История Мексики. Эпоха Санта-Аны. Часть 1

Введение

Победа армии трех гарантий поставила больше вопросов, чем разрешила. Мексика была независима, но задача ликвидации учреждений, оставшихся по наследству от испанского правительства, и создания мексиканской на­циональности только начинала разрешаться. Следующие полвека были периодов анархии, революции и граждан­ской войны.

Власть поручили креолы, а метисы начали переходить в оппозицию. В политическом отношении Мексику до XX в. представляли именно эти две группы, а не три или четыре миллиона индейцев. Во время войны за независи­мость повстанцы называли себя американцами, а некото­рые из них, несмотря на свое испанское происхождение, претендовали на звание наследников Монтесумы. Креоль­ский интеллигент Карлос Мария де Бустаманте написал прокламацию, в которой призывал армию трех гарантий отомстить за битву при Отумбе и за резню в Чолуле. В Кортесе видели первого гачупина, и после победы Итур­биде леперос напали на его гробницу в Мехиканском соборе. Но хотя потомки конкистадоров выступали теперь в роли ацтеков, они все же принадлежали к народу-завоевателю, и в течение целого столетия индейцы ничего не выиграли от независимости. Некоторые индейцы сражались за Идальго и Морелоса, а впоследствии дрались в армиях либералов; но в либеральном учении с его верой в частную собственность и выборную демократию не было почти ничего, что могло бы улучшить их положение. Большинство индейцев продолжало говорить исключитель­но на своих языках, подчиняться своим касикам и рабо­тать на своих эхидос или в качестве пеонов на асиендах Ничего не зная о перевороте, изменившем политический строй Мексики, верные старым племенным связям, они продолжали считать всех белых своими врагами. Даже в XX в. в нескольких милях от Мехико были индейские де­ревни, жители которых не знали, что являются гражда­нами независимой республики. Индейцы майя, жившие в центральном Юкатане, и кочевники-варвары Чигуагуа и Соноры так и не были окончательно покорены. В XIX в. они продолжали совершать набеги на креольские города и восставать против господства креолов.

Несмотря на кастовое разделение и неграмотность, не­смотря на недостаток политического опыта и продажность, ставшую обычным явлением, креольские адвокаты и интел­лигенты надеялись создать в Мексике парламентарную де­мократию. В течение пятидесяти лет Мексика под руко­водством группы креолов, известных как «модерадос» (уме­ренные), экспериментировала с парламентарной системой. Результаты были катастрофические. Демократию делали невозможной в особенности два учреждения, оставшиеся в наследство от Испанской империи с ее авторитар­ными традициями: церковь и армия. Пока духовенство и генералы сохраняли независимость от гражданской вла­сти, Мексика оставалась в состоянии анархии.

Церковь вышла из войны за независимость с окрепшими силами и увеличившимися поместьями. Права «патронато», в силу которого испанский король контроли­ровал назначения на церковные должности, уже не суще­ствовало, так что церковь стала совершенно независимой от государства. Духовенство сохранило свои фуэрос, со­гласно которым священников-правонарушителей судили только церковным судом. Духовенство по-прежнему было освобождено от налогов, а во время военной сумятицы оно приобрело новые земли и новые закладные. Но количе­ство духовных лиц уменьшалось. Многие миссии и церкви в индейских деревнях были почти заброшены. В некото­рых больших францисканских и доминиканских монасты­рях оставалось по нескольку человек монахов, проживав­ших доходы от прикрепленных к монастырям асиенд. Женские монастыри превратились в убежища для знатных дам. Во многие из них принимались только девушки из богатых семей. Монахини жили с удобствами, каждая име­ла своих личных служанок. Однако каждого политического лидера, касавшегося церкви хоть пальцем, встречали анафемой, отлучением от церкви, пророчествами о божьей каре и проповедью гражданской войны. Духовенство хоте­ло не только сохранить свои доходы и привилегии, — оно стремилось также бороться со свободой мысли, со свет­ским образованием — со всем, что могло подорвать ту власть над массами, которую давали ему невежество и суе­верие.

Духовенство пропагандировало и оплачивало реакцию, но главным источником его силы была армия — та армия, которая во время войны за независимость сражалась под знаменами Испании, а в 1821 г. под командованием Итур­биде оказалась вершительницей судеб Мексики. После провозглашения независимости боеспособность армии сильно упала. Рядовые состояли из индейцев-новобранцев, которых вербовали путем набегов на индейские горные деревни и в цепях привозили в испанские города. Это были необученные солдаты, снабженные самым устарелым оружием или вообще невооруженные. Нередко они марши­ровали босые, полуголые — на них не было почти ничего, кроме одеял. Их сопровождали орды женщин — «солдадерас» (солдаток), заменявших интендантскую службу. Эти солдаты, которые во внезапной схватке могли проявить энтузиазм, во время длительной кампании пользовались всякой возможностью, чтобы дезертировать. Офицеры бы­ли креолами. Они интересовались главным образом пе­тушиными боями, картами, лошадьми и пурпурными мун­дирами, богато расшитыми золотом. Подобно духовенству, они пользовались фуэро судиться только в офицерских судах. На практике эта привилегия означала, что они были свободны от всякой обязанности уважать права гражданского населения. Во время войны эти офицеры привыкли пренебрегать законом, расстреливать всех по первому подозрению и конфисковать имущество по соб­ственному произволу. После провозглашения независи­мости они были расквартированы в различных областях Мексики под начальством восемнадцати комендантов-генералов и по-прежнему продолжали убивать и грабить граж­данское население. Они восставали против всякой серьез­ной попытки ограничить их власть, провозглашая лозунг «religión у fueros» (вера и привилегии), но шли также про­тив всякого консервативного правительства, которое не предоставляло им достаточного количества почетных должностей, и некоторые из них по временам боролись за власть, выступая в роли либералов. Тридцать лет, после­довавшие за провозглашением независимости, были эпо­хой военных переворотов — «пронунсиаменто» и «куартеласо». Группа генералов под руководством своего вождя «каудильо» восставала против правительства и составляла «план», в котором, не скупясь на патриотическую риторику, осуждала существующее правительство и обещала рефор­мы. Посулами разделить плоды победы эта группа неред­ко привлекала на свою сторону войска, которые высыла­лись против нее. Самым неразборчивым мастером «про­нунсиаменто» был Санта-Ана. В течение тридцати лет история Мексики состояла из одних только «революций» Санта-Аны.

