История Мексики. Эпоха Санта-Аны. Часть 1
Введение
Победа армии трех гарантий поставила больше вопросов, чем разрешила. Мексика была независима, но задача ликвидации учреждений, оставшихся по наследству от испанского правительства, и создания мексиканской национальности только начинала разрешаться. Следующие полвека были периодов анархии, революции и гражданской войны.
Власть поручили креолы, а метисы начали переходить в оппозицию. В политическом отношении Мексику до XX в. представляли именно эти две группы, а не три или четыре миллиона индейцев. Во время войны за независимость повстанцы называли себя американцами, а некоторые из них, несмотря на свое испанское происхождение, претендовали на звание наследников Монтесумы. Креольский интеллигент Карлос Мария де Бустаманте написал прокламацию, в которой призывал армию трех гарантий отомстить за битву при Отумбе и за резню в Чолуле. В Кортесе видели первого гачупина, и после победы Итурбиде леперос напали на его гробницу в Мехиканском соборе. Но хотя потомки конкистадоров выступали теперь в роли ацтеков, они все же принадлежали к народу-завоевателю, и в течение целого столетия индейцы ничего не выиграли от независимости. Некоторые индейцы сражались за Идальго и Морелоса, а впоследствии дрались в армиях либералов; но в либеральном учении с его верой в частную собственность и выборную демократию не было почти ничего, что могло бы улучшить их положение. Большинство индейцев продолжало говорить исключительно на своих языках, подчиняться своим касикам и работать на своих эхидос или в качестве пеонов на асиендах Ничего не зная о перевороте, изменившем политический строй Мексики, верные старым племенным связям, они продолжали считать всех белых своими врагами. Даже в XX в. в нескольких милях от Мехико были индейские деревни, жители которых не знали, что являются гражданами независимой республики. Индейцы майя, жившие в центральном Юкатане, и кочевники-варвары Чигуагуа и Соноры так и не были окончательно покорены. В XIX в. они продолжали совершать набеги на креольские города и восставать против господства креолов.
Несмотря на кастовое разделение и неграмотность, несмотря на недостаток политического опыта и продажность, ставшую обычным явлением, креольские адвокаты и интеллигенты надеялись создать в Мексике парламентарную демократию. В течение пятидесяти лет Мексика под руководством группы креолов, известных как «модерадос» (умеренные), экспериментировала с парламентарной системой. Результаты были катастрофические. Демократию делали невозможной в особенности два учреждения, оставшиеся в наследство от Испанской империи с ее авторитарными традициями: церковь и армия. Пока духовенство и генералы сохраняли независимость от гражданской власти, Мексика оставалась в состоянии анархии.
Церковь вышла из войны за независимость с окрепшими силами и увеличившимися поместьями. Права «патронато», в силу которого испанский король контролировал назначения на церковные должности, уже не существовало, так что церковь стала совершенно независимой от государства. Духовенство сохранило свои фуэрос, согласно которым священников-правонарушителей судили только церковным судом. Духовенство по-прежнему было освобождено от налогов, а во время военной сумятицы оно приобрело новые земли и новые закладные. Но количество духовных лиц уменьшалось. Многие миссии и церкви в индейских деревнях были почти заброшены. В некоторых больших францисканских и доминиканских монастырях оставалось по нескольку человек монахов, проживавших доходы от прикрепленных к монастырям асиенд. Женские монастыри превратились в убежища для знатных дам. Во многие из них принимались только девушки из богатых семей. Монахини жили с удобствами, каждая имела своих личных служанок. Однако каждого политического лидера, касавшегося церкви хоть пальцем, встречали анафемой, отлучением от церкви, пророчествами о божьей каре и проповедью гражданской войны. Духовенство хотело не только сохранить свои доходы и привилегии, — оно стремилось также бороться со свободой мысли, со светским образованием — со всем, что могло подорвать ту власть над массами, которую давали ему невежество и суеверие.
Духовенство пропагандировало и оплачивало реакцию, но главным источником его силы была армия — та армия, которая во время войны за независимость сражалась под знаменами Испании, а в 1821 г. под командованием Итурбиде оказалась вершительницей судеб Мексики. После провозглашения независимости боеспособность армии сильно упала. Рядовые состояли из индейцев-новобранцев, которых вербовали путем набегов на индейские горные деревни и в цепях привозили в испанские города. Это были необученные солдаты, снабженные самым устарелым оружием или вообще невооруженные. Нередко они маршировали босые, полуголые — на них не было почти ничего, кроме одеял. Их сопровождали орды женщин — «солдадерас» (солдаток), заменявших интендантскую службу. Эти солдаты, которые во внезапной схватке могли проявить энтузиазм, во время длительной кампании пользовались всякой возможностью, чтобы дезертировать. Офицеры были креолами. Они интересовались главным образом петушиными боями, картами, лошадьми и пурпурными мундирами, богато расшитыми золотом. Подобно духовенству, они пользовались фуэро судиться только в офицерских судах. На практике эта привилегия означала, что они были свободны от всякой обязанности уважать права гражданского населения. Во время войны эти офицеры привыкли пренебрегать законом, расстреливать всех по первому подозрению и конфисковать имущество по собственному произволу. После провозглашения независимости они были расквартированы в различных областях Мексики под начальством восемнадцати комендантов-генералов и по-прежнему продолжали убивать и грабить гражданское население. Они восставали против всякой серьезной попытки ограничить их власть, провозглашая лозунг «religión у fueros» (вера и привилегии), но шли также против всякого консервативного правительства, которое не предоставляло им достаточного количества почетных должностей, и некоторые из них по временам боролись за власть, выступая в роли либералов. Тридцать лет, последовавшие за провозглашением независимости, были эпохой военных переворотов — «пронунсиаменто» и «куартеласо». Группа генералов под руководством своего вождя «каудильо» восставала против правительства и составляла «план», в котором, не скупясь на патриотическую риторику, осуждала существующее правительство и обещала реформы. Посулами разделить плоды победы эта группа нередко привлекала на свою сторону войска, которые высылались против нее. Самым неразборчивым мастером «пронунсиаменто» был Санта-Ана. В течение тридцати лет история Мексики состояла из одних только «революций» Санта-Аны.
