвлекать людские ресурсы на выполнение таких крупномасштабных задач, не связанных с производством продовольствия. Все это должно было быть выполнено большим количеством рабочих с прочными техническими навыками.

И тем не менее ничего точно не известно ни об этих людях, ни об их империи. У этого народа тоже, как и у других, нет названия.

То, что эта великая культура, культура Тиауанако, не имеет никакой устной истории, указывает больше, чем какие-либо другие данные, на успех инков (которые на какой-то ступени своего развития были, без сомнения, их современниками), целенаправленно старавшихся стереть всякую память о людях этой культуры. Ведь когда Педро де Сьеса де Леон в 1549 году стал наводить справки о людях, построивших Тиауанако, превратившийся в руины, даже самые старые индейцы не могли вспомнить ничего и на эти расспросы отвечали, что это было построено задолго до начала правления инков, но они не могли сказать, кто были его строители.

И тем не менее культурное воздействие Тиауанако проникло во многие отдаленные уголки Перу. Многие современные ей культуры, и даже древние инки, переняли у культуры Тиауанако символ бога Солнца. Этот Плачущий бог плакал самыми разнообразными слезами, слезами зооморфическими – в виде голов кондора или змеи. Эти и другие мотивы, такие как изображения пумы, трезубца и ступенчатые узоры, широко распространены по большей части побережья протяженностью более полутора тысяч километров. Но это завоевание, мотивируемое религиозным рвением, не было постоянным, так как народ Тиауанако не оставил после себя существенного следа в обществе – только эти рисунки на керамике и тканях, которые ни с чем нельзя спутать, и культ Плачущего бога.

Империя Чиму (1000–1466), которую называли также царством Чимор, также относится к этому периоду, несмотря на то что она выходит за его рамки и попадает в период инков.

Чиму жили на побережье; они лепили из глины и поклонялись луне. Их столица город Чан-Чан (расположенная вблизи того места, где сейчас находится перуанский город Трухильо, основанный испанцами) имела площадь около 20 (18.) км². В ней было множество огромных ступенчатых пирамид, домов, стоявших рядами, больших, обнесенных стенами резиденций, орошаемых садов и выложенных камнем водохранилищ гигантских размеров.

Из Чан-Чана чиму правили на территории протяженностью около 1000 км вдоль побережья от Римака (в настоящее время Лима) до влажных экваториальных лесов Эквадора. Косвенно Чимор управлял гораздо большей территорией. У них все было поставлено на широкую ногу: ткачество было поставлено на поток; керамика, главным образом черная посуда, делалась при помощи матриц; был налажен массовый выпуск свистящих кувшинов и горшков. Их ткачи делали превосходные туники из перьев, и выпуск изделий из золота также был массовым, ведь количество золота, которое было отдано их завоевателям-инкам, было ошеломляющим, и даже то, что испанцы нашли гораздо позже (а это был просто пустяк), стоило миллионы (на наши деньги). Чиму совершенствовали дороги, доставшиеся им от их предшественников мочика; они еще больше развили систему курьерского сообщения и раздвинули границы своих политических союзов, которые вышли за пределы прибрежной пустыни и углубились далеко в Анды с целью защиты водоснабжения Чимора.

Империя Чиму (Чимор) была последней из крупных культур, которая оказала сопротивление инкам. Мы многое знаем о культуре Чиму лишь благодаря тому, что прежде, чем в полную силу успели заработать методы «исторической избирательности» инков, направленные на стирание из памяти людей Чиму и всего, что с ними связано, появились испанцы.

Список этих доинкских культур покажется – да так оно и есть на самом деле – укороченным; есть много других, но здесь были названы только те, которые оказали самое большое влияние на развитие культуры Перу. Это было сделано, чтобы показать, насколько устойчиво шло развитие Перу на протяжении трех тысяч лет до нашествия инков.

Многие из этих цивилизаций имели высочайший уровень развития, и инки немало взяли у них для формирования материальной культуры своей собственной империи. В некотором смысле – и такую аналогию часто проводят – инки были здесь чем-то вроде римлян, став наследниками большого «клубка культур», который в процессе «ткачества» превратился в замысловатый гобелен достижений человека.

Таким образом, археология находится в прямой оппозиции к той форме истории, которую инки рассказывали о себе: что все народы Анд и побережья были дикарями, пока на сцене не появились инки.

История, которая все-таки открывается археологией (если найдется терпение сначала определить местонахождение, а затем просмотреть бесконечное количество статей, монографий и книг по этому увлекательному предмету), такова: до инков была длинная череда культур, сменявших одна другую, а инки появились поздно и стали скорее организаторами, нежели создателями перуанской цивилизации.

Однако, как покажет эта книга, они были бесподобными организаторами.

История инков берет свое начало в мифах и продолжается в легендах

Удивительно, но мы знаем о происхождении инков не больше, чем они сами рассказывают нам о себе в своей «запомненной» истории и мифологии. Эта «официальная» история включает в себя расплывчатую память, охватывающую легенды, но какая ее часть миф, какая – история, а какая – простая диалектика, мы не знаем. Кроме того, археология до сих пор еще не дает точного ответа. История, «хранящаяся в памяти», гласит, что инки ушли из окрестностей озера Титикака и отправились на север, где скитались между двумя горными цепями Анд, затем они пришли в долину Куско и там заложили основы своей империи. То, что инки и их империя на самом деле эволюционировали в долине Куско, было, по крайней мере, подтверждено археологией.

А что говорят мифы? Согласно им бог Солнца создал первого инку Манко Капака и его сестру на острове Солнца, расположенном в озере Титикака.

Бог Солнца повелел инкам отправиться к людям и нести ремесла и цивилизацию всем индейцам, которые тогда жили в дикости. Так начинается непрерывная череда Великих Инков, берущая начало от бога– создателя. Манко Капак несет золотой жезл; бог Солнца сказал ему, что, когда он достигнет таких плодородных краев, что жезл исчезнет из вида, будучи брошенным на землю, там он и должен построить свой город. Брат с сестрой отправились на север, встречая на своем пути, подобно мифологическим персонажам, всевозможные трудности, пока не пришли в долину Куско. Манко, взволнованный увиденным, бросает на землю золотой жезл; он уходит в почву – так рождается город Куско. На эту тему существуют вариации: живут четыре брата по прозвищу Аяр (зернышко дикой хины) и четыре сестры, которых называют «мама»; они живут в пещерах километрах в тридцати к юго-востоку от Куско. Они пускаются в путь, находят плодородную долину Куско, а затем три брата превращаются в камни или святыни, давая возможность Манко вместе с сестрами, образующими его гарем, основать Куско и положить начало племени и империи. Сказки такого рода придумывают о себе многие народы. Если бы христианские мифы получили краткое изложение в пяти строчках, то, наверное, оно было бы (во многом) таким же наивным.

Несомненно, легенды инков являются персонификацией небольшого племени (одного из многих, которые в те времена жили на плодородных землях вокруг озера Титикака), которое в поисках новых земель прокладывало себе путь на север, пока не пришло в долину Куско. Там инки нанесли поражение исконным обладателям этих плодородных земель в Андах. Точное время появления инков неизвестно. В это время все Анды были расколоты на «почти невероятное количество небольших политических единиц»; все они говорили на разных языках, и у каждой была своя мифология. В это время эти разные племена находились приблизительно на одном и том же уровне развития культуры, то есть выращивали одни и те же растения, возделывали почву одними и теми же способами, и у всех были одомашненные ламы. Так что история, которую рассказывают инки сами о себе, что будто бы они были специально избраны богом Солнца для того, чтобы вывести другие индейские племена из нецивилизованного состояния и дать им ремесла и культуру, не нашла поддержки у археологии.

Народ, который называли инками, начал – и именно это делает их историю такой захватывающей – с того же культурного уровня, что и другие индейцы, жившие в те времена в Андах.

«В 1000 году нашей эры, – писал Педро де Сьеса де Леон (с которым мы часто будем встречаться на этих страницах), – от имени Тики Виракочи, Солнца и остальных богов Манко Капак основал новый город. Куско начался с маленького дома из камня с соломенной крышей, который Манко Капак построил вместе со своими женами; он получил название «Кури-канча», что означало «золотая ограда».

Это Педро де Сьеса де Леону рассказали в 1549 году «запоминатели» истории в Куско; это такое же достоверное и простое историческое допущение, как и любое другое.

Инки подчеркивают, что они развивались в пределах долины Куско, и раскопки доктора Джона Роу подтвердили это. «Достаточно было сделано для того, чтобы… показать, что цивилизация инков была продуктом длительного развития в самой долине Куско и, следовательно, нет необходимости искать культурные истоки этой цивилизации вдалеке».

Важно подчеркнуть это существенное археологическое доказательство, уравновешивающее современные утверждения, что родина инков находится в другом месте. Ведь начиная с XVI века инков считали то потомками «колен израиевых», то сыновьями хана Хубилая (1215–1294 гг., внук Чингисхана, с 1260 г. монгольский великий хан), то армянами, то египтянами, то китайцами, то даже англичанами. Сэр Уолтер Роли (Рэлей) услышал от кого-то, что имя первого Инки Манко Капака было на самом деле искажением слов «Ингасман (т. е. «англичанин») Копак», «кровожадный англичанин».

Самая последняя впечатляющая попытка доказать, что Полинезия была заселена богом-создателем Тики Виракочей, которая осуществлялась экспедицией на бальсовом плоту под названием «Кон-Тики» (знаменитое плавание Тура Хейердала в 1947 году – от Перу до Полинезии.), также не находит поддержки ни у археологов, ни – что более важно – у ботаников. Перуанская цивилизация возникла на базе ранее существовавших культур американских индейцев, а не благодаря какому-то внешнему или дополнительному воздействию. Инки развивались в долине Куско, и вся их мифология не содержит ни малейшего намека на какие-либо перемещения их племени за пределы Анд.

Они заняли долину, избавились от предыдущих ее обитателей (хотя археологам неясно, кого именно вытеснили отсюда инки) и положили начало своему полигамному обществу. У инков был – я это повторяю лишь для того, чтобы подчеркнуть, – тот же самый культурный багаж, что и у всех других народов Анд: резец из отшлифованного камня, в формах ведения сельского хозяйства использовались те же самые способы орошения, и была одомашненная лама (она была одомашнена за две тысячи лет до прихода инков). И наконец, основу их общества составляла земельная община, или айлью, в которой землей владели сообща.

Все это было в принципе характерно для Анд. И тем не менее у инков было нечто большее. Им было присуще внутреннее чувство организации. Война у инков больше не была затейливым (тщательно продуманным) фасадом для того, чтобы держать врага в благоговейном страхе; война должна была быть выиграна, а завоевание – организовано и доведено до конца. Сам дух инков появился в Куско, небольшом клочке земли в долине, в том самом Куско, который в обеих Америках дольше всего был непрерывно заселенным городом.

Инки расширяли свои владения, они делали это так, как делают все империи – путем завоеваний.

Века прошли, словно челнок в руке ткача. Народ инков, назовем их кечуа, так как их языком был язык кечуа, превратился в народ, живущий в Андах и подчиняющийся дисциплине. И эта дисциплина стала прочным фундаментом для людей, которые, будучи рожденными в таком обществе и процветая в нем, вели размеренную жизнь, занимаясь повседневными делами. Живя так, они создали империю.

На то, чтобы сформировать такой тип людей, ушло время, и это течение времени мы должны принять. Таким образом, мы подходим к такому периоду в истории Анд (между 1200 и 1438 годами), когда их правители, Инки, вытолкнули расширяющееся государство за узкие рамки их родной долины и установили свое владычество почти над всеми окружающими горами.

В этом тигле Анд выплавлялся характер народа инков.

Глава 2. НАРОД

Внешний вид

Народ инков, кечуа, представлял собой (едва ли нужно это подчеркивать в сложившихся обстоятельствах) американских индейцев, коренных жителей Анд. И хотя, как это отметит любой, лично видевший их, между различными племенами, разбросанными по Америке на протяжении тысяч километров, существуют заметные различия, у них есть основной тип внешности и черты, присущие коренным жителям Америки. Индейцы кечуа были (или, лучше, являются, так как в настоящее время их около пяти миллионов (в начале XX века (данные на 2005 год) индейцы составляли 45 % из 28-миллионного населения Перу. И большая их часть – кечуа.) людьми среднего роста, как правило коренастого телосложения, с большими руками, маленькими запястьями, непропорционально большой грудной клеткой (развитой для дыхания на больших высотах), хорошо развитыми ногами и широкими ступнями. У кечуа большие головы, высокие скулы, выдающиеся орлиные носы и маленькие миндалевидные глаза.

Разрез глаз похож на монгольский; такое впечатление складывается из-за складки верхнего века. Это служит отличительной чертой американского индейца и наводит на мысль о том, что его далеким предком был какой-нибудь переселенец из Азии эпохи каменного века (что доказано.).

Индейские женщины, что естественно, имеют меньший рост и более изящное сложение; но их хрупкость обманчива, так как они способны переносить большие физические нагрузки. Они производят на свет ребенка и через двадцать четыре часа уже возвращаются в поле. У многих женщин кечуа тонкие черты лица; некоторых можно назвать красивыми. По крайней мере, первые испанцы считали их таковыми и женились на них. На их портретах, сделанных испанцами, проступают очень изящные черты, а испанский солдат писал о женщинах племени чачапойя: «Мы увидели, что они самые красивые и привлекательные из всех… женщин, виденных нами в Индиях… чрезвычайно красивые и хорошо сложенные».

В действительности цвет кожи индейца кечуа варьирует от светло– шоколадного до цвета чеканной бронзы, но для своих завоевателей они сначала все были «смуглыми и крикливыми».

Черта, которая выделяет перуанца из многих других индейцев, – это его физическая выносливость; он способен выдерживать большие физические нагрузки даже на больших высотах между 3000 и 4900 м над уровнем моря. Нормальная жизнь в таких условиях для большинства других была бы невозможна.

Перуанец также обладает, по словам Гарольда Осборна, весьма наблюдательного автора, «высокой физической нечувствительностью, которая в настоящее время искусственно усиливается благодаря привычке жевать природную коку, имеющую обезболивающие свойства, что делает его невосприимчивым к голоду, холоду, истощению и боли до такой степени, которая, возможно, не имеет себе равных ни у какой другой расы».

Века акклиматизации в Андах развили его тело таким образом, что он может выполнять здесь все обычные функции. Его грудная клетка и легкие развились более обычного, чтобы большая высота не вызвала у него кислородного голодания. Большой объем легких предотвращает такое голодание; от своих предков перуанец унаследовал организм, который позволяет ему жить на таких больших высотах. Однако следует указать (чтобы читатель не увлекся этой уникальностью жителя Анд), что с точки зрения физиологии высота 3600 м в Андах эквивалентна высоте 1800 м в Альпах. Так что если сначала не привыкший к такому климату человек будет страдать на этих высотах, то со временем он быстро приспособится.

Так что именно этот человек с кожей цвета меди, упорно трудящийся, неутомимый, крепкий физически и самой природой приспособленный к окружающей среде, стал фундаментом социальной пирамиды, которой являлась империя инков.

Это был хатун-руна, или пурик, крепкий работник; он принадлежал к одной из земельных общин и как таковой подлежал счету и имел свое место в десятичной пирамидальной модели империи инков.

Одежда

Одежда пурика, простолюдина, была проста и непретенциозна. Он носил пончо, во многом похожее на укороченный вариант ночной сорочки викторианской эпохи, которое изготавливали, сложив кусок ткани посредине, сделав прорезь для головы и зашив края, но оставив при этом незашитым место в складках пончо для рук. Такая одежда называлась онка, и обычно ее ткали из шерсти альпаки. У пурика была еще одна шерстяная накидка (яколья), которую он набрасывал себе на плечи ночью или в холодный день. Этот наряд хорошо известен, таким его нарисовал художник-индеец в период завоевания.

Последним предметом одежды простолюдина была набедренная повязка. Ее он пропускал между ног, а два конца удерживались благодаря разноцветному шерстяному поясу чумпи. Эту одежду он надевал, когда ему исполнялось четырнадцать лет. Для тех, кто был незнатен по рождению, достичь совершеннолетия означало просто начать выполнять работу взрослого мужчины – тогда молодой индеец и надевал набедренную повязку. Для людей благородного происхождения, для уара кикой, надевание набедренной повязки было символом зрелости и сопровождалось пышными церемониями.

Итак, эта набедренная повязка, туника и грубая накидка – вот все, чем индеец мог укутать свое тело в холодном климате Анд. Работая в поле, он просто переплетал свои длинные волосы разноцветными шерстяными нитками, но, отправляясь на рынок или праздник, индеец надевал особый головной убор, который отличал его от других членов общины, путешествующих по королевской дороге. По случаю праздника он надевал более длинную тунику, которая достигала ему до лодыжек и на изготовление которой он или его жена потратили весь свой талант; обычно индеец шел на праздник обутым в сандалии (усута ).

Женская одежда тоже была простой. Она представляла собой длинный прямоугольный кусок ткани (анаку ), сотканной из шерсти альпаки, который покрывал голову и был достаточно широким, чтобы обертывать тело внахлест, а удерживалось это одеяние кушаком. Оно доходило до щиколоток, почти до самых сандалий женщины. Поверх него она надевала другое шерстяное одеяние в виде накидки, сотканной из шерсти альпаки, яколья. Ее она набрасывала себе на плечи ночью или в холодный день. Этот наряд хорошо известен, его также нарисовал индейский художник периода завоевания. На плечах женщина носила шаль, концы которой скреплялись медной, серебряной или – если ей повезло – золотой булавкой; эту топо носили все местные женщины и носят по сей день. Волосы они заплетали, стягивали и перевязывали шерстяными ленточками, а уши прокалывали и носили в них медные, золотые или сделанные из ракушек серьги.

Мужчины обрезали себе волосы в виде челки при помощи медного или обсидианового ножа; женщины тоже так делали, но их прически были различными в зависимости от места проживания и племени и были самой характерной чертой индианок. Эти различия в прическах поддерживались по прямому приказу Великого Инки; каждая община (айлью) должна была сохранять характерную для нее манеру ношения волос. У индейцев были небольшие гребешки, сделанные из рядов колючек или отшлифованного дерева чонта..

Люди высокого сословия и Инки по привилегии, к которым относились правящие куракас, одевались так же, как и простые индейцы, но качество материала было великолепным. Их легко было отличить если не по их туникам, то по крупным серьгам в ушах, которые обычно были сделаны из золота с драгоценными камнями. Сам Инка одевался во многом точно так же, как и его народ, за исключением того, что туники для него ткали его служительницы из тончайшей шерсти викуньи. Если простолюдин редко снимал свою тунику, то Инка никогда не надевал одну и ту же тунику дважды. Ее уничтожали, когда он переодевался. «Я спросил их почему, – писал один солдат. – Они ответили: потому что все, чего касались их правители Инки, дети Солнца, должно быть сожжено, превращено в пепел и развеяно по ветру, чтобы больше никто не мог коснуться этого».

Язык

Слово «кечуа» (его также можно писать «кешуа») применялось в отношении как языка людей, так самих инков. Оно означает «люди из теплой долины»; в этом смысле это было название племени, которое проживало на лугах (кешуа). Это одновременно и географический термин, и регион, и племя, и язык. Однако в настоящее время это слово означает язык и пишется как «кечуа».

Племя кечуа изначально жило в районе Курауаси с мягким климатом, который находился вблизи большого каньона реки Апуримак. Это было большое и наиболее влиятельное племя, когда инки еще боролись за долину Куско. После того как на кечуа напало сильное племя чанков, лишившее их главенствующего положения в регионе, сюда вошли инки, захватили территорию, традиционно принадлежавшую кечуа, включили этот народ в свою империю и, очевидно, переняли их язык.

Неизвестно, на каком языке говорили инки до этого.

После 1438 года Пачакути Инка Йупанки сделал язык кечуа своим языком. И затем он стал языком управленческого аппарата, его должен был знать каждый чиновник. Учителя языка кечуа приходили вместе с завоеваниями, так что постепенно он вытеснил все другие местные диалекты, которых было ошеломляющее количество. В настоящее время на нем говорят как белые, так и индейцы в Перу (наряду с испанским это официальный язык Перу.); его вариант существует в Эквадоре, Колумбии, Чили и Аргентине. Это живой язык; есть много словарей языка кечуа. Это язык торговли, равно как и литературный язык; есть также музыкальные записи на языке кечуа. Как язык, он обладает выраженными характеристиками, а ближайшим родственным ему языком является, с точки зрения морфологии, язык аймара, но, без сомнения, он представляет собой часть большого языкового типа.

Как уже было сказано, у инков не было письменности. Их «литературные произведения» передавались из уст в уста, и они, таким образом, подвергались изменениям со стороны передающего звена, но из этого не следует, что из-за отсутствия письменности у языка кечуа не было грамматических правил. Все языки Южной Америки при всем их отличии друг от друга имеют правила, но представляют проблему голосовые паузы: шипящие и фрикативные звуки, которые придают языку кечуа такое выразительное звучание, создали в этом проблему для лингвистов, которые записывают звуки этого языка в различной орфографии. Существует большая путаница при записи на языке кечуа названий местечек, городов и имен богов.

Вскоре после завоевания испанцы приступили к подготовке словаря и учебника грамматики этого языка, и тем не менее лишь в 1595 году были опубликованы первый словарь и грамматика кечуа. С того времени таких учебников вышло много; удивительно, но самые подробные и полные вышли в различные годы в XIX веке и были составлены двумя биологами и врачами, швейцарцем Й.Й. фон Тшуди (1818–1889) и немцем Э.В. Миддендорфом.

Один из наших выдающихся авторитетов по культуре инков попытался объяснить, как «работает» этот язык, таким образом (объяснение выглядит гораздо более сложным, чем сам язык): «Существительное можно сделать из глагола, просто добавив к корню именные суффиксы вместо глагольных, а тончайшие оттенки значения слова можно выразить, вставив аффиксы между корнем и грамматическим окончанием». На самом деле у языка кечуа очень жесткая фонетическая структура, и тем не менее он в то же время гибок в своей способности образовывать новые слова.

В этом языке есть нечто волнующее, и это, безусловно, вызвано тем фактом, что почти все слова языка кечуа имеют ударение на предпоследнем слоге. В нем нет, например, звуков «б», «д», «ф» и «дж», но вместо них употребляются «п», «т», «в» и «х». Есть гортанные звуки, которые исходят из глубины горла, как в слове «ккапак» (богатый). В начале некоторых слов встречается удвоенное «т», что почти невозможно произнести, если только человек не говорит на языке кечуа давно. Так, между «танта» (толпа) и «ттанта» (хлеб) есть огромная дистанция в значении и произношении.

И хотя в языке кечуа нет артиклей, он функционирует как язык: чтобы образовать форму множественного числа, добавляется частица куна (Однако в этой книге в большинстве случаев употребляется окончание – s – чтобы не усложнять и без того сложную тему.). В языке есть прилагательные, рода, местоимения и глаголы (кани = я есть; канки = ты есть; кан = он есть), а также частицы и наречия. Язык такой сложный, что можно удивляться, как люди могли устно, не имея письменности, передавать столь выразительный язык.

Чтобы почувствовать особенность песни инков, предлагаем сравнить:

CayHa llapi В этом месте Pununqui. Ты будешь спать. Chaupi tufa В полночь Hamusac. Я приду.

Какова бы ни была грамматика языка (нет возможности на ней остановиться подробно), язык кечуа был одним из средств, с помощью которого образ жизни инков переносился на просторы Анд, так как согласно принятой у инков системе перемещения населения людей, говоривших на языке кечуа, переселяли в только что завоеванные регионы. Такая унификация посредством языка является одной из причин, по которой сейчас около половины населения Перу говорит на языке кечуа, а на всем протяжении Анд этот язык можно услышать в разных диалектах.

Таким образом, язык кечуа, был ли он традиционным языком племени, или он был навязан завоевателями, стал языком общения пуриков.

Община (айлью)

Община (айлью) была основной ячейкой общества, средоточием древнего принципа коллективизма, который, по-видимому, был присущ индейцам, жившим на всем протяжении Анд. Именно на принципе айлью была построена империя инков.

Айлью определяют как клан, состоящий из разросшихся семей, живущих вместе в ограниченном районе и совместно владеющих землей, животными и урожаем; так что каждый человек принадлежал к какому– нибудь клану (айлью). Индеец в нем рождался. Эта община могла быть большой или маленькой, могла разрастись до размеров деревни или большого центра (марка) или даже города. Ведь даже сама столица империи Куско была разросшейся айлью. Следует сделать акцент на такой общественной организации, так как на ней основана вся структура общества инков.

Никто не владел землей в одиночку, она принадлежала общине. У айлью была определенная территория, и тем, кто жил на ней, «одалживали» столько земли, сколько было необходимо для их благополучия. Опять же, инки не изобрели или создали айлью – она уже существовала, будучи частью долгого развития первобытного общества жителей Анд, – но инки упорядочили и расширили ее. Каждый был членом какой-нибудь айлью. Каждый подчинялся избранному вождю (мальку) и распоряжениям совета старейшин (амаутас), которые (когда их спрашивали или даже когда не спрашивали) давали свои коллективные советы по разным вопросам. Несколько таких общин, разбросанных в одном районе, находились под властью вождя; районы, в свою очередь, образовывали территорию и, в конечном итоге, объединялись в «одну из четвертей мира», которой правил префект (апо), подчинявшийся только самому Великому Инке.

«Политическую и экономическую модель общества можно представить в виде пирамиды, в основе которой лежит десятичный принцип. В основании пирамиды находился пурик, трудоспособный мужчина-работник. Десятью работниками управлял десятник (канча-камайок); над десятью десятниками стоял бригадир (пачака-курака); в свою очередь, над десятью бригадирами был управляющий, которым, в идеале, был глава деревни. И таким образом иерархия доходила до вождя племени ( онокурака), стоявшего над десятью тысячами работников; выше его был губернатор провинции, далее шел правитель одной четверти империи инков, и, наконец, на вершине пирамиды находился император, Сапа Инка».

На каждые десять тысяч человек приходился 1331 чиновник.

Обычно индеец, если только он не погибал в бою в каком-нибудь далеком краю или не был переведен туда согласно приказу, рождался, мужал и был похоронен в своей общине, которой он оставался верен.

Вступление в брак

В возрасте двадцати лет мужчина должен был жениться. Если он этого не делал сам, ему выбирали женщину. Похоже, что у инков в государстве не было (это просто не позволялось) добровольных холостяков. В то время как есть много подробностей относительно того, как вступали в брак представители правящих классов, почти ничего не известно о том, как это происходило у простых людей. К браку понуждали скорее экономические причины, нежели абстрактная любовь. У инков не было принято, как у нас, долго ухаживать. Если мужчина хотел женщину, он начинал часто появляться в доме ее отца и помогать в работе; между мужчиной и женщиной были сексуальные отношения до брака, так как девственности не придавали большого значения.

Если мужчина не находил себе женщину и достигал брачного возраста, браки «устраивал» во время посещения тукуи-ру-кук (вождь, «тот-кто-видит-все»). Мужчина и женщина выбирались им произвольно, после чего они становились супругами.

Обряды бракосочетания простых индейцев были просты: им соединяли руки, а позднее за этим следовала очаровательная идиллическая церемония обмена сандалиями. Следует понимать, что, хотя жизнь и была нелегка, женская доля ни в коем случае не была сожительством между плохо подходившими друг другу партнерами или утомительной рабской зависимостью.

Брак для простого индейца был строго моногамным, и, поскольку женщина готовила еду и питье, смерть одного из супругов была несчастьем. Полигамия существовала только для знати; у самого Инки было до семисот наложниц. У всех представителей правящих классов было по нескольку жен. Однако первая жена всегда оставалась главной; все остальные были второстепенными. Смерть жены человека, счастливо живущего в полигамном браке, не была столь тяжела для мужчины, лишь его второстепенные жены «шумно и долго» рыдали, надеясь демонстрацией проявления чувств привлечь к себе внимание и добиться положения главной жены. В среде правящих классов было принято, чтобы сыновья чиновников росли в окружении нянек их возраста, которые становились их наложницами и были ими до тех пор, пока те не созревали для брака. Мальчиков-сирот правящего класса часто отдавали бездетным вдовам, которые обучали их технике секса и воспитывали их в обмен на «обслуживание» их молодыми людьми. Но все это было недоступно простым людям; их жизнь была моногамной, и в ней было мало возможностей для вариаций на тему любви. А чрезмерные сексуальные аппетиты, если таковые и были, гасились огромной усталостью от привычно контролируемого труда.

Раз в год, каждую осень, общинные земли делили среди членов общины. Каждой паре, объединенной брачными узами, вождь деревни, управлявший ею, выделял один топо земли, участок размером приблизительно 90 на 45 м. Распределение земли основывалось на количестве ртов, которые надо было прокормить. Обладателям больших семей на прокорм каждого ребенка выделялся дополнительный участок земли. После того как земля была поделена, каждая семья отвечала за свой собственный земельный надел.

Общинная земля айлью делилась таким образом: сначала ее давали людям, затем она выделялась Инке (то есть государству), а в-третьих, религии Солнца (назовем это церковной десятиной). Эти две части земли, для государства и культа, обрабатывались совместно, и также совместно с них убирался урожай, что было частью трудовой повинности.

Дом простого индейца

Индеец строил свой дом с помощью своих родственников (айни) внутри общины. В те времена такой дом был (и по сей день остается) прямоугольным помещением без окон, построенным из булыжников; его обмазывали глиной. Иногда дом целиком строили из высушенных на солнце кирпичей. В доме был один вход; дверью служила драпировка из шерстяной ткани. Опоры, которые поддерживали крышу, остроконечную или с коньком, делали из сучковатых столбов. Крышу красиво крыли толстым слоем травы ичу. В доме не было ни трубы, ни очага; дым от приготовления пищи сам находил себе путь наружу через щели в кровле. Дома из камня грубой кладки можно увидеть и подробно рассмотреть такой тип жилища на великолепных развалинах Мачу– Пикчу. Пол представлял собой утрамбованную землю; возможно, на него клали шкуры лам или альпак. В доме не было никакой мебели; только главе племени полагалось сиденье. Простой индеец сидел на земляном полу, или на старом тканом половике, или на корточках. Спал он на земле, либо на шкурах лам, либо на одеяле. Ниши в стене служили местом для размещения изображений местного божка. Чтобы повесить лишние туники, платья, шали, праздничные плащи, пращу или, если хозяин был воином, воинские боевые доспехи (тунику, шлем, щит и отличительный головной убор со знаком тотема деревни айлью), использовались колышки. Устанавливались камни, чтобы размещать на них глиняные горшки. В этой части дома находилась кухонная утварь: глиняная посуда для еды, медные или бронзовые ножи, вертела из кости и большая каменная ступа, в которой индейские женщины толкли зерно. Все было просто и целесообразно.

Дом крестьянина (здесь можно использовать слова «индеец» и «крестьянин» попеременно) был по-деревенски прост, и тем не менее архитектура инков, которая привлекает к себе такое внимание, выросла из дома такого типа. Постройка из саманного кирпича, если она в плохой сохранности, не имеет ни достоинства, ни величия, но, когда она покрашена и покрыта кровлей, что, без сомнения, и делалось в те времена, она очень привлекательна. Все архитектурные стили уходят своими корнями в дом крестьянина. Дом древнего греческого или римского крестьянина был ничуть не лучше, чем дом инкского крестьянина; те, что были построены в железном веке в Британии, были даже грубее. Все они стали основой для великой архитектуры.

Количество домов могло произвольно увеличиваться, пока община айлью не превращалась в марка. Тогда разрабатывался прямоугольный план, и по нему строилась деревня, что делалось, очевидно, не без участия профессиональных архитекторов, присланных государством. Три– четыре стены образовывали канча, нечто вроде общего заднего двора; из него вырастала выстроенная по плану деревня. Такой тип архитектуры до сих пор можно увидеть в развалинах деревни Ольянтайтамбо, расположенной ниже крепости, носящей такое же название, которая находится в верховьях реки Урубамба почти в 40 км от Куско.

Повседневная жизнь: с утра до вечера

День начинался с зарей. Индеец пурик утолял жажду и голод перебродившим напитком ака (в настоящее время его называют чича); он был слегка пьянящий, густой и пахнул солодом. В семье не было завтрака как такового; помимо ака индеец съедал то, что оставалось от вчерашнего ужина. После этого он шел на поле.

Люди были главным образом крестьянами. За небольшим исключением, все древние люди в обеих Америках были привязаны к земле; все в культуре инков следует понимать исходя из этого. Все они были членами земельной ячейки, и каждый поэтому был неотъемлемой частью земельной общины. Выпив чичи, человек шел в поле, возвращался в девять часов, чтобы поесть, затем снова возвращался к работе на земле. Там к нему присоединялась жена и вся семья; он трудился весь день на своем поле.

Индейца, как и крестьян во всем мире, не возмущал этот тяжелый непрерывный труд. Его работа, равно как и отдых, носила ритуальный характер, и он никогда не понял бы наше разделение труда и культа. Для него, по словам Гарольда Осборна, «работа, не носящая ритуальный характер, не имела смысла». «В отличие от современного общества, – писал Осборн, – в котором работа считается необходимым злом для обеспечения досуга, который общество не умеет использовать, в обществе инков работа считалась целью сама по себе».

Уже за полдень семья собиралась, чтобы поесть второй раз. Пищу, как правило, варили; жира и жареной пищи здесь не знали. Кукурузные зерна варили с перцем чили и травами до тех пор, пока зерна не разваривались; это был моте. Из высушенного на солнце мяса ламы (чарки) готовили суп, в который клали чунью (картофель в виде густого беловатого порошка); получалось рагу локро. Индейцам была знакома воздушная кукуруза, которая считалась деликатесом. Из перемолотой кукурузы делали тесто и пекли его в золе, как хлеб. Морских свинок (куи) с блестящими глазами, которые бегали по темным углам дома, выращивали, чтобы есть. Такая еда, безусловно, не вдохновила бы гурмана, но в том или ином виде это была пища простого индейца.

Вечерний и последний прием пищи происходил между четырьмя и пятью часами вечера. Мужчины садились на корточки вокруг горшков, поставленных на ткань, расстеленную на земле, брали пищу из горшка пальцами или хлебали суп из глиняных мисок. Женщины сидели вне этого кружка, повернувшись спинами к мужчинам. Когда их общину посещал правитель, ее члены собирались вместе, усаживались в длинные ряды лицом друг к другу (при этом каждый приносил с собой свою собственную еду), а курака во главе «стола» сидел на своей золотой скамеечке.

В тропических широтах ночь наступает быстро. Ткань на дверном проеме опускали, и все члены семьи садились на звериные шкуры или подстилки из ткани либо вокруг слабо тлеющих углей (на такой высоте огонь горит с трудом), либо вокруг открытой глиняной жаровни, которая давала очень мало тепла. Количество топлива как в те, так и в нынешние времена было ограничено скудостью почвы на высоте 3000 м над уровнем моря. Здесь мало деревьев, только кривоватые, низко стелющиеся кустарники, которые можно использовать на дрова. В основном индейцы использовали на топливо высушенный помет лам (такиа). В жилищах не было никакого искусственного света, кроме этого. Вечер проводили, слушая неоднократно уже рассказанные истории о сражениях, смерти, богах, а отец в такие моменты передавал сыну хранившиеся в его памяти события. Мужчины чинили свои инструменты, точили костяные ножи, занимались ткачеством или другими вещами. Женщины бесшумно готовили ака, напиток, который пили все. Сначала женщина варила зерно, затем она брала его в рот, жевала его, и в процессе жевания ее слюна под действием ферментов превращала крахмал в сахар. Эту пережеванную массу клали в большой горшок, и ферменты превращали далее солодовый сахар в глюкозу, а затем в алкоголь. Далее пережеванную зерновую массу смешивали с водой, варили, чтобы усилить ферментацию, и оставляли на день. Вкус к этому (с нашей точки зрения, отвратительному) напитку еще надо приобрести; конечно, его серый цвет и тяжелый солодовый запах несвежего пива – это не «искрящаяся чича», как ее описал Уильям Прескотт, но это была их жизнь. Когда женщины не делали какую-то другую работу, они постоянно были заняты этим делом.

Приготовление пищи, как почти во всех обществах, было сугубо женской работой. Женщина, помимо приготовления чичи, занималась готовкой на всю семью. Это ее ноги выдавливали сок из картофеля, который затем попеременно то вымораживали по ночам, то высушивали на солнце, чтобы получился чунью. Это ее руки растирали зерно в каменных ступках, которые представляли собой нечто вроде жернова с ручками, в котором пестиком растирали зерно, специи и приправы. Когда женщина не готовила пищу, она пряла; и тогда, и теперь это самая обычная картина в Андах: индианка с прялкой под мышкой, двигающаяся особым полусеменящим шагом и прядущая шерсть на прямое веретено с керамическим блоком на конце.

Когда женщина не работала в поле, не готовила и не пряла, она рожала; бесплодие порицалось, и мужчина мог из-за этого бросить женщину. Инки знали, что основным богатством империи являются люди, и в племени существовали предписания относительно рождения детей.

Нет никакой точной информации относительно детей и родов, но так ли уж она нужна? Удовольствия и боль универсальны; в вечной иллюзии, окружающей нас, одна вещь бесспорна – страдание. Это краеугольный камень бытия. Перед рождением ребенка индианка шла к местной святыне уанка и там молилась за его благополучное рождение. И мужчины и женщины соблюдали пост.

Родившегося младенца обмывали в ближайшей реке и на четвертый день клали в колыбель, которая называлась кирау. Мать носила ее на своей спине и ставила всегда поблизости от себя. Детей кормили грудью до двух– или трехлетнего возраста, а потом он уже начинал жить так, как его родители. В первые два года ребенку не давали имени и звали его просто уауа (младенец); затем устраивали семейный праздник, и проходила сложная церемония руту-чикой (обрезания волос). Ребенку давали временное имя, а постоянное – только тогда, когда он достигал половой зрелости.

Воспитание у индейцев представляло собой подражание родителям во всех житейских действиях. У родителей не было жизни, отдельной от их детей; дети принимали участие во всех их повседневных действиях, будь то прием пищи, сон или работа. Дети также видели половые акты, так что когда мальчик достигал половой зрелости, он в действительности уже был маленьким мужчиной.

В возрасте четырнадцати лет мальчик достигал половой зрелости и надевал набедренную повязку. Крестьяне для этой простой темы взросления приберегали разнообразные непристойные крестьянские шуточки; превратившийся в мужчину мальчик получал свое постоянное имя – это было либо имя его дяди, либо отца, либо животного.

Совсем по-другому обстояло дело с сыновьями представителей правящих классов: для них надевание набедренной повязки означало паломничество в то место, где зародилось государство инков, в Уанакаури, вверх по долине Куско, принесение в жертву под руководством жрецов лам, кровь которых молодой человек размазывал по своему лицу (у нас обряды посвящения в члены тайных братств не сильно от этого отличаются). Позднее он принимал вид воина и при полном параде, со щитом, серьгами в ушах и пращой, делал публичное заявление перед Великим Инкой. Затем мальчик из высших слоев общества получал традиционное образование, которое делало его пригодным для того, чтобы впоследствии занимать в государстве административный пост.

Девушки становились совершеннолетними приблизительно в это же время, и это знаменовалось очаровательной церемонией расчесывания волос. Они также получали постоянные имена, которые им подходили и были в нашем понимании (и, я полагаю, в их понимании) несколько поэтичными. Девушка могла получить в качестве имени название звезды и называться Койльюр, или ее могли назвать как растение кока, или «голубое яйцо», или, возможно, даже Има Сумак («Какая красивая»).

Удивительно, но женщина, в отличие от мужчины низкого происхождения, имела шанс покинуть общину айлью и улучшить условия жизни, в которых она родилась. Если она была особенно искусной ткачихой или обладала изяществом или красотой, она могла пройти отбор и стать избранной женщиной (Ньюста). В таком случае ее привозили в Куско или столицу какой-нибудь провинции, где она училась таким конкретным вещам, как ткачество, приготовление пищи и обряды в честь бога Солнца, культ которого был государственной религией. Она могла (что обычно и случалось) стать женой высокопоставленного чиновника или, если фортуна ей благоприятствовала, наложницей самого Владыки Инки.

Но обычно мужчины и женщины в государстве инков рождались и вырастали в своей общине айлью. Там их и хоронили. От этого никуда нельзя было деться. В этом обществе человек был, если говорить словами Эпиктета, «фактором, необходимым для решения задачи». Это был безымянный член общины. В этом обществе, работавшем по принципу «из лона матери до могилы», все было заранее предписано: работа, любовь, праздник, смерть. Ценой такой стабильности была ассимиляция в государстве.

Религия, естественно, играла большую роль в повседневной жизни индейца. Основным постоянным принципом, господствующим надо всем понятием для простого индейца, была уака.

Почти повсюду существуют два аспекта религии. С одной стороны, это простой способ самовыражения для дикого человека, который сталкивается в природе с необъяснимыми вещами и останавливается в благоговейном страхе перед сверхъестественным, выражая ему свое почтение. Этот аспект во многом связан со смертью, и среди инков такой страх стимулировали жрецы культа Солнца. Простого индейца страх ввергал в мрачную фантасмагорию иллюзий, и он возносил свои молитвы и выражал свой пиетет. С другой стороны, упорядоченная религия брала его простую веру (здесь точно так же, как и в других религиях) и украшала эти страхи замысловатыми бордюрами обмана.

Для индейца уака была в первую очередь религией его семьи, его айлью, и только на последнем месте у него была государственная религия, культ Солнца. Он совершал трогательно простые ритуалы. Местной святыне уака или богам возносилась молитва о благополучном рождении ребенка, адресовалась мольба о хорошем урожае. Есть женская молитва, обращенная к богу земли, чтобы тот даровал дождь:

Самый бедствующий из твоих детей, Самый страдающий из твоих служителей Со слезами на глазах умоляет тебя, Сотвори чудо: даруй воду! Подари дождь Этому несчастному человеку, Этому творению Пачакамака.