Ключом к разрешению политической проблемы были финансы. Генералам нужно было платить. Чиновники также получали жалованье из государственной казны. Место в бюрократическом аппарате было в Мексике, стране «empleomanía»(1), главным предметом честолюбивых устрем­лений людей среднего класса. Человек, интересующийся политикой, как правило, добивался для себя какой-либо должности. Правительство, которое платило своим гене­ралам и чиновникам, могло продержаться у власти очень долго. Несбалансированный бюджет означал переворот. К несчастью, двенадцать лет партизанских войн привели мексиканскую экономику в состояние полного развала. Благосостояние страны всегда зависело главным образом от рудников. Именно продукция рудников снабжала вице-королевскую администрацию излишками, а сельское хо­зяйство и промышленность — рынком. Во время войны перевозка серебра стала почти невозможной, много ма­шин на рудниках было сломано. В 1821 г. рудники были затоплены, а продукция их сократилась до ничтожных раз­меров. Прекращение работы рудников подорвало всю эконо­мику страны. Чтобы снова открыть рудники, нужен был ка­питал, но капитала, за исключением сокровищ церкви, было так мало, что ростовщики могли брать за ссуды по три про­цента в месяц. Две трети светского капитала было прежде собственностью гачупинов, но многие из них вернулись в Испанию, забрав деньги с собой, а остальное были обвинены в заговоре с целью восстановления испанской власти и изгнаны в 1829 г. В результате расходы прави­тельства нередко вдвое превышали его доходы. До 1894 г. в Мексике ни разу не был сбалансирован бюджет. Между 1821 и 1868 г. ежегодный доход правительства составлял в среднем 10,5 млн. песо, а расход — 17,5 млн. Как ука­зал Франсиско Бульнес, всегда, когда дефицит превышал 25%, происходил переворот.

Положение требовало реорганизации всего обществен­ного порядка. Нужно было сократить расходы путем исключения ряда генералов из платежных ведомостей пра­вительства, увеличить доходы путем конфискации церков­ных имуществ и дать толчок развитию экономики, для чего пустить в обращение церковные богатства. Но крео­лы — будь то реакционеры или «модерадос» — не хотели об этом и слышать. Вместо того они обращались к более простым, но и более опасным средствам. В Мексике по­явилась новая профессия «ахиотисты». Ахиотиста одалжи­вал правительству деньги на короткие сроки и с высокими процентами, получая в залог государственное имущество или таможенные пошлины. Когда наступал срок выкупа залога, ахиотисты собирали свои барыши, государствен­ные доходы падали, и правительство обычно свергалось в результате заговора. Выгодно используя дефицит в госу­дарственной казне, ахиотисты старались поддерживать беспорядок и вступали в союз с каудильо, главарями военных мятежей.

Между тем экономическая деятельность постепенно на­чала оживать — однако не в результате энергии или пред­приимчивости самих мексиканцев, а в результате иммигра­ции и капиталовложений из-за границы. Мексику взяли на откуп иностранные банкиры и промышленники. К зло­вещей троице, состоящей из помещика-асендадо, еписко­па и генерала, присоединилось четвертое лицо — иностран­ный капиталист, власть которого имела очень слабую опо­ру в самой Мексике, но за спиной которого стояли пушки иностранных правительств. Рудники открылись вновь, и развилось производство новых сельскохозяйственных культур, но значительная часть прибылей потекла в карманы иностранных капиталистов. А когда поток дивидендов прерывала революция, возникала угроза иностран­ной интервенции.

Пока у власти стояли креолы, Мексика казалась обреченной на распад. Модерадос могли мечтать о конститу­ционной демократии, а клерикалы — о самодержавном правительстве по старому испанскому образцу, но ни те, ни другие не обладали достаточной честностью и спо­собностями, чтобы создать устойчивую политическую си­стему. Однако в это время на сцену выходит новая груп­па, одаренная большей энергией и более сильным чувством мексиканского национализма,— метисы. Предводимые либеральными интеллигентами «пурос» (крайними), они были поборниками социальной революции. Они тре­бовали отмены фуэрос духовенства и офицерства, конфи­скации церковного имущества, уничтожения кастовых различий. Их руководители, ученики Руссо, Джеф­ферсона и Морелоса, мечтали о свободной республике, основанной на широком распределении собственности. По­добная программа соответствовала интересам метисов. Стремясь к богатству и власти, они жаждали для себя церковных имуществ и хотели захватить места в бюрокра­тическом аппарате. Но эта программа была также един­ственным средством спасения от банкротства и анархии. Когда в войне за реформу метисы добились власти, в Мексике стали возможны мир и прогресс.

Силы консерваторов сосредоточивались в городе Мехи­ко и в центральных провинциях, где испанское господство было наиболее прочным. Либералы преобладали в горах юга и на северных территориях — в Сакатекасе, Дуранго и Сан-Луис-Потоси, где собственность была распределена более равномерно, где было меньше асиенд и больше ран­чо и где индейские племена были более воинственны. В этих областях развился новый, метисский касикизм, родственный тому, который по-прежнему господствовал среди индейцев. Появились новые вожди, которые могли располагать повиновением масс, которые при случае под­нимали массы на партизанскую войну, а в мирное время управляли ими — с санкции правительства или без нее; иногда это были вымогатели и тираны, иногда — люди подлинно честные. К благороднейшим из них принадлежал