Ключом к разрешению политической проблемы были финансы. Генералам нужно было платить. Чиновники также получали жалованье из государственной казны. Место в бюрократическом аппарате было в Мексике, стране «empleomanía»(1), главным предметом честолюбивых устремлений людей среднего класса. Человек, интересующийся политикой, как правило, добивался для себя какой-либо должности. Правительство, которое платило своим генералам и чиновникам, могло продержаться у власти очень долго. Несбалансированный бюджет означал переворот. К несчастью, двенадцать лет партизанских войн привели мексиканскую экономику в состояние полного развала. Благосостояние страны всегда зависело главным образом от рудников. Именно продукция рудников снабжала вице-королевскую администрацию излишками, а сельское хозяйство и промышленность — рынком. Во время войны перевозка серебра стала почти невозможной, много машин на рудниках было сломано. В 1821 г. рудники были затоплены, а продукция их сократилась до ничтожных размеров. Прекращение работы рудников подорвало всю экономику страны. Чтобы снова открыть рудники, нужен был капитал, но капитала, за исключением сокровищ церкви, было так мало, что ростовщики могли брать за ссуды по три процента в месяц. Две трети светского капитала было прежде собственностью гачупинов, но многие из них вернулись в Испанию, забрав деньги с собой, а остальное были обвинены в заговоре с целью восстановления испанской власти и изгнаны в 1829 г. В результате расходы правительства нередко вдвое превышали его доходы. До 1894 г. в Мексике ни разу не был сбалансирован бюджет. Между 1821 и 1868 г. ежегодный доход правительства составлял в среднем 10,5 млн. песо, а расход — 17,5 млн. Как указал Франсиско Бульнес, всегда, когда дефицит превышал 25%, происходил переворот.
Положение требовало реорганизации всего общественного порядка. Нужно было сократить расходы путем исключения ряда генералов из платежных ведомостей правительства, увеличить доходы путем конфискации церковных имуществ и дать толчок развитию экономики, для чего пустить в обращение церковные богатства. Но креолы — будь то реакционеры или «модерадос» — не хотели об этом и слышать. Вместо того они обращались к более простым, но и более опасным средствам. В Мексике появилась новая профессия «ахиотисты». Ахиотиста одалживал правительству деньги на короткие сроки и с высокими процентами, получая в залог государственное имущество или таможенные пошлины. Когда наступал срок выкупа залога, ахиотисты собирали свои барыши, государственные доходы падали, и правительство обычно свергалось в результате заговора. Выгодно используя дефицит в государственной казне, ахиотисты старались поддерживать беспорядок и вступали в союз с каудильо, главарями военных мятежей.
Между тем экономическая деятельность постепенно начала оживать — однако не в результате энергии или предприимчивости самих мексиканцев, а в результате иммиграции и капиталовложений из-за границы. Мексику взяли на откуп иностранные банкиры и промышленники. К зловещей троице, состоящей из помещика-асендадо, епископа и генерала, присоединилось четвертое лицо — иностранный капиталист, власть которого имела очень слабую опору в самой Мексике, но за спиной которого стояли пушки иностранных правительств. Рудники открылись вновь, и развилось производство новых сельскохозяйственных культур, но значительная часть прибылей потекла в карманы иностранных капиталистов. А когда поток дивидендов прерывала революция, возникала угроза иностранной интервенции.
Пока у власти стояли креолы, Мексика казалась обреченной на распад. Модерадос могли мечтать о конституционной демократии, а клерикалы — о самодержавном правительстве по старому испанскому образцу, но ни те, ни другие не обладали достаточной честностью и способностями, чтобы создать устойчивую политическую систему. Однако в это время на сцену выходит новая группа, одаренная большей энергией и более сильным чувством мексиканского национализма,— метисы. Предводимые либеральными интеллигентами «пурос» (крайними), они были поборниками социальной революции. Они требовали отмены фуэрос духовенства и офицерства, конфискации церковного имущества, уничтожения кастовых различий. Их руководители, ученики Руссо, Джефферсона и Морелоса, мечтали о свободной республике, основанной на широком распределении собственности. Подобная программа соответствовала интересам метисов. Стремясь к богатству и власти, они жаждали для себя церковных имуществ и хотели захватить места в бюрократическом аппарате. Но эта программа была также единственным средством спасения от банкротства и анархии. Когда в войне за реформу метисы добились власти, в Мексике стали возможны мир и прогресс.
Силы консерваторов сосредоточивались в городе Мехико и в центральных провинциях, где испанское господство было наиболее прочным. Либералы преобладали в горах юга и на северных территориях — в Сакатекасе, Дуранго и Сан-Луис-Потоси, где собственность была распределена более равномерно, где было меньше асиенд и больше ранчо и где индейские племена были более воинственны. В этих областях развился новый, метисский касикизм, родственный тому, который по-прежнему господствовал среди индейцев. Появились новые вожди, которые могли располагать повиновением масс, которые при случае поднимали массы на партизанскую войну, а в мирное время управляли ими — с санкции правительства или без нее; иногда это были вымогатели и тираны, иногда — люди подлинно честные. К благороднейшим из них принадлежал
Хуан Альварес, старый последователь Морелоса, в течение пятидесяти лет бывший касиком гор Юга. Говорили, что на всей этой территории без его согласия не шелохнется ни один лист. Самый непреклонный из либеральных военачальников во время гражданской войны, Альварес жил, как ранчеро, и гордился тем, что сам пашет свою землю. Провинциальные касики были основой либеральной партии, ее защитниками от креольских каудильо регулярной армии. Поэтому конфликт между консерваторами и либералами превратился в конфликт между централистами и федералистами. Консерваторы стояли за централизованное правительство, подобное правительству вице-королей, которое дало бы Мехико возможность господствовать над провинциями, либералы — за систему местной автономии по образцу федеральной системы Соединенных Штатов, которая легализовала бы власть касиков. Касикизм был, по крайней мере в течение ста лет, той формой, которую принимала в Мексике демократия. После войны за реформу либералы, подобно модерадос, продолжали верить в конституционное правительство, но в Мексике административная машина всегда контролировалась достаточно тщательно для того, чтобы обеспечить на выборах большинство тем, кому требуется. Ни одно правительство в истории Мексики еще не было свергнуто вследствие поражения у избирательных урн. В действительности за парламентскими формами всегда скрывалось господство отдельных лиц. После войны за реформу, а затем после революции 1910 г. Мексика в теории была парламентарной демократией, но на практике ее правительство всегда было диктаторским. Президент республики был национальным касиком.
