История Мексики. Период реконструкции
Обрегон
Когда весной 1920 г. Обрегон во главе сорокатысячной армии ехал по Пасео де ла Реформа, многие, вероятно, задавали себе вопрос, является ли он только новым каудильо из того длинного ряда военных вождей, которые силой оружия захватывали Национальный дворец — преемником Итурбиде, Санта-Аны и Порфирио Диаса, — или же долгой борьбе мексиканского народа против военщины, клерикализма и плутократии действительно пришел конец. При Обрегоне и его непосредственных преемниках нельзя была сколько-нибудь уверенно ответить на этот вопрос. Если за революцией Агуа Приета последовал режим, при котором начали проводиться некоторые реформы, то она породила также новый правящий класс, продолжавший добиваться богатства и власти традиционными способами мексиканских политиков, и в течение четырнадцати лет было неясно, которое из обоих явлений окажется более важным.
В Мексике не было заметно успехов в отношении демократизации государственного строя. Лозунги мадеристской революции — «действительное избирательное право», «никакого переизбрания» — красовались на всех официальных документах, но выборы были таким же фарсом, как и прежде. Федеральное правительство воплощалось в одном человеке, по-прежнему занимавшем положение фактического диктатора. В провинции соперничавшие между собой главари боролись за власть и добычу, а честные губернаторы встречались так же редко, как при Диасе. Но несмотря на прочно укоренившуюся тиранию и продажность, ход мексиканской истории представлял собой не замкнутый круг, а спираль. Правительственный аппарат при Обрегоне и его преемниках едва можно было отличить от аппарата порфиристской диктатуры. Он имел такую же власть и состоял из таких же крикливых политиканов и продажных генералов; но постепенно его деятельность начала принимать иное направление.
Реформы сопровождались потоками революционного красноречия. Революция получила официальный характер, и отныне каждое мексиканское правительство провозглашало себя защитником рабочих и крестьян. Мексиканские политики стали называть себя социалистами и заявлять, что ведут классовую борьбу против империализма янки. Эти революционные фразы предназначались для того, чтобы пускать пыль в глаза иностранцам. Они были лишь новым образцом свойственной мексиканским политикам любви к красивым фразам. Программа Обрегона и его преемников, если оценивать ее не по их словам, а по их делам, не была ни социалистической, ни революционной. Если они оказывали рабочему классу покровительство, подобное тому, какого он уже добился в передовых капиталистических странах, то они поощряли также развитие туземного мексиканского капитализма. И если они, с одной стороны, боролись с феодальной властью креольских землевладельцев и духовенства, то, с другой стороны, не пытались коренным образом перестроить систему землевладения.
Мало кто был менее революционен по духу, чем Альваро Обрегон, установивший тот курс, которому мексиканские правительства следовали 14 лет. Уроженец полу-американизированного штата Соноры, он обладал психологией практического дельца. Сила его заключалась в исключительно ясном понимании реальной обстановки и конкретных возможностей каждой ситуации. Налаженная экономика и политический мир значили для него больше, чем демократия и свобода.
Обрегон предоставил свободу печати, терпимо относился к критике в конгрессе и не злоупотреблял своей властью, чтобы без суда убивать или изгонять личных врагов. Но предпочитая примирение репрессиям, он тем не менее намеревался водворить мир путем концентрации власти в собственных руках. Подобно Диасу в 1876 г., он распределял должности между всеми важнейшими революционными группировками, и подобно Диасу он натравливал одну группировку на другую. Главной его опорой в конгрессе была рабочая партия. Главари КРОМ пользовались политическим покровительством и помощью против соперничавших с КРОМ профсоюзных организаций, но Обрегон не собирался стать зависимым от них. В противовес растущей силе КРОМ он стал поддерживать соперничавшую с ней партию «аграриста» (аграрную), претендовавшую на то, что она выражает интересы крестьян, и руководимую Диасом Сото-и-Гамой. В штатах он укреплял власть федерального правительства, чаще всего, чтобы помочь полезному союзнику. Революционные генералы были столь же надменны и недисциплинированны, как свергнутые ими генералы Диаса, и Обрегон, хотя и намечал жесткое сокращение расходов на армию, действовал осторожно.