Хуан Альварес, старый последователь Морелоса, в течение пятидесяти лет бывший касиком гор Юга. Говорили, что на всей этой территории без его согласия не шелохнется ни один лист. Самый непреклонный из либеральных воена­чальников во время гражданской войны, Альварес жил, как ранчеро, и гордился тем, что сам пашет свою землю. Провинциальные касики были основой либеральной пар­тии, ее защитниками от креольских каудильо регулярной армии. Поэтому конфликт между консерваторами и либе­ралами превратился в конфликт между централистами и федералистами. Консерваторы стояли за централизованное правительство, подобное правительству вице-королей, ко­торое дало бы Мехико возможность господствовать над провинциями, либералы — за систему местной автономии по образцу федеральной системы Соединенных Штатов, ко­торая легализовала бы власть касиков. Касикизм был, по крайней мере в течение ста лет, той формой, которую при­нимала в Мексике демократия. После войны за реформу ли­бералы, подобно модерадос, продолжали верить в консти­туционное правительство, но в Мексике административная машина всегда контролировалась достаточно тщательно для того, чтобы обеспечить на выборах большинство тем, кому требуется. Ни одно правительство в истории Мекси­ки еще не было свергнуто вследствие поражения у изби­рательных урн. В действительности за парламентскими формами всегда скрывалось господство отдельных лиц. После войны за реформу, а затем после революции 1910 г. Мексика в теории была парламентарной демократией, но на практике ее правительство всегда было диктаторским. Президент республики был национальным касиком.

——

(1) Empleomanía (исп.) — жажда должностей.

Империя Итурбиде

В 1821 г. ничто еще не предвещало трагического буду­щего. Обе стороны были исполнены оптимизма и радости по поводу освобождения. Консерваторы надеялись на приезд короля Фердинанда или другого принца из дома Бурбонов, в соответствии с Игуальским планом, либера­лы — на федеральную республику. Каждая партия верила, что Мексика займет теперь место в ряду великих наций.

Тем временем Итурбиде мечтал о короне. Он мог поло­житься на ряд людей из высшего духовенства и на ар­мию, пока имел возможность ей платить. Даже Висенте Герреро и ряд либералов готовы были поддержать его, считая, что Мексика не готова к демократии и что тузем­ная монархия будет самым реальным средством организа­ции мира.

Перед Итурбиде раскрывались огромные возможности, но он совершенно не обладал талантами, необходимыми для их использования. После одной славной, но кратко­временной кампании Итурбиде почти немедленно ухватил­ся за парадный мундир. Простая арифметика могла бы доказать ему необходимость осторожности. Казна была пуста, и даже таможенные доходы, пока Сан-Хуан-де-Улоа находился в руках испанцев, были ничтожно малы. Между тем, 80 тыс. чел., составлявшие армию трех гаран­тий, числились в платежных ведомостях правительства, и едва ли будет преувеличением сказать, что половина кре­ольского населения надеялась получить должности в бюро­кратическом аппарате.

Итурбиде назначил хунту и совет из пяти регентов и стал подготавливать избрание обещанного им конгресса. Сам он занял должность президента совета регентов и присвоил себе титул генералиссимуса и верховного адми­рала с жалованьем в 120 тыс. песо. Он сразу же показал, что намерен опираться только на реакционеров. При рас­пределении милостей старые повстанцы были почти со­вершенно забыты, и некоторые из них вскоре стали отно­ситься к Итурбиде подозрительно. Гвадалупе Виктория и Николас Браво, встретившись в доме бывшего коррехидора Керетаро (того самого, который за одиннадцать лет до того вместе с Идальго и Альенде замышлял провозгласить независимость Мексики), составили заговор с целью свер­жения Итурбиде. Но заговорщики были схвачены и про­вели несколько недель в тюрьме. Когда Гвадалупе Викто­рия был освобожден, он вернулся в свои старые потай­ные места в холмах над Веракрус, снова предпочитая быть изгнанным, но не поступиться своими принципами.

В феврале 1822 г. собрался конгресс, избранный по сложной системе, которая давала преобладание богатым креолам. Большинство его членов были «борбонистас» (сторонниками Бурбонов). Но Фердинанд дал ясно понять, что не имеет намерения ни стать королем Мексики, ни признать ее независимость. Тогда ряд борбонистас стал на сторону централистической республики и объединился с либералами в нападках на Итурбиде. Быстро распро­странялось масонство, и масонские ложи, в которых дей­ствовал Мигель Рамос Ариспе, стали центрами республи­канской пропаганды. Члены конгресса должны были вы­работать конституцию и обеспечить правительство дохо­дами, но они нашли гораздо более легким и соответствую­щим их склонностям делом заниматься препирательствами с Итурбиде. В Мексике оставались еще тысячи купцов и чиновников-гачупинов, которые совместно с испанскими войсками, находившимися в Сан-Хуане, замышляли воз­вратить Мексику Испании. В апреле Итурбиде обвинил одиннадцать членов конгресса в причастности к этим за­говорам, но не мот подкрепить свое обвинение никакими доказательствами. Конгресс отомстил ему, удалив из со­вета регентов трех его друзей. Это выступление против Итурбиде было произведено с нарочитой театральностью. Некоторые депутаты поговаривали о Цезаре, переходящем через Рубикон, а Карлос Мария де Бустаманте призывал их ожидать смерти на своих местах, подобно римским се­наторам, подвергшимся нападению галлов. В мае кон­гресс предложил сократить армию до 20 тыс. чел. и ли­шить членов регентского совета их военных постов. Под угрозой потери своей армии Итурбиде решился действо­вать. Конгресс был уже достаточно дискредитирован тем, что ничего не совершил и занимался лишь нападками на исполнительную власть. Вечером 18 мая сержант находив­шихся в столице войск, Пио Марча, поднял крик «Да здравствует Агустин Первый!». Крик этот немедленно подхватили солдаты и леперос, и у дома Итурбиде собра­лась огромная толпа, требовавшая, чтобы он объявил себя императором Мексики. Итурбиде вышел на балкон и ра­зыграл отказ. Затем он ушел обратно, якобы для того, чтобы посоветоваться с другими регентами, но вскоре вышел вторично и объявил о своем согласии. Впослед­ствии Итурбиде заявлял, что принял корону только что­бы спастись от самосуда толпы; но все считали, что Пио Марча действовал по его инструкциям. Всю ночь город приветствовал нового правителя колокольным звоном, пушечной пальбой и парадами войск. На следующее утро, в семь часов, был созван конгресс. На заседании присут­ствовал сам Итурбиде, и тысячи его сторонников проникли в зал и смешались с депутатами или ждали у дверей, кри­ча «вива» в честь Агустина Первого и требуя смерти для всех, кто откажется голосовать за предоставление ему короны. Замечательно, что в такой обстановке 15 голосов было подано против этого предложения, 67 депутатов го­лосовало за него, а более половины воздержалось.