——
(1) Empleomanía (исп.) — жажда должностей.
Империя Итурбиде
В 1821 г. ничто еще не предвещало трагического будущего. Обе стороны были исполнены оптимизма и радости по поводу освобождения. Консерваторы надеялись на приезд короля Фердинанда или другого принца из дома Бурбонов, в соответствии с Игуальским планом, либералы — на федеральную республику. Каждая партия верила, что Мексика займет теперь место в ряду великих наций.
Тем временем Итурбиде мечтал о короне. Он мог положиться на ряд людей из высшего духовенства и на армию, пока имел возможность ей платить. Даже Висенте Герреро и ряд либералов готовы были поддержать его, считая, что Мексика не готова к демократии и что туземная монархия будет самым реальным средством организации мира.
Перед Итурбиде раскрывались огромные возможности, но он совершенно не обладал талантами, необходимыми для их использования. После одной славной, но кратковременной кампании Итурбиде почти немедленно ухватился за парадный мундир. Простая арифметика могла бы доказать ему необходимость осторожности. Казна была пуста, и даже таможенные доходы, пока Сан-Хуан-де-Улоа находился в руках испанцев, были ничтожно малы. Между тем, 80 тыс. чел., составлявшие армию трех гарантий, числились в платежных ведомостях правительства, и едва ли будет преувеличением сказать, что половина креольского населения надеялась получить должности в бюрократическом аппарате.
Итурбиде назначил хунту и совет из пяти регентов и стал подготавливать избрание обещанного им конгресса. Сам он занял должность президента совета регентов и присвоил себе титул генералиссимуса и верховного адмирала с жалованьем в 120 тыс. песо. Он сразу же показал, что намерен опираться только на реакционеров. При распределении милостей старые повстанцы были почти совершенно забыты, и некоторые из них вскоре стали относиться к Итурбиде подозрительно. Гвадалупе Виктория и Николас Браво, встретившись в доме бывшего коррехидора Керетаро (того самого, который за одиннадцать лет до того вместе с Идальго и Альенде замышлял провозгласить независимость Мексики), составили заговор с целью свержения Итурбиде. Но заговорщики были схвачены и провели несколько недель в тюрьме. Когда Гвадалупе Виктория был освобожден, он вернулся в свои старые потайные места в холмах над Веракрус, снова предпочитая быть изгнанным, но не поступиться своими принципами.
В феврале 1822 г. собрался конгресс, избранный по сложной системе, которая давала преобладание богатым креолам. Большинство его членов были «борбонистас» (сторонниками Бурбонов). Но Фердинанд дал ясно понять, что не имеет намерения ни стать королем Мексики, ни признать ее независимость. Тогда ряд борбонистас стал на сторону централистической республики и объединился с либералами в нападках на Итурбиде. Быстро распространялось масонство, и масонские ложи, в которых действовал Мигель Рамос Ариспе, стали центрами республиканской пропаганды. Члены конгресса должны были выработать конституцию и обеспечить правительство доходами, но они нашли гораздо более легким и соответствующим их склонностям делом заниматься препирательствами с Итурбиде. В Мексике оставались еще тысячи купцов и чиновников-гачупинов, которые совместно с испанскими войсками, находившимися в Сан-Хуане, замышляли возвратить Мексику Испании. В апреле Итурбиде обвинил одиннадцать членов конгресса в причастности к этим заговорам, но не мот подкрепить свое обвинение никакими доказательствами. Конгресс отомстил ему, удалив из совета регентов трех его друзей. Это выступление против Итурбиде было произведено с нарочитой театральностью. Некоторые депутаты поговаривали о Цезаре, переходящем через Рубикон, а Карлос Мария де Бустаманте призывал их ожидать смерти на своих местах, подобно римским сенаторам, подвергшимся нападению галлов. В мае конгресс предложил сократить армию до 20 тыс. чел. и лишить членов регентского совета их военных постов. Под угрозой потери своей армии Итурбиде решился действовать. Конгресс был уже достаточно дискредитирован тем, что ничего не совершил и занимался лишь нападками на исполнительную власть. Вечером 18 мая сержант находившихся в столице войск, Пио Марча, поднял крик «Да здравствует Агустин Первый!». Крик этот немедленно подхватили солдаты и леперос, и у дома Итурбиде собралась огромная толпа, требовавшая, чтобы он объявил себя императором Мексики. Итурбиде вышел на балкон и разыграл отказ. Затем он ушел обратно, якобы для того, чтобы посоветоваться с другими регентами, но вскоре вышел вторично и объявил о своем согласии. Впоследствии Итурбиде заявлял, что принял корону только чтобы спастись от самосуда толпы; но все считали, что Пио Марча действовал по его инструкциям. Всю ночь город приветствовал нового правителя колокольным звоном, пушечной пальбой и парадами войск. На следующее утро, в семь часов, был созван конгресс. На заседании присутствовал сам Итурбиде, и тысячи его сторонников проникли в зал и смешались с депутатами или ждали у дверей, крича «вива» в честь Агустина Первого и требуя смерти для всех, кто откажется голосовать за предоставление ему короны. Замечательно, что в такой обстановке 15 голосов было подано против этого предложения, 67 депутатов голосовало за него, а более половины воздержалось.