Молитвы к богам, которые сопровождали приношения в виде первых плодов, были словами, хорошо известными главе семьи. В первобытных религиях божество или дух находился везде, а духов надо было умилостивить. Уака имела душу или то, что римляне называли божественным началом. Как мог человек смягчить это божество, завоевать себе, своей семье, своей айлью милость богов? С этой целью совершались простые пасторальные обряды; только в дни больших праздников простой индеец видел, как жрецы облекают его молитвы в пышные обряды.

Такова, в большей или меньшей степени, была повседневная жизнь индейца, которую, если свести к нравоучению, можно было подытожить одним коротким предложением: «Ama sua, ama llulla, ama cheklla» — «Не кради, не лги, не ленись».

Сельское хозяйство и его истоки

Образ мыслей индейца Анд, подобно римскому крестьянину, был образом мыслей крестьянина-воина. Не крестьянина, не просто воина, но крестьянина-воина. И хотя индеец входил в крестьянское ополчение, его жизнь основывалась на повседневных сельскохозяйственных работах. Каприз погоды мог помешать ему и испортить его работу, но сев, выращивание и сбор урожая следовали один за другим заранее определенным чередом.

Крестьянин был «одной головой» в десятеричной системе счета людей, а призыв множества таких «голов» на войну мог увести его с его полей и направить в гущу сражения, но, каким бы критическим ни был момент, война не входила в его жизненный ритм. Эта сельскохозяйственная жилка настолько укоренилась в нем, что, когда Инка со своим народом восстал против засилья испанцев в 1536 году и подверг Куско ужасной осаде, длившейся шестнадцать месяцев, этот мятеж потерпел поражение главным образом из-за этого. Даже при том, что в случае неуспеха под угрозу ставился сам образ жизни, инстинкты крестьянина все же возобладали над инстинктами воина, и восстание потерпело крах. Армия рассыпалась, демобилизовалась, чтобы крестьяне-воины могли вернуться по домам и обрабатывать свои поля.

Индейца, жившего в Андах и являвшегося одновременно и солдатом, и крестьянином, нужно понять.

Под руководством «профессионалов» Великого Инки все государство, которое включало в себя Анды, пустыню и Верхнюю Амазонку, стало огромным центром окультуривания растений. Более половины продовольственных растений, которые мир потребляет в настоящее время, были выведены этими крестьянами, жителями Анд. Было подсчитано, что здесь систематически культивировалось больше видов продовольственных и лекарственных культур, чем в каком-либо другом регионе мира такого же размера! Стоит только упомянуть очевидные: кукуруза – двадцать видов, картофель – сорок видов, сладкий картофель, растения семейства тыквенных, бесконечное количество видов бобов, маниоку (из нее мы имеем крахмал и тапиоку), горох, орехи кешью, ананасы, шоколад, авокадо, помидоры, перец, папайю, клубнику, шелковицу. Этих растений так много, они столь разнообразны и так давно окультурены в Старом Свете, что люди забывают, что многие из них родом из обеих Америк.

Картофель занимает главное место в высокогорных Андах. Нигде больше нет такого разнообразия местных видов или цвета картофеля, как в Перу: бело-желтый, розово-серый, коричневый, пурпурный, черный, пятнистый и с прожилками; его сажают везде, начиная с жаркого побережья и кончая, по-видимому, у самого неба. Вид тату сажают даже на высоте вплоть до 4500 м над уровнем моря, и он вполне способен выдержать серьезные морозы.

Картофель, из семейства пасленовых, избегали европейцы на протяжении трех веков, потому что считали, что он вызывает проказу. В XVII веке скромная «картошка» считалась возбуждающим средством. Происхождение картофеля (для инков – папа) настолько давнее, что теряется в далеких эпохах. Кроме того, немногие растения имели такое воздействие на общество, как картофель. Так как он произрастал на самых больших, пригодных для жизни человека, высотах в Андах, это была растительная основа жизни в государстве инков. Но поскольку картофель, в отличие от других растений, выращиваемых крестьянами в Андах, был скоропортящимся продуктом, кто-то придумал как способ его сохранения чунью; и правители инков сделали получение этого побочного продукта отраслью хозяйства, что во многом способствовало предотвращению голода. Чунью (произносится как «ч’ун-ю») был первым по-настоящему обезвоженным продуктом питания, который приготовляли следующим образом: картофель оставляли на улице, чтобы он замерз, а на следующее утро люди выжимали из него воду ногами. Это повторяли пять дней подряд. Чунью можно сохранять цельным или сделать из него очень белую и легкую картофельную муку, и в таком сухом порошкообразном виде этот продукт может храниться годами. Чунью был одним из главных продуктов питания, которые хранились в общественных складах на всем протяжении Анд.

Травянистое растение, которое мы называем кукурузой (маис для мексиканцев, сара для инков) был равен по значению картофелю и был и остается по сей день основным продуктом питания американского индейца. Происхождение кукурузы представляет собой увлекательную ботаническую загадку, и этой проблеме доктор Пауль Мангельсдорф со своими коллегами по растительной генетике посвятили много времени и терпения. Родина кукурузы все еще не известна; «существующие данные указывают на распространение во всех направлениях самых первых ее видов из неизвестного центра». Неспособная выдерживать такой суровый климат, как это может картофель, кукуруза достигает самой высокой границы своего произрастания на укрытых склонах гор вокруг озера Титикака на высоте 3870 м над уровнем моря. Сара (кукуруза) также очень древнее растение; ее находят в могилах доинкского периода, которые датируются 3000 годом до н. э. Уже тогда она была полностью развитым растением, как и та кукуруза, которую мы знаем сейчас. Существует множество ее видов. У инков сладкая кукуруза называлась чокло, поджаренная кукуруза – колло-сара, кукуруза для изготовления чичи – сараака, у кукурузы для изготовления мамалыги (моте) были зерна размером с лесной орех.

Эти два основных продукта питания дополняла квиноа (растение амарант с высоким красноватым стеблем), семена которого широко используются в качестве добавки к овсяной каше в горах Шотландии; и ока, клубневое растение, которое, подобно картофелю, растет на больших высотах. Эти четыре растения составляли основу питания, хотя были и многие другие. В более теплых долинах, расположенных ниже 2600 м над уровнем моря, как из рога изобилия появляются фрукты и овощи: перец чили, главная приправа наряду с солью, большое разнообразие помидоров, бобы (все виды, встречающиеся в мире, за исключением европейского большого боба и соевых бобов), кабачки, тыквы, дикие корнишоны и фрукты, известные и неизвестные миру: папайя, чиримойя, авокадо, гуава, гранадилья и плоды страстоцвета.

Во влажных районах юнгас, в той части верхней Амазонки, которая находилась под властью инков, выращивали арахис, шоколад, два вида маниоки и ананасы – все они появились в Америке. А с жаркого пустынного побережья, полностью находившегося под контролем инков после 1450 года, распространились сладкий картофель, кукуруза, кабачки и тыквы, а также большое количество других растений, которые задолго до инков выращивали прибрежные племена и которые увековечены в реалистичной керамике народа мочика, существовавшего с 400 по 800 год н. э.

Археологов в настоящее время осаждают «диффузионисты», которые вновь (как это бывало часто в прошлые века) хотят, чтобы родиной инков оказалось какое-нибудь другое место, уподобляясь тем людям, которые доказывают, что Шекспир не мог быть Шекспиром. Они не могут принять тот факт, что это местное племя развило свою культуру в своем американском мире. Некоторые утверждают, что инки, не удовлетворенные своими обширными владениями в Андах, вышли в Тихий океан, создав целый флот из плотов, и таким образом колонизировали Полинезию. Противоположная школа предлагает другое: инки сами обязаны своей культурой полинезийцам. Чтобы проверить это, в противоположном направлении, т. е. с запада на восток, тоже был отправлен плот. Майя (по мнению диффузионистов) должны были прибыть из Ангкор-Вата, инки – из Китая, жители Бразилии, снабженные алфавитом, должны быть переселенцами с затонувшего континента Атлантиды.

Уже давно известно, что неотъемлемой движущей силой человеческой культуры является ее распространение. Установлено, что многие элементы культуры имеют широкое распространение больше благодаря ее рассеиванию, нежели своеобразию. В наш исторический период мы уже видели, как страны извлекали для себя пользу главным образом благодаря заимствованию использованных в сельском хозяйстве окультуренных растений.

Но Западное полушарие, которое когда-то приняло следующие одна за другой волны переселенцев из Азии, оказалось заблокированным вследствие геологических трансформаций (что также явствует из распространения древнего верблюда и ламы от общего предка из Северной Америки); а житель Америки превратился из первобытного человека в человека – носителя культуры без какого-либо ощутимого «внешнего» влияния.

Чтобы продемонстрировать это, предлагаем сравнительный список того, чем человек пользовался в Старом Свете и в Новом Свете, скажем, в 500 году до н. э.

ЕВРАЗИЯ:

1. Зелень: капуста, латук, шпинат, лук, огурец, баклажан, окра, спаржа, кресс-салат, чеснок, артишок.

2. Корнеплоды: свекла, пастернак, морковь, редис.

3. Фрукты: яблоко, груша, слива, вишня, виноград, лимон, инжир.

4. Орехи и семена масличных культур: грецкий орех, льняное семя, мак, оливки (маслины).

5. Бобовые: горох, чечевица, соевые бобы, бобы.

6. Зерновые культуры: пшеница, ячмень, рожь, овес, просо, рис.

7. Приправы: горчица, тростниковый сахар.

Технические культуры:

1. Тыквы, использовавшиеся в качестве сосудов.

2. Волокнистые растения: лен, конопля, хлопок.

3. Красители: марена, шафран, индиго.

АМЕРИКА:

1. Зелень: пальма капустная, чайот.

2. Корнеплоды или клубневые растения: картофель (множество видов), маниока, батат, ока, ольюко, анью.

3. Фрукты, овощи: чиримойя, папайя, авокадо, помидор, какао (шоколад), ананас, аннона колючая, клубника, малина.

4. Орехи: кешью, бразильский орех, арахис, гикори.

5. Бобовые: канигуа, таруи, молье, бобы (все разновидности, за исключением больших европейских и соевых бобов).

6. Зерновые культуры: кукуруза.

7. Приправы: перцы (чили – острый перец).

8. Псевдозерновые: квиноа.

9. Напитки из: мате (парагвайский чай), гуайуса.

Технические культуры:

1. Каучук.

2. Тыквы, использовавшиеся в качестве сосудов.

3. Волокнистые растения: агава, хлопок и т. д.

4. Красители: кошениль, ачиот, ченипа..

Можно сразу же заметить, что эти два перечня совершенно разные. В списке только хлопок и тыквы распространены на обоих континентах, и это окутано большой тайной.

Из зоны Благодатного Полумесяца (Ближний Восток) к нам пришли: пшеница, рожь, ячмень и бобовые растения, содержащие много протеинов. Пшеница появилась еще в 2500 году до н. э. и, разумеется, была завезена в Америку не раньше, чем там появились испанцы. Евразия не знала никаких иных бобов, кроме соевых и малоизвестных бобов Vicia faba, потомков его дикорастущей африканской разновидности. Все другие бобы независимо от того, где бы они ни появились, имеют американское происхождение. (Автор не прав. Представители семейства бобовых, различные виды рода горох (Pisum) являются древнейшими культурными растениями Старого Света, известными с каменного века.) После открытия Америки белый человек стал распространителем растений между континентами. Именно белый человек привез такие культуры, как табак, кукуруза, помидоры, шоколад, ваниль, клубника, кабачки, картофель, тыква, красный перец (отсюда паприка), ананасы, папайя и орехи кешью, которые стали выращивать в Европе и других уголках мира. Белый человек привез в 1535 году бананы из Африки в Северную и Южную Америку; в конце XVIII века – кофе из Моха (Мокка) в Йемене (тогда Османская (Турецкая) империя); сразу после открытия – сахарный тростник из Благодатного Полумесяца в тропические регионы Америки, а также рис. Белый человек завез ананасы на Гавайи и, в свою очередь, вывез из одной из самых первых поездок на Филиппины кокосовый орех, совершенно отсутствовавший в Америке. Любопытно, что во время всех гипотетических контактов, происходивших в результате расселения людей (которые играют такую большую роль в работах по антропологии), люди с различных континентов не обменивались никакими растениями. Они также забыли привезти в Америку колесо для средств передвижения, архитектурную арку, гончарный круг или колесо прялки. Что касается болезней после первых контактов, то в этом отношении все обстояло лучше. Белый человек привез сюда оспу, а индеец одарил его сифилисом.

Хлопок представляет собой большую загадку, и все с ним связанное пронизано тайной. Впервые его стали выращивать в долине Нила после V века до н. э. Первой точной датой является 370 год до н. э., но Юниус Бирд из Американского музея естествознания в Нью-Йорке обнаружил хлопок в перуанских захоронениях, которые датируются 2000 годом до н. э. В те давние времена древние перуанцы выращивали хлопок, пряли хлопчатобумажную нить и ткали из нее одежду – и все это до того, как его начали выращивать египтяне. Хлопок был известен ассирийцам как «древесная шерсть», но греческая этимология этого слова указывает на то, что он изначально появился здесь из Индии.

Хлопок как ботаническая загадка снится ботаникам-генетикам в кошмарах, так как американские его разновидности обнаруживают, что хромосомы хлопка указывают на транстихоокеанское путешествие с запада на восток их азиатского тетраплоидного предка. А это означает, что «распространителем», вероятно, были птицы, если не человек, который на заре истории Америки «привез» хлопок из Старого Света, затем несколькими тысячелетиями позже «подобрал» американский хлопок, в котором развились новые хромосомные структуры, и отвез его назад в Евразию. Но как можно приписывать это птицам, особенно если птицы не едят семена Gossypium? И ветры не могут переносить их на многие тысячи километров. Тогда как же объяснить существование одного и того же хлопка, содержащего одни и те же гены, на обоих континентах?

И все же, пока кто-нибудь не представит нам что-то более убедительное, нежели случайное сходство скульптуры Старого и Нового Света, можно предположить, что человек в Америке создал свою собственную культуру, не контактируя с другими континентами, и если у американских индейцев и полинезийцев можно проследить сорок девять общих черт в культуре, то это просто показывает, насколько жестко ограничено человеческое существо. За двенадцать тысяч лет человек не смог придумать еще один смертный грех. Есть общие черты в культуре тибетцев, живущих на высоте 4000 м над уровнем моря, и инков, живущих на такой же высоте. А почему бы и нет? Сама география является определяющим фактором.

Сельское хозяйство было душой империи инков; оно определяло все. Год у крестьян в Андах был поделен на два времени года: влажное и засушливое. Сезон дождей начинался в октябре и длился до мая; сухой сезон начинался в мае – однако тут были возможны большие капризы погоды (поэтому инки и были столь озабочены выражением своего пиетета невидимым силам) – и продолжался до ноября.

Осенью земли общины подвергались справедливому делению между членами айлью, ячейки, которая контролировала общинные земельные владения. Первым делом сообща обрабатывались земли (чакрас), принадлежащие Великому Инке, то есть государственные земли; затем земли, относящиеся к государственному культу Солнца. Урожай с этих земель убирали на хранение, чтобы им могли пользоваться его соответствующие владельцы. Эти государственные зернохранилища были заполнены, по воспоминаниям первых прибывших сюда испанцев, кукурузой, квиноа, чунью, чарки (сушеное мясо ламы), рыбой, веревками, пенькой, шерстью, хлопком, сандалиями и оружием. Все это хранилось в корзинах, причем каждый товар – в соответствующем складе. Это видел Франсиско де Херес, первый солдат-летописец завоевательного похода 1532–1522 годов, который вспоминал, что эти склады были «заполнены до самой крыши, как это бывает у купцов Фландрии и Медины».

Лишь вспахав эти поля, пурик принимался за свои.

Август был периодом пахоты; а работа на каждом поле (как и всякая другая работа) выполнялась всей общиной. Она начиналась с праздника. Знать относилась ко всему этому со всей серьезностью и всегда принимала в нем участие. Историк-иезуит отец Кобо писал: «Если самому Инке или его губернатору или какому-нибудь высокопоставленному чиновнику случалось при этом присутствовать, то он начинал работать, используя принесенную ему золотую палку для копания, и, следуя его примеру, все другие чиновники и представители знати, сопровождавшие его, делали то же самое». (Это не сильно отличается от современной практики, когда какой-нибудь государственный чиновник вскапывает землю золоченой лопатой или закладывает угловой камень золоченым мастерком.)

У инков не было плуга как такового и никаких тягловых животных. Мужчины пользовались (как они это делают и по сей день) таклья, или ножным плугом, который представлял собой толстый шест длиной примерно 1,8 м с обожженным концом; иногда он имел бронзовый наконечник. Ближе к концу на шесте был упор для ноги, и его втыкали глубоко в землю толчком ноги и давлением плеча. Затем ком земли при помощи такого рычага выворачивался. Такая палка для копания, как и все остальное в этом государстве, была групповым орудием труда, и ее редко использовал только один человек. Его сородичи по айлью образовывали длинную шеренгу через все поле, которое надо было вспахать, и под ритмичный напев «Jailli!» (произносится как «уайлай», что означает «победа») «…они одерживали победу над землей, – пишет Гарсиласо Инка, – вспахивая ее и разрыхляя». Этот напев звучал приблизительно так:

Мужчины Эй, победа! Эй, победа! Вот палка для копания, вот борозда! Здесь пот, здесь труд! Женщины (отвечают) Ура, мужчины, ура!

Мужчины работали, пятясь; за ними лицом к ним следовали женщины и разбивали комья земли при помощи своеобразной мотыги, которая называлась лампа.. Сару (кукурузу) сеяли в сентябре, картофель – когда начинались дожди, т. е. в октябре-ноябре. После вспашки полей Инки, культа Солнца и своих собственных крестьяне принимались за поля тех своих сородичей, которые служили в армии, а затем, наконец, наступала очередь полей тех, кто был немощен. Главной повинностью (нечто вроде налога), по словам Гарсиласо, была «обработка и сбор урожая с полей, принадлежавших Инке и религии Солнца».

Сельское хозяйство было тесно связано с террасированием и орошением, так как количество ровных земель было строго ограничено, а долины в Андах глубокие и узкие. Склоны долин были замечательно устроены в виде террас, которые производят сильное впечатление, когда их видишь в первый раз. В период дождей осадки смывают почву; террасирование предотвращало это. Более того, террасирование простирало земельные владения общины на те площади, где поверхность земли скудная. Так что индейцы были создателями почвы.

Под властью Инки террасирование долин в Андах было систематически применявшимся способом сохранить почву и создать ее. В более масштабных проектах, как, например, в Писаке, где террасы нависают над рекой Урубамба, или в Ольянтайтамбо, где индейцы врубались в скалу, участвовали профессиональные архитекторы, которые присылались из Куско, чтобы разработать на месте план. Это были огромные затраты человеческого труда. То, что эти террасы до сих пор существуют по прошествии пяти веков, является достаточным доказательством дальновидности правителей инков.

Орошение было тесно связано с террасированием и, естественно, с сельским хозяйством. Это был источник жизненной силы империи. Во влажное время года дождь выпадает не всегда, да и почва, в которой содержится много буры, не удерживает воду, так что решением проблемы было орошение. И инженеры инков использовали журчащие ручьи, льющиеся с ледников, самым заботливым образом направляя воду на полив полей, даже если от водной артерии поля отделяли большие расстояния. Эти приемы помогали контролировать плотность населения и создавали в общественном организме точный баланс между населением и продуктивностью угодий. Значительная часть умений инков была направлена на ирригацию. В крепости Саксауаман над Куско были огромные водохранилища; вода находилась под землей в превосходно сделанных, выложенных камнем коллекторах, расположенных на расстоянии один от другого. Русла рек выпрямляли, превращали в канал, как это можно увидеть на примере реки Урубамбы в нескольких километрах к востоку от Куско и ниже огромной крепости Писак. Такой вид развитого инженерного искусства когда-то был распространен по всей империи, но в настоящее время лишь смутно различим, так как так многое под напором времени ушло в небытие.

Способы орошения неотделимы от развитого сельского хозяйства, и их совершенствование сделало человека поселенцем, живущим оседло в общине; ирригация также создала город-государство.

Едва ли есть нужда говорить, что ирригация не была изобретением инков, но она была ими усовершенствована. На пустынном океанском побережье племя мочика – если упомянуть одну великую династию доинкского периода – проводило обширные ирригационные работы, а их наследники чиму построили свои города на развалинах городов мочика и расширили их оросительную систему настолько, что города чиму снабжались водой из гигантских выложенных камнем водохранилищ. В прибрежных тихоокеанских районах Ика-Наска к западу от Куско эти культуры в период с 500 по 800 год н. э. также создали обширные ирригационные сооружения; подземные водохранилища до сих пор известны как пукиос. Все это унаследовали инки.

И тем не менее террасирование усовершенствовалось и расширилось при инках. При помощи специальных сооружений было устроено так, чтобы вода подавалась на верхние террасы, а оттуда она сбегала с одной гигантской ступени террасы на другую, и вся обрабатываемая площадь орошалась одним потоком воды. Проведение воды требует тщательного проектирования и должно определяться знаниями гидрологических условий, характера почвы и ее общей структуры. Чтобы вода текла, она должна сбегать вниз по слегка наклонной плоскости: если она будет течь слишком быстро, то она размоет берега водотока; если слишком медленно, то канал зарастет водорослями, и его забьют наносы. Любопытно, что, где бы на нашем пестром земном шаре люди ни занимались проведением воды, методы оказываются почти одинаковыми. В древней Месопотамии после ее очередного объединения вавилонским царем Хаммурапи (правил в 1792–1750 гг. до н. э.) эксплуатация земли стала централизованной, что, естественно, привело к сооружению каналов, водохранилищ, оросительных канав. «Водный кодекс» царя Хаммурапи написан так, словно текст инков: «Каждый человек должен содержать свою часть оросительного канала в порядке». Царские письма отсылались правителям на местах, возлагая на них полную ответственность за то, чтобы водные пути были открыты, а оросительные канавы содержались в порядке: «Призовите людей, чьи поля располагаются на берегу канала Даману, чтобы они расчистили его».

Это только один пример параллелизма в людских изобретениях, ведь, в конце концов, именно желудок является движущим мотивом изобретений, а человек на протяжении веков проверял, пробовал и испытывал плоды и зерна, которые попадали в поле его зрения; он научился оценивать, отбирать и сажать их. По этой причине не стоит чрезмерно волноваться насчет параллелизма средств и методов террасирования, которые использовали люди, не поддерживая связь друг с другом. Ведь там, где схожи географические условия, методы ведения сельского хозяйства и проведение воды возникнут естественным и схожим путем. Не стоит искать объяснение в постепенном их распространении. Крестьянин привязан к земле. Это может быть перуанский пурик или египетский феллах, но он остается «вечно существующим человеком». Он, по выражению Шпенглера, есть «вечно существующий человек, независимый от какой-либо культуры, которая прячется в городах. Он предшествует ей, переживает ее: бессловесное создание, размножающееся от поколения к поколению, привязанное к земле, таинственная душа, простой, рассудительный разум, который придерживается практических навыков».

В Перу после сентябрьского сева, особенно в тех краях, куда не доходила ирригация, октябрь был всегда переломным месяцем; если не выпадал дождь, урожай был скуден. В случаях длительной засухи индейцы прибегали к «таинствам», и дело в свои руки брали жрецы.

На всей территории, где были посевы, богам дождя приносили в жертву лам. Если это не способствовало появлению дождевых туч, тогда приносили в жертву мужчину, женщину, а может быть, даже и ребенка. В Куско эта процедура повторялась с большим размахом. Люди ходили одетые в траурные одежды; привязывали черных лам и оставляли их без пищи или питья, веря в то, что боги не устоят против жалобного блеяния лам и пошлют дождь, чтобы облегчить их страдания.

Когда кукуруза созревала, индейцы сталкивались с другой напастью: птицы и животные, живущие в Андах, старались добраться до посевов прежде, чем люди уберут урожай. Мальчики, натянув себе на головы волчьи шкуры, поджидали на полях птиц, чтобы сбивать их камнями из пращи; по ночам женщины били в небольшие барабаны. Казалось, все сговорились против индейцев.

Когда урожаю удавалось пережить все это, тогда происходил праздник урожая кукурузы. Все собирались вместе на поле, и ту часть зерна, которая не предназначалась для немедленного потребления, отвозили в общественные зернохранилища.

И только после этого инки совершали приношения первых плодов к своей местной святыне уака.

Понятие уака тесно связано с религией; оно объединяет в себе все, что связано с магией и талисманом. Многочисленные уака были разнообразными. Святыней уака могла быть природная особенность ландшафта, скала; реки были уака, такие как река Апуримак, «та, что громко говорит», через которую инки перекинули свой самый большой подвесной мост; уака были озера, родники или другие природные особенности местности. Всем им поклонялись в той или иной форме. Но так как религия носила практический характер, а жизнь была религией, сельское хозяйство как таковое также было священно, и всякий обряд, связанный с ним, был уака.

Самыми известными и бесспорными уака были те, что были построены на полях; их до сих пор можно увидеть по всему перуанскому побережью. Некоторые из них, находящиеся неподалеку от Лимы, насчитывают в себе свыше двенадцати миллионов отдельных кирпичей. Конечно, вначале они возникали как место, куда бросали камни: когда индеец обрабатывал поля, он швырял камни в общую кучу. Она становилась святыней и приобретала форму ступенчатой пирамиды, как и большинство построенных уака. Затем на ее вершину помещали яркий навес, под который ставили деревянного или каменного идола. Это и была святыня уака: «синтетическое явление первобытных времен, в котором концептуальные различия содержания никогда не выделялись аналитически».

Эти уака, сооруженные на полях, были самым первым источником религиозного самовыражения людей. Сюда клали первые плоды урожая. Идея уака, безусловно, не целиком принадлежит инкам и не является исключительно американской. Крестьяне, обрабатывавшие свою землю в Месопотамии, строили свои святыни, которые назывались «телль» («талль»), приблизительно таким же образом; и они размещались на пшеничных полях. Шумеры, обитавшие в плодородной дельте рек Тигра и Евфрата, считали, что они как крестьяне зависят от милости богов, а чтобы гарантировать себе и сохранять эти милости в виде дождя и солнца, они платили дань из своего первого урожая точно таким же образом. Человек повсюду поступает как человек. Люди знали, что боги не живые существа, но убеждали себя, что они живут и, точно так же, как и мы, впадают в неразрешимые противоречия.

Мита: налог в виде общественных работ

Смерть и налоги не являются современными понятиями; они были неизбежны при правлении Инков. Так как в государстве не было денег, этого «великого удобства для людей», налоги у индейцев выражались в общественных работах, что носило название мита.

Деньги возникли в Месопотамии, где сначала это была тонкая полоска золота, которую можно было снять с колеса, прикрепленного к стене, но «человек вечности», крестьянин, который жил далеко от городской культуры, стойко придерживался бартерной системы. Первобытные римляне, пастухи, вели счет своим ценностям в количестве голов скота. Само слово «деньги», пишет Р.Х. Барроуз, было pecunia (отсюда «денежный» от pecuniarius, что означает «голова скота»).

У инков, даже если у них и не было денег, была цена; ценой здесь была трудовая повинность.

Сначала пурик, обычный налогоплательщик, отбывал миту, как это уже отмечалось, в виде сельскохозяйственных работ; она состояла в том, чтобы сообща обрабатывать поля, находящиеся в собственности Инки и культа Солнца, снимать с них урожай, закладывать его на хранение и обслуживать хранилище. Другой формой миты была работа на объектах, находящихся под контролем правительства (похожая система Arbeitsdienst была введена при правительстве немецких национал-социалистов – т. е. при Гитлере.).

Каждый налогоплательщик был обязан ежегодно выполнить установленное количество работ в пользу государства. Это могла быть работа на рудниках (ненавидимая всеми повинность; Инка признавал это и производил частую смену горнорабочих), на дорогах, на строительстве мостов, храмов или крепостей под руководством профессионалов (т. е. не облагаемых налогами людей, архитекторов). Или это могли быть любые другие многочисленные работы, в которых нуждалось хорошо организованное государство. Постоянно существовала нужда в специально обученных бегунах для курьерской службы часки.

Все трудовые повинности строились на десятичной системе. Если была необходима тысяча индейцев для ремонта, скажем, подвесного моста, что означало резку волокон агавы, плетение толстых канатов и перебрасывание их через пропасть, то тогда каждого главу айлью просили прислать одну сотню индейцев. За тот промежуток времени, который был нужен курьеру, чтобы прибыть с подробными инструкциями, люди уже были собраны и тут же отправлялись выполнять задание. Точный учет выполненных работ для каждой общины велся при помощи узелкового письма.

У некоторых общин была постоянная трудовая повинность. Деревня Курауаси, существующая и поныне, ближе всех находилась к огромному подвесному мосту Уака чака (так великолепно описанному Торнтоном Уайлдером в его книге «Мост Сан-Луис-Рей»), который висел через ущелье реки Апуримак. Мита жителей этой деревни состояла в том, чтобы содержать в рабочем состоянии этот мост, менять канаты каждые два года. Эта система так прочно укоренилась, что даже в течение трехсот лет испанской оккупации, даже в период, когда в Перу была республика, жители деревни Курауаси выполняли эти работы: в последний раз они натягивали подвесные канаты длиной около 100 м в 1879 году.

Миту можно было отработать перевозкой военного вооружения или служа носильщиками паланкинов. Чтобы оценить, насколько хорошо была отлажена система миты, можно привести такой пример. Когда около 1438 года началось строительство крепости Саксауаман для защиты Куско от нападений, свыше тридцати тысяч индейцев было собрано на работы по добыче, обтесыванию и установке гигантских мегалитов. Чтобы построить это сооружение, индейцы работали сменами по тридцать тысяч человек в течение восьмидесяти лет – труд, который стоит в одном ряду со строительством пирамид.

Небольшой класс профессионалов (был еще один, в который входил Инка и члены его огромной семьи, которые на самом деле управляли государством; это были курака, или правители, «Инки по привилегии») состоял из телохранителей Инки (которые были на самом деле воинской кастой), счетоводов (кипу-камайок), серебряных дел мастеров, ткачей, инженеров-архитекторов и, разумеется, жрецов, как всегда и везде; никто из них не отрабатывал миту. Но все остальные жители многомиллионного государства делали это. Похоже, что отработка миты распределялась справедливо, и индейцы, по-видимому, не относились к ней негативно. В 1550 году, когда Педро де Сьеса де Леон писал свои записки, он объяснял, что, когда Инка хотел определить, какую дань полагается собирать со всех провинций от Куско до Чили, он посылал туда своих правителей со счетоводами. Они путешествовали от одной деревни к другой, изучали условия жизни людей и их платежеспособность. Реестр, который велся при помощи разноцветных шнуров кипу, учитывал число налогоплательщиков и различную продукцию: количество голов лам, количество металлов, ведь Инка автоматически был собственником всего золота и серебра в государстве. Когда это задание оказывалось выполненным, счетоводы возвращались в Куско вместе с вождями, правящими на местах. Имея на руках кипу, в присутствии правителей, которые могли их толковать, Инка «обращался к ним с любовью, говоря, что, поскольку они принимают его за своего единственного повелителя… они должны с пониманием отнестись к этому и не считать это бременем, а именно выплату податей, которые полагались его королевской персоне… Дав ответ в соответствии с его пожеланиями, правители провинций возвращались в свои земли в сопровождении людей Инки, которые устанавливали, каковы будут эти подати».

Поскольку индеец платил свои налоги скорее своим временем, нежели деньгами, то совершенно очевидно, почему лень считалась тяжким преступлением. Как писал Уильям Прескотт (1847 г.) в своей бессмертной и по сей день во многом достоверной книге «Завоевание Перу»: «Обязанность оплачивать расходы управленческого аппарата целиком лежала на простолюдинах… Даже свое время он не мог по сути назвать своим собственным. Не имея денег, обладая незначительной собственностью, он платил налоги своим трудом. Нет ничего удивительного в том, что руководство наказывало праздность смертью. Это было преступление против государства, и расточительное обращение со временем означало в некотором роде грабеж государственной казны».

И тем не менее самим индейцам мита не казалась обременительной. Они были довольны и счастливы в работе, так как она регулировалась согласно заведенному порядку, а в связи с тем, что стремления накопить богатство путем получения избытка продукции не было, вся сделанная ими в пользу государства работа (ее результаты) возвращалась к ним позже, когда голод заставлял индейцев прибегать к складским запасам в общественных зернохранилищах – это было непосредственным результатом их труда в системе миты.

Таковы были преимущества этого общества, живущего по принципу «из материнского лона в могилу»; его недостатки выявятся позже.

Животные рода лам: лама, альпака, викунья, гуанако

Едва ли нужно повторять, что у американских индейцев не было никаких тягловых животных. Помимо женщин, которые были первыми носильщиками, мужчина приспособил для этой цели одомашненную ламу. До появления здесь белого человека в Америке не было ни лошадей, ни волов, ни быков, ни одомашненных свиней или коз. Единственным животным – и это было не тягловое животное, так как транспортное колесо в доиспанской Америке не существовало, – была лама и ее родичи, дающие шерсть.

Лама – самое стилизованное животное в книге природы; у нее голова верблюда, большие глаза, рассеченный нос, заячья губа, нет верхних зубов, по два пальца на ногах, которые кажутся раздвоенными, но это не так. Обычно лама передвигается той же неспешной походкой, какой знатная дама входит в салон, но она может прыгать, как олень, а когда она обращается в паническое бегство, то бежит со скоростью поезда (поезда в Андах).

Наряду со своим далеким предком верблюдом лама имеет (по крайней мере, для темы этой книги) удивительную историю. Насколько известно в настоящее время, животные, известные нам как верблюды и представители рода лам (в который входят ламы, гуанако, альпаки и викуньи), произошли от первых верблюдообразных, которые доминировали в эоцене (средний отдел палеогена). Та особая группа, которая, как считается, дала начало современным ламам и верблюдам, была найдена лишь в Северной Америке. Из-за усиливающейся засухи и смены растительности, которые повлияли на пищевой рацион, во время третичного периода постоянно шла перегруппировка животного мира посредством миграции. К предкам верблюдов имеют отношение носороги и в особенности тапиры, которые в настоящее время обитают только в лесах Юго-Восточной Азии (один вид), Центральной и Южной Америки (три вида).

Они, как и Protylopus, имевшие верблюдоподобные черты, в ту геологическую эпоху, предшествующую появлению человека, вероятно, прошли по периодически возникавшему сухопутному мосту, который, вероятнее всего, соединял север Америки через Берингов пролив с окраинами Азии. Каковы бы ни были «недостающие звенья цепи», это животное, из которого должны были развиться и верблюд, и лама, появилось в Северной Америке в период нижнего эоцена. Вследствие «общей смены растительного покрова, влияющего на пищевой рацион травоядных животных», они были вынуждены мигрировать из зоны своего первоначального обитания: одна группа двинулась на юг в Южную Америку и стала животными рода лам, а другие ушли в Монголию (Центральную Азию.) и стали со временем хорошо известными верблюдами-дромадерами (с одним горбом) и азиатскими верблюдами-бактрианами (с двумя горбами).

Ламы относятся к роду лам: они отличаются отсутствием горба и мозолей на коленях; верблюды могут весить до 900 и более килограммов, лама же, в лучшем случае, – до 180 (обычно 80—100 кг.). Их взаимоотношения с человеком, его культурой и дорогами, которые он построил на разных континентах, поразительно схожи.

Никто не знает, когда в документальной человеческой истории впервые появился верблюд (около 4000 лет до н. э., где-то в Аравии, обитавший там его дикий предок вымер.). Нет никаких записей о верблюдах в диком состоянии (в Гоби обнаружены в 1943 году.), и все же у них более длинная цепочка наследственных изменений и адаптации, чем у какого-либо другого скота. Верблюдов нет на первых памятниках в Египте (изображения одногорбых верблюдов на Синае и в Асуане имеют возраст около 5000 лет.), а Юлиан Хаксли недавно заявил, что они появились в Египте не раньше 300 года до н. э. Очевидно, верблюды были относительно новыми животными в регионе Благодатного Полумесяца, так как когда Ксеркс в 480 году до н. э. начал свое вторжение в Грецию, по словам Геродота, в этой огромной армии был только один корпус верблюдов (просто иранцы (персы, мидяне, бактрийцы, скифы и др.) были прежде всего великолепными конниками.): «Вооруженные арабы… ехали верхом на верблюдах, которые по скорости бега не уступают лошадям», но они «шли позади, чтобы не сеять панику среди лошадей, которые не выносят присутствия верблюдов».

Верблюды появились в Северной Африке, очевидно, не раньше позд– неримского периода. Саллюстий пишет, что в первый раз римляне увидели верблюдов в Малой Азии, когда они воевали с Митридатом VI Евпатором (первая война Рима с Митридатом в 89–84 гг. до н. э.). А Юлиан Хаксли утверждает, что до IV века н. э. их там было немного. И тем не менее верблюды стали главным транспортным средством на дорогах древнего Великого шелкового пути точно так же, как ламы стали транспортным средством на высокогорных дорогах инков.

Верблюд был первым «товарным вагоном». И даже больше; он настоящий ходячий склад продовольствия. Живой и мертвый, он содержит в себе почти все, что полезно человеку. Из его шерсти делают «черные палатки» (юрты и т. п.), его мясо имеет нежный вкус. Верблюд может только ходить и скакать галопом. Полностью нагруженный (может нести груз до 670 кг, однако нормальный вес вьюка, переносимого на спине – 50 % (или чуть больше) веса животного), он может проходить в день до 80 км (обычно, в караване, 25–30 км). Если его подгоняют бежать галопом, он может двигаться со скоростью скорого поезда (автор преувеличивает – скорость верблюда до 23,5 км/ч, рабочая скорость до 10 км/ч.), а его дневной переход превосходит возможности лошади. Его брюхо вмещает достаточно воды на много дней (взрослый верблюд за 10 минут выпивает 125–130 литров воды, а человек может пить ее только в случае необходимости). Ноздри верблюда имеют способность закрываться для защиты от песчаных бурь, а его большие ясные глаза так густо обрамлены ресницами, что ни одна песчинка не может попасть в них. В верблюде есть что-то правильное; он может выдерживать температуру пустыни Гоби +60 °C, а также быть невосприимчивым к арктическому холоду (морозы в Гоби достигают —40 °C.). Верблюда, пишет автор «Путешествия по пустыням Аравии», можно «укрывать в праздничные дни великолепной попоной из зеленого бархата», водружать на него седло под балдахином и путешествовать по безлюдным дорогам пустыни, или он может неделями лежать на весенних пастбищах, «нагуливая мясо и жир в своих горбах на утомительный летний период в пустыне».

Все, что бы ни говорили о верблюде, можно сказать и о ламе: она дает пищу, шерсть, топливо и является транспортным средством. Это животное мира людей, т. е., хотя в ней нет такой любви к человеку, какую к нему проявляют лошади и собаки, тем не менее она является частью жизни человека и его общества.

После двенадцатимесячного (около 13 месяцев.) периода беременности самка верблюда рождает теленка «ростом со взрослого человека», делится своими наблюдениями Чарльз Даути; «пастух вытягивает ноги новорожденного, вытаскивает его из лона, хлопает по груди, приводит его в чувство, и через три часа он уже стоит, сосет вымя и издает первые жалобные звуки, похожие на блеяние овцы». После этого самка верблюда ежедневно начинает давать три пинты (т. е. около 1,5 литра – автор не точен. Самка одногорбого верблюда (дромадера) дает до 8– 10 литров молока в день, самка бактриана – в 2–2,5 раза меньше, около 4 литров.) молока (ламу никогда не доили). Так как в пустыне, где живет верблюд, мало топлива, кочевники используют для этого высохший верблюжий помет, который арабы называют джелла. Когда на верблюдов нагружают слишком много, они выражают свой протест против тяжелого груза стоном, но стойко и молча идут до конца.

Они дают все, даже их моча используется кочевниками для обмывания младенцев, так как они полагают, что ее запах отпугнет насекомых. Послушный, безропотный, верблюд бороздит пустынные края, а женщина– кочевница идет рядом с медленно шагающими верблюдами и прядет. Кто-то написал, что верблюд похож на грациозную, некрасивую женщину, магия которой заключается в манере ходить как куртизанка у Бодлера: «измученная, решительная… в ней есть неизбывное изящество».

Кто говорит «верблюд», говорит «лама», так как во всех или почти во всех своих привычках, связанных с человеком, их можно сравнивать, даже если их разделяют сто тысяч лет различной эволюции. Оба этих животных являются для человека транспортным средством, движущимся по самым необыкновенным дорогам, которые он построил (или по бездорожью). Лама похожа на верблюда, за исключением тела, но их способ хранения воды даже без горба абсолютно одинаков (метаболизм подкожного жира и углеводы организма). На ламах редко ездят верхом, хотя есть керамические изделия мочика, на которых изображены индейцы верхом на ламах. Лам не доят и не запрягают в колесные повозки. И все же у них, как и у верблюдов, есть та поразительная гибкая способность приспосабливаться. Они могут жить в зоне вечных снегов на высоте 5200 м над уровнем моря или акклиматизироваться в пустыне. Мочика (400–800 н. э.) на своей керамике изображают лам, несущих тяжелые грузы через пустыню, на глаза животных свисает челка из шерсти, чтобы приглушить ослепительный солнечный свет. Обычно лама с грузом в половину своего веса может проходить 30–35 км в день; но если ее заставить, она будет идти дольше. Чем верблюд был для азиата, тем и лама была для инки. Ее шерсть использовали главным образом для изготовления толстых одеял, крепких веревок, мешков для грузов (шерсть очень засаленная). Из мяса ламы делали высушенное на солнце чарки (отсюда наше слово » jerky «, «вяленое мясо»). Помет ламы, такия, как и помет верблюда, был топливом, и его собирали на пустошах, принадлежащих общине.

Профессия пастуха лам во времена инков была сложной и почетной, так как лама не только давала материальную пользу, но ее легкие служили средством для гадания в тяжелые времена; в них искали предзнаменования точно так же, как римляне искали их в куриных внутренностях.

Едва ли нужно говорить, что инки не «изобретали» ламу; она существовала в культуре Перу еще за две с половиной тысячи лет до появления инков. Это такое древнее животное, что встречается в захоронениях Паракаса, и там у нее на ногах пять пальцев вместо двух! Но инки разведение лам привели в систему.

