История Мексики. Период реконструкции

Allá en el Rancho Grande, 1936. Режиссер Fernando de Fuentes
Написать комментарий

Обрегон

Когда весной 1920 г. Обрегон во главе сорокатысячной армии ехал по Пасео де ла Реформа, многие, вероятно, за­давали себе вопрос, является ли он только новым каудильо из того длинного ряда военных вождей, которые силой оружия захватывали Национальный дворец — преемником Итурбиде, Санта-Аны и Порфирио Диаса, — или же дол­гой борьбе мексиканского народа против военщины, клери­кализма и плутократии действительно пришел конец. При Обрегоне и его непосредственных преемниках нельзя была сколько-нибудь уверенно ответить на этот вопрос. Если за революцией Агуа Приета последовал режим, при котором начали проводиться некоторые реформы, то она породила также новый правящий класс, продолжавший добиваться богатства и власти традиционными способами мексиканских политиков, и в течение четырнадцати лет было неясно, которое из обоих явлений окажется более важным.

В Мексике не было заметно успехов в отношении де­мократизации государственного строя. Лозунги мадеристской революции — «действительное избирательное право», «никакого переизбрания» — красовались на всех официаль­ных документах, но выборы были таким же фарсом, как и прежде. Федеральное правительство воплощалось в од­ном человеке, по-прежнему занимавшем положение фактиче­ского диктатора. В провинции соперничавшие между собой главари боролись за власть и добычу, а честные губерна­торы встречались так же редко, как при Диасе. Но несмотря на прочно укоренившуюся тиранию и продажность, ход мексиканской истории представлял собой не замкну­тый круг, а спираль. Правительственный аппарат при Обрегоне и его преемниках едва можно было отличить от аппарата порфиристской диктатуры. Он имел такую же власть и состоял из таких же крикливых политиканов и продажных генералов; но постепенно его деятельность на­чала принимать иное направление.

Реформы сопровождались потоками революционного красноречия. Революция получила официальный характер, и отныне каждое мексиканское правительство провозгла­шало себя защитником рабочих и крестьян. Мексиканские политики стали называть себя социалистами и заявлять, что ведут классовую борьбу против империализма янки. Эти революционные фразы предназначались для того, что­бы пускать пыль в глаза иностранцам. Они были лишь новым образцом свойственной мексиканским политикам любви к красивым фразам. Программа Обрегона и его преемников, если оценивать ее не по их словам, а по их де­лам, не была ни социалистической, ни революционной. Если они оказывали рабочему классу покровительство, по­добное тому, какого он уже добился в передовых капита­листических странах, то они поощряли также развитие туземного мексиканского капитализма. И если они, с одной стороны, боролись с феодальной властью креольских земле­владельцев и духовенства, то, с другой стороны, не пыта­лись коренным образом перестроить систему землевладения.

Мало кто был менее революционен по духу, чем Аль­варо Обрегон, установивший тот курс, которому мексикан­ские правительства следовали 14 лет. Уроженец полу-американизированного штата Соноры, он обладал психологией практического дельца. Сила его заключалась в исключи­тельно ясном понимании реальной обстановки и конкрет­ных возможностей каждой ситуации. Налаженная эконо­мика и политический мир значили для него больше, чем демократия и свобода.

Обрегон предоставил свободу печати, терпимо относил­ся к критике в конгрессе и не злоупотреблял своей вла­стью, чтобы без суда убивать или изгонять личных врагов. Но предпочитая примирение репрессиям, он тем не менее намеревался водворить мир путем концентрации власти в собственных руках. Подобно Диасу в 1876 г., он распре­делял должности между всеми важнейшими революцион­ными группировками, и подобно Диасу он натравливал од­ну группировку на другую. Главной его опорой в конгрессе была рабочая партия. Главари КРОМ пользовались по­литическим покровительством и помощью против соперничавших с КРОМ профсоюзных организаций, но Обрегон не собирался стать зависимым от них. В противовес ра­стущей силе КРОМ он стал поддерживать соперничавшую с ней партию «аграриста» (аграрную), претендовавшую на то, что она выражает интересы крестьян, и руководимую Диасом Сото-и-Гамой. В штатах он укреплял власть федерального правительства, чаще всего, чтобы помочь по­лезному союзнику. Революционные генералы были столь же надменны и недисциплинированны, как свергнутые ими генералы Диаса, и Обрегон, хотя и намечал жесткое сокра­щение расходов на армию, действовал осторожно.

При Обрегоне были устранены некоторые препятствия из числа тех, которые чинил аграрной реформе Карранса, Деревни, нуждавшиеся в земле, должны были обращаться к аграрным комиссиям штатов, которые давали им землю соседних асиенд из расчета от 7 до 20 акров на семью; за­тем эти решения проходили через национальную аграрную комиссию. Землевладельцы получали возмещение государ­ственными ценными бумагами, которые, согласно закону, должны были быть выкуплены в течение двадцати лет. В эту программу не включались рабочие, жившие на асиендах. Число их за время революции уменьшилось, но все же их было более миллиона семей, почти треть всего сель­ского населения страны. Официально, в соответствии со 123 статьей (конституции, они уже были не пеонами, а свободными рабочими, имевшими право на минимум зара­ботной платы; но осуществление статьи 123 зависело от правительств штатов, и в большей части страны пеонаж сохранился, если не юридически, то фактически. Впрочем, свободные деревни, которых было около 24 тыс., с населе­нием более 2 млн. семей, имели теперь право на землю.

Однако Обрегон решительно выступал против всякого радикального перераспределения земли. Он был убежден, что Мексика зависит в экономическом отношении от си­стемы асиенд и что разрушение крупных поместий приве­дет к развалу экономики. Он считал аграрную рефор­му только предохранительным клапаном, дававшим выход недовольству, которое в противном случае могло вылиться в восстание. Инициатива решительного осуществления ре­формы должна была исходить от самих крестьян, но ты­сячи деревень были терроризированы помещиками — из которых многие нанимали вооруженную охрану для защи­ты своего имущества и ведения мелких гражданских войн с восставшими крестьянами, — и священниками, которые, за немногими исключениями, объявляли аграрную про­грамму грабежом и грозили крестьянам, если они примут землю, божьим гневом в виде эпидемии и голода. Мало кто из землевладельцев соглашался признать экспроприа­цию законной, приняв возмещение. Они считали, и пожа­луй не без основания, что государственные ценные бумаги никогда не будут выкуплены, а поэтому не имеют почти никакой ценности(1). К тому же деревня, подававшая просьбу о земле, не всегда получала землю. Аграрные ко­миссии штатов нередко были подкуплены помещиками. На­циональная комиссия работала медленно и с незначитель­ными результатами. Наконец, даже окончательное предо­ставление земли национальной комиссией могло впослед­ствии быть отменено национальным верховным судом. При Обрегоне было распределено 3 млн. акров земли между 624 деревнями. 320 млн. акров осталось в руках частных лиц, главным образом в руках нескольких, тысяч богатых помещиков (2).

