История Мексики. Господство Диаса, страница 2

Диктатура на вершине

Вступление Лимантура в правительство отмечает начало возвышения новой группы — «людей науки» (сиентификос). Сиентификос представляли поколение, выросшее после Реформы. Мечта о свободе и равенстве, вдохновляв­шая Хуареса и Окампо, казалась им наивной утопией. Общественный организм, который, подобно мексиканскому, находится в зачаточном состоянии, говорили они, так же неспособен воспринять свободу, как губка не в состоянии впитать в себя бифштекс. Но, высмеивая иллюзии револю­ционного либерализма, они сами были апостолами новой иллюзии — иллюзии прогресса благодаря одной лишь науке. Их учителями были Огюст Конт и Герберт Спен­сер. Превыше всего они ценили материальное развитие, из­меряемое продукцией рудников и заводов и длиной желез­ных дорог и телеграфных линий, — такое развитие, какого достигла Мексика при Диасе. Они считали мексиканцев отсталым и варварским народом, который нуждается в том, чтобы его силой повели по пути цивилизации. Мекси­кой должны править белые люди. Ее должен цивилизо­вать иностранный капитал.

Организатором группы сиентификос был Росенда Пи­неда, помощник министра внутренних дел Ромеро Рубио. Пинеда хотел разжечь политическое честолюбие своего на­чальника, собрав вокруг него самых способных из моло­дых адвокатов и интеллигентов, таких людей, как Лимантур, Пабло и Мигель Маседо, Хоакин Касасус, Рафаэль Рейес Спиндола и Франсиско Бульнес. Все эти люди одо­бряли диктатуру. Впоследствии некоторые из них превра­тились в банкиров, промышленников и адвокатов корпо­раций, а другие стали губернаторами штатов или заняли должности в правительственном аппарате. Диаса окружа­ли способные экономисты и умелые интриганы, определяв­шие политику правительства и служившие главными по­средниками в навязывании Мексике англо-саксонского ка­питала. Некоторые из них стали миллионерами и по мере того, как возрастали их богатство и власть, начали стремиться к полному политическому и экономическому господству над страной. Они всегда были скорее кликой, чем политической партией, ибо не имели поддержки в на­селении. Напротив, большинство мексиканского народа от всего сердца ненавидело их. Внутренний кружок сиенти­фикос состоял из 15—16 человек. Руководителем его по­сле смерти Ромеро Рубио, последовавшей в 1895 г., стал Лимантур.

Несмотря на то, что сиентификос только идеологиче­ски обосновывали программу Диаса и извлекали из нее выгоды для себя самих, их возвышение означало новую тенденцию. Правительство Диаса было первоначально метисским. Сам Диас и большинство членов его правитель­ства и губернаторов штатов были метисами. Политическим идеалом сиентификос было не правление военного героя, а креольская олигархия. Они высказывались за конституци­онное правительство при условии, чтобы его можно было приспособить к господству креолов. В течение последнего десятилетия диктатуры диасовская администрация все в большей степени становилась креольской, и хотя некоторые новые чиновники были потомками старых выходцев из Ис­пании, многие, подобно самому Лимантуру — незаконному сыну французского авантюриста, искавшего золото в Кали­форнии, а затем нашедшего более легкий источник наживы в приобретении мексиканских церковных имуществ во время Реформы, — принадлежали к тому слою новых креолов, которые поселились в стране после достижения независи­мости. С возвышением сиентификос правительство Диаса лишилось своих корней в мексиканской нации и постепенно превращалось просто в агента иностранного капитала.

Под надзором сиентификос администрация стала более энергичной. Но осуждая бесстыдный грабеж, которым отличались прежние правительства, сиентификос умели на­правлять в свои карманы значительную долю растущего богатства страны. Если они проповедовали честность, то отчасти потому, что были достаточно умны, чтобы нажи­вать состояния, не нарушая законов. Вместо того чтобы присваивать взятки и асиенды грубыми способами воен­ных главарей, они позаимствовали с Уолл-стрит более джентльменские формы подкупа. Мексиканский банк, находившийся теперь в значительной степени под контролем сиентификос, получил возможность наживать непомерные прибыли путем продажи государственных ценных бумаг. Когда Лимантур задумал национализировать железные дороги, скупив для мексиканского правительства 51% их акций, банкирский дом Шерер — Лимантур, одним из владельцев которого был брат министра финансов, приоб­рел эти акции, чтобы продать их казначейству по повы­шенной цене. Заключение юридических сделок между пра­вительством и иностранным капиталом было монополизи­ровано адвокатами сиентификос, бравшими за каждую сделку огромную плату.

Под контролем Лимантура благосостояние Мексики — по крайней мере в отражении статистических данных — продолжало стремительно расти. Лимантур отменил алькабалу, этот пережиток колониального периода, мешавший росту внутренней торговли. Он консолидировал внутренний и внешний долг из 5%, и мексиканское правительство ста­ло пользоваться таким доверием за границей, что государ­ственные ценные бумаги вскоре начали продаваться выше паритета. Лимантур разрешил открывать банки во всех мексиканских штатах и позволял им выпускать банкноты на сумму, в три раза превышающую их наличные резервы.

Он облегчил развитие внешней торговли, установив единый золотой стандарт и уничтожив биметаллическую основу мексиканской валюты. Национализировав железные дороги, он предотвратил их концентрацию в руках одной из крупных железнодорожных компаний США. Тем временем строились новые сооружения — гавани, прави­тельственные здания, театры, телеграфные и телефонные линии. В Мехико появились широкие улицы, дворцы и грандиозные общественные здания. На запад, к парку и замку Чапультепек, служившему теперь официальной резиденцией диктатора, шел широкий бульвар, о котором меч­тал еще Максимилиан, называвшийся Пасео де ла Рефор­ма, а в новых предместьях, рядом с Пасео, выросли дома сиентификос и иностранных капиталистов. Мехико Диаса гордо именовал себя американским Парижем. И хотя к востоку и северу от площади, в полуразрушенных домах колониального периода и вновь построенных многоквартирных домах-трущобах, в тесноте ютились нищие и проле­тарии, деловая часть города и его западные предместья отличались всеми красотами мировой столицы.