В настоящее время, по-видимому, почти нет сомнений в том, что неприрученный гуанако является диким предком ламы. Сама лама является гибридом, но эти двое являются друг для друга самыми близкими родственниками. Из двух других представителей рода лам альпака, которая в настоящее время, как и во времена инков, дает шерсть для ткачества, по-видимому, является гибридом ламы и викуньи. Альпака ничего не «носит»; она не намного больше большой овцы, и место ее обитания ограничено главным образом плоскогорьями на высоте около 4500 м. Викунья, самая изящная из представителей этой группы, совершенно дикая. «Изящное животное с массой тонкой шерсти… – писал Сьеса де Леон, – она лучше козы, и вся она имеет каштановый цвет. Они такие проворные, что ни одна собака не может догнать их, и они часто демонстрируют свою быстроту у самой линии снегов». Являясь обладательницей самой тонкой шерсти в мире (достойной быть золотым руном Ясона), викунья была под запретом для простого человека. Только Инка и его приближенные могли носить одежду из ее шерсти. Викуний добывали на охоте, как объясняет Сьеса де Леон: «Когда Инки желали устроить королевскую охоту, они приказывали трем, четырем, десяти тысячам, двадцати тысячам индейцев окружить большой район и постепенно сходиться до тех пор, пока они не смогут взяться за руки… Они делали очень дорогую ткань из шерсти викуний для Инки». Очень часто «в таком огромном кольце оказывались до сорока тысяч голов гуанако и викуний; большую часть самок викуний и некоторых самцов отпускали, но перед тем, как отпустить их на свободу, с них состригали шерсть… шерсть викуний, тонкая, как шелк, предназначалась для Инки».

Инки рассчитывали, когда им необходим был транспорт во время войны или для перевозки товаров в мирное время, главным образом на ламу. Она была основным вьючным животным (помимо самих индейцев), и во время завоевательных походов тысячи лам шли по дорогам, проложенным инками.

Стада лам были неотъемлемой частью экономики государства инков. Каждая айлью, или земельная община, имела свои стада лам, сосчитанные кипу-камайоками, счетоводами, использовавшими веревочное письмо кипу, с тем чтобы Инка мог знать точное число лам в своем государстве. Их поголовье, если верить летописцам, достигало сотен тысяч.

Так как ламы представляют собой гибрид, индейцы должны были уделять им постоянное внимание во время репродуктивных действий; самцам во время копуляции оказывалась помощь, индейцы также всегда были наготове, чтобы способствовать рождению каждого теленка ламы. Из-за этой тесной связи с ламой она занимает значительное место в местном фольклоре. Вот один пример: так как индеец находил самку ламы привлекательной, то при исполнении пастухом своих рутинных обязанностей всегда должна была присутствовать его жена. Кроме того, так как все антропологи (если не все врачи) сходятся во взглядах на то, что сифилис имел американское происхождение и появился в Старом Свете не раньше, чем Колумб возвратился в Испанию после своего первого путешествия, кое-кто предположил, что эта болезнь передалась от лам и что индейцы занимались скотоложством. Предполагаемым результатом этого был сифилис. И эта болезнь (уже от индейских женщин) передалась белому человеку. Это интересная история, но не имеющая отношения к науке: ни в одной ламе ни разу не была обнаружена Treponema pallidum, бледная спирохета, возбудитель сифилиса. Этот факт не рушит теорию о том, что эта социальная болезнь возникла в Америке, он лишь не рассматривает ламу в качестве первоначального ее носителя. Что же сказал Герберт Спенсер, когда принес свои извинения за то, что приводил неприглядный факт, чтобы разрушить стройную теорию?

Ткацкий станок: как ткали шерсть и хлопок

Умением ткать владели как мужчины, так и женщины. Шерсть, собранную в их айлью, делили среди них согласно их нуждам, т. е. в зависимости от числа людей в общине и потребностей каждого члена общины. Остатки хранили в специальных ларях; о точном ее количестве отчитывались те чиновники, которые делали об этом запись посредством веревок кипу, чтобы правитель данной провинции мог точно знать до последнего волокна, сколько шерсти имеется в его владениях.

До тех пор, пока завоевательные походы инков не открыли пути для торговли и получения хлопкового волокна, основным материалом, использовавшимся в Андах, была шерсть. Шерсть альпаки обычно белая, но, будучи смешанной с серой и коричневой, использовалась для изготовления одежды – из-за своего необыкновенно тонкого и длинного волокна. Шерсть ламы, грубую и сальную, характерного бело-коричневого цвета, пряли и делали из нее толстые одеяла, прочные мешки для перевозки грузов на ламах, веревки и недоуздки для лам. Шерсть викуний, мягкую, шелковистую, самую тонкую в мире, приберегали для изготовления роскошной ткани самого высокого качества. Шерсть красили до чесания и прядения, хотя там, где требовались природные цвета шерсти, они полностью использовались в ткачестве.

«В действительности ничего не известно о процессе крашения, – пишет Юниус Бирд, самый опытный в обеих Америках «археолог, ведущий раскопки». Это удивительно, так как захоронения Паракаса доинкских времен дали нам такую потрясающую коллекцию способов ткачества и окрасок, что один эксперт по текстилю различил 190 оттенков! Протравы, металлические вещества, такие как медь и олово, определенно использовались, чтобы придать прочность растительным красителям, ачиот – дерево, чья кора дает красный краситель, генипа – стручки, растущие в джунглях, дают черный краситель, а семена авокадо – и это давно было известно – дают стойкий синеватый краситель. Недавно один экспериментатор довел до 250 число растений, из которых можно получать хорошие красители в Перу. В Мексике использовали кошениль, насекомое-паразит (Coccus cacti), но в Перу оно, по-видимому, отсутствовало. Красильщики шерсти конечно же использовали красители из моллюсков – точно так же, как народы Средиземноморья получали знаменитый пурпур (тирский пурпур) из моллюсков, выловленных в море.

После окрашивания шерсть привязывали к прялке и пряли. Веретено представляло собой прямую палку с керамическим блоком (обычно мило украшенным), который пряха вертела между пальцев, в то время как пальцы другой руки, хорошо смоченные в слюне, подавали волокно с пука шерсти, укрепленного на прялке. Такой способ прядения распространен во всем мире. Веретенные блоки, найденные в Палестине или Египте и относящиеся еще к 3000 году до н. э. или в Трое того же периода, столь похожи по своему дизайну и назначению, что, если их положить рядом с теми экземплярами, которые были найдены в Перу той же эпохи, их едва можно будет отличить.

Хлопок пряли точно так же. Понятно, что инки жили в регионе, где хлопок не рос, но посредством торговли и товарообмена они получали его с верхней Амазонки, известной своим натуральным небеленым хлопком, и с побережья, где его повсеместно выращивали.

Хлопковое дерево было известно в Индии еще в 3000 году до н. э., оно упоминается в записках Геродота. Очевидно, растения хлопка, которые выращиваются в наши дни, – это не те растения, которые выращивали древние перуанцы; те были, скорее, «хлопковыми деревьями». Когда хлопок посредством торговли дошел до инков, они стали рьяно использовать его в определенных тканых изделиях; так как хлопок с древности выращивают как в Старом, так и Новом Свете, он был очень важным волокном, потому что его легко обрабатывать. Вещи, которые эти люди умели делать из спряденного вручную хлопка, совершенно поразительны: это могла быть прозрачная ткань или муслин, похожий на паутину, необыкновенной белизны (мумии на побережье были обернуты в такую ткань). Гильдии ткачей, работавших с хлопком, были приданы перуанским храмам на побережье точно так же, как целые фабрики таких ткачей были связаны с храмами в Египте.

Ткацкие станки, на которых работали с шерстью и хлопком, были трех видов: поясной ткацкий станок (его верхнюю часть привязывали к дереву или вертикальной стойке, а пояс для натяжения обхватывал ткача за поясницу – отсюда и название), горизонтальный станок (его ставили на землю, а основу ткани поддерживала раздвоенная палка на высоте 0,3 м над землей) и вертикальный ткацкий станок, который устанавливался на стене, и над тканью в этом случае ткачи – обычно это были мужчины – работали стоя. «До сих пор, – пишет один специалист, – никто еще не провел всестороннего изучения типов ткацких станков, которые используются и по сей день, и их распространения в Перу».

Несомненно то, что искусство работы на ткацком станке, было широко распространено в Перу повсеместно и что инки унаследовали способы ткачества, которые совершенствовались тысячелетиями. Похоже, что все крупные специалисты сходятся во мнении, что большая часть тканей, найденных в могилах, сошли с поясного ткацкого станка. Такие станки часто находят обычно в женских могилах: чтобы в потустороннем мире женщина могла найти себе такое же занятие, как и при жизни. На таких поясных ткацких станках находят незаконченное полотно. Сравнивая эти станки с современными ткацкими станками в традиционных перуанских общинах, можно увидеть, что способы ткачества мало изменились за две тысячи лет.

У ткацкого дела длинная история в Перу; самым развитым оно было у неизвестного народа под условным названием паракас, который жил на пустынном побережье на юге Перу. От этой культуры (которая существовала с некоторым перерывом между 400 годом до н. э. и 400 годом н. э.) до нас дошли образцы вышивки и ткацких изделий, которым, по общему признанию, нет равных в мире. Огромные затраты времени на то, чтобы соткать столь сложное и поразительное множество пончо, тюрбанов, шалей, юбок (и все это для мертвых!), совершенно невозможно подсчитать; рисунки, мастерство – поразительно единообразны по стилю.

На северном побережье Перу в 800 км от Паракаса народ мочика, чья культура охватывает период с 400 по 800 год нашей эры, довел ткацкое искусство до такого совершенства, что кажется, будто оно строилось на фабричном принципе. По крайней мере, на знаменитой керамике мочика изображен ряд женщин (все с поясными ткацкими станками), которые усердно ткут, в то время как мужчина-надсмотрщик сидит под навесом и руководит ими. Так что инки унаследовали полный набор приемов ткачества; их заметный вклад состоял в совершенствовании способов получении шерсти от викуньи, из которой, как уже было сказано, делали такую тонкую ткань, что первые испанцы по ошибке приняли ее за тяжелый шелк.

Что справедливо в отношении веретен, то и справедливо в отношении ткацких станков (ауанас). Те, которыми пользовались древние перуанцы, идентичны ткацким станкам, имевшимся в других цивилизациях, с которыми перуанцы не вступали абсолютно ни в какие контакты. Вид поясного ткацкого станка применялся в Египте, горизонтальный ткацкий станок появляется в додинастическом Египте, а тот, который изображен в некрополе Хнумхетепа (Хнемхотепа) в Бени-Хасане (ок. 1900 г. до н. э.), идентичен ткацким станкам, которые были найдены в Андах и у перуанцев с побережья. То же самое можно сказать о вертикальных ткацких станках, которые появляются в гробнице Тотнефера в Фивах: по виду и функционированию они абсолютно схожи. Человек, как и земля, повторяет формы. Как написал Чарльз Даути: «Остов планеты одинаков везде, различна внешняя оболочка».

Приемы ткачества инков, как и все, что у них было, носили функциональный характер. Ткали три вида шерстяной ткани, у каждого из которых было свое название. Широко распространенным видом была ткань ауака.. Самой тонкой и законченной (по обеим сторонам) была ткань кумпи. Многие ткани инков имели вид гобеленов, но большая их часть погибла из-за климата. Толстая и тяжелая ткань чуси напоминала байку, ею застилали постель или клали на пол. Ткацкие станки, на которых ткали самые тонкие ткани кумпи, «…представляли собой значительных размеров раму, назначение боковых станин которой было придать жесткость и соответствующее натяжение основе ткани. В этих рамах не было игл, а всю работу выполняли пальцы ткача и веретено или шпулька, несущие разноцветные поперечные нити, которые после протаскивания через долевые нити подбивались одна к другой при помощи специальной планки».

Ткачами (кумпи-камайок) были как мужчины, так и женщины. Однако последним доверяли самую тонкую шерсть альпаки и викуньи. Одной из функций Избранных женщин было изготовление удивительных туник из шерсти викуний для Инки, которые он никогда не надевал больше одного раза и которые затем уничтожались. Эти женщины также изготовляли туники из перьев, которые представляли собой мозаику из перьев птиц, обитающих в джунглях; при этом ствол перышка вплетался в основу ткани. «Великолепие, богатство и блеск тканей из перьев, – писал иезуит Бернабе Кобо, – были такие, что это невозможно понять, не увидев их». И то, что он сказал тогда, применимо в равной степени и к сегодняшнему дню. Их, эти туники, невозможно описать, разве только назвать их мозаикой из перьев. Кроме ткани из перьев, другие ткани богато украшались крошечными колокольчиками и золотыми частицами, которые назывались чакира.. Были туники, совершенно покрытые золотыми, серебряными или отшлифованными медными деталями. Больше я не могу продолжать, разве что посоветовать сходить в музей и поискать их там.

И вот, если индеец был автоматом во всем остальном, ему, похоже, была дана полная свобода в ткачестве. Выбор ярких, бросающихся в глаза цветов смел и поразителен. Здесь ткачи добивались эффекта повышенной красочности путем использования рядом друг с другом диссонирующих оттенков, нечто вроде цветового эффекта, созданного Гогеном и некоторыми другими художниками-постимпрессионистами. Каждый ткач, очевидно, выбирал свои цвета и рисунки настолько прихотливо, что кажется, будто он выражал протест против ограниченности своей жизни. Пользуясь предоставленной возможностью полностью проявить свою индивидуальность, ткач максимально ее использовал. Можно найти похожие изделия керамики, так как она изготавливалась в формах, но редко можно найти повторяющиеся узоры на ткани. Коллекционер современного искусства не посчитал бы неуместным поместить самые абстрактные из современных узоров рядом с перуанскими. Их способность растворять образы в симметричных и геометрических узорах, стилизация изображаемого предмета, их врожденное чувство, позволяющее трансформировать изобразительное искусство в абсолютно декоративный узор, превозносится с тех самых пор, как это искусство было признано искусством.

Гончары и гончарные изделия

Гончарное искусство – одно из древнейших искусств в Северной и Южной Америке. У индейцев не было гончарного круга (само понятие колеса совершенно отсутствует в какой бы то ни было форме). Древние перуанцы, как и все другие народы в Америке, пользовались методом свертывания колец, и, несмотря на примитивные приемы, эта керамика значится среди самых лучших мировых образцов, а ее изящные формы соперничают с греческими вазами лучших периодов. Взятые в целом, ремесла в этих развитых перуанских цивилизациях представляют собой «изобразительные искусства в самом лучшем смысле этого слова».

Керамика инков добротно сделана, мелкозернистая и имеет твердость чуть ли не металла. При изготовлении керамического изделия для придания глине формы ее сначала раскатывали в колбасу, затем спиральными движениями делали желаемый сосуд; при этом одна рука подавала глину в виде колбаски, а другая, надавливая, придавала ей форму. Затем сосуд формовали, а его поверхность делали гладкой при помощи небольшого плоского деревянного диска, затем изделие высушивали, раскрашивали и обжигали.

Керамика инков весьма разнообразна по форме. Среди керамических изделий есть практичные трехногие горшки, которые использовали воины в военном походе, домашняя утварь красного цвета, крепкая и грубая, огромные, прекрасной формы aryballus (хотя и не похожие на греческие, от которых произошло их название): это сосуд в форме бутыли с заостренным донышком, который падал на бок, будучи опорожненным, но он был настолько совершенно сделан, что емкость, способная вместить от 23 до 30 литров сброженной чичи, могла, будучи полной, сохранять равновесие, стоя на этой одной точке. Aryballus инков имел длинное изящное горлышко и две ручки, которыми пользовались, чтобы пропустить через них веревку и нести его. Это была самая характерная особенность керамики инков. У них были плоские блюда для пищи такого типа, который, по-видимому, встречается везде; иногда они были изумительно украшены. Имелись чашеобразные сосуды для питья и трехногие жаровни с широким отверстием для обогрева комнат, которые не обогревались никаким иным способом.

Вся или почти вся керамика инков отражает ее назначение; они не противопоставляли искусство ради искусства и искусство для практических целей. Говорить здесь об «искусстве» в современном эстетическом смысле означает даже вводить в заблуждение. Инки, как и все другие народы древности, не подозревали о таких различиях. Почти все древнее мировое искусство носило религиозный характер. Исключение составляет «искусство» мочика, которое было светским. В большинстве этих человеческих обществ существует тесная взаимосвязь между искусством и религией, особенно в аграрных обществах, таких как у инков, где искусство было связано с религией – с целью умиротворить и умилостивить богов; или даже при помощи этих предметов заставить богов даровать дождь. Все предметы изготавливались для того, чтобы ими пользоваться. Естественно, в ремесленнике жило (кто может это отрицать!) чувство прекрасного. Сосредоточенность мастера на геометрических узорах произошла, вероятно, оттого, что он получал удовольствие от красивых линий и форм, но ремесленником был каждый, и время, свободное от работы в поле (когда оно имелось), использовали для изготовления вещей.

Узоры на керамике инков очень характерные: обычно это замысловатые геометрические узоры; они у инков были столь неизменными и узнаваемыми, как и римские монеты; ведь керамику инков – что, поистине, в равной степени справедливо и в отношении другой перуанской керамики, – отличают пространственные отношения.

История народа, не знавшего грамоты, записана главным образом в стилистических изменениях (и определяется ими), которые можно увидеть в предметах их материальной культуры, из которых самыми чуткими к стилистическим изменениям являются керамические изделия. Археолог, стремящийся понять фактор времени, связанный с конкретным местом стоянки древнего человека, делает стратиграфический срез развалин. Найденные глиняные черепки вместе с другими предметами жизни индейцев (одеждой, веретенами, веревками, пращами, мешками, оружием и т. д.) помогают установить типологию всех других артефактов, заключенных в этом пространственно-временном районе. Посредством глиняных черепков (узор, форма, обжиг) археолог может установить определенные временные периоды. Знания, полученные благодаря археологии, более подробные, чем литература или неоднократно рассказанные предания. Литературные высказывания можно оспорить, но обломки керамики и артефакты можно увидеть и потрогать, они многое нам раскрывают. Что касается конкретно керамики инков, то она настолько особенная, что, где бы она ни была найдена – с другим сопутствующим материалом, – она является сигналом того, что там были инки. «Поистине все эти (археологические) приемы, – писал покойный доктор Уендел Беннетт, – очень зависят от керамики, так как эти изделия не только хорошо сохраняются, но и отражают стили». Это, вероятно, произошло с первым иранским послом в Китае, который, дотронувшись до прекрасной вазы, сказал: «Дату и изготовителя этого сосуда можно отличить на ощупь».

Керамика также может стать языком, как это можно увидеть у мочика. Их керамика имеет настолько реалистичные формы, что можно опознать каждое выращиваемое растение. Рисунки на одежде мочика, использовавшиеся у них красители, различные социальные слои их общества, представленные в виде богача, бедняка, нищего, торговца, можно найти на керамике. На ней в изобилии изображены животные и птицы, которые выполнены настолько правдиво, что это даже лучше, чем символическое письмо; ведь максимальное количество мимических движений рта – 144, но, вращая запястьем, кистью руки и пальцами, человек может произвести 100 000 отдельных простых знаков. «Кисть человеческой руки почти в двадцать тысяч раз более выразительна, чем рот». Это отражает реалистичная керамика мочика, которая своим широким спектром предметов (даже сексуальные подходы и позы весьма многочисленны и разнообразны) составляет настоящий скульптурный алфавит.

В то время как большинство людей по необходимости были строителями домов, или гончарами, или даже ткачами, существовал, как и во всех сложных обществах, класс специалистов: кто-то работал с золотом, серебром, деревом; были ткачи, изготавливавшие особенно тонкую ткань, и специалисты-гончары, те, которые жили в регионах, где имелась глина лучшего качества. И как и во всех культурах, где развиты ремесла, возникал избыток, становившийся основой торговли. Так что хотя индейцу и не принадлежала земля или шерсть лам, которых он пас, ему предоставлялось свободное время, во время которого он создавал различные вещи в количестве, превышавшем собственные потребности. У него не было денег, но он знал, что такое цена и меновая торговля; из этого вырос рынок (древний, как Анды), который у инков назывался кату.

Рынок: кату

Человек впервые познал мир через торговлю.

Во всем Древнем мире, будь то в Америке, или Африке, или в регионе Благодатного Полумесяца, военные действия часто временно прекращались, чтобы можно было осуществлять торговлю. Торговля, обмен, распространение товаров – через эту деятельность человек приобретал больше человеческих черт. Все древние торговые пути были маршрутами, по которым возили предметы роскоши. «В самых дальних краях обитаемого мира, – писал Геродот, – имеются самые отличные товары». И в эти «самые дальние края» отправлялись люди всех рас и цветов кожи в поисках предметов роскоши. Via Solaria, «соляной путь», был одним из самых древних римских дорог. И в Америке один конкистадор проделал путь «соляных лотков» (керамическое блюдо размером с противень для выпечки хлеба), который шел из внутренних районов Колумбии; он нашел эту дорогу, по которой доставлялась соль, и обнаружил народ чибча, а вместе с ним и золотые сокровища Эльдорадо.

С древнейших времен человек искал янтарь, и древнейшей дорогой, пересекающей Европу, является янтарный путь, по которому человек путешествовал с берегов Средиземноморья до берегов Балтики, чтобы заполучить эту удивительную окаменевшую смолу, это «особое деяние Бога». Другие товары, относящиеся к предметам роскоши, также прибывали по древним торговым путям: мурекс (игольчатый моллюск), который давал тирский пурпурный краситель, шелк, ладан и мирра. И когда человек стал городским жителем, торговля стала частью его перестройки на городской лад; возможно, это была не столько перестройка, сколько следствие его постепенного овладения природой и производства излишков местной продукции. Именно накопленные излишки сделали возможным развитие вкуса к роскоши.

Помимо «янтарных» путей были дороги, по которым везли лазурит, и «шелковые» пути. Появились такие города, как Петра, Пальмира, Дамаск и многие другие известные перевалочные пункты, чтобы удовлетворить спрос на предметы роскоши. Таким образом, когда люди искали по всему миру и перевозили предметы роскоши, они часто объявляли дороги неприкосновенной зоной. Когда люди собирались вместе, чтобы торговать, прекращались военные действия, чтобы мог состояться обмен произведенной продукцией. Рынки также были главной движущей силой распространения товаров, важнейшим динамическим фактором прогресса человечества. Рынок как средство взаимного обмена идеями и информацией давал необходимый стимул движению вперед.

Предметы роскоши волновали и индейцев в древней Америке, хотя перед ними вставали препятствия географического характера и мешало отсутствие «идеи» колеса и тягловых животных. Они были жестко ограничены в своей жажде роскоши (это «проклятое потребительство», на которое жаловался Ленин в русском крестьянине – от поверхностного знания жизни последнего.). Но обмен сельскохозяйственными открытиями проходил быстро благодаря посредничеству товарного рынка, так что во всем Западном полушарии почти каждая выращиваемая культура была известна в Америке повсеместно. Обсидиан для изготовления ножей ехал тысячи километров от места, где его добыли; изумруды, которые можно было найти лишь в одном месте в горах под названием Мусо в Колумбии, попадали в Мексику и Перу как предметы роскоши. Рынки Мексики до краев наполняли товары из разряда роскошных: шоколад, ваниль, изделия из золота и серебра, тканые изделия из перьев, сандалии с украшениями. То же самое было и на рынках Перу.

Рынки во времена империи инков были частыми и повсеместными, но розничная торговля носила чисто местный характер, а коммерция была правительственной монополией. Необходимость рынков в империи была важным элементом экономической структуры государства. Гарсиласо де ла Вега писал: «Чтобы труд не был непрерывным до такой степени, что превратился бы в гнет, Инка издал закон, чтобы в каждом месяце было три праздника, во время которых люди могли бы развлечься различными играми. Он также распорядился, чтобы ярмарки проводились три раза в месяц, когда работники могли бы прийти с полей на рынок и услышать все предписания Инки или его совета». Такие рынки индейцы Перу называли катус.

Такая система использования рынка в качестве официального способа распространения указов увековечена в названии одного из небольших рыночных центров самого Куско: Римакпампа, «Место, где говорят»; там люди собирались, чтобы услышать слова, соответствующие нашему: «Слушайте, слушайте!»

Жизненная орбита человека была ограничена; ярмарки были главным образом местными, и индеец мог воспользоваться королевской дорогой лишь с согласия местного начальника. Во многих более крупных городах инков (их до сих пор можно увидеть на отрезках дороги инков, которая, извиваясь, ведет через Анды) есть почтовые станции, места, где делали остановку, а стража проверяла, кто идет по дороге и с какой целью. Для спешащих на рынки, как было отмечено первыми европейцами, была установлена плата за проход по всем большим мостам. 14 января 1533 года, когда Эрнандо Писарро совершал путешествие на побережье с целью ускорить поступление золота, которое должно было выкупить взятого в плен Инку, испанцы подошли к деревушке в Андах под названием Пига, стоящей вдоль королевской дороги, которая в этом месте пересекала реку Санта Через реку «были перекинуты два плетеных моста близко друг к дружке… По одному из них через реку переходят простые люди, и там сидит человек, который за это собирает пошлину…».

Экономическая взаимная зависимость различных провинций не требовала сложной торговли, и поэтому существование рынков не было гарантировано лишь одной экономической необходимостью. Пользовавшимися спросом товарами были предметы роскоши. Взаимный обмен осуществлялся главным образом между горцами и жителями побережья с одной стороны и горцами и жителями джунглей с другой.

Что было роскошью для индейца? С побережья поступал хлопок, мягкий, легкий для ткачества, и, хотя ткань из него не была такой теплой, как из шерсти альпаки, он был все-таки роскошью. Представители всех классов стремились его заполучить, а прибывшие сюда испанцы обнаружили общественные склады, заполненные хлопком. Здесь был другой набор красителей – это всегда важно для ткача – и много видов протравы минерального происхождения с побережья, которые придавали хлопку изысканные оттенки. Там росло дерево ачиот, которое давало карминный цвет, а пурпурный получали из морских раковин. Среди продуктов питания были морские водоросли (до сих пор любимые индейцами, и их по сей день можно увидеть на рынках), морские моллюски (большие раковины-жемчужницы использовались в качестве музыкальных инструментов), сушеная рыба всех видов, тростник для плетения корзин и разнообразные продукты питания из жарких краев. Жители джунглей приносили перья для изготовления перьевых мозаик, chonta-palm (твердую, как железо, древесину), широко использовавшуюся инками. Также среди товаров были птицы, дичь джунглей и мех летучих мышей (из него для Инки делали ткань, похожую на шелк), красители и много лекарственных трав, таких как хинин, ипекакуана (рвотный корень), сассафрас, guayusa (использовали как жаропонижающее), каучук, каучуковый латекс с дерева саподилла, листья крепкого табака и наркотики.

Жители Анд привозили на такой рынок излишки своих товаров: тканые изделия, резные работы, чаши, картофель, чунью, зерно – то, что они не потребили сами. А так как государство не взимало налоги на собственность и пользовалось только трудом в рамках миты, то они имели возможность обмениваться любой накопленной собственностью.

Как уже упоминалось выше, у инков не было денег, «этого большого удобства для людей», как пишет Мадж Дженисон в своей книге «Дороги», «благодаря которым упрощается жизнь». Без монетарной системы денежным принципом стал бартер. Власть не вмешивалась в активный товарообмен на рынках. «Никакая власть, – пишет Гарсиласо де ла Вега, – не устанавливала никаких цен или стандартов на этих рынках, и это целиком оставалось на усмотрение торгующихся сторон». И хотя инки, как и остальные коренные жители Америки, оказались в стороне от потока культуры Старого Света, который своим течением уже много позже принес им колесо, лошадь, чеканку монет и письменность, у них складывалось тем не менее общество, схожее с цивилизацией Древнего Египта и Шумера. Они уже стали частью «городской революции», превратившей человека, который добывает (охотой и собирательством) для себя пищу, в человека, который ее для себя выращивает и является частью оседлой общины, породившей город-государство и классовое общество.

В древнем Шумере землей также владели сообща: «она была собственностью бога-покровителя общины, создавшего свой народ… но она была поделена на части между людьми его народа, гражданами, которые обрабатывали ее на своих индивидуальных наделах… Накопленные излишки шумеры складывали на хранение в храмы, и появился смысл составлять караваны», – так пишет В. Гордон Чайльд. Система, принятая у инков, была в некотором роде похожа на шумерскую, за исключением того, что в империи инков не было такого явления, как класс торговцев. И все же, как и везде, желудок был ведущей побуждающей силой, и рынки и торговля – независимо от того, насколько другим или далеким было общество, – следовали шаблону, свойственному человеку.

Педро де Сьеса де Леон, этот самый точный из всех наблюдателей, рассказывает о том, какими они были в 1549 году, когда прошло уже немало лет после того, как закатилась слава инков. Варварскую пышность, которая царила на этих рынках, можно лишь смутно предполагать: «Мы, которые объехали все царство Перу, знаем, что во всех его уголках есть огромные ярмарки или рынки, где местные жители заключают между собой сделки. Самый большой и богатый из них находился когда-то в городе Куско, так как даже тогда, когда пришли испанцы, он был таким благодаря золоту, которое продавалось и покупалось на нем, а также благодаря другим товарам, что присылались в этот город. Но этот рынок или ярмарка в Куско не может равняться с великолепным рынком в Потоси, где объем торговли был так велик, что в среде лишь индейцев, не включая христиан, ежедневно из рук в руки переходило двадцать пять – тридцать тысяч золотых песо. Это удивительно, и я полагаю, что ни одна ярмарка в мире не может сравниться с ним…»

Праздники и игры, танцы и музыка

Праздников, которые представляли собой многолюдные церемонии, было много, они были замысловатыми по сценарию и привязаны к рынкам и культовым обрядам, а те были связаны с сезонными сельскохозяйственными работами.

Год инков был поделен на двенадцать месяцев, и каждый месяц носил название по названию праздника. Год начинался в декабре с праздника Капак Райми, в месяце, когда проводился «великолепный праздник». Вместе с праздниками проводились множество спортивных состязаний и игр, а также обряды совершеннолетия, во время которых юноши из правящих классов получали право носить набедренную повязку. Был месяц «малого созревания» и «большого созревания»; были и такие, которые назывались: «месяц танца молодой кукурузы», а за ним шел «праздник воды». Полный список нам дает доктор Луис Валькарсель: (Орфография перуанских месяцев была изменена, чтобы она соответствовала употреблению слов языка кечуа в этой книге.)

И хотя эти праздники соблюдались и вновь повторялись на территории всей империи везде, где имелись большие храмы Солнца, но Куско, подобно Риму, был местом, где проходили самые важные мероприятия; здесь они были самыми сложными по сценарию. Возбуждающая пышность и неукоснительное соблюдение всех ритуальных нюансов, связанные со всеми праздниками, не были преувеличены первыми прибывшими сюда испанцами. Они полностью подтверждаются сохранившимися остатками ярких одежд, которые надевали их участники и которые были извлечены из могил.

Сопровождающий праздник ритуал был естественной частью транса; подражательные танцы и песни, движения и голоса – все это было толкованием тайн земли, данным жрецами культа Солнца. Это был именно тот цветовой формат, который был нужен индейцу, который самой природой своего окружения был загнан в безрадостный угол своего мирка. Праздники инков давали обычному человеку чувство причастности; этот коллективный гипнотизм, это состояние экстаза лишало его сдержанности и, если перефразировать французского антрополога, «переносило его в жизнь вне жизни», давало ему ощущение, что конкретное обращение к богам в тот момент достигло их ушей. Позже, в долгие, мрачные часы, проведенные в своем доме в горах, воспоминания о празднике давали человеку тему для разговора, заполнявшего затянувшуюся ночь.

Праздники могли длиться один день или неделю. Во время праздников могли проходить массовые танцы, такие как танец сотен избранных женщин, облаченных в ослепительные одежды, с Цепью Уаскара. Могли проводиться спортивные состязания и игры. И всегда во время праздников много пили, ведь предполагалось, что индеец должен напиться, что он и делал, поглощая огромные количества сброженной чичи. Ритуальное пьянство было так же неотделимо от хорошего праздника, как порядок в ведении сельского хозяйства от хорошего урожая.

Игры во время праздников отличались от игр, в которые играли индейские мальчики (игры эти состояли главным образом в том, чтобы вращать волчок, бросать об стенку небольшие фишки – в США это называется lagging, играть с картошкой в игру «сложи кучу» и в игру под названием «пума», напоминающую игру в казаки-разбойники). В ясные дни можно было увидеть олимпийские виды спорта: проводились состязания в беге вроде тех, которые описал падре Акоста (во время «великолепного» месяца, когда «молодые сыновья знатных людей состязались друг с другом в беге вверх по склону горы Уанакаури»), шуточные баталии, в которых одна деревня выходила против другой или команда на команду на большой площади, устроенной для этой цели. Был у них и такой вид спорта, как метание бола (исп. шар), когда молодой человек делал натренированной рукой умелый бросок и опутывал бегущую ламу при помощи аркана, хитроумно сбалансированного тремя каменными или металлическими шарами, – этот аркан в одно мгновение опутывал животное подобно змеям, обвившим Лаокоона.

В играх были другие варианты. В декабре, в день, назначенный для проведения праздника, мужчины и женщины приходили на заранее определенное место во фруктовом саду, созревание плодов которого они собирались праздновать. Мужчины и женщины были абсолютно голыми. По сигналу они начинали бежать к какой-нибудь горе, стоящей в отдалении. На этом заключались пари. Каждый мужчина, догнавший любую женщину, участвовавшую в забеге, «обладал ею на месте».

Музыкальные инструменты инков были так же ограничены, как и их танцы. Их количество было ограничено самим видом инструментов; главным образом это были ударные и духовые инструменты, строго буколические. Барабаны делали из полой колоды, обтягивая ее шкурой ламы или тапира (они были разнообразными: от маленьких барабанчиков для женщин до военных барабанов). Какова бы ни была разновидность барабана, в него били колотушкой с каучуковым наконечником, а барабанный бой индейцев не имел ничего общего с чувственной музыкой жителей Средиземноморья. В танцах использовали тамбурин (тинь-я). Были также медные и серебряные колокольчики чанрара, которые привязывали к одежде, вешали на браслеты, или они свисали с деревянных булав. На щиколотки танцоры надевали ножные браслеты из серебряных колокольчиков или морских раковин и погремушки, сделанные из раковин улиток.

Самым волнующим был звук трубы потото, сделанной из огромной морской раковины. Она звучит монотонно, но хор множества таких труб, вероятно, оказывал сильное воздействие в военных ритуалах. Похоже, у инков не было – или, по крайней мере, они их не использовали – больших труб, известных жителям побережья, которые были найдены как в металлическом, так и керамическом исполнении.

Во множестве и разнообразии были представлены флейты; флейта кена, сделанная наподобие рекордера (старинный вид флейты.), могла издавать от двух до шести нот. Были флейты, изготовленные из бедренных костей ягуара и людей (пиророс). Но самым типичными были свирели, сделанные из стеблей тростника или керамики и издававшие звуки в минорной гамме. Такую свирель антара до сих пор можно увидеть в Андах повсюду.

Музыку жителей Анд мало кто изучал. Эта музыка была необычна для ушей конкистадоров. Ее предавали анафеме святые отцы, которые так боялись ее языческого звучания, что почти не упоминали ее. Д’Аркуры, собравшие коллекцию музыки инков, той, которую и по сей день можно услышать на всем протяжении Перуанских Анд и записи которой можно купить, использовали неясные источники, так что можно сказать со значительной степенью уверенности, что мы мало знаем о музыке инков и что «срочно нужны детальные исследования музыки коренных жителей.

Время быстро истекает для долговечности явлений такого рода и вскоре затмит всю память о ней».

Музыка была тесно связана с танцами, а танцы – с религией. Все формы религиозного выражения подразумевали танец. Сам танец (таки) включал в себя пение; это было частью коллективного гипнотизма. Песни повторялись бесконечно, монотонно; развитие сюжета танца, украшения и неистовые, быстрые движения танцоров лишали всех зрителей сдержанности и вселяли в них чувство, что их потребности – а танец был предназначен для этого – удовлетворены. В этих танцах важную роль играли маски и костюмы, которые, что удивительно, сохранились у индейцев Анд наших дней. Были костюмы, имитировавшие животных (танцоры всегда были обряжены в шкуру изображаемого животного). Были танцы победителей (качуас), исполнявшиеся воинами, которые, держась за руки, в полных боевых доспехах образовывали огромный круг, двигавшийся и извивавшийся, как змея. Барабанную дробь для этого танца обычно исполняли на том, что прежде было телом врага: с мертвого человека целиком снимали кожу, живот растягивали, чтобы получился барабан; тело выполняло роль резонатора, пульсирующие звуки, исходящие изо рта чучела, были гротескными, но производили впечатление. Такие танцы, широко распространенные по всему Перу, можно увидеть в виде картинок на керамике известной доинкской культуры мочика.

У инков был сельский танец простолюдинов (айль-йи); во время этого танца крестьяне держали в руках свои орудия труда и двигались, имитируя движения пахаря. Такой танец можно увидеть в Андах и в наше время. Зрители и действующие лица этого танца объединялись в мистической общности, участники сливались с конкретным богом, которого они пытались умилостивить.

Самым сложным был танец уай-яя, официальный танец семьи Инки, по своей сути и замыслу не сильно отличавшийся от танца, который исполнялся другим «королем-солнцем», Людовиком XIV, и открывал менуэт. Этот танец исполнялся в очень торжественной и величавой, самоограничивающей и независимой манере: два шага вперед, один назад, по мере того как череда танцующих медленно двигалась к золотому трону, на котором сидел Великий Инка.

Африканские танцы – чувственные, арабские – эротичные, но танцы индейцев Анд обладают однообразием, от которого, если долго наблюдать за ними, можно завыть. Так обстоят дела сейчас (и так вполне могло быть в те времена), и все-таки, наверное, это было замечательно. И в этот момент как хочется повернуть время вспять, чтобы увидеть, как вся эта Тауантинсуйю, «Государство четырех сторон света», танцует под солнцем Анд.

И все же картина жизни этих людей – как непрерывной, радостной идиллии в ритме танца под гипнотический бой барабанов – сильно преувеличена. Расстояние, разумеется, придало очарования этой варварской стране. Едва ли она была такой. От рождения до смерти (и даже после нее) жизнь индейцев была пропитана сверхъестественным: все их предрассудки были связаны с «невидимыми силами», каждый миг их жизни был связан с колдовством. И хотя в этом благоденствующем государстве инков человек приблизился к Утопии так близко, как нигде и никогда в Андах (если оценивать любыми другими критериями), все же это было тяжелое и однообразное существование.

Идиллия Руссо, в которой люди рождаются хорошими и счастливыми, а общество делает их дурными, была просто диалектической уловкой, и тем не менее она задала тон литературе об американских индейцах. Кажется, что не важно, насколько научен подход к теме инков: они по-прежнему сохраняют этот романтический оттенок.

С тех пор тема благородного дикаря преследует нас. Когда Жан-Жак Руссо просил женщин в подражание природе «выкармливать своих детей», произошло беспорядочное возрождение Мадонны: королевы стали выдавать себя за пастушек, дипломаты стали натурфилософами, законодатели провозгласили естественные права человека – и народ, от природы «хороший», конечно, проглотил наживку и срубил так много тысяч человеческих голов, что канализация Парижа не справлялась с вязкими потоками крови. Фонтенель давно заметил: «Все люди очень похожи, так что нет такого человека, чьи недостатки могли бы повергнуть нас в дрожь». Инки были людьми, то есть они были хорошими и плохими, воинственными и мирными, агрессивными, жестокими, мстительными, подозрительными, распутными и щедрыми. Они проживали свою жизнь в таких человеческих рамках. Идиллическое изображение их общества противоречит само себе. Оценивать их с точки зрения нашей истории – в равной степени нелогично: история априори аморальна. «Природа, – как писал Реми де Гурмон, – не придает значения словам «хороший» и «плохой»; они иллюзия, выдвигаемая время от времени в форме иронического антитезиса или даже от неумения объяснить человеческие действия». Поток, что отделяет цивилизованного человека от нецивилизованного, – это ручеек, который любой ребенок может перешагнуть – и делает это!

Преступление и наказание

Империя инков была действующей теократией: Инка был богом и человеком, и любое преступление было одновременно и неповиновением, и святотатством.

У народа инков сформировалось очень простое и разумное понятие зла, их действия и естественные ощущения были тесно связаны с их предрассудками. Нравственная основа общества инков покоилась на древних традициях, которыми с незапамятных времен руководствовался человек на обоих американских континентах. Родительская власть была жесткой, даже суровой. Дети почитали своих родителей, и повседневная жизнь и воспитание ребенка основывались на копировании действий родителей; жизнь ребенка была практически неотделима от жизни родителей. В противоположность этому в нашем обществе жизнь родителей и детей разделена; есть детский мир фантазий и реальности, развлечений и чтения, в который родители входят ненадолго, а затем почти раскаиваются в этом. «Не трогай», «не бери», «не пей» – вот главный смысл принуждений у нас. А настойчивое требование уметь различать «мое и твое»! Это умение навязывают, к нему приучают, за его отсутствие наказывают. Ничего этого не было в империи инков, умения приходили через действия, воспитание и возмужание – через подражание и возможность видеть. Не существовало никакой сильной разницы в линии поведения родителя и ребенка. Из этого неразрывного единства родителя и ребенка выросли традиции, из которых сложилась основа правосудия инков, а это стало источником простого свода жизненных правил – существовавшего за тысячи лет до прихода инков.