Итурбиде хотел, чтобы мексиканская империя была не менее великолепной, чем европейские. Он щедро одарил титулами своих сторонников из рядов духовенства и ар­мии, создал должности раздатчика милостыни, высшего це­ремониймейстера, конюшего, капитана императорской гвар­дии и назначил целый ряд камер-юнкеров и фрейлин. Ко­рона была объявлена наследственной, и отец и мать, братья и сестры, а также семеро детей императора стали принцами и принцессами. В июле была отпразднована коронация Итурбиде. Нашли модистку, некогда работавшую при французском дворе, и с помощью ее компетентных советов церемония была устроена по образцу коронации Наполео­на Бонапарта. Итурбиде и его жена, блистая драгоценны­ми камнями, часть которых была для данного случая одолжена, а остальные были фальшивыми, проехали по Платерос и площади в собор, где выслушали мессу, были помазаны миром и воссели на два приготовленных для них трона, после чего на их головы были возложены короны. В августе был учрежден орден Гвадалупе с 50 большими крестами, сотней рыцарских званий и неограниченным чис­лом членов.

Эти празднества доставили развлечение толпе и удов­летворили высшего церемониймейстера, конюшего, капита­на императорской гвардии и обладателей 50 больших кре­стов. Но большая часть креольского населения, не полу­чившая таких почестей, была разочарована. Казна по-прежнему пустовала. Правительство держалось благодаря принудительным займам и конфискации имущества гачу­пинов.

Конгрессу было все еще разрешено заседать и продол­жать разработку конституции. В его рядах появился теперь новый враг Итурбиде, более грозный, чем все преж­ние. Брат Сервандо де Тереса-и-Мьер, прожив в изгнании почти 30 лет, в 1821 г. отправился на родину; но ему, как всегда, не повезло. Его поймали испанцы и держали в плену в Сан-Хуане. Однако комендант форта Давила, наконец, понял, что в его подземной тюрьме сидит человек, который может доставить императору Мексики величайшие неприятности, и брат Сервандо был освобожден. Он занял в конгрессе место, на которое был избран, и немедленно начал с беспощадной дерзостью высмеи­вать Итурбиде, поддельные титулы и пышность его империи.

В августе 15 депутатов, в том числе брат Сервандо, бы­ли заключены в тюрьму. Это только объединило конгресс на защиту своих законных прав, в результате чего в ок­тябре он был разогнан войсками и заменен назначенными Итурбиде 45 членами конгресса. Однако эти 45 депутатов по-прежнему отказывались выработать приемлемую консти­туцию и голосовать за налоги, и Итурбиде заявил, что он сам составит конституцию. Правительство становилось открытой диктатурой. Если бы Итурбиде пользовался под­держкой армии, он мог бы еще, пожалуй, сохранить власть, но генералы, которым надоело ждать жалованья, покида­ли его и вступали в масонские ложи. Итурбиде был вынуж­ден принять крайние меры. Он стал печатать бумажные деньги, которыми отныне должна была оплачиваться одна треть всех долгов правительства. Цены соответственно поднялись, а негодование чиновников и генералов усили­лось.

Первый же офицер, открыто выступивший против Итур­биде, мог поднять бурю. Эта честь выпала на долю не кого-либо из бывших роялистских или повстанческих ге­нералов, а на долю молодого человека, Антонио Лопеса де Санта-Ана, который в дальнейшем в течение сорока лет проявлял замечательную способность оценивать ситуа­цию, угадывая психологический момент, благоприятный для восстания или отступления. Уроженец Халапы и быв­ший офицер роялистской армии, Санта-Ана примкнул к Итурбиде в 1821 г., получив обещание повышения. После провозглашения Итурбиде императором Санта-Ана написал ему несколько льстивых поздравительных писем, приехал в Мехико и стал ухаживать за незамужней сестрой Итурбиде. Но Итурбиде в гневе отослал Санта-Ану на военный пост в Веракрус. Тогда Санта-Ана состряпал план захватить Сан-Хуан-де-Улоа. Достоинство этого пла­на состояло в том, что в случае его удачи прославился бы Санта-Ана, в случае же неудачи вина падала на началь­ника Санта-Аны Эчаварри. План не удался, и Эчаварри едва не был взят в плен во время набега испанцев. Запо­дозрив, что дело нечисто, Эчаварри написал Итурбиде — и тот отправился в Халапу. Итурбиде велел Санта-Ане ехать в Мехико, обещав ему назначение на более высокий пост. Но обмануть Санта-Ану было трудно. Как только Итурбиде уехал, он поспешил в Веракрус и провозгласил республику. Значение этого слова он, как сам впослед­ствии признавался, представлял себе весьма туманно. Из своего уединения появился Гвадалупе Виктория и примкнул к Санта-Ане. «Освободительная армия» вначале потерпела поражение, и Санта-Ана намеревался бежать в Соединен­ные Штаты. Но вскоре стало очевидно, что Итурбиде поте­рял власть над армией. Висенте Герреро и Николас Браво бежали из Мехико, чтобы организовать восстание на юге. В Чалько они были пойманы одним из генералов Итур­биде, но им дали возможность убежать. Эчаварри, послан­ный осаждать Веракрус, почему-то медлил и, наконец, в феврале 1823 г. опубликовал так называемый план Каса Мата. Согласно этому плану, Итурбиде сохранял импера­торский престол, но должен был быть избран новый кон­гресс, на который не оказывалось бы воздействия извне. Генералы повсюду стали высказываться за план Каса Мата, даже полки, стоявшие в столице, присоединились к мятежникам и открыто с развевающимися знаменами вы­шли из города под музыку оркестров. Меньше чем через десять месяцев после того, как Итурбиде был торжествен­но провозглашен императором Мексики, он остался один. В марте Итурбиде созвал старый конгресс и, обратившись, к нему, пробормотал несколько слов, очевидно, не зная, что делать и что говорить. 19 марта он решил что-то предпринять. Он обратился к конгрессу с посланием, в котором объяснил, что принял корону только по принуждению и что теперь желает отречься от престола. Мексика, прибавил он, должна ему 150 тыс. песо. Конгресс принял отречение и приговорил императора к пожизненному из­гнанию.