Длительный мир и рост буржуазии привели, несмотря на отсутствие свободы, к некоторому культурному разви­тию. Ничто не нарушало феодального загнивания сельской Мексики, но в городах диктатура продолжала строить школы, и количество неграмотных уменьшалось(1). Колос­сально возрос тираж газет. По мере того как вымирало старое якобинское поколение, поколение Прието и Альтимирано, литература стала утрачивать сознание своей обще­ственной роли и свой мексиканский национализм, но до­стигла больших успехов в области формы. Во всей Латинской Америке это был век модернистской поэзии того стиля, величайшим мастером которого был никарагуанец Рубен Дарио и который в Мексике был представлен Гутьерресом Нахерой и Амадо Нерво. Среди прозаиков только Хусто Сьерра, романист и историк, непревзойден­ный в мексиканской литературе мастер испанского языка, остался верен либеральным и националистическим тра­дициям реформы. Сьерра поддерживал Диаса, хотя пони­мал сущность его диктатуры. Любя свободу, он убеждал себя, что «свобода, подруга львов, — достояние сильных» и что Мексика при Диасе набирает силы. Один из его учеников описывает, как Сьерра по утрам читал студен­там Национальной подготовительной школы лекции о пре­красной свободе перикловых Афин, а днем в качестве чле­на диасовского верховного суда оформлял продиктованные диктатором решения. Но лучше всего представлял дух эпохи историк — сиентифико Франсиско Бульнес, который по­ставил своей задачей высмеивание национальной гордости Мексики и ее национальных героев.

Если поэзия находила убежище в эмпиреях, то в дру­гих видах искусства ярко проявлялось то смешение вели­колепия и продажности, та мишурная пышность, которая характеризовала диктатуру Диаса. Эти искусства утратили связь с народными традициями и подражали эклектическим стилям, развивавшимся в международном обществе финансового капитала. В Мехико прекрасное здание, копия дворца в стиле итальянского возрождения, служило новым центральным почтамтом, а через улицу, близ того угла Аламеды, где когда-то инквизиция сжигала свои жертвы, возвышалась огромная куча белого мрамора вообще без всякого стиля — новый национальный театр. Живопись была скучным подражанием французскому салонному сти­лю и в академической манере изображала славные сцены войны за независимость и сражение за Пуэблу, а на пло­щадях всех городов возвышались статуи, представлявшие собой самые скверные образцы викторианского стиля. На­циональным героем был теперь Хуарес. Аламеда была украшена большой статуей сидящего Хуареса; еще боль­шая статуя была воздвигнута в Оахаке, где он родился. Типичен для режима Диаса тот факт, что эта статуя была привезена из Италии и сделана итальянским скульпто­ром, который никогда не видал Хуареса и не бывал в Мексике.

Американские дельцы, ценившие милости, щедро разда­вавшиеся им мексиканским правительством, стали даже по­говаривать, что в Вашингтоне нужен свой Диас. У Диаса, го­ворили они, награждая его высшей из имевшихся в их распоряжении похвал, кожа коричневая, но душа белого человека.

Но под поверхностью накапливались силы, о которых не имели представления Диас и Лимантур. По мере угасания своих способностей Диас все более утрачивал понимание происходящего. Он еще управлял, но источники его информации были в руках Кармелиты и сиентификос. Добиться беседы с Диасом стоило 3 тыс. песо. Что касает­ся Лимантура, то при всех своих хваленых административ­ных талантах он был не государственным человеком, а финан­систом, и если бы не основы, заложенные его предшест­венниками, он не мог бы добиться и финансового успеха. Лимантур был одним из тех банкиров-экономистов, для ко­торых процветание страны измеряется цифрами, а государ­ственная мудрость состоит в манипуляции бюджетом по всем правилам финансовой игры. В то же время большая часть мексиканского народа была теперь во имя прогрес­са осуждена на страшную нищету.

Мексиканский капитализм был надстроен над системой асиенд, при которой почти половина сельского населения была связана долговым рабством. Задача разрушения асиенд и спасения индейцев от пеонажа так и не была разрешена. Об ее осуществлении мечтали самые выдаю­щиеся из руководителй Реформы, но алчность их привер­женцев и закон Лердо не дали ей возможности воплотить­ся в жизнь. Вместо того чтобы разделить церковные асиенды между мелкими собственниками, Реформа только пе­редала их метисам и иностранцам. При Диасе система асиенд фактически укрепилась. Официальная политика правительства по-прежнему предусматривала увеличение числа земельных собственников, но оно достигалось не пу­тем раздела крупных поместий, а путем захвата, в соот­ветствии с законом Лердо, индейских общинных земель, а с 1894 г. путем раздачи общественных земель без всяко­го ограничения размеров участка, присваивавшегося одним покупателем. Количество ранчерос увеличилось на несколь­ко десятков тысяч человек. Но наиболее заметным ре­зультатом правительственной политики была концентра­ция землевладения в невиданных дотоле масштабах. Ста­рым креольским семьям было разрешено расширять свои владения за счет индейских деревень, а в северных штатах фантастическое количество общественных земель бы­ло распределено между лицами, пользовавшимися мило­стью правительства. В Нижней Калифорнии почти 30 млн. акров было роздано четырем лицам. Один человек получил 17 млн. акров в Чиуауа, другой — 12 млн. акров на северо-востоке. Семнадцати лицам было роздано 96 млн. акров, т. е. почти одна пятая всей площади респуб­лики. Значительная часть распределенной таким образом земли не была пригодна для обработки. Ее владельцы на­меревались устроить животноводческие фермы или надея­лись найти богатства в недрах. Но общий результат был достаточно серьезен. К 1910 г. почти половина Мексики принадлежала менее чем трем тысячам семей, а из 10 млн. мексиканцев, занятых в сельском хозяйстве, более 9,5 млн. фактически земли не имели. 5 млн. индейцев — жителей свободных деревень, сохранивших независимость еще со времен до испанского завоевания, — были теперь едва ли счастливее тех 4,5 млн. индейцев, которые жили на асиендах. Некоторым из них, особенно в Оахаке, удалось со­хранить часть своих общинных земель — эхидос, либо пере­дав права на них своему касику, либо заручившись покрови­тельством диктатора. Но даже они едва ли имели достаточ­но земли для удовлетворения своих нужд, а большинство индейцев было вынуждено, стать батраками на асиендах.