Убийство, насилие, кража, обман, супружеская неверность и нерадивость – подобные мотивации присутствовали в обществе инков – ведь они свойственны человеческой природе. За каждый из таких поступков следовало наказание. Наказанием за убийство была смерть: через повешение, забивание камнями или простое сталкивание со скалы (известны несколько таких мест казней, в особенности в районе Ольянтайтамбо неподалеку от Куско). Наказание, однако, было мягче, если убийство было совершено в целях самообороны или в гневе на изменившую жену. Кража влекла за собой вполне прогнозируемую смерть. Кража какой-либо общественной собственности была самым ужасным преступлением, ведь человек крал у бога. Сюда относилось проникновение в хранилища Инки, разрушение мостов и проникновение на территорию проживания избранных женщин. Кража была большим грехом, так как в действительности в ней не было нужды, и обычно не было искушения украсть. Для простого индейца не было побудительной причины накапливать имущество.

Честность индейцев при власти Инки подтверждают не только сведущие судьи-испанцы, но и об этом свидетельствует один из конкистадоров, знаменитый Мансио Сьерра де Легисамо, тот самый, который «проиграл в азартной игре солнце» (В качестве своей доли золота Инки из Куско этот конкистадор получил огромное золотое изображение солнца. Как только оно оказалось у него, он вместе с другими солдатами начал играть в азартные игры и играл всю ночь. В ходе игры он проиграл его – отсюда и возникла поговорка «проиграть солнце до зари».). В предисловии к своему завещанию, зарегистрированному в Куско, он написал: «Инки управляли страной таким образом, что в ней не было ни одного вора, ни одного преступника, ни одного праздного человека… Индейцы оставляли двери своих домов открытыми; палка поперек дверного проема была знаком того, что хозяина нет дома… и никто не входил».

Кража считалась помрачением ума, и когда она все-таки происходила (правосудие осуществлялось таким образом, что просто обвиняемый и обвинители рассказывали судье курака каждый свою часть истории), то делалось различие между грабежом со злым умыслом и грабежом от нужды. Если индеец поступил так от нужды, то наказывали чиновника за его плохую административную работу, которая привела к преступлению.

Так как леность лишала Инку рабочей силы индейца, то это сначала наказывалось общественным порицанием, затем побиванием камнями, а если все это не возымело действия, то смертью виновного. (Аналогия в нашей собственной стране (т. е. США.): человек может совершить убийство и избежать последствий, но неуплата налогов влечет за собой неминуемое наказание.)

Пьянство позволялось и осуждалось лишь тогда, когда оно имело место в неподобающее время, т. е. когда индеец должен был работать. В таком случае пьянство было преступлением, так как оно попустительствовало безделью.

Сохранение животных также входило в свод законов инков. Наказанием за несанкционированное убийство самки ламы или викуньи вне рамок королевской охоты была смерть. Браконьерство, как к этому повсюду относятся аристократы, расценивалось как одно из серьезнейших преступлений.

Отправление правосудия называлось иуайя; помимо смертной казни, которая обычно была скора, безжалостна и беспристрастна, были и другие виды наказания: ссылка на рудники, присуждение срока пребывания в джунглях с их высокой влажностью или на плантациях коки или другие формы общественного порицания, которые считались почти такими же тяжелыми, как сама смерть.

«Инки, – писал Гарсиласо де ла Вега, – составляли свои законы не для того, чтобы напугать своих вассалов, а всегда с намерением распространить их действие на тех, кто осмеливался преступить их…»

Как явствует, существовали две формы правосудия: закон Инки делал различие между преступлениями, к которым имели отношение знатные люди, и преступлениями, касавшимися простолюдинов (эту идею Джордж Оруэлл показал в своей книге «Скотный двор» (вышла в 1945 году), где животные равны, но некоторые животные «более равны», нежели другие). Но здесь, в общественной системе инков, представители правящих классов получали более суровые наказания за нарушения закона, чем простолюдины. То, за что простолюдин получал лишь общественное порицание, для знатного человека (коснись его это) превращалось в изгнание. Если простой индеец за что-то подвергался мучениям (например, выкалыванию глаза), то знатному человеку за это же самое грозил смертный приговор.

Инки систематизировали свод нравственных законов жителей Анд, а так как эти своды правил поведения основывались на коллективном сознании айлью, то в этом-то и была их сила.

Лекарства, магия, целительство

От рождения до смерти жители Анд (имеются в виду все обитатели Южной Америки в эпоху, предшествующую появлению грамотности) были связаны со сверхъестественным: болезнь была чем-то сверхтелесным, и как таковую ее следовало лечить как при помощи лекарств, так и колдовства. Если случился неурожай или какой-нибудь индеец заболевал без достаточной на то причины, то это явно было результатом колдовства или, возможно, пострадавший каким-то образом обидел невидимые силы. Сверхъестественное вторглось в его жизнь; магия и медицина были сложно взаимосвязаны.

Нет никаких связных исследований медицины инков – даже при том, что перуанские ботаники идентифицировали множество растений, которые использовали шаманы инков. Несомненно, существовало много растений, которые эффективно помогали лечению, но, вне зависимости от болезни, лечение было связано с колдовством.

Колдовство – это сон разума, и в то время как «врач» и его пациент осознавали связь между явлением болезни и лекарством, их разум лишь едва воспринимал несоответствия. «Магия, – писал Рауль Альер, – это сон, предназначенный выступать в роли противовеса состоянию тревоги; пробуждающий сон, послушный правилам, поистине фантастический, но такой методичный, что временами кажется научным».

Когда индеец заболевал, звали хампикамайока, что буквально означает «хранитель средств от болезни». После демонстрации шаманского набора лечение обычно начинали либо с поста, либо с рвотного средства или слабительного корня. Потом после обычных заклинаний хампикамайок выступал в роли массажиста и растирал пациента до тех пор, пока благодаря ловкости рук не извлекал из него какое-нибудь инородное тело: иголку, булавку, камешек. «Причина» болезни была устранена. После этого прописывалось лекарство. Это не было ни жульничеством, ни уловкой. Пациент и целитель оба одинаково заблуждались; они оба знали, что болезнь была вызвана чем-то, помещенным в тело, но, чтобы достичь окончательного исцеления, требовалось что-то другое. «Дикие» индейцы с верховьев Амазонки использовали напиток, приготовленный из вьющегося растения айя-уаска – «лозы душ», – который пил и пациент, и знахарь. Из видений, которые возникали после приема этого мощного алкалоида, извлекались «инструкции» относительно того, каковы причины болезни и способы ее лечения. Очищение путем слабительного и кровопускание были у индейцев широко распространенными приемами; эти приемы – об этом можно вспомнить – были широко распространенной практикой и в западном мире вплоть до начала XIX века.

Индейцы обладали широкими знаниями о лекарственных растениях. Многие из них вошли и входят в нашу фармакопею – такие как хинин, кокаин (из листьев растения кока), ипекакуана (использовавшееся как рвотное средство), белладонна (из которого получают слабое наркотическое болеутоляющее средство), – и этот список можно было бы продолжить. В арсенале лекарей у инков был табак (сайри), который использовали в качестве нюхательного порошка для прочищения носовых проходов, сок водного растения матек-лью для лечения глаз, смола дерева мульи для заживления ран – и так далее. Получалось весьма внушительное количество растений, которые обладали реальной, а не только магической способностью лечить. И тем не менее, несмотря на настоящее качество лекарственного растения, пациенту никогда не удавалось избежать силы колдовства. Применение магии в конечном счете было последним средством, к которому необходимо прибегали, чтобы пациент перешел из состояния болезни (онь-кой) в состояние камаска, т. е. излечившегося.

В обществе было выгодно быть «хранителем средств от болезней»; хороший или удачливый «хранитель» в качестве платы за лечение мог получить новые туники, золотые и серебряные украшения. Но эта профессия таила также и опасность. Так как болезнь вызывалась колдовством, лекаря могли считать – и часто так и было – виноватым в случае смерти пациента. Члены семьи умершего фактически считали его убийцей. На побережье индейцы мочика обычно привязывали умершего пациента к «врачу» и оставляли последнего умирать в пустыне.

От каких болезней страдали индейцы? И снова эта интересная тема не была последовательно исследована. Несомненным фактом является то, что белый человек принес с собой американским индейцам все болезни своей цивилизации; завезенные в Америку оспа, туберкулез, корь и свинка произвели опустошение среди индейского населения. В свою очередь, житель Америки наградил белого человека самой известной болезнью цивилизации – сифилисом. По-видимому, среди индейцев случались желтая лихорадка и малярия – они свойственны тропикам. Очевидно, были распространены большинство легочных заболеваний: пневмония, бронхит и обычная простуда; детская смертность от этого вида болезней была и до сих пор остается высокой. Были и другие эндемические заболевания, которые оставляли за собой страшные следы. Ута – разрушительная язвенная болезнь, которая начинается с носа и съедает носовой хрящ и губы, оставляя лицо ужасно изувеченным. Ее изображения часто встречаются на керамике мочика, на которой, кстати, изображены все местные болезни индейцев. На языке кечуа эта болезнь называлась акапана айяпча, что означает «облака с красной каймой» – в названии болезни присутствует ссылка на красные кровоточащие стенки язвы на лице. Верруга (исп. бородавка) была еще одной болезнью, которую все боялись. Обычно случаи заболевания ею встречаются в долинах на высоте около 1800 м над уровнем моря, а ее переносчиком является насекомое (титира). Сначала болезнь проявляет себя в виде болей в горле и костях, а потом высыпают красные бородавки, которые увеличиваются в размерах и превращаются в извергающие гной «вулканы». Болезнь сопровождается высокой температурой, а похожие на бородавки неровные наросты кровоточат до тех пор, пока больной не истощится и не умрет от анемии. Это эндемическая болезнь. В 1869 году она имела такое опасное распространение, что в Перу на несколько месяцев было остановлено строительство железных дорог. Местные жители лечили ее настоем корня уайра-уайра.

На побережье встречались другие подкожные болезни, в ходе одной из которых руки, ноги и лицо человека покрывались большими гнойниками, и если индеец выживал, то на его теле оставались неизгладимые следы. Эта болезнь была увековечена индейцами мочика на своих керамических изделиях, на которых изображен индеец, покрытый отметинами от болезни; они по ошибке были приняты некоторыми археологами за оспу.

Существовали и другие местные, эндемические болезни. Появлялись кретинизм – физическое уродство и дегенерация, – и его достаточно часто изображали (так же как и другие болезни) на керамике побережья. Среди местных заболеваний есть болезнь Потта, еще одна форма дегенерации, проявляющейся на лице. В высокогорных Андах, в регионах, покрытых снегами, встречалась болезнь сурумпи, сильное воспаление глаз, вызванное тем, что человек вынужден был смотреть на ослепительный свет (у нас эту болезнь часто называют снежной слепотой), но здесь болезнь протекала так остро, что глаза распухали и кровоточили, запущенная форма болезни приводила к полной слепоте. Горная болезнь сороче поражала всех, кто отваживался подниматься на большие высоты без должной акклиматизации. Изучая различные болезни, столь точно представленные на керамике мочика, врач, сведущий в тропической медицине, мог получить очень хорошее представление об эндемических заболеваниях, распространенных в Америке до прихода испанцев.

Но вот что несомненно: американские болезни подобны культивировавшимся в Америке растениям; немногие из них в Старом и Новом Свете идентичны, за исключением тропической желтой лихорадки и малярии. Оба эти факта являются непреложным доказательством того, что между этими двумя мирами не существовало постоянного контакта, пока белый человек не сломал барьер между культурами в 1492 году. (Плавания викингов на северо-восток Америки начиная с 986 и 1004 годов и их ограниченные попытки хозяйственного освоения этого региона не привели к устойчивым результатам из-за похолодания климата, а также политических изменений – присоединения Исландии, откуда шел поток переселенцев в Гренландию, а оттуда в Америку, к Норвегии (1281 год), а Норвегии – к Дании (1380 год). Скандинавские поселенцы (весьма немногочисленные) в Америке были перебиты или ассимилированы индейцами, а в Гренландии – эскимосами (последние – в XVI веке, а возможно, XII веке).)

Рассказы наших читателей

Татьяна

 Отличный музей, пожалуй, самый главный/важный в Мехико-сити. Особо ценно посетить его перед поездками к пирамидам. Большой, но хорошо структурирован. Не забудьте взять карту-схему со стойки рядом с кассой. 

Читать полностью

Хирургия, анестезия и другие операционные приемы в Перу были значительно развиты. Удар по голове, пинок в крестец, отрезанная нога уносили индейца из царства метафизики и спускали на землю в поиске рационального объяснения патологических процессов. Жители Перу, т. е. многие культуры, предшествующие инкам, и сами инки осуществляли самые искусные операции на черепе, проводя трепанацию голов воинам, получившим ранения от боевого топора, и извлекая кусочки черепной кости, которые, вдавливаясь в мозг, вызывали паралич. Разумеется, многие пациенты умирали (как это происходит даже в наши дни при таких операциях), но многие оставались в живых, о чем свидетельствует огромное количество черепов, найденных в могилах, с обновленной костной тканью, что демонстрирует успех таких операций.

И хотя инки, по-видимому, довели этот вид хирургических операций до совершенства (им пришлось сделать это, так как они были вовлечены в многочисленные завоевательные походы, сопровождавшиеся кровопролитными боевыми действиями), методика трепанации черепа была известна за две тысячи лет до них, ведь черепа со следами трепанации находят в захоронениях различных доинкских культур. И хотя теории относительно них появлялись в литературе на протяжении более века, этот интересный этап культурного развития Перу получил исчерпывающую оценку не раньше, чем два перуанских хирурга, Франсиско Гранья и Эстебан Рокка, предприняли серьезное изучение хирургических методов древних перуанцев. Теперь это глубокое исследование ставит древних перуанцев даже еще на более высокую ступень развития.

Одним из наиболее распространенных видов оружия была макана, чья «рабочая часть» делалась круглой или звездообразной; макана вырезалась либо из твердого камня, либо отливалась из бронзы. Наилучшей мишенью нападающего удара была голова, и самое большое количество потерь в сражениях было от черепных ранений. В какой-то момент своей древней истории перуанские индейцы каким-то образом провели связь между раной, вызванной ударом макана, и давлением на мозг. Эти наблюдения дали толчок возникновению методики трепанации черепа.

Свыше десяти тысяч таких трепанированных черепов были найдены в захоронениях на всей территории Перу, а во многих могилах были обнаружены хирургические инструменты: обсидиановые наконечники для стрел, приспособленные для проведения трепанаций, бронзовые ножи туми для рассечения тканей, скальпели, зажимы, иглы для наложения швов – короче говоря, инструменты, которые вполне можно сравнить с теми инструментами, которые были известны у римлян. При помощи этих инструментов доктора Гранья и Рокка на самом деле выполнили трепанации черепа реально существующего пациента, используя оперативные приемы инков (за исключением, разумеется, общей анестезии). Они использовали вид жгута (распространенный у инков, который охватывал всю окружность головы) и подтвердили действенность оперативных методик древности. У индейцев были подобия марлевых и ватных тампонов, они использовали жгут и совершенствовали местную и, возможно, общую анестезию. Помимо трепанаций черепа проводились много видов ампутаций (чему существуют археологические доказательства на керамике мочика). Короче говоря, медицина доинкского периода и в эпоху инков и хирургическая практика были, по– видимому, так же развиты (а во многих отношениях, вероятно, даже более развиты), как в те времена, когда талантливый Амбруаз Паре из Франции вытаскивал медицину из ее средневекового упадка в Европе XVI века.

Почти ничего не известно об использовании анестезии и снотворных средств среди перуанцев. Единственное, что можно установить, – это виды снотворных средств, имевшихся в их распоряжении. Хорошо известна белладонна (Datura ferox); она дает атропин и когда-то широко использовалась в качестве «сумеречного сна» при разрешении от бремени. Айя-уаска («лоза душ»), наркотическая мальпигия (Banisteria caapi), растет на востоке Перу на невысоких склонах, которые спускаются к рекам, образующим верхнюю Амазонку. Ее корни дают три вида алкалоидов, которые, как обнаружилось, содержат «очень активное вещество, воздействующее на центральную нервную систему». Дерево уиль-ка (в ботанике оно называется Piptadenia colubrina и является родственником акации) давало семена, которые – после того как их пожарят и истолкут – использовались в качестве нюхательного порошка. О нем мало что известно, хотя названия таких городов инков, как Вилькапампа (т. е. уиль-ка) и Вилькасуаман, говорят о наличии такого дерева и его предполагаемой значимости. Это был наркотик; но неизвестно, вызывал ли он галлюцинации, имел анестезирующее действие или был рвотным средством.

Наконец, в списке возможных анестезирующих средств находится хорошо известная кока или кука, которая дает кокаин. Нет сомнений относительно его наркотического действия. Ни одно из вышеупомянутых средств, по-видимому, не могло обеспечивать общую анестезию, которая была бы нужна пациенту с раскроенным черепом и помогла бы ему выдержать вмешательство местного «хирурга». В этом случае ему приходилось терпеть процедуру от начала до конца, как это сделал Сэмюэл Пипс (1633–1703, английский мемуарист.), когда 26 марта 1658 года ему без анестезии удалили камни из желчного пузыря («так как Богу было угодно, чтобы у меня вырезали камень в Солсбери-Корт у миссис Тернер»). Человек просто ложился на спину и принимал это испытание, пока милосердный наркоз не «замыкал» всю нервную систему, посылая человеку временное забвение.

Кока, ее использование и неиспользование были предметом споров – а сейчас еще более чем когда-либо, – так как белый человек узнал о ней, когда она широко применялась у инков. Кока стара как Перу; Педро де Сьеса де Леон писал о ней: «Если бы не существовало коки – не было бы и Перу». Она была распространена не только в Перу, но и на всем протяжении Анд и в Амазонии; в настоящее время ее употребляют свыше пяти миллионов человек (в начале XXI века – в несколько раз больше.).

Коку (ботаническое название Erythroxylum соса) выращивают в теплых солнечных долинах и на восточных склонах Анд. Она представляет собой низкий густой кустарник с блестящими листьями, чем-то напоминающими чайные. Листья собирают четыре раза за четырнадцать месяцев, тщательно сушат на солнце, затем в тени, чтобы сохранить зелень листа. Листья коки содержат алкалоид, который стал использоваться в медицине под названием кокаин. Одно время его широко использовали в качестве местного анестетика, и до 1900 года он считался замечательным тонизирующим средством для нервов. Вино из коки находило широкое употребление, пока его не запретил закон «О чистоте продуктов питания и лекарств». Зигмунд Фрейд употреблял его не один год.

Инка Гарсиласо писал: «Кука – это кустарник, по высоте и густоте сравнимый с виноградной лозой. У него есть несколько ветвей, а на них много нежных листочков шириной с большой палец на руке, а длиной приблизительно с половину длины большого пальца – и у него довольно приятный аромат… Кука настолько дорога индейцам, что они предпочитают ее золоту и серебру и драгоценным камням. <..> Они жуют эти листья, но не глотают; они просто смакуют аромат и глотают сок. Кука хранит тело от многих недомоганий, и наши врачи (т. е. врачи в Испании) используют ее в виде порошка, чтобы остановить и уменьшить опухание ран…» Кока, как и почти все в Перу, появилась до инков. На ее присутствие указывают находки в захоронениях, которые датируются очень далекими временами, где она находилась точно в таком же виде, в каком ее использовали во времена инков и в наши дни. Небольшие шерстяные мешочки, найденные в могилах, были заполнены листьями коки, а с ними – небольшой сосуд из выдолбленной тыквы с известью: известь получали, сжигая морские раковины или известняк. Сейчас, как и в те времена, суть способа состоит в том, чтобы сделать шарик из листьев коки размером приблизительно с бразильский орех. Эту жвачку засовывали за щеку, куда клали и щепоть извести, способствующей выделению сока. Все это, будучи проглоченным, делает жующего человека менее чувствительным к холоду, жажде, голоду и тяжелой работе.

Инки называли коку «божественным растением» и точно так же, как они поступали со всем, к чему прикасались, они распространили и упорядочили систему ее возделывания. Во время правления Инков плантации коки простирались на большие территории. Урожай снимали три-четыре раза в год: зрелые листья срывали до того, как они падали. Урожай листьев (мату) оставляли на ночь укрытым под навесом (матууаси) и сушили на солнце на следующий день. Сушка представляла собой непростой процесс. Количество слов в языке инков, связанных с посадкой, уборкой, упаковкой и отправкой урожая, показывает, до какой степени этот процесс вошел в мир инков.

Жевание коки называется кокуэар, это слово наполовину испанское, наполовину из языка кечуа. Пережеванные листья образуют шарик (окну), к которому добавляют известковую золу (льюкта). Археологи не пришли к единому мнению относительно того, насколько широко было распространено жевание кока-колы среди инков. Полагают, что оно было ограничено кругом знатных людей и прорицателей амаутас, а также было прерогативой глубоких стариков и курьеров часки, которые должны были передвигаться с большой скоростью на больших высотах над уровнем моря. Несомненно, что употребление коки полностью регулировалось, как и вообще все в империи инков. Однако когда сюда прибыли испанцы, система управления инков оказалась ввергнутой в абсолютный хаос, а официальные ограничения были сняты, тогда и простые индейцы стали в массовом порядке употреблять наркотическую коку. Испанцы расширили плантации коки, стали контролировать ее продажу (и по сей день это является государственной монополией в республике Перу), и в течение нескольких лет многие на этом разбогатели. Как утверждает Педро де Сьеса де Леон: «В Испании есть несколько человек, разбогатевших на производстве этой куки (это он писал в 1550 году), которую они обменивали, продавали и перепродавали на индейских рынках». И точно так же, как служители языческого культа Солнца извлекали для себя средства к существованию от продажи коки, то же самое делала и церковь завоевателей этой страны. «У нее есть и другой источник большой прибыли, который состоит в том, что большая часть доходов епископа и каноников, а также других представителей духовенства кафедральной церкви в Куско складывается из церковной десятины на листья куки».

Какое именно воздействие оказывает кока на человека, уже не вызывает сомнений: если знать симптомы, то их можно увидеть. Среди тех, кто давно уже пристрастился к жеванию коки, часто встречается ослабление сенсорного восприятия, расстройство зрения, увеличенная щитовидная железа и общее расстройство физического состояния. Список умственных и физических расстройств, вызванных этим пагубным пристрастием, ужасает. Кока вполне может придавать силы индейцу в горах, но в конечном итоге она делает его наркоманом, апатичным, безвольным и тупым. И хотя инки имели коку и использовали ее главным образом в религиозных целях, она находила своих потребителей и среди стариков или амаутас, а также использовалась в ворожбе, когда ее жгли, как ладан (священный фумигант, который отвращал несчастье или умиротворял богиню земли).

Смерть и второстепенные боги

Независимо от того, как организовано государство – а здесь все, как уже говорилось, было предрешено от рождения, – ничто не могло предотвратить смерть, последнюю главу жизни. И этим индейцы были весьма озабочены. Смерть никому не подчинялась, она не была похожа ни на что, так что, когда она приходила – а она должна была прийти рано или поздно ко всем индейцам, – она «напрягала» живых. Индейцы были всегда очень осторожными, чтобы не прогневить недавно умершего человека. Ведь мертвые были на самом деле живыми, они только стали невидимыми, неосязаемыми и, к неудобству живых, неуязвимыми; отсюда и огромная озабоченность удобствами для умерших.

«Поистине, – писал Педро де Сьеса де Леон, говоря об огромных памятниках вокруг Айявири вблизи озера Титикака, – это место… стоит упомянуть, особенно огромные гробницы, которые столь многочисленны, что занимают больше пространства, чем жилища живых…»

Даже смерть разделяла простолюдина от знатного человека. Смерть просто продолжала уже существующее деление: пурик умирал почти так же, как и жил, в общине. Только для великих мира сего предназначались пышные, престижные похороны. Здесь уже был описан образ жизни простого индейца, его внешность, одежда, язык, брачные обычаи, рождение, его день от зари до зари, его искусства и ремесла, рынки и праздники, и граница между работягой и правителем-Инкой была резко прочерчена во всем. Одежду (это относится к представителям низшего класса) носили до тех пор, пока она не становилась слишком старой, чтобы ее сохранять; правитель-Инка никогда не надевал дважды одну и ту же тунику. У простого индейца была одна жена; у Инки их были сотни. У налогоплательщика было мало привилегий; Инка создавал их. У Инки было серьезное образование; индеец же получал свое образование из собственного жизненного опыта.

В смерти «маленький» человек должен был довольствоваться второстепенными богами. Его конец, как и начало жизни, представлял собой простой ритуал. И хотя богов было много, только один из них, бог– создатель Тики Виракоча (или Тонапа), был реально существовавшим; начиная с Пачакамака (бога огня) имелся пантеон менее значительных богов, и эти боги, подобно богам Древнего мира, имели свое назначение и могущество. Индеец верил в бессмертие; фактически он верил в то, что человек не умирает, так как после отпущения грехов, когда мертвое тело сгибали, оно просто превращалось в восставшего из мертвых и вбирало в себя воздействия невидимых сверхъестественных существ.

Смерть ослабляла общину айлью; она подрывала клан, который представлял собой общество взаимной помощи друг другу. Когда в общину приходила смерть, живые надевали подобие траура. Женщины распускали свои длинные волосы, прятали свои лица и предлагали угощение всем, кто приходил на обряд похорон. Возле тела исполняли медленный танец; женщины били в небольшие барабаны и пели погребальные песни. Тело умершего человека сгибали, подтягивая колени к подбородку, укрывали его собственной туникой и обертывали тканью. В Андах его могила располагалась под скальным карнизом; там из камней, скрепленных глиной, делали небольшую катакомбу, круглую, квадратную или овальную. Внутри могилы помещали тело в сидячем положении, а вокруг него ставили пищу, сосуды с чичей, многочисленные мелочи из его жизни: если это был воин, то его оружие, если ткачиха – то предметы, соответствующие этому занятию. Женщине в могилу клали ее ткацкий станок, шерсть для прядения и коробочки с красками. Все это было чрезвычайно важно, так как мертвые не желали уходить из жизни. Они были враждебно настроены по отношению к живым, и их нужно было устроить с удобствами, чтобы, страдая от своего одиночества, они не утащили к себе живых для утешения. Смертью можно было заразиться.

Мертвые теперь становились уака, т. е. подобными богам и таинственными. Они обладали колдовской силой, так что надо было быть осторожными, чтобы никто из членов айлью не нанес оскорбления мертвому. Мертвые теперь становились в ряды невидимых сверхъестественных существ, и их нужно было умилостивить. И все же со временем мертвые умирали, и постепенно, если только это не был Бог-Инка (который даже мертвый был окружен пышными церемониями), о них забывали. Простого индейца поглощали жизненные проблемы, и тут можно поразмышлять о существовании у него скептического отношения к немертвым мертвецам. В других местах, например в некрополе древней Мирины в Эолиде (сейчас это в Турции), люди хоронили своих мертвецов точно так же, как это делали инки, кладя им в могилы предметы обихода. Они знали, что мертвым трудно угодить. Но они также знали и то, что они никогда не вернутся. Они надевали мертвым на голову золотой венец, но такой тонкий, что дыхание могло превратить его в пыль. Они рассчитывались со своими умершими по как можно более низкой цене. Обол, который они клали в рот мертвеца, чтобы тот мог заплатить Харону за перевоз через реку Ахерон, был всего лишь жалкой медной монетой (V₆ драхмы, первоначально серебряная, затем медная монета.).

И тем не менее влияние религии на индейца было огромным и вполне реальным, так как жизнь основывалась на опыте, а религия была жизнью. А так как вся жизнь находилась во власти вездесущих невидимых сверхъестественных сил, то индейцу приходилось заключать с ними молчаливое соглашение ради своего собственного блага. Такой в то время была жизнь индейца, типичная для бесчисленного количества людей, из которых складывалось основание пирамиды, представлявшей собой государство инков. На ее вершине находился Великий Инка.

«Основанием пирамиды был пурик, трудоспособный мужчина. Десять таких рабочих состояли под началом десятника; над десятью десятниками стоял бригадир; в свою очередь, над десятью бригадирами был главный управляющий… Иерархия таким манером доходила до вождя племени, которое, по некоторым данным, состояло из десяти тысяч работников; выше стоял губернатор провинции, еще выше – правитель одной из четырех частей империи инков, и, наконец, надо всеми царил император, Сапа Инка…»

Глава 3. ИНКА И ЕГО СТОЛИЦА

Инка

Людовику XIV, «королю-солнцу» Франции, фактически пришлось утверждать, что он есть государство: «L’dtat c’est moi». «Королю-солнцу» Перу, Сапа Инке, никогда не приходилось подчеркивать это: все, что существовало под солнцем, было его. Это было известно всем и принималось как должное. Сапа Инка имел божественное происхождение, был прямым потомком Солнца, бога-создателя. Все: страна, земля, люди, золото (пот солнца), серебро (слезы луны) – принадлежало ему. Он был абсолютом. Он был Богом. Его империя не была теократией в теории, она действительно была таковой.

Правители Инки обладали неограниченной властью, которую сдерживало лишь влияние древних обычаев и страх мятежа. Выше Великого Инки не было апелляционного суда. Инке достаточно лишь было поднять руку и этим жестом приказать предать смерти прославленного полководца или даже кровного родственника, который вызвал его недовольство. Божественность Инки была бесспорной.

Инка дал ему ограниченное время, за которое тот должен был съездить и вернуться. У него это заняло несколько больше времени, и, когда он возвратился (я присутствовал при этом), он привез в подарок Инке фрукты и предстал перед ним. Правитель Уайласа так трепетал перед Инкой, что не мог стоять на ногах…»

Если такая эмоциональная реакция случилась у одного из самых могущественных курака страны, то каков должен был быть эффект, производимый Инкой на простых людей, на индейца, который был лишь единицей в десятичной системе империи? И тем не менее забота Инки о своем народе также была неподдельной. Разумеется, она не была такой филантропической, как это представил историк из рода Инков Гарсиласо де ла Вега, когда с пафосом, обусловленным временным интервалом, писал свои «Королевские комментарии». Она также не была такой тиранической, какой ее видели испанские королевские наместники, чтобы дать рациональное объяснение своему разрушению империи инков. И положение Инки, и его богатство, и его власть шли от народа и его благосостояния, так как любая страна приобретает свои богатства не только (и не столько) за счет количества своих минеральных ресурсов, но за счет характера и крепости своего народа. Люди и их общественная организация и развитие в рамках, установленных для них, были первостепенной заботой Инки. Все его чиновники созывались, чтобы отчитаться перед ним за плохое управление людьми. Один французский историк писал о «социалистической республике инков», но это зависит от толкования слова «социализм». Земля находилась в собственности государства, т. е. Инки; индеец через свою айлью, которая была земельной общиной, только пользовался землею. При этом он владел своим движимым имуществом и теоретически мог накапливать в собственности предметы роскоши, но в действительности он этого не делал.

Перемещения индейца были ограничены; он мог путешествовать по королевским дорогам по желанию Инки; он платил налоги трудовой повинностью; даже его досуг был ритуально регламентирован. Некоторые исследователи полагают, что Инка, религия, государство в действительности искусственно создавали работу, превращавшуюся в инструмент умелого правления – для того чтобы люди были постоянно заняты каким-нибудь делом. От своих подданных Инка требовал все; в свою очередь, он ограждал их от нужды, содержал склады продовольствия на случай голода, охранял животных и землю. Вся произведенная продукция делилась справедливо, дороги как пути сообщения содержались в превосходном состоянии, и Инка поддерживал мир в государстве. Но неправильно было бы называть это благоденствующее государство социалистическим или коммунистическим: эта империя создавалась не для людей, и равенство не являло собой верх совершенства; наоборот, государство существовало только для одного Инки.

Главной женой Инки была койя (царица). На заре династии Инков правитель часто брал себе в жены женщин из семей других племен с целью заключения политического союза. Позже, когда Инка становился верховным правителем страны, он женился на своей собственной сестре, которая становилась его главной женой. Право жениться на женщине из своего рода принадлежало только Инке. Браки внутри своего тотема были строго запрещены. Существовал нерушимый обычай: нельзя было жениться на кровных родственницах. Официальный указ Инки гласил: «Мы, Великий Инка, приказываем и повелеваем, чтобы никто не женился ни на своей сестре, ни на матери, ни на двоюродной сестре, ни на тетке, ни на племяннице, ни на какой-либо своей кровной родственнице, ни на крестной матери своего ребенка под угрозой подвергнуться наказанию через выкалывание глаз… потому что только Инке позволительно брать себе в жены свою сестру…»

Смысл был очевиден: Инки хотели обеспечить, чтобы их божественное происхождение оставалось неоспоримым, и таким образом соблюсти чистоту крови. Из потомков-мужчин от такого брака выбирался наследник «короны».

Так как Инка был полигамен, то помимо койи у него было много других жен. В царском доме количество наложниц (пальяс) исчислялось сотнями, так что благодаря такому их изобилию на свет появлялось огромное множество потомков царской, «божественной» крови. Подсчитано, что у последнего Инки перед испанским нашествием было живых потомков одного только мужского пола пятьсот человек. Из них состояла семья Правителя Инки, его собственная царская айлью: «придворный круг полезных образованных людей, воспитанных в имперской идеологии и заинтересованных в ее сохранении навсегда. Правители– Инки выбирали, когда это было возможно, администраторов высшего звена из числа людей, входящих в эту группу».

У инков (как и у римлян на закате их империи) не было четкого прямого наследования. Римские цезари постоянно искали подходящего преемника, готовили его к трону, а затем выбирали его; он становился цезарем. Появление Правителя Инки также происходило не по каким-то установленным правилам. В качестве своего преемника Великий Инка называл самого подходящего для этой роли сына от главной жены, койи. С одной стороны, это был политический ход, так как самый старший сын, как это неоднократно показывала история, не всегда был самой подходящей кандидатурой. Но когда в империи произошел величайший перелом – сюда прибыли испанцы, – отсутствие четкого порядка наследования и невозможность определения бесспорного наследника заложили, помимо всего прочего, основу для конечной катастрофы.

Роскошь и церемонии окружали сыновей Правителя Инки с самого рождения. Мельчайшие детали, даже такие, как стрижка волос или надевание набедренной повязки по достижении совершеннолетия, были облечены в церемониалы. В образовании на первом месте было изучение языка кечуа, официального языка империи, затем – религии Солнца (ведь Инка был наместником Солнца на земле, и ему приходилось участвовать во всех церемониях, с ним связанных). Он должен был знать узелковое письмо кипу – чтобы он, Инка, управляющий страной, мог «прочесть» то, о чем рассказывают «записи» на веревках. И наконец, от мудрецов амаутас молодые Инки узнавали историю инков. Так как Инки должны были возглавлять свой народ в сражении и принимать активное участие в новых завоеваниях (что они и делали), сыновья Инки проводили много времени, учась пользоваться оружием: пращой, маканой, копьем, копьеметалкой, болас. Они учились искусству ведения осады, окружения врага и массированной атаки. Сыновья Инков и знати, несомненно, следовали за своими предками в поездках по широко раскинувшейся империи. Все это в соединении со строгим воспитанием давало им опыт управления. В четырнадцать лет сыновья представителей знати начинали носить набедренную повязку. Приносилась в жертву лама, ее кровь размазывали по лицу юноши. Приносилась клятва верности Инке, и мальчик получал сплетенную из шерстяной нити пращу, щит и булаву с серебряным набалдашником. В конце шестидневной церемонии ему прокалывали уши, и он официально становился воином элитного отряда телохранителей Инки.

История инков, которая широко распространялась и принималась знатью, была «официальной версией»; она носила избирательный характер и, без сомнения, была той же самой, которую рассказывали юному Гарсиласо де ла Вега, родившемуся в 1539 году в Куско от отца-испанца и знатной женщины из семьи Инки (племянницы Уайна Капака, последнего Инки доконкистадорского периода, Чимбу Окльо. Позже Гарсиласо де ла Вега уехал в Испанию.): «…будучи мальчиком, я очень любил слушать их рассказы из (истории давних времен) и о своих родственниках из семьи правителей Инков до самых первых из них… Я спросил: «Инка, мой дядя, раз уж у вас нет никаких письменных документов, что вам известно о происхождении и начале династии наших правителей Инков?.. У вас, не имеющих книг, какая осталась память о событиях нашей древней истории? Кто был первым Инкой?» И тогда этот представитель царской семьи передал юноше, который позднее написал «Подлинные комментарии» («Подлинные комментарии, рассказывающие о происхождении инков» (Comentarios reales que tratan del origen de los Ihcas), официальный список правителей инков. Так как у знати были весомые причины хранить эту память, то вот эти имена, которые он дал юному Гарсиласо (что было подтверждено многими другими источниками):

1. Манко Капак

2. Синчи Рока

3. Льоке Йупанки

4. Майта Капак

5. Капак Йупанки

6. Инка Рока

7. Йауар Уакак

8. Виракоча Инка

9. Пачакути Инка Йупанки

10. Тупак Инка Йупанки

11. Уайна Капак

12. Уаскар

13. Атауальпа

Здесь мы приводим хронологию более позднего периода истории инков, разработанную одним из ведущих ученых:

1438 – коронуется Пачакути Инка Уйпанки

1463 – Тупак Инка Йупанки принимает командование армией

1471 – Тупак Инка становится преемником Пачакути Инки Йупанки

1493 – Уайна Капак сменяет умершего Тупак Инку Йупанки

1527 – смерть Уайна Капака; его наследником становится Уаскар

1532 – Франсиско Писарро выступает в поход на завоевание империи инков

1533 – Атауальпа (уже будучи в плену) приказывает убить Уаскара (который перед этим был им побежден после длительной гражданской войны)

Родиной правителей Инков были Анды, их корни уходили в народ; они сменяли один другого в непрерывной последовательности, и ни один новый представитель аристократии не пришел сюда извне. Обычно этот факт не нуждается в том, чтобы его так подчеркивали, но за последние несколько лет появилось много литературы (возвращаясь к старой избитой теме), в которой высказывается предположение, что многие культуры американских индейцев обязаны своими источниками переселенцам из Старого Света – уже в исторические времена. Путешествие на плоту из стволов бальсы под названием «Кон-Тики» от берегов Перу до Полинезии только способствовало преувеличению всего того, что было широко распространено во многих научных кругах на протяжении многих лет, т. е. что все можно объяснить миграцией. Можно согласиться с тем, что имели место единичные, случайные контакты между Меланезией и Америкой (после того как монголоидные переселенцы из Азии в эпоху палеолита переправились на этот континент более двадцати пяти тысяч лет назад). Но так как эти контакты не повлекли за собой никакого обмена сельскохозяйственной продукцией, болезнями и не повлияли ни на язык, ни на физический облик людей, то… Вся эта «переселенческая лихорадка» вспыхивала начиная с 1492 года. Первые хронисты сначала полагали, что именно сын Ноя Сим прибыл сюда, чтобы заселить землю после потопа. Другие видели первоисточник в платоновском мифическом острове Атлантида. Известный историк XIX века Уильям Джон Ранкин, не покидая берегов Англии, был уверен в том, что Манко Капак был сыном хана Хубилая, первого императора Китая монгольской династии Юань, который завоевал Перу при помощи отряда слонов. В пользу этого говорил тот факт, что кто-то нашел в Южной Америке кости доисторических мамонтов. Инки, казалось, были потомками всех народов: армян, римлян, евреев, англичан и даже китайцев. Монументальный труд Артура Познанского о Тиауанако проигрывает из-за того, что в нем он утверждает, будто в некоторых частях Боливии люди понимают китайский язык и что в основе династии инков лежала китайская династия, которая ввиду развитости своей культуры навязала самое себя политически неразвитым индейцам Перу.

Вдобавок правители Инки в своей официальной истории также отрицали, что ведут свое происхождение из народа; довольно естественно, когда западная цивилизация лишь в ХХ веке оставила бесплодные умствования насчет того, что цари обладают своей властью по божественному праву. История, которую слышал юный Гарсиласо де ла Вега от своего дяди Инки, является, без сомнения, официальной историей, которую учили молодые представители знати:

«Кузен, – сказал старик, – я с радостью расскажу тебе, и тебе следует это выслушать…» И юный Гарсиласо услышал, как бог-Солнце, «…увидев людей такими, какими я их описал, посочувствовал им, пожалел их и послал на землю сына и дочь, чтобы обучить их… дать им закон… и показать им, как нужно жить в домах и городах…» Этими двумя посланцами были конечно же первый Инка Манко Капак и его сестра Мама Окльйо. Бог-Солнце продолжал свои наставления: «…Когда вы подчините себе эти народы (разумеется, других индейцев, живущих в Андах), вы будете править ими разумно и справедливо, благожелательно, милосердно и мягко… И поэтому я назначаю и нарекаю вас царями, владыками всех народов…»

Нет ни малейшего сомнения в том, что правители Инки были родом из Анд и были представителями того же народа, которым они правили, а не появились здесь откуда-то извне. Они придумали свою собственную легенду о своем божественном происхождении, подтверждая то, что об этом написал Анатоль Франс: «…История – это не наука, это искусство, и человек добивается в ней успеха только благодаря воображению».

Инки и их «историки» скрывали все исторические предания, предшествовавшие их собственным, и вскоре «запоминатели», которые при помощи своих узелково-веревочных приспособлений кипу рассказывали и пересказывали историю, уже больше не говорили о чем-либо до божественных Инков. Таким образом, благодаря «избирательной манипуляции историей» знать инков выросла лишь на знаниях, почерпнутых из официальной версии. Это, помимо всего прочего, дало им глубокую убежденность в своем божественном происхождении; эту точку зрения принимал также и простой народ.

К тому времени, когда потомок Инки был готов жениться, у него уже было такое всестороннее образование, какое только можно было получить в Америке до прихода испанцев. Он сопровождал Инку в поездках по огромной империи; он был вместе с губернаторами, которые объезжали свои владения; он принимал участие в сражениях, либо защищая то, что Инки завоевали ранее силой оружия, либо подавляя восстания. Он усваивал церемониалы и погружался в историю инков. Он успевал испробовать любовь в различных ее формах и, разумеется, получил тот или иной опыт в управлении страной.

Его одежда точно так же, как и одежда других представителей знати, не отличалась по стилю от платья простого индейца; она была только более богатой. В его проколотые уши были вставлены золотые украшения и драгоценные камни; его волосы были подстрижены челкой. Его туника была соткана из тончайшей шерсти альпаки и (часто) викуньи. Он носил высокие сандалии добротной работы.