Николас Браво проводил Итурбиде до берега и поса­дил его на судно, отправлявшееся в Европу. Но не в ха­рактере Итурбиде было после краткого апофеоза прими­риться со скромным существованием. Весной следующего года он осведомил новое мексиканское правительство, что Испания замышляет вторичное завоевание Мексики и про­сил разрешения приехать на родину, чтобы опять сра­жаться за независимость. Правительство постановило, что если он вернется, то будет подвергнут смертной казни, но Итурбиде не дожидался ответа. Он уже плыл через Атлан­тический океан с целым запасом напечатанных проклама­ций и бумажных денег, и летом, не зная о грозившем ему смертном приговоре, высадился на берегу Тамаулипаса. Он направился в город Падилья, где местные власти аре­стовали его и в тот же день расстреляли. Этот жестокий поступок встретил мало одобрения, и Итурбиде сделался героем мексиканских реакционеров. Духовенство и земле­владельцы предпочитали превозносить в качестве поборни­ка независимости Мексики Итурбиде, а не Идальго и Мо­релоса, связывавших независимость с социальной револю­цией. В 1838 г., при консервативном правительстве, останки Итурбиде были, перенесены из Падильи в Мехиканский собор.

Федералистская республика

Захват власти Итурбиде вызвал раскол в среде реак­ционных элементов, а его падение ослабило их. Мексика была теперь объявлена республикой, и модерадос получи­ли контроль над правительством. В ноябре 1823 г. собрал­ся новый конгресс, руководство которым принял на себя Мигель Рамос Ариспе. Конгресс принял конституцию, выработанную главным образом Ариспе и являвшуюся точной копией конституции Соединенных Штатов, при­способленной к мексиканским традициям посредством исключения пунктов о веротерпимости (допускался только католицизм) и о суде присяжных. Мексика разделялась на 19 штатов и 4 территории. Штаты избирали своих губернаторов и законодательные собрания. Президент и вице-президент избирались законодательными собраниями штатов. Первый выбор пал на Гвадалупе Виктория и Николаса Браво, которые вступили в должность осенью 1824 г.

Силы, которые привел в движение Идальго и которые когда-то были представлены Морелосом, теперь, казалось, господствовали в государстве. Однако Гвадалупе Виктория не был Морелосом. Его партизанские подвиги, длительное мученичество, отказ пойти на компромисс с Испанией и с Итурбиде сделали его самой популярной фигурой в Мек­сике; но, к несчастью, тридцать месяцев одиночества и голодовки еще не дают подготовки к государственной деятельности. В качестве президента Гвадалупе Виктория проявил себя бездеятельным, нерешительным, медлитель­ным и завистливым по отношению к способным людям. Он отслужил свои четыре года — привилегия, которой в течение последующих пятидесяти лет не имел никто дру­гой — и оставил должность таким же нищим, каким в нее вступил, что было почти столь же редким явлением. Но хотя период его президентства можно считать относитель­но спокойным, уже тогда были посеяны семена будущих бедствий. Недостатки президента не возмещались достоин­ствами вице-президента, ибо Николас Браво — после вы­дающейся деятельности в качестве вождя повстанцев — сделался теперь орудием реакционеров.

Люди, руководившие первым конгрессом, были креоль­ские интеллигенты, не понимавшие особенностей мекси­канского общества. Они забыли, что Морелос требовал перераспределения собственности. Они думали только о республиканских учреждениях и всеобщем избирательном праве. Но право голосовать было бессмысленным в стра­не, где большая часть населения была неграмотна, а не­сколько миллионов человек не умело даже говорить по-испански. Всякое правительство, которое действительно уп­равляло, управляло по-диктаторски.

Федералистская конституция 1824 г. имела свои достоинства. Церковь, например, лишалась монополии в области просвещения, так как некоторые правительства штатов организовали светские учебные заведения. Но выборы были комедией. Индейцев напаивали спиртными на­питками пульке и агуардиенте, сгоняли вместе и толпой ве­ли голосовать соответственно инструкциям.

Тем временем консерваторы оправлялись от смятения, в которое поверг их Итурбиде, и организовывались для захвата власти. А когда либералы нашли, наконец, руко­водителей, которые хотели нанести удар по силам реакции, было уже слишком поздно.

Столь же пагубные последствия имело и то, что правительство не сумело разрешить финансовую проблему. Взи­мавшаяся с индейцев дань была отменена и, если не счи­тать ставшего ничтожным налога на металлы, казна чер­пала свои доходы из таможен, от алькабалы, акциза и мо­нополий. Правительство открыло порты для торговли всех стран и наложило на все ввозимые товары 25-процентную пошлину. Алькабала повышала цену товаров еще на 18%. Такие пошлины вызывали контрабанду, предотвратить ко­торую было невозможно. Число портов, через которые разрешался и контролировался ввоз, было ограничено; к тому же, контрабандисты без труда могли выгружать то­вары в других пунктах издавна пустынной береговой ли­нии. В 1825 г. государственный доход составлял 9—10 млн. песо. В том же году ассигнования на одну лишь армию доходили до 12 с лишним млн. песо, а все расхо­ды — до 18 с лишним млн. Более того, правительство при­няло на себя ответственность за внутренний долг как вице-королевского, так и повстанческого правительств. Общая сумма этого долга составляла 76 млн. песо. Чтобы не навлекать на себя нападок введением налогов на церковь и на землевладельцев или увольнением офицеров из армии, Гвадалупе Виктория предпочел занимать деньги за грани­цей. Мексика начала становиться зависимой от иностран­ного капитала.