Но даже когда деревня действительно получала землю, это нередко приводило к разочарованию. У крестьян не было ни семян, ни орудий, ни кредитов, ни научной под­готовки. Земля должна была обрабатываться сообща, под наблюдением выборных комитетов, и деревенские полити­ки, заполнявшие эти комитеты, легко превращались в дере­венских тиранов, живущих в свое удовольствие, в то время как ни них работают соседи. Если в некоторых эхидос кре­стьяне были способны преодолеть все эти препятствия, те были случаи, когда крестьяне становились жертвами акул-ростовщиков, нередко бравших за ссуды до 100%, или вынуждены были снова уходить работать на асиенды.

Рабочие были организованы лучше, чем крестьяне, и их достижения были более заметны. Статья 123 конституции оставалась недостижимым идеалом, но Обрегон поощрял вовлечение рабочих в профсоюзы, а заработная плата ста­ла медленно повышаться, хотя и была еще намного ниже минимума, необходимого для предотвращения недоедания. К несчастью, рабочее движение было раздираемо честолю­бивыми стремлениями соперничавших между собой групп. Моронес и «группа действия» хотели контролировать все профсоюзы Мексики. В стране имелся ряд независимых профсоюзов. Некоторые из них исповедовали анархо-син­дикализм, на другие, особенно на профсоюзы в Веракрус, начинал оказывать влияние коммунизм. Но официальным покровительством пользовалась только КРОМ, а без офи­циального покровительства мексиканские рабочие органи­зации были бессильны. В арбитражных бюро, где заседа­ли представители капитала и труда, решающий голос при­надлежал представителям правительства. По статье 123, забастовка признавалась законной, если бастующие не на­рушили договор и не совершили беспричинного насилия. На практике арбитражные бюро объявляли законной лю­бую стачку членов КРОМ. В этом случае бастующие за­владевали предприятием и вывешивали красно-черный флаг КРОМ, а правительственные войска защищали их от штрейкбрехеров. Но когда забастовку объявлял независи­мый профсоюз, она считалась незаконной, а Моронес поль­зовался случаем поставлять штрейкбрехеров.

Наибольших успехов правительство Обрегона достигло в области просвещения. Это было главным образом за­слугой министра Хосе Васконселоса. Он был последовате­лен только в двух отношениях — в прославлении цивили­зации, которую принесла Америке Испания, и в своей вражде к Соединенным Штатам. Васконселос считал поли­тику США, начиная с 1810 г., сплошным заговором с целью подрыва испанских учреждений и приобретения господства над Мексикой. Его страсть к деятельности в области просвещения стимулировала развитие мексикан­ской школьной системы. Ему удалось построить около тысячи сельских школ и разработать программу, которую последующие правительства постепенно проводили в жизнь. Согласно этой программе сельская школа станови­лась не только средством насаждения грамотности, но так­же культурной ячейкой в самом широком смысле слова.

Сельский учитель приходил на смену священнику в деле внедрения среди индейцев цивилизации, начатом монахами XVI в., но в течение трехсот лет с лишним находившемся в совершенном пренебрежении. Сельские учителя получали жалование не выше, чем неквалифицированные рабочие, а жили зачастую в горных районах, из которых до ближай­шего города надо было несколько дней ехать на муле; свя­щенники, яростно противившиеся светскому образованию, поносили их, и нередко им угрожала смерть от рук суевер­ных деревенских жителей.

Самой трудной из всех стоявших перед Мексикой про­блем была проблема иностранного капитала. В этой обла­сти Порфирио Диас причинил непоправимый вред. Возмож­ность вернуть отчужденные Диасом природные богатства зависела не только от самих мексиканских правительств, но также от Вашингтона. А вашингтонское правитель­ство двенадцать лет находилось в руках республиканской партии, традиционной представительницы «дипломатии доллара», и — при президенте Гардинге — особо друже­ственной к нефтяной промышленности. Главной причиной трений был один пункт статьи 27 конституции, объявляв­ший минеральные богатства неотчуждаемой собственностью мексиканской нации(3). Обрегон не делал никаких попыток провести это правило в жизнь, но обложил нефтяную про­мышленность налогами, которые были объявлены на Уолл­стрит равносильными конфискации. Кроме того, вашингтонский государственный департамент бешено выступал против всего, что напоминало о большевизме, и некоторые резкие высказывания мексиканских должностных лиц, в действительности предназначенные для внутреннего пот­ребления — обычно с целью смягчить недовольство, выз­ванное отсутствием каких бы то ни было революционных мероприятий со стороны этих должностных лиц, — прини­мались в Соединенных Штатах всерьез.

Три года Вашингтон не признавал правительство Обрегона. Эта неучтивость не причинила Мексике особого вреда. Напротив, она означала, что объединенная Мексика сможет проводить какие ей угодно реформы, не нуж­даясь в сохранении благосклонности Соединенных Штатов. Ахиллесовой пятой Мексики была угроза внутреннего не­довольства. Сам Обрегон крепко сидел в седле, но гаран­тировать мирные выборы н не мог, а если бы вспыхнула гражданская война, то позиция Соединенных Штатов мог­ла иметь решающее значение. Поэтому Обрегон старался договориться с Соединенными Штатами и готов был пожертвовать для этого принципом, изложенным в статье 27.