Итурбиде хотел, чтобы мексиканская империя была не менее великолепной, чем европейские. Он щедро одарил титулами своих сторонников из рядов духовенства и армии, создал должности раздатчика милостыни, высшего церемониймейстера, конюшего, капитана императорской гвардии и назначил целый ряд камер-юнкеров и фрейлин. Корона была объявлена наследственной, и отец и мать, братья и сестры, а также семеро детей императора стали принцами и принцессами. В июле была отпразднована коронация Итурбиде. Нашли модистку, некогда работавшую при французском дворе, и с помощью ее компетентных советов церемония была устроена по образцу коронации Наполеона Бонапарта. Итурбиде и его жена, блистая драгоценными камнями, часть которых была для данного случая одолжена, а остальные были фальшивыми, проехали по Платерос и площади в собор, где выслушали мессу, были помазаны миром и воссели на два приготовленных для них трона, после чего на их головы были возложены короны. В августе был учрежден орден Гвадалупе с 50 большими крестами, сотней рыцарских званий и неограниченным числом членов.
Эти празднества доставили развлечение толпе и удовлетворили высшего церемониймейстера, конюшего, капитана императорской гвардии и обладателей 50 больших крестов. Но большая часть креольского населения, не получившая таких почестей, была разочарована. Казна по-прежнему пустовала. Правительство держалось благодаря принудительным займам и конфискации имущества гачупинов.
Конгрессу было все еще разрешено заседать и продолжать разработку конституции. В его рядах появился теперь новый враг Итурбиде, более грозный, чем все прежние. Брат Сервандо де Тереса-и-Мьер, прожив в изгнании почти 30 лет, в 1821 г. отправился на родину; но ему, как всегда, не повезло. Его поймали испанцы и держали в плену в Сан-Хуане. Однако комендант форта Давила, наконец, понял, что в его подземной тюрьме сидит человек, который может доставить императору Мексики величайшие неприятности, и брат Сервандо был освобожден. Он занял в конгрессе место, на которое был избран, и немедленно начал с беспощадной дерзостью высмеивать Итурбиде, поддельные титулы и пышность его империи.
В августе 15 депутатов, в том числе брат Сервандо, были заключены в тюрьму. Это только объединило конгресс на защиту своих законных прав, в результате чего в октябре он был разогнан войсками и заменен назначенными Итурбиде 45 членами конгресса. Однако эти 45 депутатов по-прежнему отказывались выработать приемлемую конституцию и голосовать за налоги, и Итурбиде заявил, что он сам составит конституцию. Правительство становилось открытой диктатурой. Если бы Итурбиде пользовался поддержкой армии, он мог бы еще, пожалуй, сохранить власть, но генералы, которым надоело ждать жалованья, покидали его и вступали в масонские ложи. Итурбиде был вынужден принять крайние меры. Он стал печатать бумажные деньги, которыми отныне должна была оплачиваться одна треть всех долгов правительства. Цены соответственно поднялись, а негодование чиновников и генералов усилилось.
Первый же офицер, открыто выступивший против Итурбиде, мог поднять бурю. Эта честь выпала на долю не кого-либо из бывших роялистских или повстанческих генералов, а на долю молодого человека, Антонио Лопеса де Санта-Ана, который в дальнейшем в течение сорока лет проявлял замечательную способность оценивать ситуацию, угадывая психологический момент, благоприятный для восстания или отступления. Уроженец Халапы и бывший офицер роялистской армии, Санта-Ана примкнул к Итурбиде в 1821 г., получив обещание повышения. После провозглашения Итурбиде императором Санта-Ана написал ему несколько льстивых поздравительных писем, приехал в Мехико и стал ухаживать за незамужней сестрой Итурбиде. Но Итурбиде в гневе отослал Санта-Ану на военный пост в Веракрус. Тогда Санта-Ана состряпал план захватить Сан-Хуан-де-Улоа. Достоинство этого плана состояло в том, что в случае его удачи прославился бы Санта-Ана, в случае же неудачи вина падала на начальника Санта-Аны Эчаварри. План не удался, и Эчаварри едва не был взят в плен во время набега испанцев. Заподозрив, что дело нечисто, Эчаварри написал Итурбиде — и тот отправился в Халапу. Итурбиде велел Санта-Ане ехать в Мехико, обещав ему назначение на более высокий пост. Но обмануть Санта-Ану было трудно. Как только Итурбиде уехал, он поспешил в Веракрус и провозгласил республику. Значение этого слова он, как сам впоследствии признавался, представлял себе весьма туманно. Из своего уединения появился Гвадалупе Виктория и примкнул к Санта-Ане. «Освободительная армия» вначале потерпела поражение, и Санта-Ана намеревался бежать в Соединенные Штаты. Но вскоре стало очевидно, что Итурбиде потерял власть над армией. Висенте Герреро и Николас Браво бежали из Мехико, чтобы организовать восстание на юге. В Чалько они были пойманы одним из генералов Итурбиде, но им дали возможность убежать. Эчаварри, посланный осаждать Веракрус, почему-то медлил и, наконец, в феврале 1823 г. опубликовал так называемый план Каса Мата. Согласно этому плану, Итурбиде сохранял императорский престол, но должен был быть избран новый конгресс, на который не оказывалось бы воздействия извне. Генералы повсюду стали высказываться за план Каса Мата, даже полки, стоявшие в столице, присоединились к мятежникам и открыто с развевающимися знаменами вышли из города под музыку оркестров. Меньше чем через десять месяцев после того, как Итурбиде был торжественно провозглашен императором Мексики, он остался один. В марте Итурбиде созвал старый конгресс и, обратившись, к нему, пробормотал несколько слов, очевидно, не зная, что делать и что говорить. 19 марта он решил что-то предпринять. Он обратился к конгрессу с посланием, в котором объяснил, что принял корону только по принуждению и что теперь желает отречься от престола. Мексика, прибавил он, должна ему 150 тыс. песо. Конгресс принял отречение и приговорил императора к пожизненному изгнанию.