Если рассматриваемый молодой человек был самым старшим сыном правящего Инки, рожденным от старшей жены койи, и если на то была окончательная воля Инки и его совета («двадцать его родственников, – писал хронист, – старых и мудрых людей, опытных в делах управления государством»), то этот сын назначался Инкой, становился им в какой– то момент, ближе к концу жизни правящего Инки. Вся страна одевалась в траур по умершему Инке. Его наложницы и личные слуги точно так же, как в Египте, должны были, следуя доброй традиции, сопровождать его в его путешествии к Солнцу. Их поили допьяна, они плясали ритуальный танец, и их душили. Тело Инки частично мумифицировали; внутренности вынимали и пустоту заполняли тканью. Методика, использовавшаяся для мумификации тел в Перу, известна мало или недостаточно. Нет Геродота, который описал бы для нас этот перуанский способ так же, как он лично наблюдал, например, мумификацию у египтян. Одна примечательная вещь: «мумификация» по-гречески taricheuo, что означает маринование, засолка, сохранение, а бальзамирование ассоциировалось именно с солением рыбы. Тот факт, что бальзамировщикии у инков вынимали внутренности усопшего Инки, что было первым шагом к успешной мумификации, наводит на мысль о том же самом способе для заготовки рыбы.

Мумификация была религиозно-колдовским действом, целью которого как в Египте, так и в Перу было сохранение тела в том самом состоянии, в каком оно было при жизни, чтобы в него, в конечном итоге, возвратилась душа. В Перу на возвышенностях с влажным климатом мумификация представляла собой проблему. На пустынном побережье Перу дело обстояло иначе, так как солнечное тепло и стерильный, пористый песок делали процесс высушивания и мумификации мертвых тел возможным. Египтяне, если верить Геродоту, извлекали мозг, внутренности и тщательно очищали тело изнутри, используя специи, вино, кассию, мирру, затем они натирали тело снаружи маслом и обертывали его полотняными бинтами. Точно так же, как египтяне, поступали бальзамировщики божественных Инков. Они также извлекали внутренности, которые клали в специальные сосуды, и обмывали тело.

Больше нам ничего не известно ни о бальзамировании, ни о том, как именно выглядели мумии властителей, так как они были первой добычей, унесенной конкистадорами. Мумию (малькис) мертвого Инки помещали в его дом и с него делали золотую статую в полный рост (пукарина). Мумии подавали еду, как будто это все еще был живой человек, который сидел на своей золотой скамеечке, символизировавшей трон. Существует несколько описаний таких мумий; некоторые из них забрал с собой Манко Капак-второй, когда молодой Инка в 1536 году поднял против испанцев мятеж и скрылся на необозримых просторах Вилькапампы. В 1559 году один испанский чиновник нашел мумифицированные тела трех Инков. Испанский королевский наместник приказал перевезти их из Куско в Лиму, где они впоследствии исчезли (Согласно рассказу Гарсиласо де ла Вега, это были три тела следующих правителей Инков: Виракочи (умер в 1400 г. (?); Тупак Инки Иупанки (умер в 1493 г.) и Уайна Капака (умер в 1527 г.). Они были найдены вместе с телами двух их жен превосходно сохранившимися. Их провезли по улицам Лимы и похоронили во дворе больницы Святого Андрея в 1562 году.).

Нового Инку короновали на царство после того, как тот выдерживал трехдневный пост. В действительности это была не «корона», а бахрома. Как и во всех случаях, подобных этому, это обставлялось с помпой, танцами. Мертвому Инке воздавались почести, а новый повелитель Инка начинал по традиции строить себе новый, тщательно спланированный дом в центре Куско. (Дом его предшественника, усопшего Инки, становился уака, т. е. усыпальницей.) Главная жена нового Инки, которой он давно уже обзавелся, теперь становилась его койя. Он заводил себе других жен по настоянию представителей избранного круга знати. Наложниц он брал себе из числа избранных женщин. Новый правитель определял политику своего царствования и получал множество почетных титулов своего отца – Сапа Инка, «Пастух Солнца» (Инти Кури), «Любящий Бедных» – и начинал вести себя как божество, которым он становился.

Инка принимал посетителей, сидя на золотой скамеечке (осньо); они приходили босые, словно придавленные символическим бременем, что было жестом повиновения и покорности. Все его правители курака, представ перед ним, падали ниц.

Инку всегда окружал замысловатый церемониал. Он ел с золотых и серебряных блюд, которые ставили на тканые коврики тонкой работы. Его избранные женщины держали блюда, когда он ел. Несъеденную пищу ставили в сторону и хранили, чтобы потом сжечь, соблюдая все церемонии, вместе с его одеждой, которую он никогда не надевал дважды. Он спал на соломенном матрасе, положенном на возвышении и покрытом разноцветными шерстяными тканями; обслуживали его многочисленные женщины из его окружения. Как и подобало богу, он редко ходил пешком на большие расстояния. Когда Инка вел воинов в бой, его несли на носилках. Когда он объезжал свою империю, что вполне могло занять не один год, его несли в царском паланкине. «Они путешествовали с большой помпой, – писал Педро де Сьеса де Леон, – сидя в роскошном паланкине, укрепленном на шестах из отличного дерева и украшенном (т. е. покрытом) листовым золотом и серебром. Над носилками возвышались две арки из золота с драгоценными камнями…» Из-за обрывов и пропастей, несмотря на отличное качество дорог, Инка путешествовал медленно, проделывая не более 20 км в день. Вместе с ним отправлялась большая свита, и вдоль дороги собирались люди, чтобы увидеть его. При нем всегда состояла группа носильщиков из племени рукана, крепкого и выносливого народа, проживавшего к западу от Куско. Эти люди были одеты в особые синие ливреи и менялись сменами по восемь человек. Нет сомнений в великолепии такого паланкина, так как когда «тот самый» конкистадор Франсиско Писарро вошел в Куско, он нашел один такой паланкин в гробницах мумифицированных Инков. Согласно договору Писарро с королем Испании, он мог выбрать себе один такой паланкин, который считал самым ценным предметом своей добычи.

Правитель Инка был одет так же, как и его подданные: похожая на пончо туника, набедренная повязка, сандалии – все великолепной работы, сотканное из шерсти викуний его избранными женщинами. Диски, украшавшие его уши, были золотыми, украшенными драгоценными камнями; волосы – подстрижены челкой; в руке он держал булаву с золотым набалдашником. По-видимому, был и имперский штандарт, флаг, которому придавали жесткость с помощью красителей и на котором рисовали какой-нибудь символ. Короной Инки была королевская бахрома, которая называлась льяуту. Она была сделана из красной шерсти, и ее носили, обернув вокруг головы. На глаза ему спадала бахрома из красных кисточек, отделанных золотыми нитями. Один очевидец завоевательного похода испанцев видел Инку, который носил «…на голове льяуту, которая представляет собой косички из разноцветной шерсти толщиной с полпальца и шириной с палец, собранные в форме округлой короны без остроконечных верхушек, имеющей ширину кисти руки; она плотно облегала его голову, а на лоб спадали кисточки… искусно украшенные золотом».

Последний перед нашествием испанцев Инка, по имени Атауальпа, не считая тех Инков-марионеток, которых сажали на королевский трон их завоеватели, является единственным Великим Инкой, описание которого у нас имеется: «Он был хорошо физически развит для индейца, с хорошей осанкой, среднего роста, не слишком полный, приятной внешности, серьезный… покрасневшие глаза… его очень боялись его подданные…» И брезгливый: «Однажды во время еды он подносил кусочек пищи ко рту и уронил его на свою одежду… Он быстро поднялся и удалился во внутренние покои, а затем вернулся в новом платье и темно-коричневой накидке», сделанной из шкурок летучих мышей. Атауальпа обладал неоспоримой властью: «Во всей этой стране Перу я не видел ни одного индейца, равного Атауальпе ни по жестокости, так и по властности вида».

Нет сомнений в роскоши, окружавшей Инку, и археология это подтвердила. Золото, которое не исчезло в тиглях конкистадоров, подтверждает все, что об этом уже было сказано. Из усыпальниц были извлечены усыпанные золотом паланкины, бесподобные образцы перьевых мозаик и тканых гобеленов, которые висят сейчас в самых знаменитых музеях мира. Керамика из Перу превосходит по форме и разнообразию все, что может предложить Древний мир. Те историки «естественной школы», которые обвиняли Уильяма Прескотта, работавшего с оригинальными источниками, в «романтизме», в изображении слишком пленительной картины жизни Инки, полной церемоний, были посрамлены: все получило археологическое подтверждение.

В своем государстве Инка обладал абсолютной властью. Будучи Сапа Инкой, он правил этой огромной страной, которая носила название Тауантинсуйю, «Государство четырех сторон света». У него на службе состояли представители знати, которые были из рода Инки по крови, или те индейцы, которые поднялись благодаря своим качествам до «Инки по привилегии» (точно так же, как в Англии простолюдины благодаря своим достоинствам получают дворянское звание).

У Инков точно так же, как и у простых индейцев, были свои собственные царские айлью; выходцы из них были Инками по крови. Они образовывали правящий класс, и из их числа Инки выбирали управляющих разного уровня. Этим людям прокалывали уши. Проколотые уши означали принадлежность к знатному роду. Небольшая дырочка в мочке уха постепенно расширялась до тех пор, пока через нее уже могло пройти яйцо. В такое отверстие Инкам вставляли круглый золотой диск, украшенный драгоценными камнями. Испанцы называли представителей этого класса «большими ушами», и поэтому они вошли в литературу как орехоны. Они выполняли свои обязанности, разодевшись и усыпав себя драгоценностями. Они были полигамны и имели много жен и наложниц. У них были особые привилегии; они не платили никаких налогов, и при этом они являлись функционирующими представителями аристократии. Ко всем своим обязанностям, которые требовали от них много разъездов по стране, в этом «мире вертикалей», они относились очень серьезно. В хрониках нет упоминаний об их изнеженно– праздном образе жизни. Если эти люди не выполняли приказаний Инки, они отвечали за это своими головами.

Вторым классом управленцев были «Инки по привилегии», которых называли куракас и которые не обязательно были родом из царской айлью, однако их способности помогли им занять высокое положение. Из– за того, что Инки так быстро расширяли свою империю, у них не хватало столько Инков по крови, сколько было необходимо для управления государством. Часто в завоеванном крае уже был свой собственный вождь, который утверждался в роли правителя, а его сыновей увозили в Куско, где они проходили курс обучения, а потом возвращались как куракас. Все они не подлежали налогообложению, т. е. специальной работе для отработки налога: свои доходы они получали от простых индейцев, отрабатывавших трудовую повинность миту. Эти «Инки по привилегии» одевались в роскошные туники из перьев, вроде тех, которые в настоящее время извлекают из могил. Им прокалывали уши и украшали их золотыми дисками; они выбирали себе жен из числа избранных женщин; они были преданны Инке, потому что тот даровал им их должности. Столицей, сердцем этой империи, которое пульсировало и посылало свои животворные потоки во все четыре стороны света, знаменитой меккой всего царства был город Куско.

Куско

«Чувства людей основали города. Люди упали на колени, когда пришли в то место, где что-то внутри них нашло покой. Они построили столицу в пустыне, где невозможно стоять городу. Император полюбил это место на земле и сделал из него великий город».

Таким местом был Куско. Считается, что легендарный первый Инка Манко Капак основал его приблизительно в 1100 году. Как явствует из мифов инков, Куско был тем местом, где Манко Капак остановился на отдых после своего странствия с юга и где золотой жезл, данный ему богом-Солнцем, исчез, воткнутый в землю. Кого именно вытеснили инки, неизвестно; доинкские культуры в районе Куско называются просто чанапата. И тем не менее нет причин сомневаться в истории этого города, как она изложена инками. Археология согласна с тем, что его культура развилась непосредственно в окружающей его долине.

Куско расположен в долине на высоте 3400 м. С трех сторон вокруг него круто вздымаются горы, а на юго-востоке на километры простирается широкая долина между двумя горными массивами; здесь за плодородными равнинами следуют болота. В долину несут свои воды с гор две небольших реки, и во времена инков они были превращены в каналы с берегами, облицованными превосходно обработанным камнем; на их берегах были возведены постройки.

Куско был поделен на две части; Анан, или Верхний Куско, и Урин, или Нижний Куско, центр столицы, где стояли дома знатных людей. В этой части города были две главные площади, от которых исходили узкие улицы. «Он был величественным, великолепным, – писал один из тех, кто видел город в период его расцвета, – и, вероятно, его основал очень разумный народ. В нем красивые улицы – они, правда, узкие, – а дома построены из цельных камней и красиво соединены… (Куско) был самым богатым городом в Индиях из тех, о которых нам что-нибудь известно, ведь сюда привозили огромные богатства для возвеличивания знати…»

Только пять европейцев, одним из которых был Эрнандо де Сото (ок. 1496–1542, в 1539–1542 гг. возглавлял экспедицию во внутренние области Северной Америки), видели Куско до того, как он был разграблен, лишен своего золота и частично разрушен в ходе военных действий; и они не оставили никаких рассказов об этом. Археология Куско известна не полностью.

Куско как город окончательно сформировался после 1400 года, когда он был построен заново, и в нем видна хорошая городская планировка. В это время две речки, которые попадали в город с севера, уже стали каналами. Город покрывала сеть улиц, которые сходились на двух центральных площадях. Дома победнее были одноэтажными, но другие, больших размеров, имели два этажа, а иногда и три. Главные здания были расположены вокруг большой площади, а возвышающийся храм Солнца занимал самое видное место. Для сохранения чистоты воды она заботливо доставлялась посредством каменных акведуков, проложенных посреди улицы.

От главной площади под названием Уайкапата (площадь Радости) расходились в разные стороны двенадцать административных районов города, приблизительно поделенного на четыре части в соответствии с четырьмя основными сторонами света, которые дали империи ее название – Тауантинсуйю.

Куско в действительности представлял собой империю в миниатюре; в нем жили люди, собранные с разных ее уголков, все одетые в традиционные национальные одежды. «Каждое племя, – пояснял Сьеса де Леон, который видел этих людей, – отличается головным убором. Если это юнгас с побережья, то они ходят укутанные, как цыгане; кольяс (из окрестностей озера Титикака) носят круглые шапки из шерсти; каны (в настоящее время это селение Тинта) носят другие шапки, они больше и шире. Каньярис (из провинции Каньяр в далеком Эквадоре) носили головные уборы наподобие короны из густой сетки, такой, какая используется в решете. Уанкас (т. е. «Стражи Поля», которые были сосредоточены вокруг города Хауха в средней части Перу) носили короткие веревочки, которые свисали до подбородка, а волосы были заплетены в косу. Канчис (их центром был современный город Сикуани) носили на лбу широкую красную или черную ленту. Все эти племена особенно отличались формой головного убора, и это отличие было таким явным и отчетливым, что когда собирались пятнадцать тысяч человек, то одно племя легко было отличить от другого». На самом деле, по повелению Инки, все племена должны были продолжать носить свои особенные головные уборы, как знаки отличия.

Таковы были некоторые из обитателей Куско; все они жили в отдельных частях города в низких домах из обожженной на солнце глины, покрашенных красной или желтой краской и крытых толстым слоем соломы. Инспектор, посланный королем Испании, писал, что в городе было 100 000 домов, что, очевидно, является преувеличением. Он, возможно, имел в виду количество жителей, но тем не менее он утверждал, что «за восемь дней (которые провел в Куско) я не смог увидеть все».

Храм Солнца, дворцы Великих Инков, дом избранных женщин и другие сооружения были построены профессиональными архитекторами и являлись гордостью царства. Характерной их особенностью была каменная кладка; камни были тщательно обтесаны и пригнаны друг к другу с точностью, повторить которую не смогли нигде в мире. Снаружи эти постройки (в отличие от построек майя или ацтеков, которые были обильно украшены орнаментами) редко имели какой-либо декор. Наиболее значимые здания получали облицовку из золотых пластин. Первый испанец, который увидел Куско (ему показалось, что город пылает золотым пламенем), сообщил, что он видел «четырехугольное здание длиной триста пятьдесят шагов от угла до угла, полностью облицованное золотом; таких золотых пластин они сняли семь сотен, и все вместе они весили пятьсот песо…». Большая часть золота, награбленного в Куско, представляла собой золотые пластины, сорванные со стен: «Их снимали со стен… в них были отверстия, показывающие, что они были прикреплены гвоздями». Это говорит о том, что многие царские дворцы в Куско были облицованы золотом. Этого, по крайней мере, было достаточно, чтобы фантазия конкистадоров воспарила высоко.

Куско со всеми этими стенами, блестевшими от золота, не мог представлять менее захватывающее зрелище, нежели те города, которые Марко Поло увидел в Катае (европейское название Северного Китая в Средние века.), где стены были покрыты золотом с хороший палец толщиной, а башни из серебра и золота были опоясаны колоколами. (В это время (конец XIII века) Китай был центром Монгольской империи, поскольку правивший здесь хан Хубилай признавался старшим над остальными ханами и улусами.)

Куско не только был заполнен разноплеменными жителями со всех уголков государства, но здесь также проживали вожди других племен, которых поглотили инки, превратив город в нечто нереальное – как будто из арабских сказок. Здесь были вожди чиму с проколотыми носовыми перегородками, из которых свисали золотые украшения и изумруды, а их головы увенчивали высокие, сложно уложенные вокруг головы тюрбаны. Они были «Инками по привилегии» и жили здесь вынужденно. И хотя с ними обращались по-царски, они в действительности были заложниками, гарантирующими, что их недавно завоеванная территория позволит инкам присоединить себя к их государству. Сыновья вождей завоеванных земель направлялись в школы для знати, чтобы получить «переориентацию» и служить новому порядку, установленному инками.

В городе находились царские склады, заполненные данью, собранной со всех подвластных государств; в одних лежали груды хлопка с побережья, в других – морские раковины и водоросли; в некоторых хранилось оружие на случай войны. Куско также был арсеналом хлопчатобумажных стеганых доспехов, острых мечей, боевых топоров с зазубренными лезвиями, пращей и копий.

Здесь также были сосредоточены королевские ремесленники, «профессионалы», не платящие налоги, которые работали для ублажения Инки, создавая сказочные литые изделия из золота и серебра. Там, как утверждал Педро де Сьеса де Леон, «было великое множество золотых дел мастеров и мастеров, работавших с серебром, которые знали, как надо изготовлять вещи, заказанные Инками… и ни золота, ни серебра нельзя было взять себе под страхом смертной казни…».

Безусловно, Куско был самым хорошо спланированным городом, равных которому в мире было немного. Самой потрясающей постройкой в Куско была Куриканча, Золотая ограда, которая стояла на том самом месте, где, как гласила легенда, первым Инкой было построено самое первое здание. Видевшие ее конкистадоры не уставали рассказывать о том, что они видели. И спустя пятьсот лет археологи все еще пытаются собрать воедино эту самую поразительную и древнюю святыню инков. К Золотой ограде (Золотому саду) примыкал храм Солнца. Это была и святыня, и центр жречества. Во главе его стоял «главный жрец Уильяк– Уму, который жил в огромном храме». В этой комплексной постройке было шесть основных зданий: святилища Солнца, Луны, Звезд, Молнии, Радуги и нечто вроде общежития для жрецов Солнца. Все эти постройки стояли вокруг Инти Пампа (Поле Солнца). Фонтан в его центре был облицован золотом, и на нем было выгравировано изображение Солнца, то самое Солнце, которое попало в руки конкистадора и было проиграно им однажды ночью. Снаружи здание (части которого в настоящее время все еще можно увидеть как составную часть церкви Санто-Доминго, возведенной поверх инкской постройки) было покрыто золотыми пластинами, такими толстыми, что каждый лист весил от 4,5 до 18 кг. И хотя кровля была устлана толстым слоем соломы, в ней, как пишут, среди других были и золотые соломинки, которые каждый день ловили лучи заходящего солнца.

К крайнему удивлению первых европейцев, которые увидели Куриканчу, перед ними предстали ее поля, на которых «росли» золотые подобия различных растений: кукуруза в натуральную величину, которая была там «посажена», имела стебли, искусно отлитые из золота. А Сьеса де Леон рассказывает о «саде, в котором комьями земли были куски чистого золота и который был искусственно засажен кукурузой, стебли, листья и початки которой были сделаны из золота. Помимо всего этого, у них там было более двадцати золотых лам с детенышами и пастухи– индейцы в натуральную величину с посохами и веревками для лам… и все было сделано из золота». Нет причин сомневаться в этом рассказе, так как королевский инспектор Мигель де Эстете, приданный к экспедиции и который должен был официально засвидетельствовать, какие предметы попали в число трофеев, записал, что он видел «солому, сделанную из цельного золота, с точно такими же колосьями, какие растут на полях. И если бы мне нужно было перечислить все изделия из золота разнообразной формы, то мой рассказ никогда не закончился бы…».

Безусловно, искусственные лозы с виноградными гроздьями или груды драгоценных камней, которые были подарены персидскому царю Дарию I пифийцами и так замечательно описаны путешествующим греком Геродотом, не могли идти ни в какое сравнение со всем этим Полем Солнца в Куско, на котором рос золотой сад. И знаменитый «Баран, запутавшийся в зарослях» (другой вариант названия – «Коза, забирающаяся на куст» (за листьями).), который был найден в королевских гробницах в Уре (относится приблизительно к 2500 году до н. э.) и представляет собой раскрашенную скульптуру высотой около 50 см, покрытую тонкой золотой фольгой (были применены также серебро и лазурит.), не может идти даже ни в какое сравнение с двадцатью ламами в натуральную величину, отлитыми из золота, которые кормились золотой травой за золотой оградой в Куско.

Приходится напрягать фантазию по прошествии такого большого промежутка времени, чтобы принять тот факт, что все это возникло в культурах индейцев Америки, не имевших связи со Старым Светом. Но посещение любого музея, в котором имеется коллекция древнего перуанского искусства (следует помнить, что самые лучшие творения были переплавлены в тиглях завоевателей), убедит даже самого большого скептика, что так оно и было в этой варварской империи.

Но тут следует повторить, что эта форма организации, существовавшая на территории четырех частей империи, была лишь более развитой и улучшенной формой существовавших до инков образцов. Огромные достижения в империи инков сделало возможным разделение труда у индейцев.

Глава 4. ДОСТИЖЕНИЯ

Архитектура инков

Архитектура инков, как и все великие архитектурные стили, развилась из простого крестьянского дома. Это было справедливо как для Древней Греции, так и для Перу. Постройки инков, внушающие самое большое благоговение, – исполинские стены из отшлифованных камней – являются лишь усовершенствованием однокомнатного дома простого индейца того самого типа, который встречался везде на всем протяжении Анд в период зарождения царства инков.

Эти дома, поставленные квадратом с общим двориком (камча), развились в прямоугольный план города инков. И какой бы внушительной ни была постройка инков, она всегда наводит на мысль о ее более скромном происхождении. Развивая эту точку зрения, доктор Джон Роу пишет: «Ведь даже самая сложная из построек инков, выполненная прекрасной каменной кладкой, никогда не становилась более чем группой таких домов (домов местных жителей из плитняка, стоящих группой и образующих канча), удобно и обычно довольно правильно размещенных на пространстве, окруженном стеной. Это архитектура, которая, как и язык кечуа, состоит из минимального количества единиц, собранных вместе в сложные, но неправильные модели, которые никогда не теряют своей индивидуальности».

Инки славятся количеством и разнообразием своих каменных построек, но мало кто когда-либо придавал особое значение абсолютному количеству той массы построек, которая у них существовала. Да, многие из них сосредоточены вокруг Куско, но многие из них расположены и за его пределами.

В период расцвета империи инков, скажем в 1500 году, постройки инков распространились на огромные расстояния от храмов Солнца и крепости Пурумаука на северном берегу реки Мауле (35° южной широты) на юге Чили до реки Анкасмайо на севере империи (приблизительно 1° северной широты), которая в настоящее время находится на территории Колумбии – а это расстояние более чем 5200 км.

Вдоль этой оси располагались большие города (маркас), имевшие административные центры и храмы Солнца. Там были каменные дворцы, храмы Дев Солнца, государственные хранилища и крепости. На протяжении всей сети дорог через каждые 6,5—20 км были расположены небольшие остановочные пункты тампу, так что по абсолютному количеству построек империя инков была почти равна Римской.

В эпоху расцвета Среднего Царства в Египте, для исторического сравнения, его постройки покрывали расстояние лишь 1100 км от Александрии в дельте Нила до порогов Асуана. (Автор ошибается, можно добавить еще примерно столько же – до Кавы выше 3-го порога. А можно еще дальше – до Напаты (ниже 4-го порога), контролировавшейся Тутмосом III (ок. 1500 г. до н. э.).) И в те времена эта страна представляла собой лишь узкую полосу все в той же окружающей ее пустыне (а также оазисы). Так что общее количество построек инков, разбросанных по местности с разнообразной топографией, как это было уже показано, от пустыни до больших высот и джунглей, покрывает территорию, более чем в пять раз превышающую протяженность египетской империи. На таком огромном географическом пространстве существовало единообразие стиля и назначения построек, служившее отличительным признаком принадлежности инкам. И хотя верно то, и в этом нас постоянно убеждают, что большая часть цивилизации инков была заимствована, все же инки объединили все разнообразие географических особенностей и придали своей культуре архитектурное единство.

Город, точнее идея города, не старше шести тысяч лет. (Древнейшим городом считается Иерихон (Яриха) в Палестине – около 10 тысяч лет назад в нем уже жило 2700 человек.) У человека эпохи неолита, привязанного к земле и жившего в отдельных деревнях, сложилась концепция города. В. Гордон Чайлд назвал это «городской революцией». И хотя жители Америки были вне широкого русла евразийского развития (сильного течения, из которого вышла вся культура Старого Света), они тем не менее инстинктивно следовали этой же самой модели. В городе, где бы он ни находился, в долине Нила, в Греции, Египте, Шумере или даже у инков, проявлялись одни и те же динамичные особенности: разделение труда, интенсивное производство, четкая организация, строительство храмов, дворцов, пирамид, усыпальниц и других символов совместной изобретательности. Город у инков (Куско был самым лучшим его образцом) обладал всеми этими чертами. Один автор, пишущий об архитектуре, полагает: «Инки были самыми лучшими проектировщиками, которых когда-либо знала Южная Америка… (После) четырехсот лет господства европейцев… дух города инков по-прежнему пронизывает Куско и многие небольшие города в этом регионе». Внешний вид Куско является в большей или меньшей степени планом города, который профессиональные архитекторы инков ввели во всем государстве: сетчатая схема расположения улиц, сходящихся на центральной площади, вокруг которой располагаются главные здания; большая площадь; усеченная пирамида храма Солнца, постройки вокруг которой являлись жилищем жрецов Солнца; дворец для приезжающего сюда Инки; дома Дев Солнца и административный центр. Дома жителей были расположены прямоугольниками, в центре которых находился двор канча.

Города инков не обносились стенами. В каждом городе имелась, если он был построен близко к горе (а так обычно и происходило), крепость, которая называлась пукара.. Внутри нее находился город в миниатюре, который она и охраняла. Подвергнувшись нападению, жители должны были подняться с оружием в крепость и уже там защищаться.

Вся эта архитектура произошла от централизованного проектирования. На всем протяжении такого государства, как это, т. е. на протяжении четырех с лишним тысяч километров, существовало и до сих пор есть огромное разнообразие архитектурных форм. И до наших дней их сохранилось достаточно, чтобы получить четкое представление о том, что собой представляло военно-гражданское проектирование. Чтобы привести некоторые значимые примеры, можно начать с города Рявири, расположенного в 85 км от северной оконечности озера Титикака в месте, которое было тогда и остается сейчас немаловажным.

«В древние времена, – писал Педро де Сьеса де Леон, – (Аявири) был большим великолепным городом… И это место (в 1549 году) все еще достойно того, чтобы о нем упомянуть… Великий Инка Йупанки приказал построить там большой дворец… вместе со множеством других построек, где хранились собранные подати. Также был построен и храм Солнца…»

В 80 км к северу от этого города на царской дороге (на которой через определенные расстояния было расположено много более мелких общин) стоял город Канна, «где были большие дома… и храм, построенный в честь их бога (Тики) Виракочи». Этот город стоит на правом берегу реки Юкай в 77 км от Куско. В храме, одной из самых необычных построек инков, доминирующей особенностью были ряды круглых колонн по двум его сторонам. Большая часть этой постройки разрушена, но до сих пор сохранились стены, которые у основания сложены из прекрасно обработанного камня, а выше – из необожженного кирпича. Храм имел соломенную кровлю и, вероятно, в высоту был с наш трехэтажный дом. («В нем стояло каменное изваяние в рост человека в одеянии и с короной на голове».) Если выйти из этой замечательной постройки, то попадаешь на прямые улицы, по сторонам которых стоят дома с остроконечными крышами. Рядом проходит – и она все еще отчетливо видна – царская дорога шириной 5,5 м. Здесь появляется архитектурный след инков: трапециевидная ниша; и появляется она везде, где бы ни ступала их нога. Это доминирующее архитектурное украшение и, в сущности, лейтмотив у инков.

На всем протяжении царской дороги, ведущей в Куско, располагаются поселения городского типа, в которых вокруг площади стоят храмы Солнца и дворцы (однако такая схема и меняется с учетом географических особенностей). В Румикольке, находящейся в 34 км от Куско, есть официальные ворота. Окрестные холмы усеяны развалинами доинкского периода и периода инков. Все эти развалины соответствуют этому плану. И на протяжении всех этих километров между официальным въездом в долину и самой столицей Куско находятся – или находились – много других руин.

Сам город Куско, как уже было сказано, являлся центральным узлом империи, и на его территории можно увидеть стены, относящиеся к разным эпохам его архитектурной истории. Инки подчеркивали то, что Фрэнк Ллойд Райт назвал «интегральной архитектурой» – пригодное для жилья внутреннее пространство помещения. В интегральной архитектуре «пространство помещения должно проявляться само, помещение следует рассматривать как архитектуру». Все это в архитектуре инков совершенно отчетливо проявляется.

Они не использовали ни гвоздей, ни дерева, за исключением жердей, скрепленных вместе при помощи ивовых прутьев, которые служили основанием для кровли из толстого слоя соломы. И хотя ступенчатая арка инкам была известна и использовалась при постройке мостов, ее почти никогда не применяли при строительстве больших зданий. Расположение маленького окошка-ниши и большого каменного дверного проема представляет собой чудо пропорции и симметрии.

Следующим в архитектурном ряду стоит город Писак, расположенный в 34 км к северо-востоку от Куско; он охранял верховья реки Урубамбы. На вершине скального массива стоит (или лучше – висит) город Писак и его сельскохозяйственные террасы. Инженеры инков воспользовались этой природной крепостью, отделенной от остальной части массива глубокими ущельями, чтобы построить поразительный ряд оборонительных фортов, тоннелей, стен и ворот. Многие важные постройки в священной части города Писак, т. е. в той его части, которая построена вокруг так называемых солнечных часов ( Инти-уатана:, «место, где цепляется солнце»), были построены на выходах на поверхность скальных пород. Великолепно обработанные камни превосходно соединялись с этой живой породой, образуя то, что Райт, этот творец современного строительства, назвал «органической архитектурой». Сама «природа органической архитектуры вырастает из этого места, выходит из земли на свет божий».

Во всем государстве инков нет ничего, подобного Писаку.

И тем не менее еще дальше, вниз по этому ущелью в 38 км к северо– западу от Куско, недалеко от верховьев реки Урубамбы, расположен Ольянтайтамбо (почтовая станция Ольянтай). Сначала это было селение; затем в 1461 году его перестроили и превратили в крепость для защиты от набегов племен из Антисуйю (северо-восточная часть империи) на Куско. Существует знаменитая местная легенда, которая отождествляет Ольянтай с возлюбленным принцессы из рода Инки. Возможно, это самый известный пример «литературы инков». Так как современное селение построено на месте старого, оно являлось излюбленным местом, где изучали архитектуру инков, так как селение все еще представляет собой один из самых замечательных, дошедших до нас образцов городского планирования инков.

Старая часть города состоит из большой площади, распланированной в виде сетки, над которой возвышается укрепленная центральная часть города с огромной каменной крепостью (пукара), построенной по обеим ее сторонам; сельскохозяйственные террасы выбиты на самой скале. Крепость находилась в процессе строительства, когда в 1536 году появились испанцы. Работа остановилась, и до сих пор можно увидеть невероятных размеров камни, лежащие там, где были оставлены. Современное селение, которое ведет свое начало от 1540 года, было построено на месте Ольянтая и вокруг него. Улицы здесь узкие, стены прочерчены изумительными по красоте линиями каменной кладки; все это имеет столь завершенный вид, что можно составить себе довольно ясное представление об этом виде городского планирования инков. Дома (уаси), построенные на каменных фундаментах со стенами из необожженного кирпича, составляют группы и окружены стеной канна, которая представляет собой обязательный базовый элемент всей сложной архитектуры инков. Крепость построена на вершине акрополя и хмуро смотрит на город; на вершину ведет громоздкая каменная лестница. Здесь находятся шесть знаменитых каменных глыб, которые должны были образовать основание храма Солнца, а стена позади крепости (в ней есть несколько жилых помещений и хранилища) завершает этот акрополь. На другом берегу реки Урубамбы находятся каменоломни; дорога зигзагом поднимается вверх по крутым склонам туда, где индейцы-горняки добывали каменные глыбы. До сих пор можно увидеть грубо сделанные дома рабочих, а в долине полно полуобработанных камней.

Дальше вниз по ущелью Урубамбы, в верхней части V-образной долины находятся несколько каменных городов, которые составляли настоящую цепочку крепостей-убежищ, построенных, как полагают, для защиты империи от набегов диких племен из джунглей. Они построены приблизительно на высоте около 450–500 м над дном ущелья, по которому протекает река, и кажется, что они висят над ней. Этот ряд укрепленных комплексов, в который входят Уаманмарка, Патальякта, Уинай– уайна, Ботамарка и Лоямарка, заканчивается самой впечатляющей крепостью из всех, знаменитой Мачу-Пикну. Все эти крепости связаны между собой дорогой, выложенной камнем. Они располагаются приблизительно в полутора десятках километрах одна от другой. За Мачу-Пикчу река Урубамба низвергается вниз и течет дальше в джунгли.

Крепость Мачу-Пикчу так хорошо известна, что едва ли есть необходимость повторять, что вплоть до ее открытия в 1911 году покойным Хайремом Бингхэмом ее ни разу не упомянул ни один инка и ни один испанец. Все выглядело так, как будто ее внезапно покинули ее последние жители. Здесь мы видим – этому почти нет аналогов в какой-либо другой культуре (за исключением развалин Помпей и Геркуланума) – безмятежную картину, показывающую нам, как выглядело такое селение или город, прежде чем его изменили или «восстановили» те, кто сделал свой личный вклад в историю.

Развалины Мачу-Пикчу (никто не знает, как первоначально называлась эта крепость) располагаются в седловине между вершинами Мачу (Старая) Пикчу и Уайна (Новая) Пикчу. В этой «седловине расположен комплекс террас, домов с остроконечными крышами, церемониальных площадей и жилых кварталов».

Мачу-Пикчу – сильно укрепленный город; его прочно построенные дома, вполне вероятно, были отдельными оборонительными укреплениями. Здесь была стена, и это было одно из обнесенных стеной поселений в архитектуре инков. В каменной стене был один вход с тяжелыми деревянными воротами (анкерный камень в кладке выступал из перекрытия, поддерживая их), у которых имелся небольшой перпендикулярный каменный шип для запирания ворот. Мачу-Пикчу был, как и большинство пукарас (укрепленный комплекс), самообеспечивающимся городом. Здесь, как и в любом другом месте империи инков, присутствуют различные стили архитектуры: царские дворцы, построенные из прекрасно подогнанных одна к другой гранитных глыб, грубые дома простолюдинов, казармы для воинов. Все дома имели толстую кровлю из соломы, которая, вероятно, служила долго. Интерьеры домов были спартанскими по своему аскетизму. Таков город Мачу-Пикчу, наверное, последний из созвездия висящих над пропастью городов, соединенных мощенными камнем дорогами (самая совершенная из дорог Римской империи была проложена не лучше) с центром империи столицей Куско.

Почему эти города были построены в последние годы существования государства? Какова цель таких огромных затрат труда? Недостатка земли не было: завоевания инков охватывали четвертую часть Южной Америки, но эти висящие на краю пропасти города не давали многого в том смысле, который немцы назвали бы Lebensraum (жизненное пространство). Ведь если измерить имевшиеся в Мачу-Пикчу площади для сельскохозяйственных культур, то урожай с них не смог бы прокормить больше пятисот человек! И все же, если на этот вопрос нельзя ответить сразу, то задуманная инками концепция города следующая: все эти города, висящие над ущельем Урубамбы, построены по одному и тому же аккуратному базовому плану города.

К северо-западу от них, в другой долине на прямой линии с Куско находится Аиматамбо (во времена инков Римактампу), расположенный в холодной тени горы Салькантай высотой 6271 м. Лиматамбо была путевой станцией перед Громким Голосом, рекой Апуримак, одним из остановочных пунктов на огромной магистральной дороге между Куско и Кито длиной около 2000 км. Подобно самым красивым сооружениям Куско, этот город построен в полигональном стиле, когда большие камни неправильной формы отшлифовываются в соответствии со своими природными очертаниями и стыкуются друг с другом с такой точностью, что между ними невозможно просунуть даже самое тонкое лезвие. То, что осталось от Лиматамбо, тоже хорошо показывает, как инки проектировали свои города.

Далее по царской дороге в 160 км к северу на высоте 3350 м расположен Вилькасуаман. Святилище Ястреба находится на высоком плато Вилькас над рекой Висчонго. Здесь и по сей день стоит каменная усеченная пирамида храма Солнца, единственная из тех тысяч построенных пирамид, которая уцелела. Хотя Вилькасуаман расположен более чем в трехстах километрах от Куско, в нем имеются все аспекты архитектуры инков. В нем проявляется поразительное единообразие городского планирования инков. Здесь есть огромная площадь («настолько большая, что может вместить пятьдесят тысяч человек», – написал Педро де Сьеса де Леон, который, очевидно, видел ее в те времена). С западной стороны она ограничивается храмом Солнца, с восточной – дворцом Инки; дом Дев Солнца занимал другой ее угол, а еще в другой ее части располагались царские склады. По обеим сторонам узких мощеных улиц стояли дома.

На этой площади встречались три дороги, ведущие из различных частей империи. Храм Солнца и по сей день, как это было описано Сьеса де Леоном, «построен из превосходно подогнанных друг к другу камней; в нем есть два больших дверных проема (на противоположных сторонах) и две лестницы из тридцати трех ступеней, ведущие от них наверх… а на его усеченной вершине в 30 м над площадью… большое каменное сиденье, на котором восседал Правитель Инка и смотрел на танцы и праздники…».

Архитектура инков была функциональной. Во всем государстве не было построек, обладавших для людей бесполезностью пирамид, которые не доставили Джулиану Хаксли «никакого эстетического наслаждения» и которые он считал квинтэссенцией бросающегося в глаза расточительства (На самом деле он говорил об Иране и его мечах, инкрустированных драгоценными камнями.).

Еще севернее, почти в 500 км от последнего упомянутого города инков, на высоте 3800 м, находится малоизвестный Бонбон. Здесь, как и в Вилькасуамане, на большой площади встречались три магистральные дороги. Через реку Мантаро был переброшен подвесной мост, к которому вела дорога, проходившая через ряды совсем обычных (из плитняка, скрепленного необожженной глиной, с соломенной кровлей) домов, и эта улица выходила на огромную площадь в форме трапеции. В ее центре стоял храм Солнца; вдоль трех его сторон располагалось большое количество домов с остроконечными соломенными крышами. Здесь сходились имперские дороги, проходили мимо храма Солнца и уводили в просторы Анд.

На той же самой дороге, которая пролегла между Куско и Кито, еще в 160 км севернее находится Уануко. Это был очень большой город. До сих пор можно увидеть очертания его квадратной площади, к которой ведут с четырех сторон каменные ступени. «В Уануко есть красивый королевский дворец, – писал Педро де Сьеса де Леон, – рядом с ним расположен храм Солнца, где служат множество дев и жрецов. Он был таким крупным центром во времена инков, что более тридцати тысяч индейцев помещались отдельно лишь для его обслуживания». Здания, в которых жили все эти люди, а также храмы можно увидеть и по сей день. И снова три магистральные дороги сходились на площади и расходились в различных направлениях.

1 – дорога из Куско; 2 – подвесной мост; 3 – река Мантаро; 4 — озеро Хунин; 5 – площадь; 6 – храм Солнца; 7 – жилые дома; 8 — дорога в Канта и на Тихоокеанское побережье; 9 – дорога в Ойон и Каллехон-де-Уайлас; 10 – дорога в Кито через Уануко

Но парад архитектуры продолжается. Кому-то могут наскучить повторения. Кахамарка, расположенная в 320 км дальше на север (место, где был захвачен в плен последний Правитель Инка Атауальпа, где его держали ради выкупа и где его казнили), была еще одним центром инков, спланированным точно так же, как и все остальные. Расположенная на высоте около 2600 м над уровнем моря на полпути между Куско и Кито, Кахамарка представляла собой небольшой городок. И все же испанцы, которые впервые увидели ее в пятницу 15 ноября 1532 года, нашли, что ее площадь «больше любой площади в Испании». Она была окружена высокой стеной, в которой было два проема, и в них вели городские улицы. Постройки были длинными, прочными, «высотой в три человеческих роста под соломенной крышей».

«Они были, – продолжал далее королевский инспектор, – самыми совершенными из виденных нами».

Двигаясь по королевской дороге дальше – за пределы современных границ Перу, в Эквадор, мы встретим все так же тщательно спланированные города.