Многие из новых землевладельцев — скотоводческие бароны на севере, владельцы плантаций сахарного трост­ника в Морелосе, производители кофе и каучука в Чиапа­се и пеньки на Юкатане — обрабатывали земли методами капиталистического рационального производства; но снаб­жение Мексики главными продовольственными продуктами все еще зависело от старых креольских помещичьих семей центрального плоскогорья, презиравших деловые методы. Они по-прежнему обрабатывали только незначительную часть своих земель, причем почти теми же способами, как и 300 лет назад. Почва непрерывно истощалась, и процесс этот продолжался уже тысячу лет. Прогрессировала эро­зия. Диктатура ничего не делала для развития ирригации и даже раздавала права на воду частным лицам, лишая многих мелких землевладельцев доступа к воде. Она не строила шоссейных путей, а железные дороги прокладыва­лись только там, где это соответствовало интересам эконо­мического проникновения американцев. Таким образом, Мексика, три четверти населения которой занималось сельским хозяйством, не могла себя прокормить. В послед­ние годы диктатуры, несмотря на то, что покрови­тельственные пошлины на сельскохозяйственные про­дукты равнялись 100%, страна ввозила продовольствие из-за границы.

Помещики — асендадос жили в Мехико или еще чаще в Париже, извлекая доходы из земель, завоеванных или украденных их предками у индейцев, и оставляя эти земли в ведении наемных управляющих. Они посылали сыновей учиться в иезуитский коллеж Стоунихерст в Англии, а дочерей — во французские монастыри. Когда один-два раза в год они навещали свои поместья, для пеонов устраивал­ся праздник, а помещик и его жена раздавали им подарки. О действительной жизни пеонов, о том, как управляющие избивают и пытают их и заявляют феодальные права на их жен и дочерей, помещики оставались в блаженном не­ведении. Быть может, ни в одной другой стране положение пролетариата не было столь тяжелым, как в Мексике. Мексиканские сельскохозяйственные рабочие жили при режиме Диаса в нищенских условиях, почти на положении рабочего скота. Их пища состояла почти исключительно из кукурузы, перца и бобов (фрихолес). Они спали в малень­ких деревянных или каменных хижинах, постелив соломен­ные циновки (петатес) на голой земле. Заболеваемость желудочными болезнями — вследствие загрязненности пи­щи и питьевой воды, воспалением легких — вследствие крайней скученности, и венерическими болезнями была выше, чем где бы то ни было в мире. Пеоны находились во власти полу языческих, полукатолических суеверий; они пытались лечить болезни магическими обрядами и трати­ли значительную часть своих жалких заработков на пла­ту священникам и на церковные свечи(2). Водка и фиесты были единственным утешением их нищенского существо­вания, и когда деревня церемониальными плясками и взры­вами хлопушек отмечала какой-нибудь религиозный празд­ник, население ее, начиная с малых детей, напивалось до беспамятства. Такова была жизнь пеонов начиная с ко­лониального периода; но при Диасе система асиенд распространилась на всю страну, и положение ее жертв стало еще тяжелее. Дневной заработок пеона составлял, как и двести лет назад, от 25 до 40 сентавос в день(3) Но тем временем банки Лимантура накачивали финансовую систему бумажными деньгами, и цены неуклонно повыша­лись. С 1890 по 1910 г. цены почти на все важные продовольственные продукты возросли более чем вдвое. В 1910 г. реальная заработная плата пеона, в ценах на кукурузу, составляла одну четверть заработной платы, кото­рую он получал в 1800 г. При вице-королях пеоны могли, по крайней мере, жить на свои заработки. При Диасе они медленно умирали с голоду.

В Мексике появился новый пролетариат, подвергавший­ся почти такому же угнетению, как и пеоны. Развивался промышленный рабочий класс. На постройке железных дорог, в рудниках и на заводах нужна была рабочая сила, которую прежде владельцы этих предприятий получали, покупая пеонов на асиендах. Лучше оплачиваемый, чем сельскохозяйственный рабочий (городские рабочие получа­ли 4—6 песо в неделю за 12—14-часовой рабочий день), избавленный от изолированного деревенского существова­ния, городской пролетарий усваивал новые идеи. Испан­ские иммигранты принесли с собой в Мексику учение анархосиндикализма. Предприимчивые мексиканцы уезжа­ли на поиски высоких заработков в Соединенные Штаты и там вступали в организацию Индустриальных рабочих мира. Несколько мексиканских интеллигентов — Рикардо и Энрике Флорес Магон, Антонио Вильяреаль, Диас Сото-и-Гама — начали проповедовать социализм. В течение последнего десятилетия диктатуры появились профессио­нальные союзы и устраивались стачки. Правительство сви­репо подавляло эти первые выступления за права рабоче­го класса. В Кананеа (Сонора), где находились принадле­жащие американцам медные рудники, и на текстильных фабриках Рио-Бланко в Веракрус, плативших самые высо­кие дивиденды среди всех хлопчатобумажных фабрик мира, войска стреляли в бастующих и убивали сотни безоружных рабочих, осмеливавшихся выступать против своих хозяев.