С того времени как он стал президентом, Обрегон за­являл, что статья 27 не имеет обратного действия, иными словами, что иностранцев, приобретших права на недра до 1917 г., она не коснется и что относится она только к тем залежам, которые остались незамеченными во время пого­ни за концессиями при Диасе. Однако Вашингтон настаи­вал, чтобы это положение было зафиксировано договором, а Обрегон считал такое требование оскорбительным. Но в то время как Вашингтон оставался непреклонным, Уолл-стрит проявляла большую готовность вести де­ловые разговоры. В 1922 г. министр финансов в правительстве Обрегона Адольфо де ла Уэрта заключил с Тома­сом Ламонтом соглашение об урегулировании долгов. Мек­сика взяла на себя обязательство возобновить, после девя­тилетнего перерыва, уплату процентов иностранным зай­модержателям; для этой цели были ассигнованы доходы от налогов на нефть. Эта хитроумная мера парализовала американских нефтяных магнатов, завербовав на сторону мексиканского правительства американских банкиров. Тем временем торговля между обеими странами расширялась, а лидерам КРОМ была оказана мощная поддержка со стороны Американской федерации труда. Летом 1923 г. в Мексику были посланы американские дипломаты. Мексика согласилась уплатить американцам возмещение за убытки, понесенные во время революции (сумму их должна бы­ла установить комиссия: по претензиям), и было под­тверждено разъяснение, что статья 27 не имеет обратного действия. 30 августа Соединенные Штаты признали мексиканское правительство(4).

Это произошло как раз во-время, чтобы спасти прави­тельство Обрегона, ибо до конца года вспыхнула буря, вызванная проблемой выборов президента. Обрегон решил поддержать кандидатуру своего министра внутренних дел Плутарко Элиаса Кальеса. Кальес считался руководите­лем левого крыла в правящей группе. Это был человек сильной воли, не особенно уважавший те конституционные свободы, о которых еще мечтали мексиканские либералы. Многие члены конгресса его не любили. Они могли рас­считывать на трудно совместимую поддержку революцион­ных профсоюзов, не желавших вступать в КРОМ, воен­ных главарей, жаждавших добычи, и помещиков, ненави­девших аграрные реформы(5). В поисках подходящей канди­датуры враги Кальеса обратились к Адольфо де ла Уэрте. В течение десяти лет Уэрта был самым верным союзником Обрегона, но когда его стали тянуть вперед люди, убеж­давшие его стать спасителем Мексики, а сзади подталки­вали коллеги по кабинету, жаждавшие получить министер­ство финансов в свое распоряжение, он, наконец, уступил. В сентябре он вышел из кабинета и стал выступать с рез­кими разоблачениями всей политики правительства, к ко­торому раньше принадлежал. Новый министр финансов Альберто Пани немедленно объявил, что застал министер­ство финансов в хаотическом состоянии и что вследствие продажности и невежества его предшественника Мексика находится на краю гибели.

Ожидаемый мятеж начался в декабре. Двое самых влия­тельных военных в стране — Гвадалупе Санчес в Веракрус (тот самый, который предал Каррансу) и Энрике Эстрада в Халиско — восстали, объявив себя сторонниками де ла Уэрты, и принялись пытать и убивать сторонников прави­тельства и захватывать все правительственные фонды в под­властных им областях. Командовавший войсками в Оахаке Фортунато Майкотте поспешил в Мехико, получил 200 тыс. песо на подавление восстания и присоединился к повстан­цам. По всей стране помещики пользовались случаем, что­бы вернуть себе розданные крестьянам земли. Губернатор Юкатана Фелипе Карильо Пуэрто, сделавший для осуще­ствления аграрной реформы больше, чем какой-либо другой губернатор, был схвачен и расстрелян. Движение явно было обычным реакционным куартеласо. Либералы были устранены насильственными приемами «группы действия». В январе наемные бандиты Моронеса убили представителя де ла Уэрты в конгрессе и похитили четырех его товарищей. Возмущенный этим поступком, Хосе Васконселос вышел из правительства.

Мятежники едва не захватили Мехико; но у Обрегона было два союзника, чье вмешательство оказалось решаю­щим: правительство Соединенных Штатов, щедро снаб­жавшее его оружием, и крестьянские отряды Веракрус, тревожившие армию Санчеса с тыла. После трех месяцев тяжелой борьбы мятеж был подавлен, а большинство его руководителей поймано и расстреляно. Де ла Уэрта отпра­вился в изгнание в Соединенные Штаты. Летом 1924 г. Кальес был без новых потрясений избран президентом. Однако мятеж обошелся правительству в 60 млн. песо. Казнь главарей мятежа была безусловным благом, но их место заняла новая группа. Вместо того чтобы использо­вать возможность для борьбы с военщиной, Обрегон дал генеральский чин 54 верным ему офицерам.

——

(1) Этими бумагами можно было уплачивать налоги по некоторым статьям, и предполагалось, что они приносят проценты; но выплата процентов производилась весьма нерегулярно.

(2) Эти цифры основаны на материалах переписи 1930 г., охва­тившей только две трети страны. Территория, на которой перепись не производилась (более 160 млн. акров), главным образом состоя­ла из необитаемых гор, пустынь и джунглей.

(3) Другой постоянной причиной конфликтов были совершавшиеся по временам конфискации принадлежавших американцам земель для раздачи крестьянам.

(4) В последующие годы Мексика часто прекращала платежи по иностранным долгам. Комиссия по претензиям представила свой отчет в 1934 р., причем Мексика согласилась заплатить 5,5 млн. дол­ларов.

(5) Согласно Обрегону, противники Кальеса могли рассчитывать также на поддержку английских нефтяных фирм.

Кальес

Вступая на пост президента, Кальес был одержим под­линной страстью к социальным реформам и решимостью провести в жизнь те статьи конституции, которыми Обре­гон предпочел пренебречь. Он намеревался управлять, как хозяин, а если нужно, — и как диктатор. Четыре года его правления были безусловным прогрессом в осуществлении обещаний революции. Эти годы были также отмечены не­уклонной концентрацией власти в руках правящей клики. Участились случаи расстрела офицерами лиц, обвиненных в подрывной деятельности. К традиционному мексиканско­му «лей фуга» прибавился, в качестве нового способа избавляться от неудобных заключенных, «лей де суисидио»(1).