Николас Браво проводил Итурбиде до берега и посадил его на судно, отправлявшееся в Европу. Но не в характере Итурбиде было после краткого апофеоза примириться со скромным существованием. Весной следующего года он осведомил новое мексиканское правительство, что Испания замышляет вторичное завоевание Мексики и просил разрешения приехать на родину, чтобы опять сражаться за независимость. Правительство постановило, что если он вернется, то будет подвергнут смертной казни, но Итурбиде не дожидался ответа. Он уже плыл через Атлантический океан с целым запасом напечатанных прокламаций и бумажных денег, и летом, не зная о грозившем ему смертном приговоре, высадился на берегу Тамаулипаса. Он направился в город Падилья, где местные власти арестовали его и в тот же день расстреляли. Этот жестокий поступок встретил мало одобрения, и Итурбиде сделался героем мексиканских реакционеров. Духовенство и землевладельцы предпочитали превозносить в качестве поборника независимости Мексики Итурбиде, а не Идальго и Морелоса, связывавших независимость с социальной революцией. В 1838 г., при консервативном правительстве, останки Итурбиде были, перенесены из Падильи в Мехиканский собор.
Федералистская республика
Захват власти Итурбиде вызвал раскол в среде реакционных элементов, а его падение ослабило их. Мексика была теперь объявлена республикой, и модерадос получили контроль над правительством. В ноябре 1823 г. собрался новый конгресс, руководство которым принял на себя Мигель Рамос Ариспе. Конгресс принял конституцию, выработанную главным образом Ариспе и являвшуюся точной копией конституции Соединенных Штатов, приспособленной к мексиканским традициям посредством исключения пунктов о веротерпимости (допускался только католицизм) и о суде присяжных. Мексика разделялась на 19 штатов и 4 территории. Штаты избирали своих губернаторов и законодательные собрания. Президент и вице-президент избирались законодательными собраниями штатов. Первый выбор пал на Гвадалупе Виктория и Николаса Браво, которые вступили в должность осенью 1824 г.
Силы, которые привел в движение Идальго и которые когда-то были представлены Морелосом, теперь, казалось, господствовали в государстве. Однако Гвадалупе Виктория не был Морелосом. Его партизанские подвиги, длительное мученичество, отказ пойти на компромисс с Испанией и с Итурбиде сделали его самой популярной фигурой в Мексике; но, к несчастью, тридцать месяцев одиночества и голодовки еще не дают подготовки к государственной деятельности. В качестве президента Гвадалупе Виктория проявил себя бездеятельным, нерешительным, медлительным и завистливым по отношению к способным людям. Он отслужил свои четыре года — привилегия, которой в течение последующих пятидесяти лет не имел никто другой — и оставил должность таким же нищим, каким в нее вступил, что было почти столь же редким явлением. Но хотя период его президентства можно считать относительно спокойным, уже тогда были посеяны семена будущих бедствий. Недостатки президента не возмещались достоинствами вице-президента, ибо Николас Браво — после выдающейся деятельности в качестве вождя повстанцев — сделался теперь орудием реакционеров.
Люди, руководившие первым конгрессом, были креольские интеллигенты, не понимавшие особенностей мексиканского общества. Они забыли, что Морелос требовал перераспределения собственности. Они думали только о республиканских учреждениях и всеобщем избирательном праве. Но право голосовать было бессмысленным в стране, где большая часть населения была неграмотна, а несколько миллионов человек не умело даже говорить по-испански. Всякое правительство, которое действительно управляло, управляло по-диктаторски.
Федералистская конституция 1824 г. имела свои достоинства. Церковь, например, лишалась монополии в области просвещения, так как некоторые правительства штатов организовали светские учебные заведения. Но выборы были комедией. Индейцев напаивали спиртными напитками пульке и агуардиенте, сгоняли вместе и толпой вели голосовать соответственно инструкциям.
Тем временем консерваторы оправлялись от смятения, в которое поверг их Итурбиде, и организовывались для захвата власти. А когда либералы нашли, наконец, руководителей, которые хотели нанести удар по силам реакции, было уже слишком поздно.
Столь же пагубные последствия имело и то, что правительство не сумело разрешить финансовую проблему. Взимавшаяся с индейцев дань была отменена и, если не считать ставшего ничтожным налога на металлы, казна черпала свои доходы из таможен, от алькабалы, акциза и монополий. Правительство открыло порты для торговли всех стран и наложило на все ввозимые товары 25-процентную пошлину. Алькабала повышала цену товаров еще на 18%. Такие пошлины вызывали контрабанду, предотвратить которую было невозможно. Число портов, через которые разрешался и контролировался ввоз, было ограничено; к тому же, контрабандисты без труда могли выгружать товары в других пунктах издавна пустынной береговой линии. В 1825 г. государственный доход составлял 9—10 млн. песо. В том же году ассигнования на одну лишь армию доходили до 12 с лишним млн. песо, а все расходы — до 18 с лишним млн. Более того, правительство приняло на себя ответственность за внутренний долг как вице-королевского, так и повстанческого правительств. Общая сумма этого долга составляла 76 млн. песо. Чтобы не навлекать на себя нападок введением налогов на церковь и на землевладельцев или увольнением офицеров из армии, Гвадалупе Виктория предпочел занимать деньги за границей. Мексика начала становиться зависимой от иностранного капитала.