Мексиканских патриотов приводили в негодование при­вилегии иностранного капитала. Туземным капиталистам было трудно конкурировать с иностранцами. Мексика, го­ворили тогда, стала матерью для иностранцев и мачехой для своих собственных детей. Американские фирмы — Херстов, Гуггенхеймов, Маккормиков, Дохини, «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», «Анаконда корпорейшн», «Стандард ойл» — владели тремя четвертями мексиканских руд­ников и более чем половиной нефтяных промыслов Мекси­ки. Им принадлежали плантации сахарного тростника, кофе, хлопка, каучука и маги, а близ американской грани­цы — огромные скотоводческие фермы. Американские ка­питаловложения в Мексике, которые в 1910 г. превышали миллиард долларов, превосходили весь капитал, принад­лежавший мексиканцам. Англичане были заинтересованы в нефти, драгоценных металлах, предприятиях обществен­ного пользования, сахаре и кофе. Текстильные фабрики принадлежали главным образом французам. Испанцы, ко­торых еще ненавидели как гачупинов, почти монополизиро­вали розничную торговлю, приобретали крупные асиенды и владели знаменитыми табачными полями в Националь­ной долине, где находили смерть тысячи заключенных. Мало кто из иммигрантов приобретал мексиканское граж­данство. Иностранцы жили в изоляции, предоставляя все наиболее ответственные и высоко оплачиваемые должности на своих предприятиях соплеменникам, накап­ливая богатства, которые намеревались в будущем увезти на родину, и открыто выражая презрение к эксплуатируемой ими нации.

Мексиканцы всегда отличались ненавистью к иностран­цам. Именно эта ненависть и служила Диасу излюбленным предлогом для оправдания его диктатуры. Свободная печать и свободный суд, говорил он своим друзьям, немед­ленно сделают положение иностранных капиталистов невы­носимым. Мексика же нуждается в иностранных капитало­вложениях. Еще более того она нуждается в сноровке ино­странцев. Только иностранцы могут построить железные дороги, разработать рудники, ввести новую промышленную технику. Но Диас не защищал мексиканские интересы и не обеспечивал суверенитет Мексики. Он не требовал, чтобы мексиканцы осваивали новую технику. Иностранцы монополизировали все ответственные должности на новых предприятиях, а мексиканцев использовали только в каче­стве неквалифицированных рабочих. Диас не защитил мексиканских рабочих от эксплуатации. Иностранному капиталу была предоставлена возможность получать чудо­вищные прибыли, а мексиканцев, устраивавших забастовки с требованием повышения заработной платы, расстрелива­ли. Мексиканское правительство не следило за строитель­ством железных дорог, прославлявшимся как величайшее достижение диктатуры, и американцы, строившие эти дороги, выбирали маршруты по собственному усмотрению; в результате несколько линий соединяло Мехико с Соединен­ными Штатами, а по всей остальной территории страны единственным средством сообщения были караваны мулов. Еще более гибельной была политика Диаса в горнозавод­ском деле. Железные дороги, заводы и предприятия обще­ственного пользования, по крайней мере, оставались в Мексике, но по горному кодексу 1884 г. ее можно было без всякой компенсации лишить нефти. Развитие мекси­канской нефтяной промышленности было главным обра­зом делом Эдуарда Л. Дохини, который в 1900 г. по баснословно низкой цене — около доллара за акр — при­обрел огромные нефтяные поля в окрестностях Тампико. Другие поля были впоследствии приобретены фирмой Рокфеллера и английской фирмой «Пирсон и сын», гла­вой которой был лорд Каудрей. Некоторые скважины на этих полях могли, без давления и насосов, давать до 50 тыс. баррелей в день. Если не считать ничтожного гербового сбора, владельцы мексиканской нефти не пла­тили налогов и могли свободно вывозить свою до­бычу. Мексика не пользовалась даже преимуществом бо­лее низких цен, ибо, несмотря на большие налоги, цены на нефть в Соединенных Штатах были не выше, чем в Мексике.

Эти плоды «политики примирения» — ограбление крестьян, эксплуатация промышленных рабочих и раздача привилегий иностранцам — вскоре вызвали еще более грандиозное потрясение, чем война за независимость и война за Реформу.

——

(1) К 1910 г. имелось около 12 тыс. школ, в которых, по крайней мере, по официальным данным, училось около 900 тыс. чел. Но поль­за, приносимая школами, была незначительна — отчасти потому, что учителям платили ничтожное жалованье, отчасти потому, что дети нередко бывали полуголодными.

(2) Эти деньги часто уплачивались священнику непосредственно помещиком или его управляющим, а затем вычитались из заработка пеонов.

(3) До 1931 г. песо равнялся 1/2 доллара. В песо— 100 сентавос.

Падение диктатуры

Пока Диас был у власти, мало кто сознавал, как велики проблемы, оставленные им неразрешенными или созданные им самим. Но по мере того как он старел, его привержен­цы с растущей тревогой начинали думать о будущем. Борьба за место президента могла поставить под угрозу все достижения диктатуры. Найти себе преемника должен был сам Диас; но престарелый диктатор отказывался вы­полнить эту обязанность. За четверть века у него созда­лась привычка не терпеть близ своего престола никаких соперников, и эта привычка стала его второй натурой. Он не задумывался о том, что будет после его смерти. Пока он был жив, он желал быть первым. Диас обладал несколь­ко мрачным чувством юмора, и тревога услужливых льсте­цов забавляла его.