Великобритания, которая почти триста лет жаждала получить большую долю богатств испанских колоний, исподтишка поощряла движение за независимость. Успех его должен был дать ей новые выгодные рынки, в кото­рых она нуждалась после промышленного переворота. В 1822 г. британским министром иностранных дел стал Джордж Каннинг, который быть может первый из английских государственных деятелей понял, что защита прав малых стран может оказаться весьма полезной для торго­вых интересов Британии. Когда Священный Союз угро­жал помочь Испании вновь завоевать ее мятежные колонии, Каннинг дал понять, что Великобритания употребит свой флот для их защиты. Он признал независимость Мексики и новых южноамериканских республик и отправил в Америку несколько кораблей с консулами и пове­ренными в делах, получившими инструкции заключить выгодные торговые договоры. «Испанская Америка, — тор­жествующе заявил он, — принадлежит Англии».

Лондонская фондовая биржа выпустила два мексикан­ских займа более чем по 3 млн. фунтов каждый, но учет­ная ставка, которую потребовали лондонские банкиры, оказалась столь высокой, что до мексиканского прави­тельства дошло немногим более половины денег. Впрочем, деньги эти не были потрачены целесообразно. Мексикан­скому послу в Лондоне позволили употребить поступления по первому займу на покупку второсортных военных ма­териалов, оставшихся после битвы при Ватерлоо, и не потребовали отчета в расходах. Займы эти много десятилетий тяжелым бременем лежали на мексиканской казне и послу­жили поводом к европейской интервенции, имевшей целью уничтожение Мексиканской республики. Пока же Велико­британия прибирала к рукам значительную часть мекси­канской торговли, как оптовой, так и розничной, а британ­ский капитал вливался в мексиканскую горную промыш­ленность. Несколько лет акции мексиканских горных пред­приятий распродавались в Лондоне очень легко.

Своим успешным экономическим проникновением в Мексику Англия была в значительной степени обязана британскому поверенному в делах Уорду. Он умело выполнял инструкции имперского коммивояжера из англий­ского министерства иностранных дел. Уорд приобрел влияние на Гвадалупе Виктория, начав ухаживать за его любовницей, графиней Регла, и стал крупной силой в мексиканской внутренней политике. Он не только очаровывал мексиканских чиновников, но и тщательно обследовал экономические ресурсы Мексики, для чего посетил почти все уголки республики.

Великобритания опередила в Мексике своих соперников, как обычно происходило в те дни, когда ее империя еще расширялась, а ланкаширские хлопчатобумажные ткани господствовали на всех семи морях. Но другие страны не хотели отставать. Германский капитал тоже проник в Мексику, французы получили значительную долю в мексиканской торговле, а суда Соединенных Шта­тов во все большем количестве появлялись в мексиканских портах. Однако в драке за торговые привилегии амери­канцы оказались в невыгодном положении. Мексиканская республика очень подозрительно относилась к своему се­верному соседу с его стремлениями к экспансии, и эти подозрения поощрялись англичанами. К тому же пер­вый американский посланник в Мексике, Джоэль Пойнсетт, не рассеял их. В продолжение 20-х годов XIX в. в Латинской Америке наблюдалось постоянное соперниче­ство между англо-саксонскими странами, и победа почти всегда доставалась Англии. Период американских капиталовложений в Мексике начался только в 80-х годах XIX в.

Так правительство постепенно лишало Мексику эконо­мической независимости; между тем политические партии принимали более ясные очертания и более определенную организацию. На первый план выступали либералы, по­нимавшие всю серьезность финансовой проблемы и необ­ходимость решительных действий. Их теоретиком был экономист Хосе Луис Мора. С Морой был тесно связан Валентин Гомес Фариас, врач из Сакатекаса, который четверть века считался лидером либеральной партии. Ме­нее честным, но гораздо более способным был метис Лоренсо де Савала, уроженец Мериды, губернатор штата Мехико при президенте Гвадалупе Виктория, мексикан­ский якобинец, отличавшийся редким революционным пы­лом и пониманием политической действительности. Эта группа людей являлась руководством пурос, отличавшихся от более умеренных креолов — модерадос. Тем временем консерваторы сплачивались на защиту привилегий крео­лов и духовенства. Самым выдающимся и уважаемым из них был Лукас Аламан, горный инженер и автор класси­ческой истории Мексики, один из самых ученых людей страны. Невысокого роста, с пухлыми, чисто выбритыми щеками, в очках, со сдержанными и скромными манерами, Аламан был странным компаньоном для длинноусых ге­нералов в блестящих мундирах — наиболее видных по­борников мексиканского консерватизма. Но в действитель­ности Аламан был тонким политиком с очень сильной волей. Сторонник иностранной монархии, готовый, как мень­шее зло, принять военную диктатуру, он умер министром при самой продажной тирании, какую знала Мексика.

Бумажные преграды конституции были впервые пре­одолены в 1827 г. Консерваторы подняли восстание, во главе которого встал вице-президент Николас Браво. Дви­жение было подавлено Висенте Герреро, Браво был изгнан. Более серьезный кризис возник в 1828 г. в резуль­тате президентских выборов. Консерваторы поддерживали кандидатуру лидера модерадос Гомеса Педрасы, оратора и ученого, который больше годился для руководства палатой общин, чем для поста главы мексиканского правительства. Пурос выдвинули кандидатуру Висенте Герреро. Герреро с его военной славой и демократическими манерами был бо­лее популярным кандидатом, но Педраса был военным министром, а это значило, что он сможет использовать армию, чтобы оказать нажим на законодательные соб­рания штатов. Педраса был объявлен президентом, а Анастасио Бустаманте, начавший свою политическую карьеру, как преданный поклонник Итурбиде, — вице-пре­зидентом.