Великобритания, которая почти триста лет жаждала получить большую долю богатств испанских колоний, исподтишка поощряла движение за независимость. Успех его должен был дать ей новые выгодные рынки, в которых она нуждалась после промышленного переворота. В 1822 г. британским министром иностранных дел стал Джордж Каннинг, который быть может первый из английских государственных деятелей понял, что защита прав малых стран может оказаться весьма полезной для торговых интересов Британии. Когда Священный Союз угрожал помочь Испании вновь завоевать ее мятежные колонии, Каннинг дал понять, что Великобритания употребит свой флот для их защиты. Он признал независимость Мексики и новых южноамериканских республик и отправил в Америку несколько кораблей с консулами и поверенными в делах, получившими инструкции заключить выгодные торговые договоры. «Испанская Америка, — торжествующе заявил он, — принадлежит Англии».
Лондонская фондовая биржа выпустила два мексиканских займа более чем по 3 млн. фунтов каждый, но учетная ставка, которую потребовали лондонские банкиры, оказалась столь высокой, что до мексиканского правительства дошло немногим более половины денег. Впрочем, деньги эти не были потрачены целесообразно. Мексиканскому послу в Лондоне позволили употребить поступления по первому займу на покупку второсортных военных материалов, оставшихся после битвы при Ватерлоо, и не потребовали отчета в расходах. Займы эти много десятилетий тяжелым бременем лежали на мексиканской казне и послужили поводом к европейской интервенции, имевшей целью уничтожение Мексиканской республики. Пока же Великобритания прибирала к рукам значительную часть мексиканской торговли, как оптовой, так и розничной, а британский капитал вливался в мексиканскую горную промышленность. Несколько лет акции мексиканских горных предприятий распродавались в Лондоне очень легко.
Своим успешным экономическим проникновением в Мексику Англия была в значительной степени обязана британскому поверенному в делах Уорду. Он умело выполнял инструкции имперского коммивояжера из английского министерства иностранных дел. Уорд приобрел влияние на Гвадалупе Виктория, начав ухаживать за его любовницей, графиней Регла, и стал крупной силой в мексиканской внутренней политике. Он не только очаровывал мексиканских чиновников, но и тщательно обследовал экономические ресурсы Мексики, для чего посетил почти все уголки республики.
Великобритания опередила в Мексике своих соперников, как обычно происходило в те дни, когда ее империя еще расширялась, а ланкаширские хлопчатобумажные ткани господствовали на всех семи морях. Но другие страны не хотели отставать. Германский капитал тоже проник в Мексику, французы получили значительную долю в мексиканской торговле, а суда Соединенных Штатов во все большем количестве появлялись в мексиканских портах. Однако в драке за торговые привилегии американцы оказались в невыгодном положении. Мексиканская республика очень подозрительно относилась к своему северному соседу с его стремлениями к экспансии, и эти подозрения поощрялись англичанами. К тому же первый американский посланник в Мексике, Джоэль Пойнсетт, не рассеял их. В продолжение 20-х годов XIX в. в Латинской Америке наблюдалось постоянное соперничество между англо-саксонскими странами, и победа почти всегда доставалась Англии. Период американских капиталовложений в Мексике начался только в 80-х годах XIX в.
Так правительство постепенно лишало Мексику экономической независимости; между тем политические партии принимали более ясные очертания и более определенную организацию. На первый план выступали либералы, понимавшие всю серьезность финансовой проблемы и необходимость решительных действий. Их теоретиком был экономист Хосе Луис Мора. С Морой был тесно связан Валентин Гомес Фариас, врач из Сакатекаса, который четверть века считался лидером либеральной партии. Менее честным, но гораздо более способным был метис Лоренсо де Савала, уроженец Мериды, губернатор штата Мехико при президенте Гвадалупе Виктория, мексиканский якобинец, отличавшийся редким революционным пылом и пониманием политической действительности. Эта группа людей являлась руководством пурос, отличавшихся от более умеренных креолов — модерадос. Тем временем консерваторы сплачивались на защиту привилегий креолов и духовенства. Самым выдающимся и уважаемым из них был Лукас Аламан, горный инженер и автор классической истории Мексики, один из самых ученых людей страны. Невысокого роста, с пухлыми, чисто выбритыми щеками, в очках, со сдержанными и скромными манерами, Аламан был странным компаньоном для длинноусых генералов в блестящих мундирах — наиболее видных поборников мексиканского консерватизма. Но в действительности Аламан был тонким политиком с очень сильной волей. Сторонник иностранной монархии, готовый, как меньшее зло, принять военную диктатуру, он умер министром при самой продажной тирании, какую знала Мексика.
Бумажные преграды конституции были впервые преодолены в 1827 г. Консерваторы подняли восстание, во главе которого встал вице-президент Николас Браво. Движение было подавлено Висенте Герреро, Браво был изгнан. Более серьезный кризис возник в 1828 г. в результате президентских выборов. Консерваторы поддерживали кандидатуру лидера модерадос Гомеса Педрасы, оратора и ученого, который больше годился для руководства палатой общин, чем для поста главы мексиканского правительства. Пурос выдвинули кандидатуру Висенте Герреро. Герреро с его военной славой и демократическими манерами был более популярным кандидатом, но Педраса был военным министром, а это значило, что он сможет использовать армию, чтобы оказать нажим на законодательные собрания штатов. Педраса был объявлен президентом, а Анастасио Бустаманте, начавший свою политическую карьеру, как преданный поклонник Итурбиде, — вице-президентом.