Тумипампа (в настоящее время Тумибамба, там, где сейчас вырос город с названием Куэнка) был «…построен во многом как и другие», как писал Сьеса де Леон в 1550 году. «На большой равнине… рядом с двумя небольшими реками… построен храм Солнца из камня, очень искусно обработанного. Одни камни большие, грубые и черные, а другие напоминают яшму. Некоторые индейцы говорят, что большая часть камней, из которых построены эти здания и храм Солнца, была привезена из большого города Куско… Дверные проемы многих домов были очень красивыми, раскрашенными в яркие цвета; а в некоторые камни были вправлены драгоценные жемчужины и изумруды, а стены храма Солнца и дворцов Инков с внутренней стороны были выложены тончайшими листами золота, на которых было много оттисков различных фигур. Крыши были сделаны из соломы, настолько хорошо уложенной, что никакой пожар не уничтожил бы их и они сохранились бы на многие годы…»

План храмового города включал в себя дома для «более двухсот девственниц (которые были очень красивыми), посвятивших себя служению Солнцу. Рядом с храмами… располагалось много построек, которые использовались для расквартирования войск и в качестве складов, всегда заполненных до отказа».

Кито, расположенный в конце оси Куско – Кито, в 480 км (по дороге) от города Тумибамба и в 2000 км от Куско, был одним из крупных городов. Здесь также – хотя окрестности Кито вплоть до 1492 года входили в империю инков не полностью – инки построили свои обычные города, причем гораздо раньше, чем подобные центры были построены в Европе. Город прекрасно функционировал и был «красиво сделан» даже в тот относительно короткий пятидесятилетний период, когда он входил в империю инков.

С точки зрения архитектуры мы рассмотрели уже несколько городов инков (взяв их наобум), в качестве примеров расположенных на территории протяженностью приблизительно две с половиной тысячи километров – от озера Титикака до Кито, расположенных на высоте над уровнем моря от 2600 до почти 4000 м. В истории нет другого народа, который строил бы и обслуживал такие сложные города на таких больших высотах.

Как в Андах, так и на побережье инки, завоевывая территорию, меняли характер построек. Когда инки одерживали победу над очередным противником, они сравнивали с землей часть старого города завоеванного народа и закладывали здесь свою площадь, храмы Солнца и административный центр. Когда же инки строили все заново, они следовали шаблону – почти так же точно, как римляне на новых захваченных территориях Римской державы. На побережье инки использовали кирпичи из необожженной глины; в такие главные религиозные центры, как Пачакамак неподалеку от Лимы, привозили камень, из которого строили некоторые дверные проемы и ниши. Необожженный кирпич клали выше. В недавно построенных городах, таких как Инкауаси, что в долине Каньете, и Тамбо-Колорадо в соседней долине Писко, каменщики инков работали только с саманным кирпичом, но строили из него, как будто это был камень.

Подобно грекам с их «ключом» и римлянам с их орлом, инки имели в своей архитектуре нишу. Окно в форме трапеции (ложное или настоящее) было характерной особенностью инков. Где бы инки ни видоизменяли уже существующую постройку, инкский архитектор добавлял нишу. Ничто так не характерно для инков, как это; где бы она ни появлялась, она служит сигналом присутствия этого народа.

Итак, как нам кажется, построек инков, расположенных на широком и протяженном пространстве, достаточно, чтобы продемонстрировать, что мы имеем дело с генеральным планом.. Само количество сохранившихся до наших дней построек инков, целиком или частично, настольно поразительно, что никто никогда не предпринимал попыток составить о них подробный отчет. Однако неизменность повторяющейся на протяжении тысяч километров и в различных условиях местности схемы доказывает то, на чем настаивал один старый источник сведений об инках: «Все наиболее известные памятники архитектуры инков были построены не отдельными людьми, а правительством страны по тщательно разработанным планам».

Пора теперь посмотреть, как работали строители.

Многие авторы, писавшие на эту тему (включая и многих археологов), придерживаются того мнения, что гигантские каменные сооружения, которые можно увидеть в Куско, а особенно в крепости Саксауаман (одна из величайших построек, которая была воздвигнута древним человеком), были построены до инков, и все эти каменные работы они приписывают какой-то неопределенной, призрачной цивилизации более ранних времен, называемой ими «мегалитической империей». Эта точка зрения практически не находит археологического подтверждения. Меняющиеся стили – и это в полной мере показали раскопки и реставрация – являются всего лишь эволюцией стилей самих инков или, что еще более вероятно, просто различием в строительных материалах и приспособляемостью инкских мастеров.

Теперь о камне. Когда впервые видишь каменные глыбы колоссальных размеров, из которых сложены эти постройки, и осознаешь громадность всей задачи, стоявшей перед строителями, которые должны были придать им форму, перевезти и поставить на место (края каменных глыб обтесаны таким образом, чтобы они соединялись друг с другом, не создавая видимости стыковки), ты отказываешься принять неизбежный вывод о том, что этот камень был добыт в каменоломне, доставлен на место стройки без тягловых животных, обработан при помощи каменных инструментов и поднят с использованием грубой силы. И хотя такие монолиты были весом до 60 т и имели разнообразную форму, их легко подгоняли друг другу без цемента, по-видимому, точно так же, как китайский мастер справлялся со слоновой костью. Такие постройки, за исключением тех, которые были уничтожены человеком, выдержали испытание временем продолжительностью в сотни лет.

И хотя обработка камня при помощи каменных орудий труда кажется невероятной, это далеко не уникальный пример в истории. Отшлифованные каменные орудия труда имели огромную важность для человека эпохи неолита до появления металлов. Каменные инструменты изготовлялись с большой тщательностью; топоры, тесла, зубила, молотки – все они сначала делались из камня, а металлические инструменты появляются лишь как аналоги каменных позже. У инков, как и в других культурах до них, был металл, даже бронза, но их орудиями труда оставались каменные инструменты. Древние египтяне обрабатывали камень точно таким же образом. Металл хоть и появился на Ближнем Востоке (а также Балканском полуострове.) в 4000 году до н. э. (сейчас считается, что первая медь из руды была получена в VI тысячелетии до н. э., а самородную медь люди стали использовать в IX тысячелетии до н. э.), но он полностью заменил каменные орудия труда не раньше, чем после 2000 года до н. э. Скульптуры на барельефах, которые украшают храмы в Фивах (Египет, относящиеся приблизительно к 1500 г. до н. э.), показывают нам, что египетские каменщики использовали каменные орудия труда, почти идентичные по форме и способу работы с ними каменному резцу, которым пользовались инки. Придание камню формы при помощи другого камня было широко распространено, так что это не должно удивлять, а также нет нужды давать фантастические объяснения тому, как инкские ремесленники работали с большими каменными глыбами.

В Евразии металл заменял каменные инструменты очень медленно, и это демонстрирует то, насколько медленно приживались новые идеи: человеку понадобилось две тысячи лет (больше.) на то, чтобы заменить каменные орудия труда (даже тогда, когда у него уже был металл). В таком случае нет ничего удивительного в том, что инки, даже имея хорошие орудия труда из бронзы, продолжали использовать каменные резцы, молотки, топоры и т. д. Преимущества металла не следует преувеличивать, особенно при обработке камня; культуры неолита отчетливо продемонстрировали, что валить деревья, выдалбливать каноэ, изготовлять столбы и делать резьбу на каменных стенах можно и при помощи каменных инструментов. Каменные молотки делались из мелкозернистого, более тяжелого камня: гематита, базальта или диорита. Каменные зубила, изготовленные из этих материалов, в большом количестве находят во многих местах, где проводят раскопки древних поселений инков.

Добыча камня в каменоломне осуществлялась в Америке точно так же, как это делалось в Египте, а также другими древними культурами. В камне искали природные изъяны, долбили его, вбивали в отверстия деревянные клинья, которые поливали водой, отчего те разбухали; со временем дальнейшее разбухание клиньев приводило к тому, что огромные каменные глыбы отделялись трещинами от основного массива. (Римляне, даже имея самую передовую технологию древних времен, делали это так же.) Каменоломни инков до сих пор можно увидеть на горных склонах напротив Ольянтайтамбо. Там, на высоте около 500 м над рекой, они и находятся; там до сих пор лежат наполовину обработанные камни. Вырубленным кускам порфирита местами придана форма, и все это место усыпано каменными обломками. Каменоломни также найдены в Уаккото (черный андезит) в 13 км от Куско, а другие – в Румикольке (руми – камень), что в 34 км от Куско. Эти каменоломни давали отличный камень, приберегавшийся для самых лучших построек инков. Для строительства огромной крепости Саксауаман использовали известняк, которому придавали форму огромных многоугольных глыб, образующих основание крепости. Изучение методов добычи камня у египтян показывает, что они были почти идентичны методам инков.

Транспортировка камня осуществлялась при помощи мускульной силы людей. Как это делалось, мы можем вполне уверенно предполагать. Хотя у индейцев не было колеса, они использовали деревянные и каменные катки, а необработанную глыбу люди тащили при помощи веревок. На выпуклостях рельефа использовались рычаги, для волочения (вероятно) полозья; но у инков были лишь самые примитивные знания о динамике и о способах обращения с большими тяжестями.

Как возводили постройки? Как делали такую замысловатую каменную кладку (по общему признанию, самую лучшую в мире) без тех инструментов, которые нам кажутся для этого необходимыми? Как составлялись планы, если у инков не было ни бумаги, ни письменности?

Инки даже при планировании города пользовались глиняными моделями зданий и террас. Некоторые из таких моделей – в глине и камне – сохранились до наших дней. У нас нет данных о том, как архитектор или каменщик производил измерения. У них была грубая скользящая линейка и свинцовый отвес (уипайси ). Их единица измерения нам не известна. Нет сомнений в том, что для базовых единиц измерения они использовали, подобно египтянам, кисть руки, стопу и другие части тела (древнеегипетским иероглифом, означающим локоть, было предплечье). Мы знаем, что размах человеческих рук стал единицей измерения, называемой фатомом. У инков была единица измерения земли. Стандартная ширина типичной дороги инков равнялась приблизительно 7,3 м, т. е. размаху рук приблизительно пяти индейцев; кроме этого, нам больше ничего не известно.

Надо сказать, что это не совсем достаточное объяснение того, как инкам удавалось достигать такой точности. Изучение различных стилей каменных построек показывает нам, как гибко они обращались с камнем, ведь у ремесленников-инков имелось немалое наследие в области обработки камня. Некоторые доинкские культуры, в особенности Тиауанако и те, кто за пятьсот лет до прихода инков построил прекрасные погребальные чульпас круглой формы, расположенные вокруг озера Титикака, наводят на мысль о давнем наследии. Инки обладали эстетическим чутьем на качество камня, а оно приобретается только на протяжении нескольких поколений.

Каменная кладка заметно отличалась в каждой постройке в зависимости от ее важности. Камни храма Солнца в Куско были квадратными, гладкими, как мрамор, и установлены с большой точностью. Камни большего размера в храме Инки Рока (шестой Инка.) имели многоугольную форму и демонстрировали знание осевой нагрузки и прочности при соединении камней друг с другом. То, как каменщик-инка достигал этой мельчайшей точности, для которой огромный камень нужно было поднимать и устанавливать сотню раз, прежде чем каменная глыба полностью входила в кладку со всех сторон, как пробка в бутылку, и по сей день не может получить удовлетворительного объяснения.

Саксауаман был огромной крепостью пукара в Куско. Без сомнения, это одна из величайших построек, когда-либо возведенных человеком. Ее строительство начал еще Пачакути Инка Йупаки (Потрясатель Земли) после 1438 года, и за семьдесят лет работ на нем было занято тридцать тысяч индейцев. Строительство было закончено приблизительно в 1500 году. Судьба этой твердыни была схожа с судьбой линии Мажино (линия Мажино, строившаяся в 1929–1934 годах (в 1939 году дорабатывалась) во Франции вдоль границы с Германией, своего назначения не выполнила. Немцы обошли ее с севера, через Люксембург и Бельгию, а затем, вплоть до капитуляции Франции, долбили окруженные гарнизоны опорных пунктов из осадных орудий.): она быстро пала. Ее главные укрепления выходят на север; вдоль этой ее стороны стоит сохранившаяся стена более около 500 м в длину. Исполинская стена состоит из трех мощных ярусов каменных стен, разбитых на сорок шесть частей, причем каждая стена поддерживает террасу. Три парапета, поднимающиеся на высоту около 20 м, построены из выступов, углов и контрфорсов. Существовало только трое ворот, три входа, и один из них до сих пор носит имя главного архитектора. В крепости были две сторожевые башни квадратной формы (майюмаркас) у обоих концов ближних подземных ходов, огромное водохранилище с выложенными камнем акведуками, по которым вода текла из одного места в другое, красивый дворец Инки, хранилища продовольствия и оружия, жилье для воинов и людей, занимавших оборону крепости. Первые испанцы, которые увидели Саксауаман, потеряли дар речи от изумления: «…ни каменный акведук Сеговии, ни постройки Геркулеса (видимо, имелись в виду мегалитические постройки.), ни произведения римлян не обладали достоинством этой крепости…»

Как инки ставили на свои места каменные глыбы (некоторые из них весят ни много ни мало 20 т и даже более того), как устанавливали эти мегалиты таким образом, что в местах соединения их края стыковались, а внешние поверхности каменных глыб оставались необработанными и даже выступали? Сначала вырубленные в карьере каменные глыбы тянули на катках. В вырытую яму помещался первый каменный монолит.

Следующий огромный камень, который нужно было поместить сверху на уже уложенный, подтаскивали по наклонной плоскости из утрамбованной земли и камней (этот способ видел хронист-иезуит в XVII веке, и такие наклонные плоскости до сих пор находят на местах раскопок некоторых развалин). Выступы, которые можно увидеть на каменных блоках Саксауамана, были в действительности оставлены каменщиком, чтобы они служили точкой опоры для проталкивания камня на свое место. Очевидно, что каменные блоки притаскивали к месту строительства в незаконченном виде и уже потом обтесывали с такой точностью, что между камнями невозможно просунуть лезвие ножа. Огромные каменные глыбы стоят, чтобы изумлять нас; Стонхендж бледнеет рядом с ними; гробница Агамемнона в Микенах ничто по сравнению с этим; даже громадные стены Агридженто (город на острове Сицилия, древний Агригент (Акрагант), основанный в VII в. до н. э. дорянами-родосцами; в 262 г. до н. э. взят римлянами, так как был на стороне Карфагена.) кажутся небольшими в сравнении в крепостью Саксауаман.

Металлы и металлургия

И хотя старого доброго золота у инков обнаружилось большое количество, они на самом деле занимались добычей и других разнообразных металлов. Медь в сплаве с оловом давала им бронзу, которая играла очень важную роль и была единственным металлом, который позволялось использовать в украшениях простым индейцам.

Похоже, что технология выплавки металлов была известна всем народам мира. Исторически первым металлом, который стали добывать, было золото, так как оно делало жизнь роскошной. Железо ржавело, серебро тускнело, золото же было очень податливым и красивым металлом. Следующим металлом, появившимся в жизни человека, стала медь, потом олово (кроме того, свинец. Можно упомянуть метеоритное железо.). В Новом Свете все произошло в том же самом порядке, что и в Старом.

Медь добывали в Месопотамии еще в 3500 году до н. э. В перуанских захоронениях она впервые появляется после 2000 года до н. э. Когда появились инки, они не привнесли никаких новых технологий, но хорошо организовали добычу руды и выплавку металла. Прежде всего добывалось золото и серебро, и эти рудники принадлежали Инке. Все золото и серебро отправлялось в Куско; ни одному индейцу не разрешалось покидать город, имея при себе хоть какое-то количество этих металлов.

И тогда, и сейчас индейцы не любили рудное дело. Это занятие уводило местного человека от его земли, и хотя золото и имело свою ценность, но земля была ценностью вечной. Так как золото, медь и серебро добывалось в Андах, эти горы, содержавшие руды металлов, были священными. Они считались уанкас, и индейцы, когда разрабатывали здесь месторождения руд, молились, чтобы боги отдали им из этих гор металлы.

У инков законы относительно рудного дела и рудокопов были точными и определенными. В рудниках Анд разрешалось работать только в течение четырех самых теплых месяцев в году. Горняки сменялись; ни один горнорабочий не мог отправиться на рудник без своей женщины. В отвесно поднимающихся горах, которые окружали очень влажные районы гор Кордильера-де-Карабая (к северу от озера Титикака), где находились крупные месторождения золота империи Инков, были устроены террасы для выращивания зерновых. Здесь до сих пор находят остатки селений, занимавшихся золотодобычей. Золото добывали, главным образом промывая золотоносный песок. Другой способ состоял в том, чтобы построить ряд каменных порожков поперек русла реки, и после дождей здесь собирали камни, содержащие частицы золота. Переплавка золота в слитки производилась таким образом: золото клали в горн, сложенным на высокой горе уайра. Такие горны, работавшие на древесном угле и раздуваемые при помощи мехов, были повернуты на восток, лицом к ветру, который давал достаточную тягу для получения высоких температур, необходимых для плавки.

Металлурги инков использовали все технические приемы, известные в обработке металлов: литье, ковку, пайку, клепку и штамповку. Ювелиры, которые размещались в самом Куско и были освобождены от уплаты налогов, использовали технические приемы, описанные Инкой Гарсиласо де ла Вега, который родился в Куско в 1539 году и, без сомнения, видел их за кузнечными мехами и печами с форсированной тягой: «Они ходили вокруг огня и дули в трубки».

Этот технический прием ничуть не отличается от того, который изображен на египетской гробнице в Саккаре (относится к 2400 г. до н. э.); там можно увидеть, как ювелиры дуют на огонь, чтобы создать жар, необходимый для плавки золота. Таким сравнительно грубым способом инки создавали свои изделия из золота, которые так поразили испанцев. Это был золотой поток, которым захваченный в плен Инка Атауальпа дважды наполнил большую комнату серебряными и один раз золотыми идолами, сорванными со стен и вынесенными из храмов его империи. Таким грубым способом инки (и подвластные им мастера) отливали статуи Инков в натуральную величину и золотые подобия растений из Золотого сада в Куско.

Золото, конечно, чрезвычайно пластично; оно мягче серебра: один его гран (64,8 мг) можно растянуть в проволоку длиной в 30 м; и оно обладает универсальной притягательностью. Пути, по которым везли золото, можно найти во многих частях Древнего мира, и народы древности знали о золоте больше, чем о каком-либо другом металле. У египтян имелась карта на папирусе, датируемая 1300 годом до н. э., на которой было показано, где находятся золотые рудники. У инков также была подробная статистика на этот счет. На рудниках были чиновники, которые контролировали производство и горнорабочих, но если в других странах на рудниках работали обычно преступники, то среди инков этим делом занимались люди, которые таким образом частично отрабатывали свою трудовую повинность.

Золото принадлежало Инке. Никто не знает, сколько золота производила вся империя, и тем не менее благодаря скрупулезным записям с помощью кипу, которые были истолкованы испанцами, полагают, что золото поступало в Куско в количестве семи миллионов унций (т. е. 217 т и 724,5 кг, если автор применяет английскую унцию (31,1035 г).) ежегодно.

После смерти каждого Великого Инки с него делали золотую статую в натуральную величину (пукарина), а его дворец, который превращался в его гробницу, украшали золотом.

Серебро также было божественной собственностью Инки. Серебро было скорее качеством, нежели субстанцией, и его нежный лунный блеск заставлял индейцев считать серебро слезами луны. Серебра в Перу было много везде. Люди везде на земле и во все времена любили изящество, элегию серебра. Стихи на санскрите полны образов серебряных колокольчиков; греки, которые в своих торговых делах дошли до Волги, обнаружили там серебряные рудники, на которых работали первобытные скифы. И несмотря на то, что серебро быстро тускнело во влажном климате Анд, инки высоко его ценили; многие металлические изделия в Куско были серебряными. Ртуть также была известна инкам; в Уанкавелике (между Лимой и Аякучо) есть большой рудник, который испанцы позже разрабатывали веками. Несомненно, ртуть использовали при золочении и серебрении бронзы. Этот технический прием использовали ювелиры инков для того, чтобы «увеличить» количество золота. Методы, которые применяли в металлургии перуанцы, изучены недостаточно. Однако нам известно, что инки и мастера подвластных им народов использовали сплавы олова, и олово находят во многих изделиях, которые на первый взгляд кажутся сделанными из чистого золота. Перуанцы смешивали медь с оловом, чтобы получить бронзу, делали из бронзы отливку и чеканили ее, когда она остывала. Имея в запасе такие приемы литья, мастера изготавливали головки для боевых палиц, тяжелые бронзовые рычаги (чумпис), ножи (тумис), довольно разнообразные хирургические инструменты, болас для ловли птиц и животных, булавки (топос) для застежек женской одежды, украшения для ушей и пинцеты для выщипывания волос; этот список можно продолжить, но он и так уже достаточно длинный, чтобы показать, насколько широкое применение находила металлургия. Все это, конечно, затмевалось огромным количеством золотых и серебряных украшений.

Чему равнялся этот золотой поток в переводе на слитки золота и серебра и покупательную способность, показал доктор Самюэль Киркленд Лотроп. Собранное золото и серебро, привезенное в Кахамарку по приказу Великого Инки Атауальпы, которого испанцы держали у себя в качестве пленника и который согласился выкупить себя, заполнив комнату длиной приблизительно 7,5 и шириной 4,5 м «на высоту белой линии, до которой не мог достать рукой человек высокого роста», составило 1 326 539 песо чистого золота и 51 610 марок серебра. По покупательской способности эта сумма в настоящее время составила бы более 500 миллионов долларов. Золотой и серебряный запас Инки приведен здесь в единицах стоимости слитков лишь для того, чтобы дать какое-то представление о его огромных размерах. Как произведения искусства все эти предметы были бесценны. Естественно, для того, чтобы их можно было перевезти и поделить между конкистадорами, эти произведения искусства должны были быть переплавлены в слитки. И хотя некоторые из удивительных золотых шедевров были отложены для короля Испании Карла V, ни одно из этих художественных произведений не сохранилось (сохранилось очень мало.), все они пошли в переплавку согласно королевскому указу от 13 февраля 1535 года: «Все золото и серебро из Перу должно быть переплавлено на королевских монетных дворах в Севилье, Толедо и Сеговии».

Все, что мы знаем об этих утраченных произведениях искусства, было написано простым солдатом, взволнованным увиденными им фантастическими предметами ювелирного искусства из золота, достойными Бенвенуто Челлини. «В Куско… они нашли много статуй и идолов целиком из золота и серебра, фигуры женщин в натуральную величину очень хорошей работы и формы, пустые внутри. Думаю, что они были самыми лучшими из всех, которые только можно сделать где-либо…» Другой конкистадор написал, что видел «много сосудов из золота, омаров, которые водятся в море, а на других золотых сосудах были высечены изображения птиц и змей, даже пауков, ящериц и каких-то жуков…». А секретарь, который вел запись всех золотых трофеев, захваченных конкистадорами, перед передачей их золотых дел мастерам в переплавку на слитки, видел, в какую высокую кучу они все были сложены: «Поистине это стоило увидеть… сосуды, вазы и посуда различной формы, на которой подавали еду правителям инков… Там были четыре ламы из чистого золота и очень большие десять или двенадцать женских статуй в натуральную величину, все из чистого золота и такой красоты и прекрасной работы, что, казалось, они живые…»

Тауантинсуйю: четыре стороны света

Из Куско (как и из Рима с его дорогами во все концы империи) выходили широкие дороги, которые пересекали страну вдоль и поперек. Центральным пунктом, в котором начинались все дороги, была огромная площадь в Куско Уайкапата, вокруг которой стояли главные постройки этого государства. Здесь встречались люди, и здесь в спорах звучали их резкие голоса; здесь проходили их праздники и гулянья, которые вторгались в однообразие их жизни.

Эта большая площадь также устанавливала границы четырех огромных четвертей, сторон света, или суйю, на которые было поделено царство инков. Все вместе эти четыре части составляли Тауантинсуйю – таково было официальное название империи.

Ни эти четыре части, ни дороги не соответствовали в точности четырем сторонам света на компасе. Границы, скорее, были установлены, сообразуясь с географией этой страны. Каждой суйю правил губернатор (апо), который происходил из рода Инки и был с ним связан кровными узами; он отчитывался лишь перед Инкой.

Хотя Куско и расположен в сердце Анд, он на самом деле находится очень близко от джунглей верхней Амазонии, всего в нескольких километрах от верховьев реки Урубамбы (притока реки Укаяли, которая, сливаясь с Мараньоном, и образует Амазонку.). Четыре дня пути пешком на северо-восток – и индеец попадал в джунгли. А два дня пути прямо на восток – и индеец оказывался у крупной реки Яверо (Паукартамбо), правый приток Урубамбы, которая километр за километром круто низвергается в джунгли, где высятся большие деревья и постоянно идут дожди. Здесь было немалое количество свирепых дикарей, «неприрученных» индейцев, упорных, как муравьи, которых никогда не обескураживали сокрушительные поражения от войск инков и которые продолжали нападать на окраинные поселения Тауантинсуйя. Три самые большие крепости империи – Саксауаман, который охранял саму священную столицу Куско, Ольянтайтамбо, расположенный в около 40 км к северо-западу от Куско (эта крепость защищала верховья реки Урубамбы, природные врата в Куско), и Писак, другая гигантская крепость, прикрывавшая дальние верхние подступы к этой же реке, а также ущелье, которое вело к Паукартамбо, – все они были возведены для защиты от вторжений племен из джунглей в окрестности Куско.

Вся эта четверть страны называлась Антисуйю. Трудно быть точным, говоря о том, какую территорию она охватывала. Предположительно, все просторы к востоку от Анд, где начинались деревья, – «брови» леса, как говорили испанцы, – находились под управлением губернатора Антисуйю. Эта территория была огромна. Все местные племена инки называли одним словом юнгас, что означало «жители жарких краев». На самом деле они отличались друг от друга; в этом ряду стояли и те племена, которые носили шерстяные пончо и питались главным образом клубнями растения под названием маниок, и полуголые индейцы из жарких регионов Амазонии. Мощенные камнем дороги вторгались в джунгли, военные гарнизоны находились в полной боевой готовности, а сам Инка в более поздние времена своего правления был постоянно занят отражением набегов из этой четверти империи.

В некоторых случаях инкам удавалось здесь одержать победу над племенами этих земель, и тогда они платили дань в виде золота, птичьих перьев, дерева чонта, красителей, фруктов, шкур животных, растительных волокон и хлопка, выращенного в джунглях. Другие племена, особенно племя агуарунас («водяные люди»), которое было ветвью племени охотников за головами шуарас, так и не прекратили сопротивление и наносили большой урон войскам инков во влажных джунглях Амазонки, где тактика массированной атаки и охвата не приносила успеха. Большинство этих живших в джунглях индейцев знали медные и бронзовые орудия труда, которые они получили благодаря торговле с инками. В каждой четверти империи существовали свои официальные царские тампу или промежуточные станции приблизительно в 50 км от Куско; административным центром Антисуйю был Паукартамбо.

Следующей четвертью империи, расположенной в строго противоположном направлении от Куско, была Кунтисуйю. Она находилась к юго-западу от Куско, и туда вела дорога (некоторые ее участки можно увидеть по сей день) через Анды. Административным тампу, расположенным приблизительно в 34 км от Куско, был Паккари-тампу («Изначальный тампу»; считалось, что это одно из первых мест, где появились первые инки и начали вести войны, приведшие к захвату ими долины Куско).

Кунтисуйю не имеет четких границ, но, соответствуя географическим понятиям инков, она охватывала всю территорию между Куско и Тихим океаном, на юге от современной границы Перу с Чили, а на севере до (и, возможно, даже далее) того места, где в настоящее время стоит Лима. Эта часть империи вбирала в себя высокие суровые Анды, а также большие племенные культуры, которые существовали в прибрежной перуанской пустыне, те, которые мы сейчас называем культурами Наска, Ика, Чанка и т. д. Сюда же входит и знаменитый храм бога-создателя Пачакамака.

На протяжении сотни лет инки воевали с прибрежными племенами, которые жили в этих краях, и боковые дороги удивительной постройки были проложены таким образом, что они примыкали к сторонам ущелий, по которым текли реки на запад. Такие дороги были почти в каждой долине. Губернатор этой части империи был занят решением военных вопросов приблизительно до 1476 года, когда инки окончательно завоевали империю Чиму, что привело к благополучному прекращению всякого сопротивления на побережье.

Эта административная должность была очень важной. Она означала включение завоеванных народов в систему инков, организацию сбора с них дани, переселение сюда «благонадежного населения» (такое население называли митимаес) и строительство царских тампу вдоль дорог для доставки в Куско продукции с побережья: хлопка, красителей, продуктов питания (горох, маниок, сладкий картофель, кабачки, тыквы и т. д.), а особенно свежей рыбы и морских водорослей (которые играли большую роль в питании инков), которые доставляли сменявшие друг друга бегуны.

Третьей четвертью империи была Кольясуйю. По размерам своей территории она была самой большой из всех и располагалась на юго– востоке. Дорога к ней вела от небольшой площади в Куско, которую до сих пор называют ее названием на языке кечуа: Римакпампа. Эта часть страны охватывала всю территорию к юго-востоку от Куско, включая озеро Титикака, а также современную Боливию, Чили (кроме ее самой влажной оконечности) и всю горную Аргентину. Губернатор этой суйю после того, как завоевательные походы подвели ее под власть инков, должен был в управлении соблюдать баланс между суровым подавлением и выигрышным искусством дипломатии, так как здесь жили народы, говорившие на языке аймара, когда-то так же многочисленные, как и народы, говорившие на языке кечуа. Они продолжали жить в ауре прошлого величия Тиауанако, развалины которого на краю озера Титикака всегда были свидетельством того, что инки появились поздно и не были вдохновленным Богом народом Солнца, каким они себя мнили. Там было золото, шерсть викуньи и альпаки из горных районов, олово и медь из Боливии для изготовления бронзы и страусовые перья из пампасов.

Четвертой и последней четвертью империи инков была Чинчасуйю. Ее тампу и административным центром был город Римакпампа, расположенный в 58 км от Куско у берегов реки Апуримак. Находилась эта часть на северо-западе, и сюда входил весь регион Анд между Куско и Кито, длина которого составляла 2000 км. Эта огромная часть страны получила свое название по названию озера Чинчайкоча (в настоящее время озеро Хунин). Здесь жили племена, которые долго и храбро воевали с инками, но, когда те их, в конце концов, победили, они стали верными их вассалами.

Все значительные завоевания инков более позднего периода происходили в этой последней части империи, и отсюда сворачивали многие большие магистральные дороги, чтобы вести к завоеваниям прибрежной пустыни и верхней Амазонии. Как символ этой огромной части империи Инка выбрал племена, разрешил им сохранять свои обычаи и одежду и поселил их в Карменке, у «ворот» Куско на дороге в Чинча– суйю. Здесь жили племена каньяри и чачапойя.

Должности губернаторов (апос) – а это были инки царских кровей – передавались по наследству. Губернаторы правили своими частями страны из Куско или из административного центра тампу, расположенного примерно в 50 км от Куско в каждом направлении. Статистические записи велись в каждой четверти империи посредством веревочного письма кипу. Эти записи прибывали на каждый пост с курьерами часки, приносившими сообщения в таком виде. Затем эти сообщения переводили в десятичные числа «чтецы» кипу (кипу– камайок) и передавали информацию губернатору. Таким образом он мог узнать, сколько налогоплательщиков, трудоспособных индейцев, живет на подвластной ему территории, число лам в стадах, точное количество воинов, которых он мог призвать в мгновение ока; какие города и места царских остановок находятся в его юрисдикции. На любом совете он мог сообщить эту информацию Инке. Так как у нас нет точных цифр относительно количества индейцев в государстве инков во времена испанского завоевания, то мы не знаем, сколькими людьми распоряжался каждый губернатор. Называли различные цифры общей численности людей в государстве: шесть миллионов, например, – это одна из «общепринятых» цифр, и она кажется слишком большой. Два миллиона, вероятно, более близки к действительности. Если взять эту гипотетическую цифру, то тогда под властью каждого губернатора находились 500 000 людей. На более низкой ступени после губернатора стоял оно-курака:, который распоряжался десятью тысячами людей; еще ниже был пика-уаранка-курака, правивший 5000 индейцами, и так далее по нисходящей линии до самого последнего «босса» канча-камайока, руководившего десятью индейцами. На каждые десять тысяч человек приходился 1331 чиновник. Счет шел по головам; все было организовано на основе десятеричной системы счета.

Как мудро заметил доктор Уендел Беннетт, «одни распоряжения Инки сменялись другими, но связь между чиновниками одного и того же ранга была очень слабой». Это должно было впоследствии привести к проблемам.

Каждая суйю предоставляла своих профессионалов. Родом из Кунтисуйю было племя рукана. Эти суровые люди гор были привычны к высоте. Они были носильщиками паланкинов. Восемьдесят индейцев из этого племени в особых синих ливреях состояли при каждом царском паланкине. Индейцы племени чумпивилька из другой части империи были танцовщиками, а индейцы племени чича поставляли ладан для отправления религиозных обрядов в честь бога Солнца. Были и другие профессионалы: архитекторы, воины, бухгалтеры (кипу-камайок), серебряных дел мастера (колки-камайок), ткачи гобеленов (кумпи-камайок) – и все это опять наводит на мысль о том, как хорошо все было определено и организовано у инков.

Женщины так же, как и их мужчины во всех четырех частях империи, находились под полным контролем. Их тоже считали по головам, всех девочек старше десяти лет сортировали. На юных девушек, обладавших красотой, грацией или талантом, обращали внимание приезжавших куракас, их отбирали и привозили в Куско, чтобы там они стали избранными женщинами. Тех, кого не выбрали, называли «невзятыми девушками». Избранные женщины помещались под надзор (их можно сравнить с монахинями), их обучали ткать и использовали в обрядах, посвященных богу Солнца. Такие девушки назывались «служанками Солнца» и жили во всех уголках империи, где только были храмы Солнца. Их жилища, недосягаемые для обычных мужчин, находились в каком-нибудь неприступном месте в горах. Такое место можно и по сей день увидеть на развалинах Ольянтайтамбо или в Инкауаси (Новый Куско) в долине Каньете.

Таких избранных женщин было пятнадцать тысяч, а те, кто не был связан с отправлением религиозных обрядов, становились либо царскими наложницами, либо женами известных военачальников. Если избранная женщина оставалась незамужней, то позднее она получала титул мамакуна и становилась наставницей вновь прибывших избранниц. Они ткали полотно только для нарядов Великого Инки и его койи.

Именно этих женщин, живших в Каксасе при храме Солнца на севере Перу, подвергли насилию испанские солдаты в первые пять дней своего завоевательного похода. Это так разгневало Инку, что он составил план уничтожения обидчиков, осуществлению которого помешало лишь его пленение (Это были избранные женщины, которые были массово изнасилованы первыми испанцами в горной деревне Какссас. Испанцы согнали пятьсот Дев Солнца на площадь, и, пока арбалетчики не подпускали к месту действия индейцев, солдаты делали свое дело, пока не устали. После этого они отправились дальше и продолжили свой завоевательный поход. Позже, когда Инка встретился с испанцами в Кахамарке, он обвинил их в этом гнусном преступлении.).

Четыре части царства инков постоянно расширялись, и территориальная экспансия дала инкам новый мир с «усиленной горизонтальной и вертикальной социальной подвижностью. Потребность в управленческих кадрах была такой настоятельной, что любой человек, каким бы скромным ни было его происхождение, проявивший хоть малейшую искру административных способностей, мог оказаться в чужом селении за много километров от своего дома с приказом проводить в жизнь законы империи».

Губернаторы апо не знали отдыха в своих трудах. Так как завоевания инков означали рост империи, управление было тесно связано с колонизацией. Захватив новый регион и покорив, возможно, враждебное племя, губернатор суйю, где произошло это завоевание, мог выбрать одно из направлений проводимой политики. Если племя сдалось достойно даже после яростной битвы, вождям побежденных разрешалось сохранить свои титулы (хотя они оставались в подчинении губернатора инков), а их сыновей, как уже говорилось, отправляли в Куско, чтобы они получили образование и находились там в качестве заложников, гарантов хорошего поведения вождей их племени. Покоренным народам разрешалось носить свою национальную одежду. На этом даже настаивали, и до определенного момента они сохраняли свой собственный язык, хотя все чиновники должны были выучить язык кечуа, если они его не знали. Все должны были поклоняться Солнцу. Если местные боги были могущественными и если на их территории были известные уака, то этих богов инки принимали в свой пантеон.

Однако если побежденное племя было непокорным и отказывалось принять порядки инков, то оно или уничтожалось, или, если оно было слишком большое, его выселяли с его земель, а на освобожденное место прибывали надежные, «неопасные» люди, говорившие на языке кечуа. Эти митимаес играли точно такую же роль в недавно завоеванной части империи, какую играли в своих завоевательных походах римские солдаты. Миссия митимаес состояла в том, чтобы распространять культурные традиции инков, так что они были своего рода «цивилизаторами».

Управление такой далеко раскинувшейся империей зависело от коммуникаций. Огромная площадь в Куско была как местом демаркации четырех частей империи, так и местом, где начинались ее дороги, сеть коммуникаций, которые связывали воедино все государство.

Дороги царства инков

В истории существовали только две сети дорог: римские дороги, которые имели общую протяженность 90 000 км в Европе, на Ближнем Востоке и в Африке, и дороги инков, которые протянулись через Анды от Аргентины до Колумбии и вдоль всего пустынного побережья и составляли в общей сложности более 16 000 км всепогодных магистралей. (Автор снова пристрастен. Можно вспомнить сеть дорог Персидской (Иранской) империи Ахемендов, и прежде всего прекрасную «царскую» дорогу (2400 км), соединявшую Эфес (на западном побережье Малой Азии) и Сузы, резиденцию персидских царей в Эламе. Кроме того, можно упомянуть сеть дорог в Китае, созданных при Цинь Шихуанди, а также сесть дорог и станций (ямов) Монгольской империи и т. д.)

Чтобы объединить земли царства инков и превратить эти разные ландшафты – пустыню, горы и джунгли – в крепко спаянную империю, нужны были самые лучшие коммуникации. В результате и появились дороги инков, система, сравнимая с римскими дорогами. Это был труд, который Александр фон Гумбольдт (он знал и те и другие) охарактеризовал как «самые полезные работы огромной важности, которые когда-либо осуществлял человек».

У инков были две основные дороги. Царская дорога (Капакньян) шла через Анды от границы империи у реки Анкасмайо (1° северной широты), на юг через Эквадор, Перу, Боливию и далее направлялась в Аргентину (где она заканчивалась у Тукумана), а затем в Чили, где она заканчивалась у реки Мауле (35° южной широты). Там инки построили крепость и свой самый южный форпост – Пурумаука. Прибрежная дорога начиналась в Тумбесе (3° южной широты), пограничном городе, обозначавшем конец государства инков на побережье, шла на юг через раскаленную пустыню на всей протяженности Перу; оттуда она углублялась в территорию Чили, соединяясь в Копьяпо с дорогой, ведущей из Аргентины и идущей дальше к реке Мауле в Чили, где она и заканчивалась.

Дорога, шедшая через Анды, имела протяженность свыше 5200 км (она была длиннее самой длинной дороги римлян, которая вела от Адрианова вала в Шотландии в Иерусалим) (очень странный выбор римской дороги. Я бы высчитал длину дороги от города Юлия Традукта (у современного Гибралтара) через нынешние Испанию, Францию, Северную Италию, Балканский п-ов, Ближний Восток, Северную Африку – до Тингиса (нынешний Танжер) по другую сторону Гибралтарского пролива – не менее 11 000 км по карте (в реальности, с учетом извилистости, гораздо больше).); прибрежная дорога инков имела длину свыше 4000 км.

В добавление к этим магистральным дорогам существовало множество боковых ответвлений, которые спускались вниз по склонам V-образных долин и связывали горные дороги с прибрежной дорогой. Были и особые «золотые» дороги, вроде тех, которые вели в богатые золотом районы Карабаи к северу от озера Титикака. И были особенно широкие военные дороги, наподобие той, которая была проложена от Уануко до Чачапояса. Это была мощенная камнем на всей своей протяженности в около 650 км дорога, построенная с целью завоевать ускользающее племя индейцев чанка. Дороги также проникали и в джунгли. Их прокладывали на самой большой высоте, которую человек когда-либо использовал для постоянных путешествий. Дорога инков, расположенная на самой большой зарегистрированной высоте (5230 м), находится за горой Салькантай (ее высота 6271 м).

Стандартная ширина прибрежной дороги инков была 7,3 м. На данный момент неизвестно, почему был установлен столь большой стандарт ширины или какая именно единица измерения его определяла, но из сотен измерений, сделанных экспедицией фон Хагена на этой дороге на протяжении тысячи километров, это была стандартная ширина. Она отклонялась от этого шаблона лишь тогда, когда какое-нибудь неподвижное препятствие мешало достижению этой «официальной» ширины. О дорогах было написано много чепухи: для некоторых писавших они были простыми пешеходными дорожками (тротуарами), а для других – каменные дороги, выложенные порфиром; ни та ни другая крайность не соответствует действительности. У инков не было ни колеса, ни тягловых животных; общим знаменателем были ноги индейца и копыта ламы. Не было нужды делать высокое земляное полотно, как на дорогах римлян, которые строились особо прочными, чтобы по ним мог проехать гужевой транспорт. И из истории известно, что на древних дорогах специально подготовленные покрытия появились не ранее, чем стал широко применяться колесный транспорт.

На побережье природные утрамбованные поверхности прибрежных равнин были достаточно твердыми, чтобы выдерживать движение транспорта (вышеупомянутых ног и копыт), не имея покрытия. Когда дорога проходила через болото, ее поднимали, как дамбу; когда она спускалась вниз по крутым склонам, она становилась ступенчатой. Когда дороги входили в большие прибрежные города и их окрестности, небольшие участки дорожного полотна зачастую мостили.

Неизменная ширина, равная 7,3 м, является архитектурной особенностью, которая отличает дороги инков от дорог, построенных предшествовавшими цивилизациями. Еще одной характерной чертой дороги инков являются боковые стены, которые защищали дорожное полотно от песчаных заносов, обозначали дорогу на местности и удерживали в границах дороги воинов, которые в основном и пользовались ею. Это было одним из первых наблюдений испанцев. «Вдоль этого побережья и долин касики и главные люди построили дорогу… с крепкими стенами по обеим сторонам…» Эти стены и по сей день можно увидеть во многих местах, где они тянутся через голую пустыню, в которой нет ничего, кроме этой удивительной дороги.