Кальес был типичным представителем мексиканского революционного движения. Когда-то он был учителем на­чальной школы в Соноре, но его едва ли можно было назвать образованным человеком. Он был скорее военным главарем, чем интеллигентом. Кальес называл себя социа­листом, но это не помешало ему сделаться богатым земле­владельцем и давать своим коллегам возможность превра­щаться в капиталистов. В правление Кальеса быстро рос туземный мексиканский капитализм, сосредоточенный в строительстве и легкой промышленности. Главными его пред­ставителями были члены кабинета и друзья президента, которые могли рассчитывать на поддержку правительства. Превращение «кальистов» в группу богачей, вроде сиентификос Диаса, может служить новым примером той легкости, с какой путаные идеалы мексиканской револю­ции превращались в сознательное своекорыстие. Через шесть лет после того, как он сделался президентом, Кальес был все еще диктатором, но утратил свое былое рвение к реформам.

Бюджет государства редко превышал 300 млн. песо, а четверть этой суммы по-прежнему поглощалась армией. Пе­риод диктатуры Кальеса был периодом процветания тор­говли, и правительство имело в своем распоряжении в то время больше денег, чем любое правительство в прошлом. Кальес энергично проводил программу просвещения, нача­тую Васконселосом, затевал камлании по внедрению сани­тарии и гигиены, предпринимал обширные ирригационные работы и прокладывал современные дороги, начинавшие нарушать первобытное уединение сельской Мексики. До своего избрания президентом он посетил Куаутлу и объя­вил себя наследником Сапаты. Аграрная реформа, хотя сам Сапата высмеял бы ее, осуществлялась при Кальесе значи­тельно быстрее, чем при Обрегоне. За четыре года было распределено 8 млн. акров земли между 1500 деревень. Чтобы воспрепятствовать тирании деревенских политиканов, эхидос сразу делились на индивидуальные участки, а для разрешения проблемы кредита был создан ряд сельско­хозяйственных банков. Впрочем, банки оказались для политиканов слишком большим искушением. Четыре пятых их средств давались в виде ссуд не крестьянам, а богатым землевладельцам, обладавшим политическим влиянием.

Тем временем Моронес и главари КРОМ шли по тому же пути, что и кальисты, но быстрее и более откровенно.

Моронес занял в правительстве пост министра промыш­ленности и несколько лет фактически играл в мексикан­ском рабочем движении роль диктатора. «Группа действия» продолжала проводить программу разрушения независимых профсоюзов и намеревалась завербовать всех мекси­канцев, работавших по найму, в ряды КРОМ. Она завла­дела увеселительными предприятиями, добившись того, что все театральные представления, в которых не были заняты актеры — члены профсоюзов, освистывались, и, контролируя печатников, сумела осуществлять неофициальную цензуру над мексиканской прессой. Все же при Кальесе на долю рабочих выпадали некоторые подачки. Заработная плата продолжала расти, предприниматели были вынуждены пла­тить возмещение рабочим, потерпевшим увечье или уволен­ным без уважительной причины. Но гораздо заметнее были преимущества, получаемые «группой действия». Члены ее построили себе в Тлалпаме великолепную усадьбу с бас­сейнами для плавания и площадкой для игры в мяч, при­обретали гостиницы и через посредников даже фабрики. Моронес носил дорогие бриллиантовые кольца. Критикам он объяснял, что хранит драгоценности в качестве резервного фонда, который рабочий класс сможет использовать в час нужды. На вершине своей власти КРОМ, по ее дан­ным, имела 1,5 млн. членов, но только 13 тыс. из них пла­тили членские взносы(2). Значительная часть богатства КРОМ была приобретена у капиталистов посредством шантажа. Моронес пришел к заключению, что выгоднее вести с предпринимателями переговоры, чем прибегать к классовой войне. Пока он был министром промышленно­сти, количество стачек значительно сократилось. Продол­жая называть себя социалистом и произнося речи о своей солидарности с хеймаркетскими жертвами, он начал доказы­вать, что принципы социализма вполне совместимы с поли­тикой сотрудничества между рабочими и капиталистами.

Самая серьезная оппозиция режиму Кальеса исходила от духовенства. Мексиканская церковь была еще тесно связана с той системой обскурантизма и классового угне­тения, которая развилась в колониальный период. Ее последователи по-прежнему совершали паломничества, чтобы поклониться святой деве из Гвадалупе, а ее фанатики по-прежнему занимались самобичеванием, прижимали к голо­вам венцы из кактусовых колючек и увешивали себе ноги тяжелыми железными гирями. Вся программа революции была духовенству антипатична. То обстоятельство, что духо­венство, по его словам, имело свою программу реформ, не нарушало его союза с привилегированными классами. В 1913 г. католический конгресс рекомендовал реформы в области труда, аналогичные реформам статьи 123, а в 1921 г. священники начали организовывать профсоюзы, объявив принадлежность к союзу, входящему в КРОМ, смертным грехом. Но церковь ничего не дала для осуще­ствления своей программы. Фабриканты должны были принимать ее предложения по доброй воле. Рабочим гово­рили, что повиновение хозяевам и примирение со своей бедностью является их религиозным долгом. Ни один ка­толический профсоюз ни разу не объявил ни одной заба­стовки.

В 1926 г. возник конфликт, который, казалось, готов был превратиться в войну не на жизнь, а на смерть между церковью и революцией. Первым выстрелом было вто­ричное опубликование в мексиканской печати протеста про­тив конституции, заявленного духовенством в 1917 г. Рас­серженный этим внезапным враждебным актом, Кальес стал проводить в жизнь игнорировавшиеся до тех пор антикле­рикальные статьи конституции. Выслали двести человек иностранных священников и монахинь, закрыли клерикаль­ные начальные школы, священникам было приказано заре­гистрироваться у гражданских властей. Епископы ответили, что регистрация даст правительству возможность отбирать священнослужителей по своему усмотрению и что они пред­почтут регистрации стачку.

Вечером 31 июля 1926 г. священники оставили церкви» и на следующий день, впервые со дня высадки Кортеса, в Мексике не было католической службы. По распоряже­нию правительства церкви перешли в ведение комитетов граждан, которым было поручено следить за тем, чтобы они оставались открытыми.