Наиболее вероятным преемником Диаса был генерал Бернардо Рейес, губернатор Нуэво-Леона и командующий войсками северо-востока. Рейес был самым дельным из губернаторов Диаса; он превратил Нуэво-Леон в один из наиболее цветущих и передовых штатов страны. В свободу он не верил и беспощадно расстреливал враждебные де­монстрации. Однако Рейес провел и некоторые реформы; так, в его правление был принят первый в Мексике за­кон о заработной плате. Рейес, казалось, был способен продолжать политику Диаса его же методами. Сын его Родольфо, столичный адвокат, организовал партию рейистов, в которую привлекал молодых интеллигентов, не до­пущенных в клику сиентификос. Родольфо убеждал их — без особых на то оснований, — что его отец даст Мексике большую свободу и больший демократизм.

Сиентификос ненавидели Рейеса. Он был метисом и стал бы править как военный диктатор, а сиентификос мечтали о креольской олигархии. Они хотели, чтобы пре­зидентом стал их главарь Лимантур. В начале XX в. Диас, казалось, соглашался уладить вопрос о преемственности. Он сделал Рейеса военным министром, и предполагалось, что Лимантур станет президентом, а Рейес его правой ру­кой. Одно время Лимантур сблизился с Рейесом. Но вскоре между ними начались ссоры. Рейес стал создавать армейский резерв, и Лимантур заподозрил, что он замышляет использовать этот резерв для государственного пере­ворота. Родольфо Рейес опубликовал в своей газете статью с нападками на Лимантура. Диас предпочел поддержать Лимантура. Рейес получил отставку и был послан обратно в Нуэво-Леон. Однако если сиентификос считали себя победителями, то вскоре они были выведены из заблуж­дения. Диас по-прежнему имел обыкновение подкапываться под любую группировку, которая становилась слишком сильной. Он стал создавать третью группу, руководимую министром юстиции Хоакином Барандой и губернатором Веракрус Дехесой. Группа эта представляла старых яко­бинцев. Баранда, по-видимому, поощряемый Диасом, ука­зывал, что, как сын французского гражданина, Лимантур не имеет законного права стать президентом.

Диас беспрепятственно переизбрал себя в 1896 и 1900 гг. Однако в 1904 г. вопрос о преемственности встал с особой остротой. Диас согласился, чтобы на случай его кончины был избран вице-президент, но настоял на том, что сам назначит кандидата. Тогда же срок пребывания президента у власти был продлен до 6 лет. Была организована национально-либеральная партия, и, когда собрался ее съезд, делегаты проявили серьезное бе­спокойство. Франсиско Бульнес заявил, что стабильность мексиканской национальной жизни и цивилизации зависит от жизни престарелого диктатора. Когда настало время выдвинуть вице-президента, Диас не назвал своего канди­дата, и делегаты в смущении молчали. Ни один не осме­ливался назвать чье-нибудь имя. Наконец, явился уполно­моченный Диаса и заявил, что выбор диктатора пал на Рамона Корраля, который и был избран. Диас объявил, что сам он был избран единогласно, а против Корраля было подано семь голосов.

Корраль был связан со сиентификос, и за его избра­нием последовало окончательное падение рейистов и «яко­бинцев». Баранда вышел из правительства, а Мигель Маседо, помощник министра внутренних дел, принялся укре­плять влияние группы сиентификос в администрации и усиливать террор против радикальных элементов. Но если назначение Корраля было победой сиентификос, оно яви­лось также результатом личного выбора Диаса. Корраль был выдвинут отчасти по той причине, что никто не захо­тел бы устранить Диаса, чтобы сделать президентом Корраля. По отношению к Рейесу Диас испытывал патологический страх. Он был убежден, что если Рейес ста­нет вице-президентом, то его собственная жизнь окажет­ся в опасности. Корраль был деятельным администрато­ром, сурово правил Сонорой и построил несколько школ; но Мексике он был известен главным образом как человек, наживший состояние продажей в рабство индейцев яки. Всеобщая ненависть к Корралю приводила Диаса в во­сторг. Старый негодяй, смакуя, повторял ходившие на­счет Корраля анекдоты и торжественно прибавлял: «Какая жалость, что о таком хорошем человеке так дурно судят!» К тому же он знал, что вице-президент — человек боль­ной, и твердо надеялся пережить его.

Надменно пренебрегая желаниями подданных, Диас возбуждал к себе вражду и за границей. Мощь американ­ского капитала начала тревожить его, и он старался укре­пить в Мексике европейские интересы в противовес инте­ресам Соединенных Штатов. Это была его старая игра — натравливать одного врага на другого. Теперь начала по­лучать льготы английская фирма «Пирсон и сын». Вначале эта фирма намеревалась осушить в Мексике озеро Тескоко и соорудить гавани. Затем Диас стал давать ей нефтяные поля, расположенные на общественных землях, и оказы­вать ей предпочтение перед фирмами Рокфеллера и Дохини. В политических вопросах он также стал проявлять враждебность к Соединенным Штатам. Когда президент Никарагуа Селайя был изгнан из страны революционным движением, поддержанным американцами, его радушно приняли в Мексике. В 1907 г. Вашингтон просил у Мекси­ки сдать США в бессрочную аренду бухту Магдалена в Нижней Калифорнии, чтобы построить морскую базу на случай войны с Японией. Диас соглашался сдать бухту в аренду только на трехлетний срок, до 1910 г. Тем време­нем Мексику посетила группа японских моряков, которой был оказан самый радушный прием. Американское прави­тельство, возглавлявшееся после 1909 г. президентом Таф­том и представителем «дипломатии доллара» государствен­ным секретарем Филендером Ноксом, до тех пор помогало Диасу, препятствуя мексиканскому революционному движе­нию и высылая мексиканских политических эмигрантов с территории Соединенных Штатов. Но в 1910 г. полити­ческие противники Диаса получили разрешение использо­вать территорию Соединенных Штатов в качестве опера­ционной базы против Диаса. Официально американское правительство сохраняло дружбу с Диасом, но его дей­ствия свидетельствовали, что отныне оно будет привет­ствовать политические перемены в Мексике.