Либералы, хотя и негодовали по поводу результатов выборов, были все же готовы примириться с ними. Но в Мексике был человек, который ждал именно такого слу­чая. Санта-Ана считал, что его заслуги при свержении Итурбиде не получили должного признания. Он любил принимать позу освободителя Мексики и основателя Мек­сиканской республики, но, увы, правительство республики не проявило по отношению к нему благодарности. Не­сколько лет он колебался между либерализмом и консерватизмом, выжидая, что возьмет верх, но в конце концов связал себя с делом Герреро. В сентябре 1828 г. он вос­стал против избрания Педрасы. «Как мог я хладнокровно видеть превращение республики в огромную инквизицию? — восклицал он в одной прокламации — Санта-Ана погибнет, но не останется равнодушен к такому бедствию». Правительственные войска отогнали Санта-Ану на юг, в Оахаку, где он спасся от плена, забаррикадировавшись ь монастыре. Восстание не имело бы большого значения, если бы вновь избранный президент, принявший контроль над правительством Гвадалупе Виктория, не использовал его как повод, чтобы нанести удар «пурос». Многие члены этой партии были арестованы, а Савала, избранный согласно конституции губернатором штата Мехико, был от­странен от должности отрядом солдат и был вынужден скрыться. За арестами последовали восстания либералов по всей стране. В конце ноября войска, расквартирован­ные в тюрьме Акордада в Мехико, вдохновляемые и ру­ководимые Савалой, восстали против Педрасы. В городе четыре дня шли бой, после чего Гомес Педраса вышел из правительства и покинул Мексику. Тем временем леперос воспользовались беспорядком. С проклятиями по адресу купцов гачупинов, поддерживавших Педрасу, они разгра­били и сожгли главный торговый центр Мехико, Парианский рынок. Убытки были оценены в 2 млн. песо, причем пострадали, главным образом, иностранцы. Утром и днем 4 декабря город находился в руках толпы, а богатые крео­лы и гачупины заперлись в своих домах. К вечеру вос­ставшие рассеялись. Площадь и главные улицы делового квартала, усеянные следами погрома, были пусты. И в гро­бовой тишине, нарушаемой только боем часов, Савала и лидеры либералов пошли ко дворцу, где в полном одино­честве, покинутый даже слугами, правил судьбами Мек­сики Гвадалупе Виктория. В других местах руководители армии еще сражались за Педрасу, но к концу января кризис миновал. Конгресс объявил Висенте Герреро пре­зидентом республики. По желанию Герреро Бустаманте остался вице-президентом.

Борьбу партий на время прервало испанское вторже­ние. Испанцы покинули Сан-Хуан-де-Улоа в 1825 г., после того как в течение, двух лет постоянно бомбардировали Веракрус. Но король Фердинанд продолжал считать Мексику мятежной колонией, а весть о гражданской вои­не внушила ему уверенность в том, что испанская армия, посланная для восстановления порядка, будет принята в Мексике с восторгом. Во время пути с Кубы генерал, ко­мандовавший испанской армией, поссорился с адмиралом флота, так что после высадки армии на берегу Тамаулипаса адмирал оставил ее на произвол судьбы и вернулся с флотом на Кубу. Испанцы захватили крепость Тампико, где их сейчас же поразила желтая лихорадка. Не имея пути к отступлению, они могли только сдаться мексикан­цам. Командовал мексиканцами Санта-Ана, поспешивший в Тампико при первой вести о вторжении, не ожидая пол­номочий от Герреро. Когда Мексика узнала, что испанцы капитулировали, честь победы была приписана Санта-Ане.

Но либералы торжествовали недолго. Их снова погу­било отсутствие руководства. Герреро, человек необразо­ванный, говоривший по-испански неправильно, ненавидел богатое креольское общество Мехико, и в то же время боялся его. Савала, который сделался министром финан­сов, возмущался робостью и колебаниями Герреро и через несколько месяцев вышел из правительства. Тем временем консерваторы, негодовавшие по поводу того, что ими управляет метис, сын крестьянина, организовывали против него заговоры, а те, кто поддерживал Герреро, надеясь перейти на иждивение государственной казны, обрати­лись против него. В начале 1830 г. армия восстала, и мя­теж снова возглавил вице-президент, на сей раз Анастасио Бустаманте. Его войска, пробравшиеся в Мехико по дороге из Гвадалупы, в туманную ночь без труда овладе­ли городом. Герреро бежал на юг, в горы, в тот край, где он четыре года был единственной надеждой борцов за мек­сиканскую независимость. Вместе с Хуаном Альваресом он поднял старых товарищей по оружию, и целый год они сопротивлялись новому правительству. Затем Герреро заманили на итальянский торговый корабль в Акапулько, и капитан продал его новому правительству за 50 тыс. песо. Поскольку объявить его избрание недействительным значило в то же время объявить недействительным из­брание его преемника Бустаманте, Герреро объявили сла­боумным, а впоследствии осудили за измену и казнили. Несколько лет спустя имя Висенте Герреро было добав­лено к записанным золотыми буквами на стенах Зала заседаний в Мехико именам тринадцати героев независи­мости, а те территории, где он когда-то сражался с вой­сками вице-короля, получили название штата Герреро.

Два года в Мексике господствовала реакционная дик­татура. Бустаманте был орудием в руках других. Руководя­щее влияние в правительстве имел Лукас Аламан. Когда собрался конгресс, здание, где он заседал, было окружено солдатами со штыками и заряженными пушками, а галлереи зала заседаний были переполнены шумливыми кон­серваторами. В одиннадцати штатах либеральные губер­наторы и законодательные собрания были разогнаны войсками. Газеты закрывали, а руководителей пурос сажа­ли в тюрьмы, расстреливали или изгоняли.

Правительство добилось некоторых успехов. Оно пре­секло разбой и контрабанду, и казначейству удалось нако­пить денежный резерв. Но ропот в либеральных штатах становился все громче, и снова в качестве его выразителя на сцену выступил Санта-Ана. В начале 1832 г. в предвидении приближающихся президентских выборов он ов­ладел Веракрус и присвоил себе таможенные пошлины, собиравшиеся в этом порту. В посланных против него вой­сках начала свирепствовать желтая лихорадка, болезнь, от которой были избавлены отряды Санта-Аны, состояв­шие из туземцев. Весть о восстании подняла северные провинции, и местные власти, возмущенные подавлением их местных свобод, стали сбрасывать с себя иго централь­ного правительства. В конце года Бустаманте покинул Мексику. Победоносные либералы отдали дань уважения законности, призвав Гомеса Педрасу к власти на три ме­сяца, оставшиеся еще до конца срока, на который он был первоначально избран. На выборах его преемника прези­дентом был провозглашен Санта-Ана, а вице-президен­том — Гомес Фариас.