Стачка, продолжавшаяся три, года, оказалась бесплод­ной. Индейское крестьянство было очень набожно, но вера его и через 400 лет была более языческой, чем христиан­ской. Пока церкви оставались открытыми, пока индей­цы могли жечь свечи, исполнять пляски и праздновать фиесты в честь своих местных святых, они могли обойтись без услуг священников. На защиту духовенства встали не индейцы, а креолы, и хотя их деятельность принесла церкви мало чести, она все же причинила правительству некоторое беспокойство. В западных штатах — Халиско, Колиме и Мичоакане—мятежники, известные под названием «кристерос», чьим лозунгом было «Кристо рей» (3) ушли в горы и стали поджигать государственные школы и совершать ак­ты бандитизма. Духовенство сняло с себя ответственность за этот мятеж, но, по-видимому, не сделало ничего, чтобы его ликвидировать. В апреле 1927 г. кристерос взорвали поезд, шедший из Мехико в Гвадалахару, причем было убито и сгорело 100 пассажиров. Было признано, что при этом террористическом акте присутствовали священники, но епи­скопы пытались оправдать их, объясняя, что они служили кристерос только капелланами. В ответ Кальес выслал ше­стерых епископов за границу в Техас. Феррейра, командо­вавший войсками в Гвадалахаре и прославившийся тем, что позволял своим офицерам похищать школьных учителей в подвластном ему районе, не собирался ликвидировать мя­теж слишком быстро. Он приказал опустошить район пло­щадью в 6 тыс. квадратных миль в Северном Халиско. 60 тыс. ни в чем не повинных крестьян вытащили из их домов и загнали в концентрационные лагери, а затем от­ряды Феррейры обобрали все ценное, что было на этой территории, а остальное сожгли.

Одновременно с мятежом кристерос зимой 1925-1926 гг. возник новый конфликт с Соединенными Штатами. Кальес приступил к осуществлению отдельных пунктов статьи 27, направленной против иностранцев, и в частности предложил владельцам нефтяных промыслов обменять свои владельческие права на право аренды продолжительностью в 50 лет, считая с момента приобретения участка. Соеди­ненные Штаты нашли этот декрет противоречащим тем за­верениям, которые дал Обрегон в 1923 г., и утверждали, что, хотя эти заверения не были оформлены договором, они все же налагают на Кальеса известные моральные обя­зательства. Многие нефтяные магнаты, чье положение ос­ложнялось тем обстоятельством, что вследствие путаницы в правах на землю в Мексике, а также насилия и плутовства, которыми отличался ранний период развития промышлен­ности, мало кто из них имел безусловное право собствен­ности на разрабатываемые ими поля, отказались приобре­сти право аренды. Мексиканское правительство возбудило против них судебные процессы.

В течение всего 1926 и начала 1927 г. между обоими правительствами происходил оживленный обмен нотами. Американские дельцы, имевшие капиталовложения в Мек­сике, стали требовать интервенции, а американские като­лики метали громы и молнии против религиозных пресле­дований в Мексике. Кое-какие круги втайне добивались разрыва, ибо нападения мексиканских бандитов на амери­канских граждан подозрительно участились, а изготовле­ние фальшивых документов приняло масштабы крупной отрасли промышленности. Кульминационным пунктом явилось утверждение херстовской прессы, что четыре либераль­ных лидера в сенате Соединенных Штатов получили от мек­сиканского правительства взятку, превышающую миллион долларов. Эти явно смехотворные обвинения пали в конце концов на голову тех, кто их изобрел. Более того, двое самых шумливых сторонников интервенции, Олберт Б. Фолл и Эдуард Л. Дохини, были главными героями нефтяных скандалов при Гардинге. В 1927 г. американское обще­ственное мнение решительно высказывалось за мир, и аме­риканское правительство решило изменить тактику. Вес­ной посол Шеффилд был отозван из Мексики, а на смену ему назначен Дуайт Морроу.

Результаты приезда Морроу не замедлили сказаться. До сих пор американские дипломаты привыкли обращать­ся с мексиканцами, как с людьми низшей расы. Они недо­статочно уважали права Мексики, как суверенной державы. Но Морроу начал не грозить, а льстить. Он завоевал доверие Кальеса, проявив большой интерес к его школам и ирригационным проектам. В результате через два месяца после приезда Морроу мексиканский верховный суд зая­вил, что законы о нефти противоречат конституции. Ино­странцы, получившие права на недра до 1917 г., должны получить их в собственность (4). В течение трех лет пребы­вания Морроу на посту посла его дружеские заверения и чарующие манеры имели и более серьезные последствия.

Приближались очередные президентские выборы, а с ни­ми очередной военный мятеж. Кальес решил вернуть пост президента Обрегону, а для этой цели потребовалось внести соответствующее изменение в конституцию, причем в то же время срок, на который избирался президент, был продлен до шести лет. Угроза постоянного чередования Обрегона и Кальеса явилась достаточным поводом для пронунсиаменто, и генералы стали готовиться к войне. Но Кальес действо­вал быстро. В октябре 1927 г. был схвачен и расстрелян по обвинению в подготовке заговора в Мехико Франсиско Серрано. В Веракрус поднял восстание Арнульфо Гомес, но его быстро загнали в горы, а через месяц и он был рас­стрелян. Единственным кандидатом остался теперь Обре­гон, но причиной этого была скорее политика застращива­ния, чем популярность Обрегона. Между Обрегоном и Кальесом не было личной вражды. С 1924 г. Обрегон стоял в стороне от политики и наживал состояние, выращивая турецкий горошек. Оба вождя остались верны друг дру­гу — случай весьма редкий в мексиканской истории. Тем не менее, политические деятели стали называть себя обрегонистами или кальистами. Обрегон издавна враждебно относился к КРОМ, и вокруг него сплотилась партия аграристов, все еще возглавляемая Сото-и-Гамой, а также все те, кто ненавидел и боялся Моронеса. КРОМ же выступала против его переизбрания и предполагала выс­тавить кандидатуру Моронеса. Поняв, наконец, что избра­ние Обрегона неминуемо, она решила сохранить нейтрали­тет. Обрегон сразу заявил, что не нуждается в ее под­держке, и многозначительно добавил, что без труда запол­нит вакансии в правительстве и без нее. Летом 1928 г. он был избран. Но через три недели (17 июля) Обрегон был убит католиком Хосе де Леоном Торалем.

Убийство Обрегона грозило вовлечь Мексику в самый серьезный политический кризис со времени раскола между Каррансой и Вильей. Сторонники Обрегона, рассчитывав­шие заполнить места в новом кабинете, требовали, чтобы виновником убийства был признан тот, кто получил от не­го наибольшую выгоду, иными словами, «группа действия». Ходили даже слухи, что в убийстве каким-то образом замешан Кальес. В действительности Тораль был просто фанатиком и действовал совершенно независимо от кого бы то ни было. Даже на католиков нельзя было возложить ответственность за его поступок. Тем не менее любая попытка со стороны Кальеса завладеть властью расценива­лась бы, как подтверждение выдвигавшихся против него об­винений.