В 1908 г., впервые после 1876 г., в Мексике возникли серьезные политические споры. Экономическое положение страны было хуже, чем в предыдущие годы. Кризис, охва­тивший Уолл-стрит в 1907 г., отразился и на Мексике. Лимантур приказал банкам потребовать назад неоплачен­ные кредиты, и начался процесс дефляции, приведший к большим бедствиям. В 1909 г. был неурожай, и в некото­рых сельских районах крестьяне умирали с голоду. Тем временем Диас своим интервью, данным американскому журналисту Крилмену, развязал руки оппозиции. Он за­явил, что целью его диктатуры было повести Мексику по пути демократии и что теперь он считает цель достигнутой. Мексика готова к свободе, и он намерен уйти в отставку в 1910 г. Поэтому он будет приветствовать рост оппози­ционной политической партии. При этом Диас добавил, проявив полную неспособность понять смысл оппозиции, что будет сам руководить такой партией и поощрять ее. Это заявление было опубликовано печатью Соединенных Штатов и в конце концов дошло до тех, к кому имело пря­мое отношение, — до мексиканцев. Филомено Мата, кото­рый, несмотря на то, что 34 раза сидел в тюрьме, по-прежнему проповедовал свободу, спросил Диаса, серьезно ли он это говорил. Оказалось, что интервью было предна­значено только для иностранного потребления. Диас, оче­видно, намеревался помириться с Соединенными Штатами или, быть может, просто расставлял западню своим про­тивникам в Мексике.

И все же интервью, данное Диасом Крилмену, было серьезным просчетом. Молодые столичные адвокаты и ин­теллигенты, представители поколения, сменившего сиенти­фикос, люди вроде Луиса Кабреры и Хосе Васконселсса, стали требовать свободы и реформ. Широкое внима­ние привлекла изданная на деньги Бернардо Рейеса книга Андреса Молины Энрикеса «Великие национальные проблемы», в которой давался анализ пагубной аграрной политики Диаса. Братья Магон, жившие изгнанниками в Лос-Анжелосе, готовили восстание в провинциях Чиуауа и Коагуила. А для защиты интересов рейистов была создана новая политическая партия — демократическая партия.

Рейисты не осмелились выступить против переизбрания Диаса, но просили, чтобы в 1910 г. Корраля заменил на посту вице-президента Рейес. Летом 1909 г. они стали устраивать политические собрания, пользовавшиеся боль­шим успехом. Партия сторонников переизбрания, создан­ная сиентификос, и личные приверженцы Диаса, органи­зовавшиеся в национальный клуб «порфиристов», рассы­лали ораторов для пропаганды заслуг Рамона Корраля. Но вся страна, за исключением бюрократии, единодушно была против них. В Гвадалахаре их встретили градом кам­ней, а в Гуанахуато обливали водой. Но Диас был непре­клонен. Он тридцать лет поступал так, как ему хотелось, и не находил нужным на старости лет начинать считаться с общественным мнением. В ноябре он приговорил Рейеса к изгнанию в Европу. Рейес, вынужденный либо поднять восстание, либо покинуть Мексику, выбрал последнее. Одобряя достижения Диаса, он не хотел подвергать их опасности, вызвав гражданскую войну. Кроме того, он боялся. Пыл его почитателей глубоко встревожил его, и он не раз уверял Диаса, что не отвечает за деятельность демократической партии. После устранения Рейеса переиз­брание Диаса и Корраля казалось обеспеченным. Мекси­канский народ мог негодовать, но возглавить его было не­кому. Ни один военный или политический деятель в стра­не не хотел рисковать жизнью, выступив против воли ди­ктатора. Армия и бюрократия хорошо оплачивались и были верны.

То, что последовало за этим, казалось мифом, сказ­кой, а не реальной действительностью. Среди тех, кого интервью Крилмену пробудило к политической деятель­ности, был человек, которому, предстояло возглавить борьбу, окончившуюся свержением диктатора, Имя этого человека было Франсиско Мадеро. Мадеро принадлежал к богатой креольской семье в Коагуиле. Его дед, отец и дяди владели асиендами, хлопковыми план­тациями, пивоваренными и чугунолитейными завода­ми. В качестве мексиканских капиталистов они вы­ступали против привилегий, предоставлявшихся их амери­канским конкурентам. Они пострадали от монополии на гвайюлу, приобретенной фирмами Рокфеллера и Олдрича, и от роста влияния Гуггенхеймов в металлургии. Но дик­татуру они всегда поддерживали, и некоторые из них име­ли дружественные отношения с Лимантуром. Франсиско был в семье белой вороной. Он воспитывался во Франции и в Соединенных Штатах, где набрался гуманных идей, которые его семья находила очень странными. Когда в 1903 г. Рейес расстрелял в Монтерее враждебную ему де­монстрацию, Мадеро начал интересоваться политикой. В 1908 г. он опубликовал книгу «Выборы президента в 1910 г.», в которой провозглашал необходимость полити­ческой свободы и, соглашаясь на переизбрание Диаса, заявил, что выдвижение кандидатуры вице-президента должно быть предоставлено свободному выбору мексикан­ского народа. Эта небольшая, написанная в сдержанном тоне книжка, в которой говорилось только о политиче­ском положении, а более существенные экономические не­дуги Мексики игнорировались, сделала Мадеро фигурой национального значения. В 1909 г. он начал разъезжать по стране, произнося речи и завоевывая себе сторонников. А когда Бернардо Рейес был изгнан из Мексики, рейисты стали искать руководства у Мадеро. С группой своих друзей — Роке Эстрадой, Федериго Гонсалесом Гарса, Пино Суаресом, Феликсом Палависини, Хосе Васкенселосом — он основал газету и стал организовывать клубы противников переизбрания Диаса. Наконец, в ап­реле 1910 г. состоялся съезд противников переизбрания, на котором Мадеро был выдвинут кандидатом в президенты, а Франсиско Васкес Гомес, бывший рейист,— кандидатом в вице-президенты.