Либералы, хотя и негодовали по поводу результатов выборов, были все же готовы примириться с ними. Но в Мексике был человек, который ждал именно такого случая. Санта-Ана считал, что его заслуги при свержении Итурбиде не получили должного признания. Он любил принимать позу освободителя Мексики и основателя Мексиканской республики, но, увы, правительство республики не проявило по отношению к нему благодарности. Несколько лет он колебался между либерализмом и консерватизмом, выжидая, что возьмет верх, но в конце концов связал себя с делом Герреро. В сентябре 1828 г. он восстал против избрания Педрасы. «Как мог я хладнокровно видеть превращение республики в огромную инквизицию? — восклицал он в одной прокламации — Санта-Ана погибнет, но не останется равнодушен к такому бедствию». Правительственные войска отогнали Санта-Ану на юг, в Оахаку, где он спасся от плена, забаррикадировавшись ь монастыре. Восстание не имело бы большого значения, если бы вновь избранный президент, принявший контроль над правительством Гвадалупе Виктория, не использовал его как повод, чтобы нанести удар «пурос». Многие члены этой партии были арестованы, а Савала, избранный согласно конституции губернатором штата Мехико, был отстранен от должности отрядом солдат и был вынужден скрыться. За арестами последовали восстания либералов по всей стране. В конце ноября войска, расквартированные в тюрьме Акордада в Мехико, вдохновляемые и руководимые Савалой, восстали против Педрасы. В городе четыре дня шли бой, после чего Гомес Педраса вышел из правительства и покинул Мексику. Тем временем леперос воспользовались беспорядком. С проклятиями по адресу купцов гачупинов, поддерживавших Педрасу, они разграбили и сожгли главный торговый центр Мехико, Парианский рынок. Убытки были оценены в 2 млн. песо, причем пострадали, главным образом, иностранцы. Утром и днем 4 декабря город находился в руках толпы, а богатые креолы и гачупины заперлись в своих домах. К вечеру восставшие рассеялись. Площадь и главные улицы делового квартала, усеянные следами погрома, были пусты. И в гробовой тишине, нарушаемой только боем часов, Савала и лидеры либералов пошли ко дворцу, где в полном одиночестве, покинутый даже слугами, правил судьбами Мексики Гвадалупе Виктория. В других местах руководители армии еще сражались за Педрасу, но к концу января кризис миновал. Конгресс объявил Висенте Герреро президентом республики. По желанию Герреро Бустаманте остался вице-президентом.
Борьбу партий на время прервало испанское вторжение. Испанцы покинули Сан-Хуан-де-Улоа в 1825 г., после того как в течение, двух лет постоянно бомбардировали Веракрус. Но король Фердинанд продолжал считать Мексику мятежной колонией, а весть о гражданской воине внушила ему уверенность в том, что испанская армия, посланная для восстановления порядка, будет принята в Мексике с восторгом. Во время пути с Кубы генерал, командовавший испанской армией, поссорился с адмиралом флота, так что после высадки армии на берегу Тамаулипаса адмирал оставил ее на произвол судьбы и вернулся с флотом на Кубу. Испанцы захватили крепость Тампико, где их сейчас же поразила желтая лихорадка. Не имея пути к отступлению, они могли только сдаться мексиканцам. Командовал мексиканцами Санта-Ана, поспешивший в Тампико при первой вести о вторжении, не ожидая полномочий от Герреро. Когда Мексика узнала, что испанцы капитулировали, честь победы была приписана Санта-Ане.
Но либералы торжествовали недолго. Их снова погубило отсутствие руководства. Герреро, человек необразованный, говоривший по-испански неправильно, ненавидел богатое креольское общество Мехико, и в то же время боялся его. Савала, который сделался министром финансов, возмущался робостью и колебаниями Герреро и через несколько месяцев вышел из правительства. Тем временем консерваторы, негодовавшие по поводу того, что ими управляет метис, сын крестьянина, организовывали против него заговоры, а те, кто поддерживал Герреро, надеясь перейти на иждивение государственной казны, обратились против него. В начале 1830 г. армия восстала, и мятеж снова возглавил вице-президент, на сей раз Анастасио Бустаманте. Его войска, пробравшиеся в Мехико по дороге из Гвадалупы, в туманную ночь без труда овладели городом. Герреро бежал на юг, в горы, в тот край, где он четыре года был единственной надеждой борцов за мексиканскую независимость. Вместе с Хуаном Альваресом он поднял старых товарищей по оружию, и целый год они сопротивлялись новому правительству. Затем Герреро заманили на итальянский торговый корабль в Акапулько, и капитан продал его новому правительству за 50 тыс. песо. Поскольку объявить его избрание недействительным значило в то же время объявить недействительным избрание его преемника Бустаманте, Герреро объявили слабоумным, а впоследствии осудили за измену и казнили. Несколько лет спустя имя Висенте Герреро было добавлено к записанным золотыми буквами на стенах Зала заседаний в Мехико именам тринадцати героев независимости, а те территории, где он когда-то сражался с войсками вице-короля, получили название штата Герреро.
Два года в Мексике господствовала реакционная диктатура. Бустаманте был орудием в руках других. Руководящее влияние в правительстве имел Лукас Аламан. Когда собрался конгресс, здание, где он заседал, было окружено солдатами со штыками и заряженными пушками, а галлереи зала заседаний были переполнены шумливыми консерваторами. В одиннадцати штатах либеральные губернаторы и законодательные собрания были разогнаны войсками. Газеты закрывали, а руководителей пурос сажали в тюрьмы, расстреливали или изгоняли.
Правительство добилось некоторых успехов. Оно пресекло разбой и контрабанду, и казначейству удалось накопить денежный резерв. Но ропот в либеральных штатах становился все громче, и снова в качестве его выразителя на сцену выступил Санта-Ана. В начале 1832 г. в предвидении приближающихся президентских выборов он овладел Веракрус и присвоил себе таможенные пошлины, собиравшиеся в этом порту. В посланных против него войсках начала свирепствовать желтая лихорадка, болезнь, от которой были избавлены отряды Санта-Аны, состоявшие из туземцев. Весть о восстании подняла северные провинции, и местные власти, возмущенные подавлением их местных свобод, стали сбрасывать с себя иго центрального правительства. В конце года Бустаманте покинул Мексику. Победоносные либералы отдали дань уважения законности, призвав Гомеса Педрасу к власти на три месяца, оставшиеся еще до конца срока, на который он был первоначально избран. На выборах его преемника президентом был провозглашен Санта-Ана, а вице-президентом — Гомес Фариас.