По всей своей длине дорога была помечена при помощи топос (дорожные маркеры). «Расстояние между ними, – по словам Сьесы де Леона, который интересовался такими вещами, – составляло кастильскую лигу с половиной», т. е. примерно семь с четвертью километров. (Римляне, если вспомнить, ставили дорожные вехи, вычисляя расстояния по числу миль (римская миля (milia), тысяча двойных римских шагов, равнялась 8 стадиям = 1,481 км, позже 1,483 км.) от Форума в Риме; были найдены более четырех тысяч таких дорожных меток.)

Для прокладки коммуникаций всегда есть причина. Ассирийцы строили дороги для завоевательных походов, и они «заставляли дорогу сиять, как дневной свет». Персидский царь Дарий построил царскую дорогу из камня между Сузами (город Шуш в Иране.) и Вавилонией, и она была известна Геродоту. (Уже упоминалось, что эта дорога была не до Вавилонии, а до Эфеса в Малой Азии и длиной 2400 км.) На ней также были каменные указатели расстояний. Все дороги любой длины всегда были «царскими» дорогами, и всегда на них стояли указатели расстояний. В истории дорог есть логика их появления: всем сухопутным армиям, принимавшим участие в захватнических походах, нужны были дороги. Таким государством был Рим, таким народом были инки, и в обоих случаях они имели хорошие дороги (дорога любой империи нужна прежде всего для обеспечения управляемости, удержания территории, развития экономики и торговли.).

Прибрежная дорога шириной 7,3 м на всем своем протяжении в 4000 с лишним километров была соединена боковыми ответвлениями с «царской» дорогой в Андах. Было исследовано одиннадцать таких боковых дорог, но, несомненно, их гораздо больше. В каждой долине, которая имела хоть какое-то значение, были такие дороги. Многие из них были построены до инков (они были не так хорошо спроектированы: отсутствовал генеральный план строительства, включающий универсальную ширину), и ими инженеры инков либо пренебрегли, либо, по освященной веками традиции, построили свои коммуникации поверх более старых. Сначала эти дороги были дорогами инков-завоевателей, которые вели из Анд в различные долины, чтобы пришедшие по ним воины ошеломили врага массированным и внезапным нападением. Одна ответвляющаяся в сторону дорога, типичная для всех дорог такого рода и сохранившаяся лучше всех, соединяет две магистральные дороги, идущие через долину Каньете. Инки построили там Новый Куско (в настоящее время он называется Инкауаси), который стал самой большой постройкой на побережье, а рядом дорогу. Они предпочитали строить свои дороги у отвесных стен каньонов, в которых вырубали террасы, а с краю наращивали боковины из камня. Очень большое значение имел дренаж, когда дороги достигали мест, где было сыро, и такой дренаж делали для каждого ручья, а ведь здесь ручьи и реки с легкостью меняют свои берега. Инки совершенно обезопасили свои дороги от воды, этого бессмысленного разрушителя коммуникаций. Они обращались с водой точно так же, как это делали римляне: они перехитрили ее, обеспечив ее отсутствие. Боковая дорога в долине Каньете начиналась на уровне моря и шла дальше – значительная ее часть была вымощена камнем – по местности, поднимавшейся на высоту 4750 м, и через 200 км она уже появлялась в долине Хаухи (крупный город инков в более поздний период существования их государства); там она соединялась с царской дорогой, проходившей по Андам.

Эта дорога длиной свыше 5000 км начиналась за пределами Кито, вблизи природного моста через реку Анкасмайо (в настоящее время это в Колумбии), спускалась в долины, затем шла через безлесное открытое плоскогорье и, как уже было сказано, вела дальше, ближе к южной оконечности Южной Америки. Ее ширина варьируется от 4,6 до 5,5 м, наводя на мысль о том, что прибрежная дорога шириной 7,3 м либо была более поздней постройкой, либо дорога в Андах была уступкой географии. Трудно было сохранять такую ширину дороги, за исключением каких-нибудь необычных обстоятельств, в этом «мире вертикальных линий». Как и ее прибрежный собрат, эта дорога не была мощеной, кроме тех мест, где нельзя было избежать воды. В таких случаях дорогу делали насыпной, как в Анте неподалеку от Куско (эта дорога построена около 1300 года н. э.). Здесь она имеет в ширину 7,3 м, в длину около 13 км и возвышается на 2,5 м над широко раскинувшейся трясиной, которую увидел Педро де Сьеса де Леон в 1549 году: «Огромное болото, которое можно было пересечь лишь с трудом, если бы Инка не построил через него широкую, мощеную насыпную дорогу».

Есть и другие инженерные сооружения инков, которые можно увидеть в других местах этой длинной дороги.

Определить точную дату постройки дорог инков невозможно. Все предыдущие культуры Перу строили их. Среди них есть дороги, проложенные мочика, тиауанакцами (аймара) и чиму, методы строительства которых были переняты инками. В Риме считалось величайшей честью построить дорогу, которая получала имя строителя. Гай Юлий Цезарь собственноручно проложил участок дороги, а семья Клавдиев брала на себя расходы по прокладке дорог, когда на них не было общественных средств. Инки по праву гордились своей Капак-ньян; многие имена правивших Инков связаны с той или иной дорогой. Здесь мы также видим сходство римлян и инков.

В Перу, чтобы показать логику, скрытую за строительством дороги любым правителем империи (привязанные к земле, все они действовали одинаково), дорога длиной свыше 4000 км, соединявшая Куско с Чили, была известна как Уайна Капакньян, названная так по имени одного из последних Правителей Инков (он умер в 1527 году). Часто очередной Великий Инка строил дорогу более широкую и длинную, чем его предшественники.

А как же их строили? «Я объясню, – писал Сьеса де Леон в 1550 году, – с какой легкостью их строили индейцы без повышения уровня смертности и без чрезмерных затрат труда. Когда Инка принимал решение строить одну из этих знаменитых дорог, долгие приготовления не были нужны; ему только оставалось отдать приказ. Тогда надсмотрщики, т. е. профессиональные дорожные строители, отправлялись на место, размечали дорожную трассу, и индейцы получали распоряжение строить дорогу с привлечением местных рабочих рук. Каждая провинция строила участок дороги, проходящий по ее территории; когда она достигала границ их айлью, эстафету подхватывали другие; когда построить нужно было срочно, все работали одновременно».

Было очевидно, что строители руководствовались генеральным планом: возведение мостов, ступенчатых дорог (ее строили, когда нужно было преодолеть крутые горные склоны), дренажных стоков и террас показывает общее единообразие на протяжении такого длинного участка дороги.

И хотя дорога была широкой, она не была предназначена для транспортных средств; без тягловых животных, к тому же в условиях такой непростой местности вряд ли такие транспортные средства могли использоваться, даже если бы у инков было колесо. Местные физические особенности местности (топография) не были пригодны – по крайней мере, в этих горах – для колесного транспорта. Зачем же тогда делать дорогу такой широкой?

По экономическим причинам империя не нуждалась в такой сложной сети дорог, так как большинство провинций имели значительную экономическую самостоятельность. В направлении север – юг подобная дорога, предназначенная для чисто коммерческих целей, была бы лишней. В основном это были дороги, предназначенные для завоеваний. Когда территория уже была завоевана, дороги были важны для контроля за недавно присоединенными владениями. Прескотт был прав, когда писал: «Не могло возникнуть никакое повстанческое движение, не могло произойти никакого вторжения на дальнюю границу до того, как известия об этом уже достигали столицы, и тогда армии империи выступали в поход по великолепным дорогам с целью подавления…»

Так как целью сражения была победа, дороги строились для того, чтобы доставить воинов к полю боя в возможно кратчайшие сроки. Это была главная причина строительства дорог инков.

На возвышенностях вдоль дороги инки, следуя древним обычаям, ставили апачетас (апа – ноша, чета – кладущий). Они представляли собой пирамиды, сложенные из камней размером с кулак, и их до сих пор можно увидеть в некоторых местах. Когда путешественники со своим тяжелым грузом проходили по дороге, они клали на апачета камень как символ ноши, «и таким образом они оставляли позади свою усталость». Эта характерная особенность дороги, не имеющая никакого отношения к ее строительству, упоминается потому, что иранцы, в частности персы, делали то же самое вдоль своих дорог: «…Дарий (Дарий I.) подошел к другой реке, Артиску… здесь он указал на место, куда каждый воин из его армии должен был положить камень, когда будет проходить мимо. Это было сделано, и, когда Дарий тронулся в путь, он оставил огромные холмы из камней позади себя». Это Геродот.

Мосты

Мост, неотъемлемое продолжение дороги и младший ее брат, был одним из величайших достижений инков. Мост был настолько священным, что того, кто наносил ущерб мосту, ждала смерть.

Существовало много видов мостов: подвесные, понтонные, консольные; простые мостки (лавы, для переправы через небольшие речки), постоянные и из каменных плит. У всех были свои названия, но общим названием моста было слово чака. Самым большим из этих чака был тот, который был перекинут через чудовищное ущелье и реку Апуримак. В литературе он увековечен как мост Короля Сан-Луиса.. Это был, без сомнения, самый выдающийся образец местного инженерного искусства, известный в обеих Америках.

Когда инки вырвались за пределы традиционно принадлежавшей им территории, им сначала нужно было построить мост через реку Апуримак, чтобы иметь возможность двигаться на север. Это произошло около 1350 года н. э., и мост был построен по приказу Великого Инки Рока.

Описывать его (раз уж он был тщательно изучен экспедицией фон Хагена) – это значит описывать почти все мосты такого типа (из которых более сорока крупных мостов и не менее сотни мостов меньших размеров, которые были перекинуты через расщелины и ущелья, попадавшиеся на пути следования по царским дорогам инков).

Оговорка: у индейцев в Андах не было древесины, которую можно было без труда иметь в своем распоряжении; они не знали, что такое арка; им был знаком консольный тип моста (и они его часто использовали), вроде каменного моста в Карабае, но такой мост можно было использовать для наведения через реки не более 13,7 м шириной. Так что, не имея в своем арсенале ни арки, ни древесины, инки совершенствовали подвесной мост. Они перевернули арку вверх ногами посредством подвесных канатов, так как, будучи зависимой от гравитации, давления и веса, арка тяготеет к земле и инертна.

Инки перевернули арку изгибом вниз и дали ей крылья: она превратилась в висячий мост. Первое в такой конструкции – канаты. Канаты этого конкретного моста были тщательно измерены одним американцем в 1864 году: они имели в длину 45 м (добавьте дополнительные 12 м на крепления). Канаты были толщиной с туловище человека, сплетенные и скрученные, как веревочные канаты, сделанные на самом деле из того же материала, что и современная местная веревка, – из растения кабуйя с мясистыми листьями, родственного агаве. Эти канаты плели на берегу реки, через которую собирались перекидывать мост (технический прием вращающихся стальных канатов на месте строительства, который впервые был внедрен Джоном Роублингом при постройке Бруклинского моста в Нью-Йорке), а затем эти канаты перебрасывались на другой берег реки. После этого их закапывали глубоко в землю и придавливали шестью деревянными балками («толщиной с быка», как утверждает Гарсиласо Инка), далее канаты поднимали на высокие каменные столбы, служившие им опорой.

Те же самые действия проделывали и на другом берегу. Три других каната, привязанные к основанию каменных башен, образовывали «настил» моста. Подвесные канаты и канаты настила затем скреплялись дополнительными канатами, а к настилу добавлялись деревянные доски. Середина моста прогибалась под тяжестью собственного веса, и не было растяжек, которые придавали бы ему устойчивость, так что при сильном ветре мост опасно раскачивался.

Мост через реку Апуримак был известен как уака чака. Первые испанцы переходили по нему на другую сторону, обуянные страхом и ужасом, и их письма полны сетований на него. Но для инков перейти по такому мосту не составляло никакого труда. Они не ездили верхом, а их ламы, по-видимому, не боялись высоты так, как мулы и лошади белых людей.

Этот мост, построенный около 1350 года, просуществовал более пятисот лет. Он сохранялся на протяжении всего правления Инков, его поддерживали в должном порядке испанцы в течение всей колониальной эпохи (закончилась в 1824 году), и его продолжали использовать при республиканском правительстве. Окончательно мост перестал функционировать приблизительно в 1890 году.

Подвесные канаты обновлялись каждый год. Частью миты жителей деревни Курауаси, расположенной в около 30 км к северу, была работа по поддержанию моста в рабочем состоянии (что так прочно вошло в традицию, что они выполняли эту работу до тех пор, пока мостом не перестали пользоваться). Это в равной степени относилось ко всем мостам такого типа в государстве инков: ближайшее к нему селение отвечало за содержание моста. Во многих местах на протяжении этой дороги было по два моста, висящих один возле другого, – один для знатных людей, другой для простых, которые вносили плату за то, чтобы пройти по нему. Когда Эрнандо Писарро предпринял марш-бросок из Анд к побережью, чтобы ускорить приток золота для выкупа Инки, он впервые описал мост инков – 14 января 1533 года, спустившись по ступенчатой дороге в Пигу и подойдя к каньону (Санта-Ривер): «Через ущелье были перекинуты два плетеных моста; они висели рядом друг с другом… Они строят у воды фундамент и поднимают его на большую высоту, а с одного берега реки на другой протягивают канаты… толщиной с бедро человека. По одному из мостов переходят на другую сторону простолюдины, и около него стоит стража для сбора платы за переправу». Позже, когда испанцы возвращались по другой дороге, у большого города Уануко они прошли по другому мосту «над стремительно текущей рекой (Вискарро); он сделан из трех толстых бревен, и там стоит стража, которая собирает пошлину, как это принято у этих индейцев».

Постоянные мосты из камня или дерева строились через небольшие реки (многие можно увидеть и по сей день), а там, где небольшое движение не оправдывало затраты труда, существовал другой тип моста, называвшийся оройя: два каната натягивали между двумя каменными башнями, к одному из канатов была прикреплена корзина, которую тянули на ту или другую сторону за дополнительные веревки.

Последний вид мостов, который также произвел впечатление на первых испанцев своей оригинальностью, был понтонный камышовый мост. Самым примечательным (выдающимся, известным) из них был мост через единственную реку, вытекающую из озера Титикака (р. Десагуадеро, впадающая в бессточное озеро Поопо.). Такие мосты строились так, как и все понтонные мосты, но здесь понтонами служили лодки из камыша. Эти суденышки помещались рядом друг с другом и сцеплялись друг с другом толстым канатом, который, в свою очередь, был прикреплен к каменным башням на противоположном берегу. Поверх понтонов клали настил из камыша. По мере того, как такой камышовый мост пропитывался водой, понтоны заменяли каждые два года. Обязанностью жителей деревни Чакамарка («Деревня у моста») было заменять понтоны, что являлось частью их миты (трудовой повинности). Этот мост просуществовал более восьмисот лет; им пользовались до 1875 года.

Постоялые дворы тампу

Две необходимые вещи составляют дорогу: одна – это поддержание ее в рабочем состоянии (без этого, как говорят африканцы, «дорога умирает»), другая – стол и ночлег. Во всех империях, в которых строились дороги, Персидской (Ахеменидов), Китайской или Римской, существовала система постоялых дворов для приюта путешественников. В империи Ахеменидов они располагались на расстоянии менее 30 км одна от другой. Геродот утверждает, что «…на дороге через определенные интервалы есть официальные почтовые станции с отличными постоялыми дворами… На отрезке дороги длиной 94,5 парсанга (1 парсанг, 5250 м, древнеиранская мера длины – столько человек проходил за час.) (примерно 500 км (496,12)) расположены 20 станций… а общее количество таких путевых или почтовых станций на дороге из города Сарды (древняя столица Лидии в Малой Азии. – Примеч. пер) в Сузы (древний город, столица Элама, ныне Шуш в юго-западном Иране.) сто одиннадцать…» (на 2400 км 111 станций – в среднем через 21,6 км.).

По обеим сторонам китайских дорог, построенных династией Чжоу (ок. 1150 г. до н. э.), на определенном расстоянии друг от друга в пустыне, горах и на равнине стояли караван-сараи. Вдоль дорог Римской империи располагались постоялые дворы для ночлега. По такой дороге можно было путешествовать без привилегий или штрафов и даже купить путеводители, где предоставлялась информация о расстояниях между постоялыми дворами и о местонахождении почтовых станций.

Империя инков была такой же. У них была сеть почтовых станций, которые назывались тампус. «…Там стояли дома и склады, – писал Сьеса де Леон, который в 1547–1550 годах совершил путешествие по всей царской дороге инков, – каждые четыре – шесть лиг (20–30 км), где в изобилии имелись все продукты питания, которые только могли поставлять окрестные деревни… смотрители (куракас), которые проживали на главных станциях провинций, особенно заботились о том, чтобы местные жители хорошо снабжали эти тампус продовольствием».

Тампус были служебными постройками (имели официальный статус). Так как никто не перемещался по дорогам без разрешения, следовательно, путешественники могли пользоваться путевыми станциями лишь в рамках своей служебной поездки. Расстояния между ними зависели от местности. В горах, если приходилось все время набирать или сбрасывать высоту, они стояли друг от друга на расстоянии около 20 км – путь, который можно было проделать за день в таких условиях. Если путь пролегал по ровной поверхности, то станции располагались на расстоянии около 30 км одна от другой, если дорога шла по пустыне, то интервал между тампус равнялся расстоянию между источниками воды (так как вода здесь решает все).

Эти станции были практичными и строились из грубого плитняка или адобы. Некоторые из них представляли собой одну большую постройку размером примерно 30 на 90 м, другие состояли из нескольких помещений меньшего размера, выходящих в кораль, где содержали лам. На побережье, особенно в Чале на юге Перу, расположенной посреди залитой солнцем пустыни, в такой постройке имелись несколько небольших комнат и выложенные камнем подземные хранилища.

Тампус содержались за счет местной общины, что было частью ее миты. Каждая община должна была следить, чтобы дорога на ее участке постоянно была в исправности (женщины пряли шерсть на ходу, так что дороги должны были быть хорошо замощены) и чтобы в тампу всегда был порядок и полные закрома. Сушеная кукуруза, картофель, высушенное на солнце мясо лам и обезвоженный картофель хранятся очень долго. Во время войны, когда по дороге одновременно могли передвигаться пятьдесят или более тысяч воинов, заранее посылалось извещение, и в распоряжение военных поступали обильные запасы продовольствия – это снабжение было гораздо лучше, чем то, с которым столкнулись революционные отряды Симона Боливара, когда в 1824 году тот проходил через Анды, чтобы нанести удар по вооруженным силам Испании. Тогда испанцы вынуждены были выслать вперед шесть тысяч живых бычков для девяти тысяч солдат; один бычок в день на каждую сотню человек.

Существовали разные типы таких тампу. Те, которые назывались «царскими» (чтобы отличать их от обычных), были предназначены для Правителя Инки или его губернаторов, когда те осуществляли свои инспекционные поездки по империи. В списке таких путевых станций, составленным полукровкой хронистом Фелипе Гуаманом Пома де Айялой, родившимся в Аякучо (1534?), можно увидеть, как он их пометил: царские тампус обозначены символом дома, менее значительные тампус – крестом, а дополнительные пункты отдыха, размещенные через интервалы на большом отрезке пути, он пометил кружком и назвал их уменьшительным словом тамбильос. Нам также многое известно о том, как они функционировали, по отчетам испанских чиновников, которые в 1543 году, лишь десять лет спустя после завоевания страны, осуществили инспекционную поездку по большой части древней дороги. В результате этой поездки на свет появился отчет, озаглавленный «Расположение (управление) путевых станций (тампус), расстояние между ними, система работы переносчиков грузов и обязанности соответствующих испанских инстанций в отношении вышеуказанных тамбос». Этот доклад был сделан в Куско 31 мая 1543 года. Он читается как какое-нибудь древнегреческое «Руководство по ремонту дорог». Это был первый доклад такого рода в обеих Америках.

Транспорт

Женщина была у мужчины самым древним вьючным животным. Она была носильщиком, предоставляя мужчине свободу и возможность воевать. Так было на заре каждой древней культуры. Перуанцы, инки или индейцы, которые жили до инков на территории Перу, были единственными древними жителями Америки, у которых появился помощник женщинам или мужчинам для переноски грузов; им стала одомашненная лама.

Ламу использовали главным образом для переноски грузов, как военных, так и коммерческих. В одном караване могло насчитываться до двадцати пяти тысяч лам. Неся на себе в среднем 36 кг поклажи каждая, они могли пройти в день около 20 км. Человек может продержаться дольше любого животного, включая лошадь, особенно в мире спусков и подъемов, каким был Перу, он может нести поклажу большую, чем лама, и проходить большие расстояния, чем она. Посольку в транспортном движении на дорогах инков участвовал как человек, так и лама, то лама не была специальным тягловым животным. Нет никаких записей, свидетельствующих о том, что ламу использовали в таком качестве, хотя на нее можно сесть верхом, и есть много сосудов доинкского периода с изображениями покалеченных индейцев верхом на ламах. Но езда верхом не была широко распространена. Так как у индейцев не было тягловых животных, у них не было и колеса. Кроме того, ни у одного американского индейца (независимо от места обитания) даже не было ни малейшего представления о колесе в любой его форме (архитектурная арка, гончарный круг или ручная мельница), и этому была веская причина: миграция древнего человека в Северную и Южную Америку в эпоху неолита происходила длительными волнами до того, как было изобретено колесо. По-видимому, колесо появилось, развилось и распространилось из какого-то одного источника на границе Благодатного Полумесяца, в той части Ближнего Востока, которая стала родиной столь многих «новых» вещей. Колесо имелось в Индии уже в 3000 году до н. э. Прибывавшие туда караваны обнаруживали дороги, уже построенные для них. Александр Македонский (в Индии оказался в 326–325 годах до н. э.) был поражен, увидев под сенью разнообразных плодовых деревьев мощенные кирпичом дороги, предназначенные для перевозки грузов. И все же понадобилось тысяча лет, чтобы идея колеса проникла в другие регионы. Человек, живший в Британии, не пользовался колесом до 2000 года до н. э. (Здесь в это время начался ранний бронзовый век – позже, чем в других регионах Европы.)

В таком случае абсолютно понятно, почему в американских культурах никогда не было колеса. Во-первых, у них не было тяглового скота, а во-вторых, они переселились в Новый Свет в такое время, когда человек вообще больше полагался на свою спину или, еще лучше, на спину своей женщины, когда речь шла о переноске чего-либо. Ноги были главным средством передвижения.

Носилки как вид транспорта, похоже, встречаются во всем мире. На некоторых древних изображениях в Месопотамии, например на барельефе из Ура, который датируется около 2500 года до н. э., изображены носильщики с носилками на плечах. Образцы паланкинов с Крита датируются 1600 годом до н. э., так что нет ничего удивительного в том, что Великих Инков носили по их царским дорогам в паланкинах. Использование носилок, однако, ограничивалось тем, что в них носили лишь представителей высшей знати.

«Когда Инки посещали провинции своей империи… они путешествовали с большой помпой, – пишет Сьеса де Леон, – сидя в богатых паланкинах… украшенных золотом и серебром». Во время долгого путешествия можно было задернуть занавеси и защититься с их помощью от солнца или дождя. «…Впереди и позади паланкина шла охрана Правителя Инки… впереди шли пять тысяч пращников». У Инки было восемьдесят носильщиков его паланкина; эти выносливые люди, одетые в особые синие ливреи, были взяты из племени рукана. Они бежали рядом с паланкином и по очереди несли его. У царской дороги были даже площадки для отдыха, где носильщики могли остановиться ненадолго на крутых подъемах.

Водный транспорт играл меньшую роль в жизни этого народа, основательно освоившего сушу. У инков не было понятия «море», у них это было хатун-коча – «большое озеро». Это была одна из главных ошибок психологии инков во время их войны с испанцами: инки не могли даже представить себе, что можно получить подкрепление с моря. Они не боялись моря, они не придавали ему значения. Именно эта главная и основная блокада в сознании делает исторически несостоятельными ошибочные доводы тех, кто предпринял путешествие на плоту «Кон– Тики» (Тур Хейердал с товарищами в 1947 году.). Инки были, по словам Филиппа Эйнсуорта Минза, «абсолютно сухопутными жителями».

Самым большим судном, известным в обеих Америках, был перуанский бальсовый плот. Плот образовывали бревна бальсового дерева (Ochroma pyramidale), которое растет от Южной Мексики до Северного Перу. Высушенные на солнце бальсовые бревна, которые от природы обладают плавучестью, крепко связывали вместе лианами. На плоту был большой квадратный парус, на корме – грубая палубная рубка с крышей из пальмовых листьев, а позади нее – очаг для приготовления пищи. Индейцы использовали для изменения направления движения выдвижной плоский киль; бака у судна не было. Как заметил Филипп Минз, «язык кечуа или любой другой язык народа доинкского периода, жившего на побережье, страдает заметной лексической бедностью, когда дело касается мореплавания; она есть отражение общей неприспособленности этого народа в целом к мореплаванию». Бальсовый плот назывался словом уампу.

Помимо этого большого плота, у людей, живших на побережье (а также у жителей гор, обитавших у судоходных озер), было судно, сделанное из соломы, которое испанцы (не шутя) называли «морским коньком»; это название отражало способ, которым этими судами пользовались: индейцы садились на них верхом. Эти уампус (теперь их также называют бальсас) делались из трубчатого тростника, который вырастает до 2,5 м в высоту и до 1,25 см в диаметре. Эту болотную растительность можно встретить и у моря, и в высокогорных озерах Анд. Если описывать приморскую тростниковую лодку, то это значит описывать и ее высокогорное подобие. Тростник, который растет в болотах на берегу, высушивается, и из него делаются четыре связки в форме сигары. Две такие вязанки, стянутые веревкой из травы, образуют нос судна. Две другие кладутся сверху по бокам, и таким образом получается суживающееся к носу судно с квадратно обрезанной кормой. Парус, работающий по принципу жалюзи, помогает лодке двигаться вперед; когда ветра нет, используют весло или шест. Обычно в таких лодках, как показывают старые иллюстрации, взятые с керамики чиму или мочика, изображен один или, самое большее, три рыбака. Но на озере Титикака тростниковые лодки делали достаточно большими, чтобы они могли вмещать сорок человек. Такие лодки также использовались инками в качестве плотов в составе понтонных мостов.

При всем том, что тростниковые лодки оригинальны, они далеко не уникальны. Народы других культур, жившие в местах, где не росли деревья или древесину непросто было достать, делали более или менее похожие лодки. Египтяне, как можно увидеть на барельефе гробницы в Саккаре (2500 до н. э.), изображают работников, изготовляющих тростниковую лодку из стеблей папируса. Другая скульптура из гробницы Дейр-эль-Бахри, относящаяся к тому же периоду, изображает другую лодку из папирусных стеблей под парусом с двуногой мачтой (лодками такого типа до сих пор пользуются жители озера Титикака). К тому же современные племена, такие как, например, племя динка на Белом Ниле, используют лодки, сделанные из стеблей тростника ambatch. Все эти схожие культурные черты, как было последовательно показано на страницах этой книги, являются случайными соответствиями, достигнутыми независимо друг от друга людьми, которые живут в схожих географических условиях. Это показывает, насколько в действительности ограничена фантазия человеческого существа.

Ne plus ultra – «не ходить дальше» – таков был психологический барьер, мешавший выходу из Средиземного моря в Атлантику, и на протяжении тысячи лет он удерживал человека от риска выйти за пределы Старого Света. Море было гораздо большим барьером для жителей Америки, чем для жителей Евразии. Эта мысль укоренилась так глубоко, что Инка даже не мог представить себе возможность вторжения с моря. Доктор Джордж Кублер выразился так: «Роковая ошибка Атауальпы (Великий Инка, захваченный испанцами в плен в сердце его государства силами всего лишь 106 пеших солдат и 62 всадников) состояла в том, что он не понимал имевшейся у испанцев возможности получать подкрепления по морю. Его жизненный опыт и опыт его династических предшественников говорил ему, что никакое общество или государство, расположенное на побережье, не может расширяться против желания объединенной и могущественной группы людей, живущих в горах, так как океан за их спинами представлял собой непреодолимое препятствие, через которое не могла проникнуть никакая помощь «.

Это была роковая ошибка Инки.

Курьер часки

С древнейших времен человек предпринимал попытки передачи информации; он кричал и свистел, стоя на одном холме, человеку, находящемуся на другом, он посылал дымовые сигналы, бил в барабаны, пробовал использовать эстафеты с участием людей, лошадей и почтовых голубей. Он стрелял из пушек, но, пока не был изобретен телеграф, никакая система связи не была такой быстрой, как система курьеров часки, усовершенствованная инками. Это правда, что и другие культуры создали эстафетную систему. Из них лучше всего известна персидская, так как Геродот писал: «В мире нет ничего, что двигалось бы быстрее, чем эти персидские курьеры; сама эта идея – изобретение персов…» Он объясняет, как конные всадники размещались на почтовых станциях вдоль дороги через определенные интервалы, а затем сообщения передавались по эстафете одним всадником другому.

Римляне, система связи у которых была более упорядочена, полагались на эстафеты (схожие с работой конных почтальонов почтовой службы «Пони-экспресс» на западе США). Но даже тогда, в эпоху расцвета Римской империи (по прекрасно проложенным дорогам), 160 км в день считалось очень хорошим результатом. Письмо, которое было необходимо доставить на расстояние 1600 километров от Рима, обычно достигало места своего назначения через сорок и более дней. Этот срок считался приемлемым. Это была самая быстрая система передачи информации, которой когда-либо пользовался человек. С упадком Рима такая скорость так и не была достигнута до относительно недавнего времени. (Очень быстро работала система ямов и ямщиков в Монгольской империи и в XIII–XVIII веках в России.) Это если не считать инков.

«Инки (это опять пишет Педро де Сьеса де Леон) изобрели самую лучшую систему почтовых станций, которую только можно было придумать или изобрести… И эти курьеры бегали так хорошо, что через небольшой промежуток времени они (правители Инки) уже знали, что произошло на расстоянии трехсот, пятисот и даже восьмисот лиг (одна испанская лига равна 5,5 км)… можно быть уверенным, что на быстрых лошадях новости не могли быть переданы с большей скоростью».

Эти расстояния кажутся невероятными. И тем не менее почти все первые хронисты сходятся в том, что гонцы-часки могли пробежать, сменяя один другого, расстояние в 2000 км между Кито и Куско за пять дней. И это на высоте от 1800 до 5200 м над уровнем моря! Это значит, что бегунам приходилось пробегать в среднем около 400 км в день (т. е. около 17 км/ч!), что в два с половиной раза быстрее, чем это делали римские курьеры, пользуясь своими мощеными дорогами. Говорили, что даже свежую рыбу Правителю Инке доставляли ежедневно, а ведь самое короткое расстояние от моря до Куско было свыше 200 км. Эти утверждения приводились и подвергались сомнению поочередно. И на то есть веская причина, так как кажется невероятным, что люди могли бегать на таких больших высотах и не падать без сил от кислородного голодания. Однако работа экспедиции фон Хагена, которая проводила эксперименты с известными отмеченными расстояниями на до сих пор сохранившейся дороге, доказала, что индейцы могли пробегать милю (1,609 км) за шесть с половиной минут (т. е. 4 минуты на километр), а система эстафетного бега давала возможность покрыть такое расстояние в установленное время (такая скорость позволяет пробежать за сутки 360 километров.).

Скорость была очень важна для инков. Расстояния были такими огромными, что восстания можно было подавить лишь при условии, что воины совершат быстрый марш-бросок в очаг инфекции. Скорость, естественно, не есть цивилизация, но скорость стирает пространство, и способность гонцов-часки приносить известия о любом вторжении или мятеже была главным фактором, способствующим сохранению империи в целости. Многократно цитировавшееся высказывание генерала Конфедерации Форреста было идеальным выражением точки зрения инков («Побеждает самый быстрый»). Пространственно-временное равенство сводилось к системе часки. Инка завоевывал пространство, устраняя (уничтожая его).

Нарисовано Пабло Каррерой по записям и наблюдениям автора книги

Помимо постоялых дворов тампу, построенных вдоль дороги, там стояли хижины грубой постройки (о’кла) для часки, в которых могли поместиться два человека; в таких хижинах, расположенных одна от другой на расстоянии приблизительно 2,5 км, были кровать и очаг. Обученные бегуны со специальными опознавательными знаками ожидали прибытия бегунов с соседней станции. Таких курьеров брали из деревни, через которую проходил конкретный участок дороги инков. Они с юных лет тренировались в беге на таких больших высотах; частью их обучения были игры, включающие состязания в беге. «Молодые люди знатного происхождения, – писал один наблюдательный иезуит в XVI веке, – имели обыкновение соревноваться в беге вверх по склону горы Уанакаури. Это было и остается (он писал это в 1570 году) широко распространенным обычаем у индейцев». Со своими необычно развитыми легкими – результат постоянного пребывания на больших высотах – гонцы-часки соответствовали всем требованиям настоящих спортсменов и могли бегать с большой скоростью на высотах, на которых другие бегуны, не приспособленные к таким условиям, так бегать не могли.

Необходимо знать, что эти курьерские станции располагались на расстоянии 1,5–2,5 км одна от другой и что часки бегали только между двумя этими пунктами. «В каждом доме, – писал Сьеса де Леон, который своими глазами видел сотни таких мест, – размещались два индейца (круглосуточно), обеспеченных продуктами питания. Часки с огромной скоростью пробегали, не останавливаясь, каждый свою половину лиги (т. е. 2,74 км) (выделено автором)». Испытания, проведенные экспедицией фон Хагена, с участием индейцев, которые бегали между такими до сих пор существующими курьерскими пунктами, показали, что они пробегали одну милю (1,609 км) в среднем за шесть с половиной минут. Эксперимент полностью доказал, что бегуны-часки могли таким эстафетным способом пробегать около 400 км в день. Они могли – и делали это! – покрыть расстояние 2000 км между Кито и Куско за пять дней. Система передачи информации при помощи бегунов-часки была настолько эффективной, что сохранялась при испанском колониальном правлении до 1800 года. В государственном архиве Перу есть много испанских документов, которые подтверждают это.

Часки работали сменами по пятнадцать дней. Их обязанностью было следить за дорогой, поджидая прибытия бегунов с того или иного направления. Когда гонец прибывал, он передавал устное сообщение вместе с веревочно-узелковым письмом кипу, и затем следующий курьер с этим письмом в руке выбегал на предельной скорости в направлении следующей почтовой станции. Его ждала смерть, если он не передавал сообщение или разглашал его кому-нибудь, кроме следующего курьера-часки.

«Бегуны хранили свои сообщения в таком секрете, – пишет Сьеса, который, несомненно, много раз был свидетелем попыток вырвать силой у них содержание доверенных им сообщений, – что ни мольбами, ни угрозами нельзя было их заставить выдать его».

Кипу: узелковое письмо – литература инков

Кипу, что означает просто «узел», которое курьеры передавали из рук в руки, было так близко к письменности, как это только удалось человеку в Южной Америке. И все-таки, как бы ни напрягали свое воображение писатели, кипу не является письменностью и, более того, не является даже изобретением инков. Это всего лишь мнемоническое средство, помогающее запоминанию, а его веревочки с узлами в своей основе имеют десятеричный счет. А также все кипу должны были сопровождаться устным пояснением, без которого значение было бы непонятным.

Это мнемоническое средство, простое и оригинальное, было тщательно изучено и описано. Кипу состояло из основного шнура (длиной от 0,3 м до нескольких), с которого свисали разноцветные веревочки меньших размеров с узелками (кипу), завязанными на определенных расстояниях друг от друга. В конце концов, те, кто изучал их, доказали, что веревочки использовались для записи чисел по десятеричной системе и что у инков существовал символ, обозначающий ноль (то есть веревочка с «пустым промежутком»); это позволяло им считать до десяти тысяч и более. Узелки завязывались на веревке и изображали числа. Если губернатор приезжал в недавно покоренное племя и Инка хотел знать, сколько там трудоспособного населения, то людей пересчитывали, а число изображали с помощью узелков кипу. Возможно, был определенный символ или эмблема, обозначающая «людей», но если такой и существовал, он нам не известен. У губернатора был специальный чиновник кипу-камайок (толкователь кипу), чьей обязанностью было вести записи при помощи узелков. Он должен был помнить, на какой кипу что было записано: количество мужчин, женщин, лам и т. д. на недавно покоренных землях. Когда губернатор получал аудиенцию у Инки, он мог с помощью такой узелковой записи и «хранителя памяти» доложить ему собранную информацию. Этот поразительно эффективный метод счета инков восхитил даже их испанских завоевателей.

Различный цвет шерстяных нитей кипу, очевидно, имел значение. Способ завязывания узла или скручивания нити или расстояние между узлами вносили свои нюансы. Такие кипу инков хранили в себе информацию о численности племен, количестве лам, женщин, стариков. Полагают, что, помимо простых чисел цвета нитей (зеленый, синий, белый, черный и красный), их длина могла выражать значения и даже, как утверждают, абстрактные понятия. Когда в 1549 году Педро де Сьеса де Леон разговаривал с несколькими старыми «хранителями памяти», они объяснили ему, что с помощью «этих узелков они считали от одного до десяти, от десяти до ста и от ста до тысячи. У каждого правителя провинции имелись счетоводы, и посредством этих узелков они вели счет тому, какая дань должна быть заплачена… это делалось с такой точностью, что даже пара сандалий не могла быть не учтена».

«Я с недоверием отнесся к этой системе счета, и, хотя я слышал о ней, я большую часть рассказов о ней считал сказками. Но когда я оказался в Марка-Вильке в провинции Хауха (т. е. в центральной части Перу неподалеку от современного Уанкайо), я попросил одного из них объяснить мне кипу так, чтобы мое любопытство было удовлетворено… кипу-камайок приступил к разъяснению… Он знал все, что было доставлено для Франсиско Писарро со времени его прибытия в Перу, без малейших ошибок или пропусков. И я увидел все учетные записи по золоту, серебру, предметам одежды, зерну, ламам и др., так что, правду сказать, я был поражен».

Как и все народы, не имевшие письменности, инки обладали хорошей памятью. В то время как саму запись кипу нельзя было прочесть без устного комментария, который сделал бы все узлы и переплетения понятными, она все же выходила за рамки простого сбора статистики (и это установлено); она использовалась в качестве дополнения (приложения) к памяти об исторических событиях.

Когда умирал какой-нибудь Великий Инка и заканчивались погребальные церемонии, созывался совет амаутас, который должен был решить, «какая память о нем должна быть сохранена навсегда». Приняв решение между собой, они составляли свою историческую версию, а затем звали кипу-камайоков и излагали им официальную историю. Затем приводили людей, искусных в риторике и подборе слов, – они умели рассказывать о событиях в правильной последовательности, наподобие исполнителей баллад – и им давали указания, что нужно рассказывать об усопшем Инке. А если речь шла о войнах, то они пели о многочисленных сражениях, в которых он участвовал.

Массовое уничтожение «архивов» кипу воинствующими священниками в XVII веке (которые, рьяно искореняя идолопоклонничество, наивно полагали, что кипу были «книгами дьявола») и постепенное вымирание «хранителей памяти», толкователей кипу, стали двумя бедствиями в истории Анд. С уничтожением первых и уходом вторых была утрачена история всего этого региона, которую сейчас можно восполнить только с помощь археологии. Кипу, которые в настоящее время находят в могилах, не говорят нам ни о чем; они лишь бессмысленные веревки.

Это был явно ни алфавит, ни иероглифы, хотя в занятной книжке, написанной в XVIII веке, итальянский князь Сансеверо из Неаполя проиллюстрировал перуанские кипу разнообразными символами, утверждая, что кипу содержат «алфавит», а также то, что он сумел прочитать их. Явно фальсификаторское, как это было прекрасно известно знаменитому немецкому знатоку истории искусств Иоганну Винклеманну, такое толкование невозможно, если только оно не принадлежит безумцам от археологии, которые читают об исчезнувшем континенте Му и его более мелких «довесках». В настоящее время полностью установлено, как это давно и предполагалось, что ни один народ Южной Америки не имел письменности

И все же историю с помощью кипу передавали из уст в уста. «Предположим, – писал падре Каланча в 1638 году, – что некий чиновник хочет выразить мысль о том, что до первого Инки Манко Капака не было ни царя, ни вождя, ни религии; что в четвертый год своего правления этот император подчинил себе десять провинций, завоевание которых стоило ему определенного количества людей; что в одной из провинций он забрал тысячу единиц золота и три тысячи единиц серебра и что в благодарность за победу он устроил праздник в честь бога Солнца». Все это в те времена можно было изобразить с помощью кипу, завязывая узелки по десятичным разрядам и используя разноцветные узлы, символизирующие «золото», «Инку» или «Солнце».

Нет недостатка в подтверждениях из современных источников способности профессиональных чтецов узелкового письма толковать их «с такой легкостью, – как писал Сьеса де Леон, – с какой мы понимаем свой язык, когда слова записаны чернилами на бумаге». Интересная историческая фигура Педро Сармьенто де Гамбоа, мореплаватель, воин и палач (он уничтожил всех оставшихся в живых членов царской фамилии Инков), подтвердил, что кипу использовали для фиксирования исторических событий. Наместник короля попросил его написать официальную историю инков, которая стала бы оправданием завоевания этой страны испанцами. В 1569 году де Гамбоа приступил к делу, начав с того, что собрал вместе всех вождей, которые знали прошедшие события истории инков, и записал все то, что они ему рассказали. В начале своего повествования он дал объяснения тому, как «варвары этой страны» передавали историю из уст в уста от отца к сыну, «повторяя ее столько раз, пока она не закрепится в памяти: исторические события, деяния, древние предания, число племен, городов и провинций, дни, месяцы, годы, смерти, разрушения, названия крепостей и имена вождей, число шнуров, которые они называют кипу…».

Таким образом и передавалась история инков из поколения в поколение. Сначала все нужные факты отбирались, а затем запоминались посредством кипу, после чего они передавались певцам-сказителям для исполнения, как отмечал Педро де Сьеса де Леон: «…они использовали нечто вроде фольклорных сказаний в стихотворной форме и романсов, посредством которых они сохраняли память о событиях и не забывали о них».