Сначала Диас не принимал Мадеро всерьез. Между ними состоялась встреча, во время которой Мадеро объяснил, что его цель — убедить мексиканских из­бирателей серьезно отнестись к выборам. Диас величе­ственно одобрил это прекрасное стремление. Однако вско­ре Мадеро стал казаться опасным. Собрания, на которых он выступал, всегда были многочисленными и восторже­нными. В мае 30 тыс. его последователей устроили демон­страцию под окнами Национального дворца. Диас не ре­шился идти на риск, и в июне, за месяц до выборов, Ма­деро был заключен в тюрьму в Сан-Луис-Потоси по об­винению в подготовке вооруженного восстания. Подлин­ную опасность в глазах Диаса представлял все же не Мадеро, а Лимантур. Диас привык целиком полагаться на Лимантура в административных вопросах, но теперь он решил, что Лимантур стал слишком влиятельным. Он не посоветовался с Лимантуром по поводу списка депутатов, которых надлежало избрать в следующий конгресс, и на­чал возвышать Дехесу в противовес Корралю и сиентификос. Национальный клуб порфиристов получил инструк­ции выдвинуть Дехесу кандидатом в вице-президенты. Ле­том Лимантур уехал в Европу — по официальной версии для переговоров с европейскими финансистами о новом урегулировании долгов.

11 сентября на Пасео участники мадеристской демон­страции, которых разгоняла полиция, бросали камни в окна дома Диаса. Но 16 сентября отмечалась столетняя годовщина «Грито де Долорес», и в этот день Диас органи­зовал самое расточительное празднество в истории Мекси­ки. Оно обошлось в 20 млн. песо. Представителей всех стран мира развлекали банкетами, военными парадами и карнавалами, посвященными историческим событиям, а на большом балу в Национальном дворце было выпито 20 ва­гонов шампанского. Через две недели были объявлены ре­зультаты выборов. Диас и Корраль были избраны прези­дентом и вице-президентом на следующий шестилетний срок. Диас уделил 196 голосов Мадеро и 187 — Васкесу Гомесу. Тем временем Мадеро, благодаря связям своей семьи со сиентификос, был выпущен на поруки, а 7 октя­бря перебрался в Техас и в Сан-Антонио опубликовал план Сан-Луис-Потоси. Он объявил выборы недействитель­ными, принял звание временного президента и при­звал к всеобщему восстанию, которое назначил на 20 ноября. Брат Мадеро Густаво и доктор Васкес Гомес отправились просить поддержки в Вашингтоне и Нью-Йорке.

Начало движения было смехотворно. Мадеро, которому его друзья в Коагуиле пообещали войско, перешел границу, заблудился, нашел в конце концов ожидавших его 25 человек, из которых половина не имела оружия, и вер­нулся в Техас. Акилес Сердан, рабочий, ставший руково­дителем противников переизбрания в Пуэбле, был осаж­ден полицией в своем доме и убит. В Халиско, Тласкале и Федеральном округе произошли восстания, которые были легко подавлены и не принесли никаких результатов. Ма­деро в отчаянии уехал в Новый Орлеан и намеревался от­плыть в Европу. Тогда пришла весть, что в Чиуауа на­чалось нечто более серьезное.

Чиуауа, штат животноводческих ферм, управлявший­ся семейством Террасас и в большей своей части принад­лежавший ему, едва ли не сильнее всех других штатов страдал от политической тирании и экономической олигар­хии. В 1910 г. его губернатором был Альберто Террасас. Руководитель противников переизбрания в штате Чигуа­гуа, Авраам Гонсалес, без труда набрал среди пастухов-вакерос кавалерийские отряды и нашел способных парти­занских вождей. В южной части Чиуауа командование отрядами принял на себя лавочник Паскуаль Ороско; вме­сте с Ороско действовал Панчо Вилья, который мальчи­ком бежал от пеонажа с асиенды в Дуранго, затем избо­роздил вдоль и поперек штат Чиуауа и сделался попу­лярным среди пеонов Чиуауа. 27 ноября Ороско одер­жал победу над федеральными войсками у Педерналеса. Вскоре Ороско и Вилья господствовали над южной око­нечностью штата. Тогда они отправились на север, пере­резав железную дорогу, связывавшую город Чиуауа с Сиудад-Хуарес и американской границей. В феврале, когда правительство Соединенных Штатов начало удовле­творять просьбы Диаса не допускать мексиканских рево­люционеров на американскую территорию, Мадеро вто­рично перешел границу и присоединился к повстанцам в Чиуауа.