В январе герой Тампико с триумфом въехал в Мехико, приветствуемый молодыми дамами, державшими в руках картины и символические знаки его победы. Но когда настал день его вступления в должность президента, он сказался больным и остался в своей асиенде. Фариасу, как исполняющему обязанности президента, была предоставлена полная свобода проводить либеральную и антиклерикальную программу. Летом и осенью 1833 г, новый конгресс по инициативе Фариаса провел реформы. Уплата десятины перестала быть обязательной, монахи и монахини получили право отказываться от своих обетов, назначения на церковные должности должны были производиться государством. Клерикальный Мехиканский университет был закрыт. Для распространения светского образования была создана так называемая дирекция общественного образования (Dirección de Istrucción Publica).
Индейские миссии на севере были уничтожены, а их фонды конфискованы. Более того, численность армии была сокращена, а ее офицеры лишены своих фуэрос.
Возмущение духовенства и богатых креолов не имело границ, а офицеры стали поднимать мятежи под лозунгом «Religión у fueros» (вера и привилегии). Силы природы вступали в союз с силами церкви и помогли священникам возбудить суеверные страхи. В Мексике появилась холера, опустошившая за год до того Париж. Несколько месяцев город был увешан желто-черными флагами, означавшими наличие эпидемии, и на улицах слышался только грохот погребальных дрог. Тем временем Санта-Ана вел двойную игру. На короткие промежутки времени он брал власть в свои руки, не осуждая Фариаса открыто, но в то же время проявляя готовность слушать своих противников — клерикалов. Наконец, в апреле 1834 г. он решил, что его час пробил. Прославляемый в качестве спасителя Мексики духовенством, которое объявило его переворот «самой святой революцией, какую видела наша республика», он отстранил Фариаса от должности, принял диктаторские полномочия, отменил антиклерикальные законы, распустил конгресс, запер двери зала заседаний и положил ключ к себе в карман. Когда в Сакатекасе восстали либералы, он подавил их с беспощадной жестокостью. Фариас, Мора и Савала были изгнаны. Двое последних так и не вернулись на родину. Лишь четверть века спустя либералы оправились от этого удара, нанесенного им человеком, которого они сами сделали президентом.
Санта-Ана, достигший таким образом в возрасте сорока лет верховной власти, был уроженцем Тьерра Кальенте. Дорога из Веракрус во внутренние области на протяжении многих миль проходила через тропические джунгли, заросшие плетями ярко окрашенных вьюнков и мимозой, где жили стаи попугаев, макао и многоголосых пересмешников. Путешественники проходили мимо стад черных быков и бамбуковых хижин, в которых жило полу-негритянское население, питавшееся главным образом бананами. Весь этот край, так напоминавший Африку, был частью Манга-де-Клаво, асиенды Санта-Аны, политические похождения которого отличались чисто тропической безудержностью. Посетителей асиенды принимал человек среднего роста, с черными волосами и глазами, с бледными меланхолическими чертами лица, с видом благородного смирения и столь любезный и тактичный в обращении, что даже злейшие враги иногда поддавались его чарам. Но хотя Санта-Ана выглядел, как философ, и говорил, как разочарованный патриот, героем его, которому он старательно подражал, был Наполеон. Он называл себя Наполеоном Запада и держал при себе для авторитетного руководства ветерана наполеоновских кампаний. Но не наполеоновская воля к власти, а более типичные для Испанской Америки черты сделали Санта-Ану на тридцать лет проклятием Мексики. Со своим талантом к составлению планов и к организации военных мятежей, со своей страстью к пышным зрелищам и позерству, со своей любовью к красивой внешности и своим непониманием реальной действительности, со своим легкомыслием и нечестностью, со своими чрезмерными претензиями и поразительным невежеством, он был олицетворением всех тех пороков, которым более всего были подвержены мексиканские политики. Выразитель алчности генералов и ахиотистас, изменявший всему, за что он брался, Санта-Ана до конца своей жизни проявлял своеобразную мальчишескую несдержанность. Придя к власти, он украшал себя титулами и орденами, совершал бесстыдные набеги на казну, увлекался любовными похождениями, служившими предметом вульгарных сплетен, путешествовал повсюду, даже в походах, в сопровождении клеток с боевыми петухами и предавался унынию при каждой неудаче. Поэтому, несмотря на то, что он четыре раза достигал диктаторской власти и четыре раза был свергнут, он умер покинутый и одинокий, в Мексике, забывшей о его существовании.
Чтобы проявить свои качества, Санта-Ане достаточно было первого президентского срока. Выступая в качестве беспристрастного патриота, не либерала — не консерватора, он собрал вокруг себя орду честолюбивых генералов, которых повышал в должности, и алчных ахиотистас, которым продавал контракты на поставки армии и у которых министерство финансов занимало деньги из 4% в месяц. Вся власть постепенно сосредоточивалась в руках диктатора, так как штаты лишались своих губернаторов и законодательных собраний и подвергались военному контролю. Пока же имя Санта-Аны было внесено в список героев независимости, объявленных «benemérito» (заслуженными), а название «Тампико» было изменено на «Санта-Ана-де-лас-Тамаулипас».
В сентябре было разрешено собраться новому конгрессу. Все усилия Санта-Аны во время выборов, подобно многим другим его действиям, оказались недостаточными, и ему пришлось иметь дело с консервативным большинством, сознававшим, что ему нужен не мексиканский Наполеон, а самое обыкновенное реакционное правительство. Повторив прежнюю тактику, Санта-Ана передал власть новому вице-президенту — консерватору Баррагану — и удалился в Манга-де-Клаво, ожидая подходящего случая, когда консерваторы достаточно дискредитируют себя и он, подобно шакалу из его родного штата Веракрус, сможет опять с триумфом обрушиться на столицу. Однако ему пришлось прождать семь лет. За это время лавры Тампико были потеряны у реки Сан-Хасинто, в Техасе.