Так инки делали историю, проводя отбор фактов и манипулируя ими, как уже было отмечено в этой книге. Они стерли в памяти целых поколений воспоминания о племенах, которые были их предшественниками, для того чтобы выдавать себя за тех, кто принес культуру. Так повелось со времен Великого Инки Пачакути (был «коронован» в 1438 году). После того как он заново отстроил Куско, он созвал профессиональных кипу-камайоков и повелел им, чтобы они рассказали ему свои истории. После этого он приказал все это записать на стене в хронологическом порядке, «… и в эту комнату не мог войти никто, кроме Великого Инки». То, что не понравилось Инке, убрали из официальной истории – кипу не рассказывали об этом, сказители об этом не пели. И таким способом большая часть исторических событий доинкского периода исчезла. Такие действия не так уж и невероятны. Из современной (ок. 1960 г.) Советской энциклопедии могут убрать широко известную личность, отправив подписчикам новые страницы взамен подвергнутых цензуре. Люди исчезали из жизни и становились, по выражению Оруэлла, «бывшими видными деятелями».

Отсутствие письменности в какой-либо форме у жителей Южной Америки является одновременно и загадкой, и проблемой. Это чрезвычайно затрудняет установление хронологии культур и заставляет нас обращаться за помощью к устной истории и археологии. Это культурный пробел, которому почти нет аналогов. У ацтеков было пиктографическое письмо, и они ко времени появления испанцев подходили к стадии силлабической фонетики. Иероглифическое письмо майя, гораздо более древнее, чем ацтекское, и гораздо более развитое, было достаточно совершенно, чтобы создать очень сложный календарь. Они оставили после себя собрание иероглифических надписей, которые еще многие годы будут занимать ученых, изучающих майя. Даже у индейцев североамериканских равнин была форма ребусного письма, которое при помощи игры слов, места расположения, цвета и грубых рисунков передавало разные идеи. В Южной Америке ничего такого не было, и, что невероятно, не было никакой письменности у инков, которым она была нужна больше всех. Была попытка, предпринятая сеньором Рафаэлем Ларко из Трухильо, Перу, истолковать «бобы», нарисованные на керамике мочика, как иероглифические надписи. Это исследование, более всестороннее, чем что-либо опубликованное до этого, было отклонено профессионалами. Его необходимо проводить дальше. Так что мы находимся в том же положении, что и первые испанцы, которые сказали, что у инков нет письменности ни в какой форме.

Один ученый отметает необходимость в письменности, говоря: «Дело в том, что у народов Анд имелись заменители письменности, которые их устраивали настолько, что они, вероятно, никогда и не ощущали необходимости чего-то более усовершенствованного». Такой вывод является похвалой интеллектуальной стерильности, он искажает всю историю культуры. Ведь из всех открытий и изобретений именно письменность дала нам целостность того, что мы с удовольствием называем цивилизацией. Даже пещерный человек использовал пиктографическое письмо как первую форму письменности, а когда человек стал Человеком и создал общество с городами, податями и торговлей, письменность стала частью жизни. Нужда заставила сделать это изобретение. Письменность была потребностью хотя бы по экономическим причинам.

Шумеры, которые жили в области Благодатного Полумесяца на Ближнем Востоке, изобрели письменность (клинопись), по-видимому, приблизительно в 4000 году до н. э, а затем она распространилась. Финикийцы создали свой алфавит до 1000 года до н. э., и он стал рычагом культуры. «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир», – сказал Архимед. Именно это и сделала письменность. Наши знания о римлянах были бы очень смутными, если бы они, подобно инкам, не имели никакой письменности. Римские монеты с выбитыми на них датами, найденные в Индии, наводят на мысль об их присутствии там (в конце римской эпохи греческие мореходы из подвластного Риму Египта доходили до Индии, Индокитая и Южного Китая.). Далеко за пределами Римской империи, на севере Германии или Дании, наличие монет с датами на них говорит нам о приблизительных датах завоевательных походов римлян; римская литература добавляет подробности. Литература фиксировала старые обычаи, укрепляла сплоченность общества. Разве было бы возможным узнать что-либо о греках без их литературы, или о римлянах без их бесконечных описаний событий, или о египтянах без их длинных и запутанных историй отдельных личностей, о которых повествуют их иероглифы и письмена?

И все-таки, если у инков и не было письменности, у них была литература, которая дошла до нас путем устной передачи. Тем не менее вскоре становится ясно, что так как у инков не было письменности, то не было и «чистой» литературы. Литература прошла сквозь алхимию изменений в переводе, размере, даже в замысле и символике. Однако совершенно очевидно, что народ, в жизни которого так много символов и пышных церемоний, должен слагать лирические стихи. И хотя в этих стихах не было рифмы, они, по крайней мере, были размеренными, так как именно ритм помогает запоминать лучше всего. Дошедшие до нас фрагменты «литературы» инков были собраны первыми авторами, особенно Инкой Гарсиласо де ла Вегой (который любил стихи и образы Испании XVII века), а также другими людьми. Эти ритмичные произведения запоминали благодаря выступлениям профессиональных бардов (аравеки), которые исполняли их на праздниках или в суде. Стихи, которые будут приведены ниже, по словам Гарсиласо по прозвищу Инка, были сохранены посредством кипу. (Он не говорит, как это было сделано, и это неудивительно ввиду определенных ограничений.)

Прекрасная принцесса, Твой дорогой брат, Твой кубок Сейчас разбивается. И поэтому гремит гром, Молнии, молнии, Падают молнии. Но, принцесса, Твоя вода каплет, Идет дождь, Где-то когда-нибудь также Пойдет град, Пойдет снег. Создатель земли, Пачакамак Виракоча, Эту обязанность Возложил на тебя, Для этого он создал тебя.

Идеи, ритм, повторение, образность – все это, бесспорно, от инков. А перу Фелипе Гуамана Пома де Айялы, который родился от женщины инков и испанца и жил в тот же период, что и Гарсиласо, принадлежит эта ритмичная проза. Он не видел Испании и не пленился золоченой скукой испанских поэтов: то, что он пишет здесь, кажется довольно «чистым», написанным в традициях инков. Когда индианка сажает зерно, она напевает:

Посочувствуй моим слезам, Посочувствуй моим страданиям. Самая бедная Из твоих детей, Самая бедная Из твоих слуг Умоляет тебя со слезами, Даруй чудо Твоей воды, Даруй чудо дождя Этой несчастной женщине, Этому существу, Которое ты создал.

Еще одна песнь из того же источника, трогательная песнь любви:

Под эту песнь мою Ты будешь спать, В глухую полночь Я приду.

Есть и другие произведения, которые покойный Филипп Эйнсуорт Минз выбрал как безусловно официальные праздничные песни. В них все величие церемоиала:

Виракоча, Повелитель Вселенной, Будь ты мужчиной или женщиной, Властитель тепла и произведения потомства, Тот, кто даже своей слюной Может творить чудеса, Где ты? Не спрячешь ли ты от этого своего сына? Он может быть наверху, Он может быть внизу, Или он может сиять в небе, Там, где его место в совете, Выслушай меня!

Есть много других произведений, и многие из них были собраны и опубликованы как «поэзия кечуа», но все они сомнительны по той причине, что без письменной литературы никто не вправе интересоваться у переводчика источником. Так что, когда стихи начинаются, словно индеец плачет по своей умершей жене:

В какой жестокой стране похоронена та, Которая была моей единственной радостью? —

и продолжаются так лирично:

Я разрою могилу, где она спит, И слезы мои текут, как дождь, бесконечно, Чтобы землю смягчить, —

вы можете моментально понять, что это не поэзия кечуа, а современная подделка.

Самое известное драматическое произведение инков – драма «Ольянтай» – долго считалась «чисто инкским произведением», и ее разыгрывали на некоторых сценах, которые считались театрами инков (Некоторые первые авторы полагали, что драма «Ольянтай» была создана до завоевания страны испанцами, но эта точка зрения в настоящее время опровергнута. Английский перевод сделан в 1871 году сэром Клементсом Маркхэмом; он был переиздан в качестве приложения к его произведению «Инки Перу» в 1910 году. Эта пьеса является, вероятно, самым известным примером литературы инков. Она была переведена на испанский (1868), английский (1871), немецкий (1875), французский (1878) и чешский (1917–1918) языки. В 1941 году аргентинский писатель Рикардо Рохас опубликовал измененный вариант пьесы, который имел большой сценический успех в Буэнос-Айресе.).

Само место является историческим. Ольянтайтамбо находится на расстоянии около 40 км от Куско в долине Юкай в верхнем течении реки Урубамбы. В начале XV века в Ольянтайтамбо правили полунезависимые вожди. Они выступали против Инки, который разграбил и разрушил изначально построенный город и построил гигантскую крепость, которую можно увидеть в настоящее время. Инки еще строили ее, когда в 1536 году сюда прибыли испанцы, и продолжали строить даже после восстания и осады Куско, которая случилась позднее в том же году. Название Ольянтайтамбо означает «почтовая станция Ольянтай». Здесь есть знаменитая местная легенда, в которой Ольянтаем звали героя древних времен, у которого был любовный роман с дочерью Великого Инки, закончившийся трагически. Согласно легенде, во времена империи инков Ольянтай был знатным феодалом, который попросил руки принцессы. Император был разгневан такой наглостью и поместил свою дочь в Дом избранных женщин (своего рода женский монастырь). Ольянтай проник в монастырь, чтобы увидеть ее, был схвачен, спасся бегством и поднял мятеж против императора. После безуспешного штурма в лоб крепость Ольянтая была взята войском императора благодаря предательству. Неизвестно, рассказывалась ли уже эта история до начала испанского вторжения или нет; однако другие, подобные ей, вероятно, рассказывались.

Когда в середине XVIII века последний из благородных Инков подготавливал большое общенациональное восстание 1780 года, из рассказа об Ольянтае сделали пьесу, написанную на языке инков сторонником дела Инки – вероятно, это был Антонио Вальдес из Тинты, Перу.

Пьеса трактует старую легенду несколько вольно, развивая любовную линию и придавая ей счастливый конец. Это не особенно хорошая пьеса, но, безусловно, она не хуже большинства ее европейских современниц. В ней есть несколько очень красивых драматических мест и традиционные песни. Драматический стиль следует испанскому комедийному образцу «плаща и кинжала», как заметил Рикардо Пальма, известный перуанский автор, пишущий о tradiciones Перу.

Драма начинается с диалога между Ольянтаем и его слугой Пики Чаки (Блошиная Нога), которые идут по узким улицам Куско:

О л ь я н т а й Блошиная нога, ты идешь из ее дома. Видел ли ты мою Куси Койльюр? П и к и Ч а к и Пусть наш владыка Солнце защитит меня! Разве ты не знаешь, что это запрещено? Разве не страшишься ты царского суда? Ведь она дочь Инки!

Так обнаруживается, что Ольянтай, герой-воин того времени, влюблен в любимую дочь Инки. Введение подготавливает слушателя к пониманию того, что Ольянтая ждет наказание, если он будет упорствовать в своей любви к Куси Койльюр (Счастливой Звезде).

Инка отмахивается от любовного томления Ольянтая и настойчиво требует, чтобы тот следовал законам инков. Он помещает Счастливую Звезду в Дом избранных женщин (немного поздно, как становится ясно из дальнейших событий) и осуждает Ольянтая. Герой, рассердившись на это, скрывается в своей крепости Ольянтайтамбо, изливает свою обиду своим сторонникам и поднимает всю провинцию на восстание против Инки:

О л ь я н т а й С этого дня, любимый Куско, Меня должны считать твоим врагом. Твоя теплая грудь ощутит на себе мои пальцы, И я вырву твое сердце и скормлю его Грифам и кондорам. Твой Великий Инка – лжец, Предатель и мошенник, Покрывший позором мой Антис. Ты увидишь, как собираются тучи На горе Саксауаман: Это тысячи, десятки тысяч Моих воинов, защищенных Крепкими щитами. А потом пламя станет лизать крыши твоих домов. И в своей крови ты уснешь вечным сном.

Итак, начинается война.

Старый Инка, покрытый шрамами в тысяче сражений, улыбается, услышав об этом небольшом мятеже, пока не узнает, что его дочь Счастливая Звезда, находясь в Доме избранных женщин, производит на свет дочь, получившую имя Има Сумак (Какая Красивая). Инка заточает свою дочь с ребенком в подземелье и посылает полководца Руминьяви (Каменный Глаз) сразиться с Ольянтаем.

Ольянтай подготавливает засаду, но Руминьяви удается остаться в живых и бежать в Куско. Он оказывается в столице и обнаруживает, что Пачакути Инка Йупанки мертв, а на троне сидит его сын Тупак Инка Йупанки. Чтобы вновь обрести потерянную честь, Руминьяви вызывается захватить Ольянтая в плен с помощью предательства. Он наносит себе на лицо увечье и предстает перед Ольянтаем как перебежчик. Герой, полный великодушия, раскрывает ему свои объятья, и Руминьяви уговаривает его устроить большой пир. Когда все воины достаточно напиваются, Руминьяви связывает Ольянтая и отдает крепость в руки армии Инки.

Однако недавно «коронованный» Великий Инка не чувствует такой вражды к влюбленным, как его отец. Он прощает Ольянтая и освобождает Счастливую Звезду и ее дочь, и они сливаются в любовных объятьях. Драма заканчивается сценой, в которой Инка, стоя лицом к публике, с пафосом говорит:

Я повелеваю, чтобы настал конец печалям, К вашей радости я добавляю свое благословение. Твоя жена в твоих объятьях, Тень смерти не витает над тобой.

Пьесу «Ольянтай» нельзя считать произведением инков, за исключением самой темы, и все же инки исполняли драматические представления разного рода с участием мимов, танцоров, горбунов и бардов в сопровождении напевной декламации драматического сюжета в исполнении мудрецов амаута. Святой отец Хосе де Акоста, который путешествовал по государству инков во времена, когда предания были еще живы, рассказывает, что видел «представления на манер сражений… Я также видел всевозможных танцовщиков, которые изображали разных торговцев и чиновников, пастухов (надсмотрщиков за ламами), рыбаков и охотников… В своих танцах они используют различные инструменты… Они поют все или сначала один-двое начинают… а потом все остальные; некоторые такие песни сочинены не без остроумия, в них говорится об исторических событиях… некоторые просто глупые…».

Все рассказанное в этой главе – лишь печальный отрывок. Инки избавили бы нас от множества догадок и предположений (так как значительная часть археологической литературы рассматривается с точки зрения попыток установить точную хронологию и пространственно– временные отношения), если бы они меньше занимались обоснованием своего мифического происхождения от Солнца и сконцентрировались бы, как другие культуры, на разработке письменности в той или иной форме.

Завоевания силой оружия

И хотя у инков не было письменности, они не знали колеса, железа и многих других атрибутов цивилизации, у них была одна общая черта со всеми самыми развитыми цивилизациями: войны и завоевания. На самом деле государство инков основывалось на том, что война – это естественное состояние человека; это государство было обязано войне своим ростом, так как империя (подобно всем империям) развивалась за счет своих соседей.

Армия инков в действительности была крестьянским ополчением. Каждый трудоспособный индеец подлежал несению военной службы и был обучен умению пользоваться боевым оружием. Единственными профессиональными воинами были телохранители Инки. Их число неизвестно, но полагают, что их было не намного больше десяти тысячи человек; они были чем-то вроде костяка для ополчения.

Оружие предоставляло государство; для его хранения в стратегически важных местах государства существовали склады, которые видели испанцы.

Став воином, пурик, призванный в армию из своего хозяйства, сохранял свою обычную одежду, только надевал отличающий его шлем, сделанный из дерева или сплетенный из тростника, с изображением тотема. У шлема была бахрома из красной шерсти, и такую же точно бахрому воин надевал на лодыжки. Для защиты туловища он надевал стеганую хлопчатобумажную куртку (схожую с той, какую носили ацтеки). А сзади шею и позвоночник от удара прикрывали дощечки из дерева чонта (разновидности пальмы), твердого, как железо. У воина был в руке круглый или квадратный щит (вальканка), сделанный из дерева и специально обработанной шкуры тапира или оленя. На щитах рисовали геометрические фигуры, которые служили значками их воинского подразделения.

Основным оружием воина была праща, действующая на большом расстоянии, и палица с наконечником звездчатой формы для ближнего боя. Лучников не было. Существует любопытное сходство между способами ведения боя римлянами и инками, так как обе эти сухопутные армии воевали, используя одинаковые приемы: у римлян не было на вооружении луков (согласно Полибию, самые молодые и беднейшие воины, велиты (легкая пехота), имели на вооружении меч, по 6 дротиков длиной 2 м каждый, лук с запасом стрел и пращи с запасом камней.), но у них были дротики, копья длиной около 2 м, которые они метали во врага с расстояния десяти шагов: затем они наступали, обнажив короткие мечи. (Описывая бой тяжелой римской пехоты, автор путает дротик и пилум – римское тяжелое метательное копье с длинным железным наконечником с крючком.)

Копье инков длиной около 2 м имело металлический или обожженный в огне наконечник. Оружием дальнего радиуса действия была праща. Это было устрашающее в своей простоте оружие, сделанное из плетеной шерсти ламы и длиной от 36 до 70 см в сложенном вдвое виде; к ней было приделано ложе размером с яйцо – для камня. Пращу вращали над головой, один конец отпускали, и камень летел вперед и попадал в цель с большой точностью (у того, кто умел). Он мог сделать вмятину в металлическом шлеме с расстояния 15 м и оглушить человека (это могут засвидетельствовать испанцы). Без защищающего голову шлема рана, полученная от попадания посланного из пращи камня, была смертельной. Оружием ближнего боя была палица, которая представляла собой деревянное древко длиной около 1 м с надетой на нее тяжелой головкой из бронзы или камня звездчатой формы, которая была ее «рабочей частью». Эффективность такой палицы подтверждается рядом найденных проломленных черепов со следами оперативного вмешательства, предпринятого с целью уменьшить давление на мозг после таких ударов. В добавление к этому у инков было нечто вроде обоюдоострого меча, сделанного из древесины чонта, который они использовали наподобие двуручного палаша XVI века. Таково было их оружие.

Так как человеку свойственно воевать, то бесполезно обсуждать причины войн; они возникали у инков точно так же, как они возникают у нас: выживание, расширение границ, оказание давления, прихоть; т. е. причины как неизбежные, так и нет. Но поскольку инки посвятили себя тому, чтобы нести религию Солнца и «цивилизацию инков» всем народам (с той же устрашающей решимостью, столь хорошо известной воинствующему христианству), то они почти постоянно находились в состоянии войны. Инки либо завоевывали новые народы, либо защищали то, что завоевали. Многие войны носили превентивный характер, другие инки предпринимали для того, чтобы занять свою профессиональную армию; как пишет Джон Х. Роу, «чтобы помешать военачальникам плести интриги вокруг престолонаследия Инки».

Своих воинов в бой должен был вести Инка, а когда война была небольшой, тогда эту задачу выполнял кто-нибудь из ближайшего окружения Инки, его кровный родственник. Когда решение о начале завоевательного похода было принято, тогда к Камню Войны на главной площади Куско созывались все орехоны (большие уши). Затем вызывали прорицателей (кальпарикок), которые умели делать предсказания по легким священной черной ламы. Ламе вскрывали грудную клетку, и, пока она была еще жива, из нее вынимали легкие. Прорицатель дул в вену легкого и по неясным отметинам на нем определял, хорошее или плохое это знамение. Кто-то улыбается, прочитав об этом? Тогда вот цивилизованные римляне: прежде чем предпринять какую-либо военную кампанию, военачальники обращались к авгурам, которые предсказывали «волю богов» по полету и крику птиц, а также к гаруспикам, которые гадали по внутренностям жертвенных животных, а также «чудесным» явлениям природы (гром, молния и т. д.). Если результаты этих непостижимых для простых смертных наблюдений препятствовали победе, они не должны были идти в бой. Один консул во время Первой Пунической войны так рассердился на то, что его тщательно разработанные планы оказались сорванными противоположным предсказанием, что убил священных птиц. Из этого видно, насколько близки были инки к сути вопроса.

Если после этого принималось решение начать войну, издавался приказ. Созывались воины, которых по прибытии определяли в подразделения, соответствующие их айлью. Каждый на доспехах носил изображение тотема своего рода. Все воины, разумеется, были рассортированы согласно десятеричной системе. Есть рассказ о том, как воевал Правитель Инка Уайна Капак (умер в 1527 году). Это был «человек, который мало говорил, но много делал, суровый судья, который наказывал без жалости. Он хотел внушать такой страх своим подданным, чтобы они видели его во сне. Он отправился завоевывать Кито с 300 000 воинов. Были подготовлены дороги, о враге были собраны разведданные, тампус вдоль дорог были заполнены продуктами питания, ламы были собраны, чтобы нести поклажу, в дополнение к тысячам носильщиков-людей. В армии на марше царила суровая дисциплина. Ни один воин не мог сойти с дороги, чтобы что-то своровать или побеспокоить гражданское население; наказание – смерть.

Теперь причина строительства широких, содержащихся в порядке дорог нам совершенно очевидна – завоевания.

Когда в поле зрения попадал неприятель, войска инков делали то, что делали все их враги: они дули в трубы, выкрикивали оскорбления, стараясь ошеломить противника хаосом звуков. По этой причине враги инков испанцы назвали их всех «загорелыми и шумными». Но у инков целью сражения было выиграть его. Для них война не была, как в доинкские времена, продуманным ритуалом в пышных облачениях с целью внушить неприятелю благоговейный страх. У них была одна– единственная цель – победа. У них не было ни лучшего оружия, ни более хитрой тактики, но у них была дисциплина, хорошая система снабжения и дороги; дороги решали все. Назначение этих дорог в таком случае было не экономическим, а военным: они должны были доставить много воинов в место назначения.

Сражение начиналось с того, что пращники накрывали врага градом камней, а в это время вперед выдвигались воины с макана. Копья метали с короткого расстояния; после этого в бой вступали воины с палицами. Когда две противоборствующих стороны сходились, начиналась рукопашная схватка. Инки использовали такие приемы, как засада и поджигание травы с целью вынудить врага выйти на такую позицию, где на него можно было бы напасть всей массой воинов. Если инки нападали на крепости, стоящие на горе, они продвигались вперед под прикрытием шкур, которые, как щиты, защищали их от метательных снарядов, посланных из пращей. Если неприятель находил себе убежище в каком-нибудь здании, то туда швыряли раскаленные камни, чтобы поджечь кровлю из тростника и заставить врага выйти на открытое место. Бесформенность сражения инков на стадии ближнего боя была тактической ошибкой, которой в полной мере пользовались испанцы. Поэтому один испанский военачальник мог похвастаться: «Сотня вооруженных индейцев была для меня не больше чем рой мух».

Было и еще одно слабое место в ведении инками боевых действий; оно было характерно для них, как для всех народов Анд. Большинство своих наступательных операций они проводили с наступлением полнолуния и придерживались двадцатидневного периода ведения войны. Они редко начинали массовые военные действия ночью. Вся эта ритуальная тактика, разгаданная их врагами испанцами, с заметной эффективностью стала использоваться против них.

И все же инки учились быстро. После своего быстрого начального поражения, нанесенного им испанцами в 1532–1534 годах, они стали делать защитные ограждения от лошадей, научились стрелять из аркебуз, посадили за работу взятых в плен испанских оружейников; некоторые из индейцев научились ездить верхом на лошади. В новом государстве инков (1537–1572), управляемом из убежища в Вилькапампе, уцелевшие Правители Инков и их воины развязали партизанскую войну, длившуюся тридцать пять лет. И если бы последний Инка Тупак Амару не поддался на «медовые слова», они могли бы одержать победу. (Вряд ли. Испанцы тогда были едва ли не лучшими воинами Европы. Просто война затянулась бы.)

Как только инки решали начать завоевание какой-нибудь территории, никакая сила в Андах не могла удержать эту волну. Инки никогда не проигрывали важных сражений после 1437 года (после решительной схватки с чанками), а их жестокость, по рассказам тех, кто остался в живых, приводила в трепет. Происходила массовая резня побежденных на поле боя и ритуальная резня позже. За убийство врага воин получал украшения (если убил одного человека – одну руку воина раскрашивали черной краской; если убил двоих – раскрашивали его грудь; трех – черную отметину рисовали через все лицо от уха до уха и т. д.). Инки не были такими кровожадными, как ацтеки, но пленников брали, проводили, торжествуя, через весь Куско и заставляли лежать распростертыми перед храмом Солнца, а Инка шел, наступая на их шеи, что символизировало победу. Головы рубили самым беспощадным врагам и делали из них чаши для питья (как викинги и другие, например печенеги, сделавшие такую чашу из черепа князя Святослава, погибшего в 972 году в засаде на днепровских порогах). (А до этого Святослав успешно воевал с Византией, а в 965 году уничтожил огромный Хазаро-иудейский каганат.) Если врага ненавидели особенно сильно, то с пленников живьем сдирали кожу, затем набивали ее, делая нелепое подобие тела, у которого вместо живота был барабан; в него они били, когда воодушевляли себя на битву. Подобие музея таких чучел представителей племени чанка (традиционных врагов Инки, которые имели безрассудство напасть на священный Куско в 1437 году) увидели испанцы, когда прибыли в Перу. И тем не менее политика инков обычно была такой: завоевывать с помощью оружия, примиряться по-хорошему.

Организация и ассимиляция завоеванных территорий

Инки организовывали свои завоевания так же, как они организовывали в своей жизни все. Методы других южноамериканских племен до появления инков состояли в том, чтобы совершить набег, разграбить, взять рабов, обложить данью и вернуться на свои земли. Только в ходе военно-религиозного завоевания Тиауанако (ок. 1000–1300) была предпринята попытка ассимилировать весь Перу, но она провалилась, и после этого осталась лишь смутная память о тиауанакском культе Плачущего бога.

Инки были мастерами по организации. Они превращали свои завоевания в империю. Свою политическую жизнь они начали приблизительно в 1100 году в ограниченном пространстве долины Куско. В это время вся территория Анд и побережья, которая вскоре станет принадлежать инкам, была расколота на почти невероятное количество малых и больших племен с различными языками и обычаями. К 1500 году инки присоединили все эти племена – их, по умеренной оценке, было более пятисот – к своей империи, которая простиралась от Аргентины и Чили до Колумбии и от берегов Тихого океана до Верхней Амазонки. Это была одна из великих империй всех времен общей площадью более миллиона квадратных километров, что эквивалентно территории штатов США, расположенных на Атлантическом побережье Северной Америки. Завоевания проходили постепенно: сначала была захвачена территория непосредственно вокруг Куско, затем она расширилась на юг, потом на запад и на север. И только тогда, когда они полностью прошли все испытания, армии Инки попытались схватиться с жителями джунглей на востоке.

Как только новая территория попадала в «утробу» завоевателей, проводилась перепись населения, осуществлявшаяся при помощи кипу. Если проигравшие были все еще враждебно настроены, но не очень опасны, их уничтожали; если враг был отважен и храбр, с ним поступали довольно мягко. Инки проявляли уважение к местным обычаям, одежде и языку; поверженному противнику разрешалось пользоваться родным языком, но чиновники должны были выучить кечуа.

Поклонение Солнцу вытесняло все другие религии, однако, если местные боги были могущественны, они принимались в пантеон инков. Местных вождей либо предавали смерти, либо отправляли в Куско в качестве заложников и обучали «новому порядку», а затем возвращали назад и позволяли им сохранять свои титулы. Из глины или камня изготовлялся макет рельефа данной территории, который вместе с переписью населения, животных и сельскохозяйственных культур отсылали в Куско. Если принцип айлью, территориальной ячейки, еще не действовал, то его внедряли по образцу инков. Дороги, которые были построены до границ предназначенной к захвату территории, теперь прокладывали дальше через завоеванные земли, вошедшие в империю. Из Куско присылали профессиональных архитекторов, которые руководили строительством нового города, а особенно строительством храма Солнца. Если все население было настроено непримиримо, то в таком случае всех выселяли – и опустевшее место занимали переселенцы митимаес, то есть люди, говорившие на языке кечуа и лояльные по отношению к Инке. Их отправляли за завоеванные земли, которые часто находились на расстоянии многих километров от их родных краев. Перемещение населения составляло важную часть политики инков. Митимаес были трех видов: военные, политические и экономические. Воины, говорившие на языке кечуа, расквартировывались на пограничных пунктах; некоторые из них находились так далеко, как чако (исп. хутор.) в Парагвае или укрепления при мостах в Амазонии, чтобы не допустить набегов диких племен. Политических митимаес селили, например, на территории племени чачапояс, которая была присоединена к империи около 1480 года. Экономические митимаес селились в районах Монтаньи (верхняя Амазония) с ее влажным климатом, чтобы выращивать коку и собирать ее листья, например. Происходили и другие бесчисленные перемещения населения в необитаемые регионы. В любом месте, где был мост, который необходимо было охранять, как, скажем, в Уранмарке, они строили над ним марка с единственной целью содержать в исправности второй в Перу по величине подвесной мост через реку Вилькас (сейчас Пампас), протекавшую на некотором расстоянии от большого города инков Вилькасуаман.

Заполняя малонаселенные и незаселенные районы переселенцами митимаес для содержания в порядке дорог и мостов и т. д., инки объединили отдельные земли в империю.

«Можно позавидовать Великим Инкам, – писал замечательный наблюдатель Педро де Сьеса де Леон, – в том, что они знали, как надо вести завоевание… и как посредством хорошего управления создавать империю. Я часто вспоминаю, как, находясь в какой-то пустынной и бесплодной провинции за пределами этих царств (инков), я услышал, что сами испанцы говорят: «Уж точно, если бы инки были здесь, то все здесь было бы по-другому…»

«Во всем система (т. е. восстановление домов, поврежденных во время войны, отгон лам туда, где они нужны, присылка государственных строителей, обучение недавно завоеванных подданных лучшим способам обработки полей) была так хорошо отрегулирована, что, когда инки появлялись в новой провинции… через очень короткое время она выглядела совсем по-другому… Иными словами, тем, кто силой оружия вел завоевания, был дан приказ, чтобы как можно меньший ущерб был причинен собственности и домам побежденных; ведь Правитель Инка сказал: «Они вскоре станут нашими подданными, как и другие».

Так что эти митимаес были такими же цивилизаторами, как и римские солдаты; каждая группа была представителем порядка: солдат, крестьянин, дорожный строитель.

Интеграция Анд и той части Тихоокеанского побережья, которая входила в государство инков (кечуа), была столь полной, что стиль инков оставил неизгладимый след на этой земле. «Один краткий век правления инков (1400–1500), – пишет доктор Джон Роу, – совершенно изменил ход культурной истории Анд». И по сей день широко используются границы провинций инков и названия, а язык инков процветает (на нем говорят более пяти миллионов человек (в настоящее время это второй официальный язык Перу, население которого в 2005 году составляло около 28 млн человек, 45 % из которых – индейцы.), в то время как даже память о более древних государствах и языках стерлась. Так что весь регион Анд несет на себе нестираемый колорит инков.

И по сей день в каждом уголке территории, когда-то управляемой инками, нельзя постоянно не чувствовать дух превосходства инков, который проявляется множеством способов: через речь, обычаи и материальную культуру.

Таким было царство инков в тот роковой день 1527 года, когда небольшая испанская каравелла, грузоподъемностью не более десяти тонн, подплыла к Тумбесу.

Закат и падение

Почему и как могло произойти так, что такая благотворная деспотия (неограниченная власть) пала так быстро? Как оказалось возможным, что всего лишь 106 пеших солдат (в том числе только 23 с огнестрельным оружием) и 62 кавалериста с одной небольшой пушкой сумели проникнуть в Анды, разыскать Правителя Инку, окруженного пятьюдесятью тысячами воинов, и за одну короткую схватку – она длилась ровно тридцать три минуты – психологически победить благодаря своим смелым действиям это огромное государство инков? Этот вопрос задают снова и снова на протяжении всех этих веков, и никто до сих пор не предложил на него удовлетворительного ответа. Точно так же было написано тысячи книг, в которых предпринимались попытки объяснить закат и падение Рима. Однако есть некоторые исторические детали, которые могли бы помочь объяснить закат и падение империи инков.

К 1493 году, когда Уайна Капак стал Правителем Инкой, империя почти достигла своего наивысшего расцвета. После ряда неудачных попыток установить контроль над некоторыми индейскими племенами, обитавшими в джунглях северного Эквадора и Колумбии, он в конечном счете установил границы царства на севере в горах по реке Анкасмайо (1° северной широты), а на побережье в Тумбесе (3° южной широты). Подобно римскому императору Адриану, этот последний Великий Инка попытался установить границы своего государства.

Существует естественный предел завоевания – это способность ассимилировать завоеванное. Время точило кости старого Инки, который должен был решить, кто из сотен его наследников по мужской линии будет назван Инкой. Первые годы этого «установления границ полей» были в царстве инков годами внутреннего мира, но в более поздние годы правления Уайна Капака пришли тревожные вести извне. Эти годы были полны уныния и мрачных предзнаменований. Во время завоевания одного племени в районе Чако было получено донесение о присутствии во вражеских рядах бородатого белокожего незнакомца. Поступали и другие донесения, смутные и противоречивые, но постоянные, о других белых людях, плывущих на больших кораблях с севера на юг вдоль Тихоокеанского побережья.

Перуанцы практически не имели представления ни о других людях за пределами их собственного мира, ни о географии вне ближайшей территории; у них не было прямых связей ни с майя, ни с ацтеками. Они ничего не знали об их существовании. Ацтеки были завоеваны в 1521 году, а майя подверглись завоеванию начиная с 1524 года. Это, вероятно, вызвало волны потрясений (так как майя торговали с такими южными регионами, как Панама), которые ощутили и в Перу, пусть даже они и не были поняты. Все связи с вышеупомянутыми цивилизациями осуществлялись лишь путем географической фильтрации. У инков были, например, изумруды, которые в Америке можно добыть лишь на рудниках в Колумбии, но они получали их не посредством прямых контактов; они проникали к ним, проходя путь с севера на юг от племени к племени.

Жители Панамы узнали белого человека с тех пор, как Колумб в 1502 году пытался основать колонию вблизи перешейка. Васко Нуньес де Бальбоа (участвовал в экспедиции Бастидаса.) открыл Тихий океан еще в 1513 году (29 сентября, войдя в воду с поднятым знаменем, провозгласив, что все, от Северного полюса до Южного, в настоящем и будущем, принадлежит государям Испании.), но ни та ни другая информация не дошла в отчетливом виде до инков. Ведь индейцы в Панаме также имели лишь самое смутное представление об этом огромном царстве на юге; знание о нем доходило до них через интерпретации посредников. Так что единственное, что мог сделать в 1522 году индейский вождь на каком-нибудь грязном берегу Дарьенского залива под напором вопросов о других краях жаждущих завоеваний испанцев, это слепить из глины животное, под которым индейцы подразумевали ламу (но которое испанцы по ошибке приняли за овцу), и сказать, что люди, у которых есть такие «овцы», живут в Царстве Золота.

Важно подчеркнуть это отсутствие прямого контакта между великими цивилизациями Америки. Они находились в полном неведении, насколько нам известно, относительно существования друг друга. Если бы такой контакт имел место, то весть о той ужасной катастрофе завоевания Мексики, случившейся в 1521 году, была бы передана инкам, и они заняли бы оборону, чтобы защитить себя от судьбы, которую нетрудно было предугадать. Но до инков, вероятно, дошли лишь неясные слухи (через торговлю, которая осуществлялась из рук в руки, и путь ее пролегал из Мексики в Панаму, Колумбию и в Перу) о том, что происходит нечто необычное, и в стране воцарились неясные дурные предчувствия. В это время в Перу пришла эпидемия, и хотя с уверенностью нельзя установить, что это была за болезнь, но этого еще не было в их жизни. Это могла быть одна из болезней – возможно, оспа (считается, что это была чума, эпидемия которой в 1527 году охватила север империи.), которую принесли с собой испанцы.

Тогда, ближе к концу правления Уайна Капака, на форпост инков в Чако напали индейцы чиригуано, которых вел за собой белый человек. Этим человеком – теперь нам это известно – был испанец (португалец.) по имени Алежу Гарсиа, который, будучи взятым в плен после кораблекрушения индейцами в Бразилии, стал их военачальником. Это был 1525 год.

Спустя два года в Тумбес приплыл Франсиско Писарро со своими знаменитыми «тринадцатью смельчаками» и командой пришедшего им на помощью корабля из Панамы; они обнялись с индейцами, продали им разные безделушки, разрядили в воздух свои ружья, обошли Перуанское побережье (до 9° южной широты), а затем взяли индейцев на борт своего судна, чтобы сделать из них переводчиков к своему запланированному возвращению. Обо всех этих необычных событиях сообщили Инке, который в 1527 году лежал на своем смертном одре.

Уайна Капак умер (от чумы.), не назвав имени своего преемника. В главе о государстве инков (глава 22) было написано, что в нем не было установленного порядка наследования власти; Инка, посоветовавшись со своими советниками, выбирал самого подходящего из своих сыновей, рожденного от своей главной жены койи. И теперь таким сыном, который должен стать Инкой с полным основанием, был Уаскар, проживавший в Куско, и за неимением прямого наследника он был объявлен Инкой. Но у покойного Инки среди его многочисленных второстепенных отпрысков был один по имени Атауальпа, рожденный в регионе, который в настоящее время является Эквадором. Атауальпа в последние годы много путешествовал вместе с Уайна Капаком, его знали лично, и он очень нравился главным военачальникам.

Результатом этого соперничества за титул Инки стала опустошительная гражданская война между двумя братьями, которая длилась пять лет и точно совпала с теми годами, когда Франсиско Писарро, находясь в Испании, делал приготовления к завоеванию царства золота (поначалу Ф. Писарро был посажен в тюрьму за долги, но благодаря его рассказам и убедительным доказательствам был по приказу Карла I (V) выпущен и получил патент на завоевание Перу (а также назначение губернатором еще не завоеванной страны.).

В заключительном сражении Уаскар попал в плен, его военачальники были убиты, тысячи индейцы погибли в массовой резне, а своих военачальников Атауальпа послал в Куско, чтобы предать смерти стольких членов семьи Уаскара, сколько сумеют захватить, а также чтобы подготовить столицу Куско к вступлению в нее Атауальпы, где его должны были объявить Инкой.

Именно в это время, в 1532 году, в заливе Гулякиль начал действовать Франсиско Писарро (вышел из Панамы 27 декабря 1530 года.) со своим небольшим отрядом. 24 сентября 1532 года Писарро выступил. 15 ноября его отряд (106 пехотинцев и 62 кавалериста) вошел в Кахамарку.

Атауальпа (которого должны были объявить Инкой) находился в это время неподалеку от Кахамарки, где принимал горячие серные ванны. Это место тогда не имело большого значения в государстве инков. Он ожидал донесений от своих гонцов-часки из Куско о приготовлениях к своему триумфальному вступлению в город. Его окружали испытанные в сражениях воины, которые вели эту ужасную братоубийственную войну в течение пяти лет. Теперь он был хозяином всего и вся в своих владениях; он мог отрубить голову своему самому известному военачальнику, просто подняв руку; он мог сделать это даже на большом расстоянии через посыльного. Именно в такой момент он получил сообщения с побережья о прибытии испанцев.

Инкские разведчики были по-своему точными; кипу содержали сведения о числе людей и животных (таких необычных, что никто не мог дать им названия, и полагали, что человек и животное составляют одно целое). Неправильным было истолкование этих сведений: у животных были ноги из серебра (эффект от конских подков); они беспомощны ночью; если всадник падает с животного, наступает конец обоим. Что же касается ружей, которые извергали огонь, то они были лишь ударами молнии и могли выстрелить только дважды. Один из вождей с побережья, как говорилось в донесении, налил в ствол одного из ружей кукурузной чичи, чтобы умилостивить бога грома. К тому же стальные мечи этих бородатых людей, согласно донесениям, были такими же бесполезными, как рейки ткацкого станка. Все это показывает, что Инка совершенно не знал, с кем будет иметь дело – с белыми людьми. Действительно, сначала Атауальпа считал их возвратившимися богами, так как существовала легенда о том, что бог-создатель Тики Виракоча, принесший инкам цивилизацию, недовольный творением рук своих, уплыл и должен был когда-нибудь вернуться (эта легенда, постоянно встречающаяся в Северной и Южной Америке, о кораблях, возвращающихся из-за моря, вероятно, имеет под собой реальную основу).

Когда сам местный вождь явился с побережья в Анды, чтобы доложить: «На большом корабле прибыли бородатые люди из-за хатун-коча (моря) в необычной одежде, с животными, наподобие лам, только больше», – Атауальпа подумал, что сами боги пришли, чтобы сопроводить его в Куско для получения принадлежащего ему по праву титула Инки. Однако он не был глуп. Получив донесения о продвижении испанцев и о том, как они осквернили его Дев Солнца в селении Каксас, он к этому времени уже знал, что имеет дело не с богами.

Так как Атауальпа, как и все индейцы, полагал, что никто не может получить подкрепления с моря, его стратегия предположительно состояла в том, чтобы, не оказывая сопротивления, ловко заманить их в глубь страны в один из городов, возможно, в саму Кахамарку, подать сигнал – и придет конец этому небольшому эпизоду, который отсрочил его поездку в Куско. Чего было бояться Атауальпе? Он был богом. Его окружали тысячи воинов, а против такого малочисленного противника… Так что он принял – как мы полагаем, наивно, но для него, без сомнения, это казалось капризом обреченных на смерть – приглашение испанцев встретиться с их военачальником Франсиско Писарро на площади Кахамарки (предварительно Писарро с переводчиком ходил к лагерю Атауальпы. Воины Атауальпы должны были прийти без оружия, «чтобы не нанести оскорбления».

На закате дня 16 ноября 1532 года Инку в окружении его безоружных телохранителей внесли на носилках на площадь Кахамарки. Произошел неясный разговор – если вспомнить, что написано у Прескотта в «Завоевании Перу» – между христианским священником и богом– Инкой. Затем одна из пушек изрыгнула гром в ряды загорелых тел, и с криками «Сантьяго!» и «Вперед!» испанцы напали из засады на беспомощного Инку.

Остальное – история.