В этом кризисе Кальес проявил редкую государствен­ную мудрость; в сентябре, когда собрался конгресс, он созвал в столицу всех губернаторов штатов и генералов. Перед этим небывалым сборищем деятелей Мексики, и с одобрения посла США Морроу, нарушившего правила дипломатического этикета публичными аплодисментами, Кальес прочел заявление, в котором говорилось, что Обрегон был последним каудильо. Отныне ни сам он, ни любой другой вождь не будет править как диктатор. Нас­тала пора заменить правление лиц правлением законов и создать такие учреждения, которые будут служить над­лежащей основой для демократии.

Право выбрать временного президента было предостав­лено конгрессу. Нужно было назначить человека, который принадлежал бы к группе обрегонистов и в то же время был приемлем для кальистов. Подходящей кандидатурой оказался Эмилио Портес Хиль, адвокат и бывший губер­натор Тамаулипаса.

——

(1) Ley de suicidio (исп.) — закон о самоубийстве.

(2) Всего в промышленности, горном деле и транспорте было заня­то около 850 тыс. чел. КРОМ претендовала на руководство некото­рыми крестьянскими союзами, но фактически его не осуществляла.

(3) Cristo rey (исп.) Христос — царь.

(4) Было, однако, достигнуто соглашение, что землевладельцы не будут считаться собственниками недр, если ими не было осуществле­но никаких мероприятий, которые служили бы доказательством их намерения вести разработки.

Диктатура Кальеса

В конце 1928 г. Портес Хиль вступил на пост президента, а Кальес вернулся к частной жизни. Таким образом, шестилетний период, на который был избран Обрегон, начался многообещающе. Однако он оказался периодом неудач и разочарований. Революционное разви­тие Мексики было прервано, а цели его так и остались неосуществленными.

Революция с самого начала была чревата противоречия­ми. Ее целью было освобождение рабочих и крестьян и в то же время упрочение туземного капитализма. К 1929 г. люди, пользовавшиеся милостями правительства при Обрегоне и Кальесе, превратились в класс богачей; теперь рабочее и крестьянское движение являлось в их глазах угрозой не только креолам-помещикам и иностранцам, но также им самим. Правительственный аппарат с его дикта­торской властью, ориентировавшийся при Кальесе налево, начал праветь.

Вдохновителем правящей клики, соединявшей в своих руках политическое и экономическое могущество и вклю­чавшей таких людей, как Арон Саэнс, Абелярдо Родригес, Альберто Пани, Луис Леон и Пуиг Касауранк, был Кальес. Он был окружен бывшими революционными деятелями, которые теперь принадлежали по мексиканским стандартам к категории миллионеров. В течение следующих шести лет президенты предоставляли ему решение всех вопросов государственной важности, и ни один из них не смел противиться его желаниям. Самое примитивное низко­поклонство получило еще более широкое распространение, чем в эпоху Диаса. Кальеса называли верховным вождем революции — «хефе максимо». Случаи вмешательства «верховного вождя» в политические дела, в 1929 г. отно­сительно редкие, в последующие годы значительно учас­тились.

В превращении кальистского аппарата из орудия ре­формы в орудие реакции важную роль сыграл Дуайт Морроу. Сам он сделался участником фирмы Моргана и мог превозносить достоинства капитализма не только в силу дипломатического долга, но и со всей искренностью апостола наживы. Аграрная программа, означавшая раз­дачу земли крестьянам, которые часто не могли произво­дительно использовать ее, и налагавшая огромные обяза­тельства на мексиканское казначейство, казалась Морроу нарушением всех законов экономики. Он убеждал Кальеса не распределять больше землю, если за нее не будут платить наличными. Принятие этого принципа означало бы конец всей аграрной программы. Кальисты, несомненно, и без Морроу отошли бы от революции, но Морроу ускорил их перерождение.

Портеса Хиля нельзя было назвать реакционером. Он проводил аграрную программу более быстрыми темпами, чем Кальес, и намеревался даже осуществить статью 123 конституции. Это совершилось, наконец, в 1931 г. Но глав­ным событием его правления была ликвидация раскола между кальистами и обрегонистами и консолидация сил правящей клики путем создания новой политической пар­тии. До сих пор мексиканские партии были временными и текучими объединениями. Большинство их создавалось кандидатами в президенты только на время выборов, Новая организация — «Национально-революционная пар­тия» (ПНР) должна была иметь постоянный характер. Каждый государстренный служащий обязан был вносить в ее фонд часть своего жалованья. Это давало ПНР большие средства и полуофициальное положение. Кальесу и Портесу Хилю удалось влить в ПНР все важные политические группы в стране и в то же время не допустить в нее ни одного лидера, проявившего наклонности к независимости. Рядовых членов партии аграристов включили в ПНР, но их руководителя Сото-и-Гаму искусно оторвали и изоли­ровали от них. С другой стороны, в то время как боль­шинство членов кабинета Кальеса получило ответственные посты в партии, Моронес и «группа действия» остались вне ее.

Выборы преемника Портесу Хилю должны были состо­яться летом 1929 г.; в марте того же года в Керетаро ПНР созвала свой первый съезд, намереваясь выдвинуть кандида­том в президенты Арона Саэнса; но в последнюю минуту было получено указание «верховного вождя» выдвинуть кан­дидатуру Паскуаля Ортиса Рубио из Мичоакана. Это вызва­ло военный мятеж, возникший в Соноре и Коагуиле и возглавленный Гонсало Эскобаром. Соединенные Штаты снабдили правительство оружием, а Кальес на время мятежа стал военным министром и через два месяца выну­дил Эскобара покинуть Мексику. Тогда появился новый противник кандидата ПНР в лице Хосе Васконселоса, выдвинутого кандидатом в президенты группой, называв­шей себя «противниками переизбрания». Васконселос был убежден, что Мексика стонет под игом тирании, худшей, чем тирания Диаса. Подражая Мадеро, он разъезжал по стране, разоблачая взяточничество и военную тиранию и нападая на Кальеса и Морроу. Когда в ноябре были объ­явлены результаты голосования, согласно которым за Васконселоса было подано 20 тыс. голосов, а за Ортиса Рубио 1 млн. с лишним, Васконселос объявил, что выборы были проведены неправильно, и в ожидании восстания уехал в Соединенные Штаты. Но Мексика осталась спокойной, и Васконселос убедился, что сам себя осудил на вечное изгнание.