Когда эти вести разнеслись по стране, вспыхнули вос­стания и в других местах. В Морелосе крестьянский вождь Эмилиано Сапата стал набирать в свое войско индейских пеонов с плантаций сахарного тростника и воевать с по­мещиками — асендадос. К апрелю партизанские отряды нападали на хефес политикос и диасовскую бюрократию в Соноре, Синалоа, Дуранго, Пуэбле, Герреро, Веракрус, Табаско, Оахаке и на Юкатане. Пламя восстания охватило всю страну. Диасовская диктатура, с виду столь непобе­димая, в действительности одряхлела и прогнила. Полити­ка Диаса, разжигавшего разногласия между своими сто­ронниками, лишила ее внутренней цельности. Диас не су­мел обновить административный аппарат. Двоим из назна­ченных им губернаторов штатов было более 80 лет, ше­сти — от 70 до 80 и шестнадцати — от 60 до 70. Большин­ство генералов и министров также были старики. Наварро, командовавший гарнизоном в Сиудад-Хуарес, был вете­раном войны за Реформу. Боеспособность армии с каждым годом понижалась. Номинально в ней числилось 30 тыс. чел., но в действительности имелось 18 тыс. чел., да и эти 18 тыс. состояли из завербованных насильственным путем рекрутов, которых продажные чиновники военного мини­стерства снабдили никуда не годным оружием. Диас от­странил военного министра и взял контроль над армией в свои руки. Он изучал карты боевых действий, посылал в Чиуауа бессвязные телеграммы и заявлял, что намерен сам отправиться на позиции. Среди чиновников не было ни одного, кому бы он мог доверять. Одни были слишком ста­ры и слабы, а другие замышляли покинуть его тонущий корабль. Лимантур был в Европе. Диас чувствовал себя без него беспомощным. Он нетерпеливо ждал возвраще­ния «Пепе», который, как он верил, все уладит.

Лимантур покинул Европу в феврале. Он остановился в Нью-Йорке и совещался с Васкесом Гомесом, с Густаво Мадеро и мексиканским послом в Соединенных Штатах Франсиско де ла Барра. Опасаясь интервенции со стороны правительства Соединенных Штатов, которое собрало на границе 20 тыс. солдат, он обдумывал уступки и компро­миссы. Он хотел договориться с Мадеро, чтобы самому остаться у власти и спасти интересы тех кругов, которым угрожала революция. Он был готов покинуть своих друзей сиентификос и даже, если нужно, отстранить самого Диаса. Лимантур достиг Мексики 19 марта. Он принял руковод­ство правительством, назначил новый кабинет, обещал ре­формы и послал Бернардо Рейесу предложение вернуться из Европы. Лимантур начал переговоры с революционе­рами, которые осаждали Сиудад-Хуарес. В апреле было достигнуто соглашение о перемирии.

Договориться с Мадеро было нетрудно. Над ним взяли власть его родственники, противившиеся его революционной деятельности до тех пор, пока она не возымела успеха. Он согласился пойти на компромисс и просить Лимантура остаться в правительстве. Но его союзники посылали Франсиско Васкесу Гомесу срочные телеграммы, настаивая, чтобы он приехал и занялся переговорами. Васкес Гомес потребовал отставки Диаса, исключения сиентификос из конгресса, назначения революционных губернаторов, по крайней мере, в 18 штатах и оплаты национальным казна­чейством издержек революции. Агенты Лимантура отказа­лись пойти на эти условия. Тогда у Сиудад-Хуарес на­чались столкновения между федеральными войсками и ре­волюционерами. Столкновения привели к перестрелке, а перестрелка — к сражению. Вопреки приказам Мадеро, Ороско и Вилья взяли город штурмом, пробираясь с одной улицы на другую через пробоины, которые они проделы­вали в стенах домов динамитом. 10 мая Наварро сдался. Мадеро спас его от расстрела, лично проводив через американскую границу. Тогда Ороско и Вилья напали на штаб-квартиру Мадеро и попытались арестовать его.

Взятие маленького пограничного городка Сиудад-Хуа­рес оказалось решающим событием. Революция собирала силы по всей стране. 12 мая Сапата во главе пеонских от­рядов овладел Куаутлой. Партизаны стали захватывать столицы штатов. Васкес Гомес ловко перехитрил семейство Мадеро, лишил Лимантура надежды овладеть властью, обратившись через его голову к Диасу, и заставил против­ников принять все его условия. Соглашение было подпи­сано близ Сиудад-Хуарес в 10 ч. 30 м. вечера 21 мая за столом, освещенным автомобильными фарами. Диас и Ли­мантур должны были уйти в отставку, а Франсиско де ла Барра становился временным президентом до новых вы­боров.

Договор был оглашен в столице 23 мая. 24 мая толпы народа наполнили улицы, галереи конгресса и площадь, громко требуя отставки Диаса. Но Диас отказывался по­дать в отставку. Пока друзья и родственники убеждали его согласиться, войска из Национального дворца и с башен собора стали стрелять по толпе.

Площадь быстро опустела, на ней осталось лишь двести трупов убитых жителей. В конце концов Диас сдался. Эта весть вызвала в городе взрыв исступленного ликования. Мальчики, колотившие в пустые бидоны, всю ночь поддерживали на улицах волнение. Боялись нападе­ния на дом Диаса и на обоих концах улицы поставили двойную линию вооруженных до зубов драгунов, а друзья диктатора охраняли лестницу. Главными объектами народ­ной ненависти были сиентификос и богатые владельцы концессий, губернаторы штатов и хефес политикос — все мелкие тираны, разбогатевшие под покровительством Диаса. На рассвете 26 мая Диас тайком пробрался на вокзал Сан-Ласар, сел на поезд, отправлявшийся в Веракрус, и оттуда отплыл в Европу(1).

——

(1) Лимантур последовал за Диасом через неделю. Диас умер а Париже 2 июля 1915 г.

Из книги Генри Бэмфорд Паркс, История Мексики (History of Mexico, 1940). Перевод с английского Ш. А. Богиной. Предисловие Б. Т. Руденко. Москва: Издательство иностранной литературы, 1949