В январе герой Тампико с триумфом въехал в Мехико, приветствуемый молодыми дамами, державшими в руках картины и символические знаки его победы. Но когда настал день его вступления в должность президента, он сказался больным и остался в своей асиенде. Фариасу, как исполняющему обязанности президента, была предо­ставлена полная свобода проводить либеральную и анти­клерикальную программу. Летом и осенью 1833 г, новый конгресс по инициативе Фариаса провел реформы. Упла­та десятины перестала быть обязательной, монахи и мона­хини получили право отказываться от своих обетов, на­значения на церковные должности должны были произво­диться государством. Клерикальный Мехиканский универ­ситет был закрыт. Для распространения светского образо­вания была создана так называемая дирекция обще­ственного образования (Dirección de Istrucción Publica).

Индейские миссии на севере были уничтожены, а их фонды конфискованы. Более того, численность армии была сокра­щена, а ее офицеры лишены своих фуэрос.

Возмущение духовенства и богатых креолов не имело границ, а офицеры стали поднимать мятежи под лозунгом «Religión у fueros» (вера и привилегии). Силы природы вступали в союз с силами церкви и помогли священникам возбудить суеверные страхи. В Мексике появилась холера, опустошившая за год до того Париж. Несколько месяцев город был увешан желто-черными флагами, означавшими наличие эпидемии, и на улицах слышался только грохот погребальных дрог. Тем временем Санта-Ана вел двойную игру. На короткие промежутки времени он брал власть в свои руки, не осуждая Фариаса открыто, но в то же время проявляя готовность слушать своих противников — клери­калов. Наконец, в апреле 1834 г. он решил, что его час пробил. Прославляемый в качестве спасителя Мексики ду­ховенством, которое объявило его переворот «самой святой революцией, какую видела наша республика», он отстра­нил Фариаса от должности, принял диктаторские полно­мочия, отменил антиклерикальные законы, распустил конгресс, запер двери зала заседаний и положил ключ к себе в карман. Когда в Сакатекасе восстали либералы, он подавил их с беспощадной жестокостью. Фариас, Мора и Савала были изгнаны. Двое последних так и не вернулись на родину. Лишь четверть века спустя либералы оправи­лись от этого удара, нанесенного им человеком, которого они сами сделали президентом.

Санта-Ана, достигший таким образом в возрасте со­рока лет верховной власти, был уроженцем Тьерра Кальенте. Дорога из Веракрус во внутренние области на про­тяжении многих миль проходила через тропические джун­гли, заросшие плетями ярко окрашенных вьюнков и ми­мозой, где жили стаи попугаев, макао и многоголосых пересмешников. Путешественники проходили мимо стад черных быков и бамбуковых хижин, в которых жило полу-негритянское население, питавшееся главным образом ба­нанами. Весь этот край, так напоминавший Африку, был частью Манга-де-Клаво, асиенды Санта-Аны, политические похождения которого отличались чисто тропической без­удержностью. Посетителей асиенды принимал человек сред­него роста, с черными волосами и глазами, с бледными меланхолическими чертами лица, с видом благородного смирения и столь любезный и тактичный в обращении, что даже злейшие враги иногда поддавались его чарам. Но хотя Санта-Ана выглядел, как философ, и говорил, как разочарованный патриот, героем его, которому он стара­тельно подражал, был Наполеон. Он называл себя Напо­леоном Запада и держал при себе для авторитетного руко­водства ветерана наполеоновских кампаний. Но не напо­леоновская воля к власти, а более типичные для Испан­ской Америки черты сделали Санта-Ану на тридцать лет проклятием Мексики. Со своим талантом к составлению планов и к организации военных мятежей, со своей страстью к пышным зрелищам и позерству, со своей лю­бовью к красивой внешности и своим непониманием ре­альной действительности, со своим легкомыслием и не­честностью, со своими чрезмерными претензиями и пора­зительным невежеством, он был олицетворением всех тех пороков, которым более всего были подвержены мексикан­ские политики. Выразитель алчности генералов и ахиотистас, изменявший всему, за что он брался, Санта-Ана до конца своей жизни проявлял своеобразную мальчише­скую несдержанность. Придя к власти, он украшал себя титулами и орденами, совершал бесстыдные набеги на каз­ну, увлекался любовными похождениями, служившими предметом вульгарных сплетен, путешествовал повсюду, даже в походах, в сопровождении клеток с боевыми пету­хами и предавался унынию при каждой неудаче. Поэтому, несмотря на то, что он четыре раза достигал диктаторской власти и четыре раза был свергнут, он умер покинутый и одинокий, в Мексике, забывшей о его существовании.

Чтобы проявить свои качества, Санта-Ане достаточно было первого президентского срока. Выступая в качестве беспристрастного патриота, не либерала — не консерватора, он собрал вокруг себя орду честолюбивых генералов, ко­торых повышал в должности, и алчных ахиотистас, кото­рым продавал контракты на поставки армии и у которых министерство финансов занимало деньги из 4% в месяц. Вся власть постепенно сосредоточивалась в руках дикта­тора, так как штаты лишались своих губернаторов и за­конодательных собраний и подвергались военному контролю. Пока же имя Санта-Аны было внесено в список героев независимости, объявленных «benemérito» (заслу­женными), а название «Тампико» было изменено на «Санта-Ана-де-лас-Тамаулипас».

В сентябре было разрешено собраться новому конгрес­су. Все усилия Санта-Аны во время выборов, подобно многим другим его действиям, оказались недостаточными, и ему пришлось иметь дело с консервативным большин­ством, сознававшим, что ему нужен не мексиканский Наполеон, а самое обыкновенное реакционное правительство. Повторив прежнюю тактику, Санта-Ана передал власть новому вице-президенту — консерватору Баррагану — и удалился в Манга-де-Клаво, ожидая подходящего случая, когда консерваторы достаточно дискредитируют себя и он, подобно шакалу из его родного штата Веракрус, сможет опять с триумфом обрушиться на столицу. Однако ему пришлось прождать семь лет. За это время лавры Там­пико были потеряны у реки Сан-Хасинто, в Техасе.