В период, когда президентом был Ортис Рубио, над Мексикой властвовал «верховный вождь». Кальес поселил­ся в Куэрнаваке, где жил в окружении богачей — бывших участников революции — на улице, получившей в народе прозвище «улицы сорока воров». Он фактически руководил правительством. Ортис Рубио был известен всем под име­нем «Паскуалито», а его ничтожество было настолько общеизвестно, что грозило сделать правительство посме­шищем всего народа.

Господство Кальеса означало конец революции и, в частности, конец аграрной реформы. Посещение «верхов­ным вождем» Европы еще более укрепило его в намерении последовать совету, который дал ему Морроу. Во Фран­ции он пришел к выводу, что крестьянская собственность на землю в экономическом отношении нежелательна. В июне 1930 г. он объявил, что аграрная реформа себя не оправдала, ибо крестьяне используют свою землю непро­изводительно и объем сельскохозяйственной продукции сократился. Действительно, из всех форм сельского хо­зяйства процветали только те, которые были связаны с производством на крупных плантациях и для экспорта. Были эхидос, где крестьяне жили в достатке, но средний ежедневный доход большинства крестьян составлял около 44 сентавос. Иных результатов нельзя было и ожидать ввиду невежества крестьян, продажности большинства их руководителей и недостатка кредитов. Аграрная программа не имела успеха потому, что правительство выполняло ее неохотно. Однако Кальес сделал вывод, что нужно отка­заться от всей программы. По его указанию в двенадцати штатах были назначены сроки, после которых раздача зем­ли прекращалась. Количество распределяемой земли не­уклонно снижалось: в 1929 г. оно равнялось 2,5 млн. ак­ров, а в 1933 — 0,5 млн. акров.

Ни одна рабочая организация не могла больше рас­считывать на правительственную поддержку. КРОМ была уничтожена при Портесе Хиле. Моронес оказался жертвой беспринципной тактики, с помощью которой он сам стал диктатором мексиканских рабочих. Лишившись официаль­ного покровительства, КРОМ быстро распалась. В тек­стильных районах Веракрус профсоюзы КРОМ были еще достаточно сильны для борьбы со своими противниками, и в течение многих лет соперничавшие между собою рабочие организации вели братоубийственную войну, которая при­вела к закрытию многих предприятий. Но вскоре в цент­ральном комитете КРОМ стало так мало средств, что было не на что покупать почтовые марки. Уцелело лишь личное богатство Моронеса. Однако после уничтожения КРОМ новой федерации создано не было. Использовав револю­ционные профсоюзы как орудие против КРОМ, правитель­ство открыло против них беспощадные репрессии. Комму­нистических лидеров убивали или высылали на каторжные работы в колонию на островах Трес Мариас в Тихом оке­ане. Реальная заработная плата с каждым годом неуклон­но снижалась, и мексиканским рабочим грозила потеря всего, что было достигнуто благодаря революции.

Впрочем, в программе революции был один пункт, ко­торый не нарушал интересов правящей клики и мог быть использован как доказательство революционности прави­тельства: конфликт с церковью. В 1929 г., в значительной степени благодаря посредничеству Дуайта Морроу, мир был временно восстановлен. Два изгнанных епископа тайно посетили Мексику, и Портес Хиль обещал им, что если священники согласятся на регистрацию, то правительство не будет посягать на духовную автономию церкви и разрешит производить в церковных зданиях религиозное обучение, запрещенное в начальных школах. 29 июня звон церковных колоколов, молчавших три года, известил население о том, что священники опять служат мессу. Тогда на соглашение пошли остатки кристерос, и к началу 1930 г. в Мексике воцарился мир. Однако правительство имело в своем арсе­нале другое оружие. Законодательные собрания штатов могли ограничивать число священников, которым разре­шалось служить на территории штата. Портес Хиль зая­вил, что правительство не намерено уничтожить церковь, но на основании антиклерикального законодательства 193 г и 1932 гг. создавалось впечатление, что оно преследует именно эту цель. Впервые в истории Мексики священники имели законное право жаловаться на религиозные преследования. Им пришлось быть козлами отпущения за преступления правительства. В южном штате Табаско, которым управлял Гарридо Каннабаль — эксцентричный диктатор, организовавший антиклерикальный отряд «крас­ных рубашек», — было уже издано постановление, запре­щавшее доступ на территорию штата всем священникам, которые не состояли в законном браке. В 1931 г. другие штаты стали ограничивать число, священников или вообще не допускать их на свою территорию. А к 1933 г. во всей Мексике было позволено совершать богослужение только 197 священникам, так что в среднем приходился один священник на 80 тыс. жителей. Эти законы часто приводи­ли к восстаниям, а иногда к расстрелам, высылкам и кон­фискациям имущества. Все это могло быть использовано в доказательство того, что церковь остается опасным вра­гом революции.

В сентябре 1932 г. правлению Ортиса Рубио внезапно пришел конец. Рубио попытался удалить некоторых чинов­ников, пользовавшихся доверием «верховного вождя». Тог­да Кальес сообщил в печати, что Ортис Рубио вышел в отставку, а когда эта новость дошла до самого президента, он счел за лучшее подтвердить ее. Преемником его был Абелярдо Родригес, богатый банкир и владелец игорных домов. В правительственных кругах было еще принято ре­волюционное красноречие, и Роберто Кирос Мартинес поспешил выпустить биографию нового президента, в ко­торой восхвалял его как друга и защитника пролетариата. Тем временем стали проявляться открыто фашистские тен­денции и начались вооруженные выступления организации «золотые рубашки», поддерживаемой богатыми кальистами и посвятившей себя войне с евреями, с одной стороны, и коммунистами — с другой.

Однако, хотя казалось, что революции пришел конец, правление Родригеса явилось переходным периодом, за которым последовала новая волна реформ. Программа ре­волюции была по-прежнему программой мексиканско­го народа, и хотя вероломные лидеры могли на время преградить революционный поток, с течением времени он накопил достаточно сил, чтобы с возросшей энергией устремиться вперед. До сих пор над Мексикой господство­вали ветераны революции, психология которых отражала весь обскурантизм провинциальной жизни времен Диаса. Они черпали вдохновение из самых неподходящих источни­ков. Сальвадор Альварадо, в свое время влиятельный вы­разитель идеалов революции, приписывал свое духовное пробуждение чтению трудов Сэмюэля Смайлса, автора викторианских рассказов о добившихся успеха молодых лю­дях. Теперь выросло новое поколение — поколение людей, умы которых формировались под влиянием самой револю­ции и которые всерьез принимали ее чаяния. Многих из них привлекали идеалы русской революции, и они провоз­гласили коллективизм своей конечной целью. Эти люди считали своей библией 27 и 123 статьи конституции, однако, по существу, они представляли новое движение, возникшее из революции, но во многом отличавшееся от нее. Мекси­канское движение за переустройство общества, говорившее в XIX в. по-французски, теперь начинало говорить по-русски. Время покажет, насколько эти люди сохранят вер­ность своим идеалам.

ПНР никогда не отличалась монолитным един­ством фашистской правящей партии, и в 1933—1934 гг. силу в партийной организации стали захватывать молодые. Один из самых видных членов этой группы, Нарсисо Бассольс, был одно время министром просвещения в кабинете Родригеса.

До конца 1933 г. было распределено около 19 млн. ак­ров земли между 4 тыс. деревень с населением в 750 тыс. семей. Более 300 млн. акров находилось еще в руках част­ных владельцев, причем четыре пятых этого количества принадлежало асиендам, имевшим более 2500 акров каж­дая, и свыше 150 млн. акров принадлежало менее чем 2 тыс. семей. Почти 2,5 млн. семей вообще не имело земли. Иными словами, после двадцати лет якобы революционного правления мексиканская деревня была еще в основном фео­дальной. В 1933 г. левому крылу удалось снова двинуть ре­форму вперед, и на следующий год оно провело аграрный кодекс, передававший распределение земли из ведения шта­тов в ведение федеральных органов и имевший целью сделать это распределение более скорым и эффективным. Кроме того, сельскохозяйственные банки были реорганизо­ваны, с тем чтобы они действительно давали ссуды кре­стьянам.

В области просвещения достижения революции выра­зились в строительстве 6—7 тыс. федеральных сельских школ и такого же количества школ, контролируемых штата­ми или частными лицами. В сельских школах числилось 750 тыс. детей, или 30% всего количества деревенских де­тей школьного возраста, а процент неграмотных среди лиц старше 10 лет упал с 69 до 59. Однако многие школы бы­ли плохо оборудованы или вовсе не имели никакого оборудования. Учителя нередко обучали по 70 детей одновремен­но, а треть учителей получала жалованье менее 40 песо в. месяц. В 1933 г. Бассольс провел общую реформу школь­ной системы. Он повысил учителям жалованье, распро­странил контроль федеральных органов на школы штатов и применил принципы сельской школьной системы к город­ским школам. На следующий год была принята поправка к конституции, в которой говорилось, что официальной точкой зрения во всех мексиканских школах должна быть точка зрения социализма. Но на практике «социалистическое воспитание» имело мало общего с социализмом. В Мексике слово «социалист» почти утратило свой смысл. Кальес все еще называл себя социалистом, а среди школь­ных учителей только ничтожное меньшинство имело хоть малейшее представление об учении Маркса. Под социали­стическим воспитанием обычно понималось такое воспита­ние, которое боролось с клерикализмом путем внедрения научных взглядов на жизнь. Введение в школе «социали­стического» воспитания усилило враждебное отношение католиков к правительству. Несколько лет учителя в от­сталых районах страны жили под постоянной угрозой на­падения, и 18 человек из них было убито.

Из среды рабочего класса появлялись новые руководи­тели; наиболее выдающийся из них, Висенте Ломбардо Толедано, интеллигент, бывший раньше профессором уни­верситета, представлял новый тип в мексиканском политическом рабочем движении. Ломбардо Толедано несколько лет сражался внутри КРОМ против господства Моронеса. В 1932 г. он объединил профессиональные союзы в Гене­ральную конфедерацию рабочих и крестьян (КХОК). Не­которые его помощники, получившие воспитание в школе Моронеса, были продажны, однако новая организация сто­яла значительно выше КРОМ, как по своим теоретическим основам, так и по честности своих членов.

Кальисты не собирались отказываться от власти; но усиление левого крыла ПНР вызывало необходимость пе­рейти от открытой вражды к политике уступок. Когда пришло время выбирать президента, Кальес решил выдви­нуть такого кандидата, который был бы приемлем для молодых, и нашел подходящую фигуру в лице Ласаро Карденаса. Последний родился в 1895 г. и завоевал попу­лярность в качестве генерала, министра и губернатора Мичоакана. Кальес предложил также разработать национальный план, который послужил бы программой новому правительству. Магическое слово «план» немедленно воз­будило всеобщий восторг, и было решено, что Мексика должна принять шестилетний план. Такой план, обе­щавший, хотя и в очень туманных выражениях, быстрое расширение аграрной и просветительной программы и правительственного контроля над промыш­ленностью, был составлен в течение двух-трех меся­цев и принят вместе с избранным Кальесом кандидатом на съезде ПНР. Успокоив левое крыло и кандидатом и пла­ном, Кальес решил, что предотвратил опасность открытой борьбы. Карденас был избран президентом в июле 1934 г., а двум другим кандидатам — коммунисту Эрнану Лаборде и противнику переизбрания Антонио Вильяреалю — досталось то незначительное число голосов, которое в Мек­сике по традиции получают неофициальные кандидаты. Карденас стал президентом в ноябре и принял предложен­ный Кальесом состав кабинета. Кальес полагал, что после того, как Карденас окажется у власти, его революционный пыл быстро испарится и он найдет невозможным управ­лять без помощи «верховного вождя».

Ваш комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован, на него вы получите уведомление об ответе. Не забывайте проверять папку со спамом.

Другие публикации рубрики
Спросите по WhatsApp
Отправьте нам сообщение
Напишите, пожалуйста, ваш вопрос.

В личной переписке мы консультируем только по вопросам предоставления наших услуг.

На все остальные вопросы мы отвечаем на страницах нашего сайта. Задайте ваш вопрос в комментариях под любой публикацией на близкую тему. Мы обязательно ответим!