При Обрегоне были устранены некоторые препятствия из числа тех, которые чинил аграрной реформе Карранса, Деревни, нуждавшиеся в земле, должны были обращаться к аграрным комиссиям штатов, которые давали им землю соседних асиенд из расчета от 7 до 20 акров на семью; затем эти решения проходили через национальную аграрную комиссию. Землевладельцы получали возмещение государственными ценными бумагами, которые, согласно закону, должны были быть выкуплены в течение двадцати лет. В эту программу не включались рабочие, жившие на асиендах. Число их за время революции уменьшилось, но все же их было более миллиона семей, почти треть всего сельского населения страны. Официально, в соответствии со 123 статьей (конституции, они уже были не пеонами, а свободными рабочими, имевшими право на минимум заработной платы; но осуществление статьи 123 зависело от правительств штатов, и в большей части страны пеонаж сохранился, если не юридически, то фактически. Впрочем, свободные деревни, которых было около 24 тыс., с населением более 2 млн. семей, имели теперь право на землю.
Однако Обрегон решительно выступал против всякого радикального перераспределения земли. Он был убежден, что Мексика зависит в экономическом отношении от системы асиенд и что разрушение крупных поместий приведет к развалу экономики. Он считал аграрную реформу только предохранительным клапаном, дававшим выход недовольству, которое в противном случае могло вылиться в восстание. Инициатива решительного осуществления реформы должна была исходить от самих крестьян, но тысячи деревень были терроризированы помещиками — из которых многие нанимали вооруженную охрану для защиты своего имущества и ведения мелких гражданских войн с восставшими крестьянами, — и священниками, которые, за немногими исключениями, объявляли аграрную программу грабежом и грозили крестьянам, если они примут землю, божьим гневом в виде эпидемии и голода. Мало кто из землевладельцев соглашался признать экспроприацию законной, приняв возмещение. Они считали, и пожалуй не без основания, что государственные ценные бумаги никогда не будут выкуплены, а поэтому не имеют почти никакой ценности(1). К тому же деревня, подававшая просьбу о земле, не всегда получала землю. Аграрные комиссии штатов нередко были подкуплены помещиками. Национальная комиссия работала медленно и с незначительными результатами. Наконец, даже окончательное предоставление земли национальной комиссией могло впоследствии быть отменено национальным верховным судом. При Обрегоне было распределено 3 млн. акров земли между 624 деревнями. 320 млн. акров осталось в руках частных лиц, главным образом в руках нескольких, тысяч богатых помещиков (2).
Но даже когда деревня действительно получала землю, это нередко приводило к разочарованию. У крестьян не было ни семян, ни орудий, ни кредитов, ни научной подготовки. Земля должна была обрабатываться сообща, под наблюдением выборных комитетов, и деревенские политики, заполнявшие эти комитеты, легко превращались в деревенских тиранов, живущих в свое удовольствие, в то время как ни них работают соседи. Если в некоторых эхидос крестьяне были способны преодолеть все эти препятствия, те были случаи, когда крестьяне становились жертвами акул-ростовщиков, нередко бравших за ссуды до 100%, или вынуждены были снова уходить работать на асиенды.
Рабочие были организованы лучше, чем крестьяне, и их достижения были более заметны. Статья 123 конституции оставалась недостижимым идеалом, но Обрегон поощрял вовлечение рабочих в профсоюзы, а заработная плата стала медленно повышаться, хотя и была еще намного ниже минимума, необходимого для предотвращения недоедания. К несчастью, рабочее движение было раздираемо честолюбивыми стремлениями соперничавших между собой групп. Моронес и «группа действия» хотели контролировать все профсоюзы Мексики. В стране имелся ряд независимых профсоюзов. Некоторые из них исповедовали анархо-синдикализм, на другие, особенно на профсоюзы в Веракрус, начинал оказывать влияние коммунизм. Но официальным покровительством пользовалась только КРОМ, а без официального покровительства мексиканские рабочие организации были бессильны. В арбитражных бюро, где заседали представители капитала и труда, решающий голос принадлежал представителям правительства. По статье 123, забастовка признавалась законной, если бастующие не нарушили договор и не совершили беспричинного насилия. На практике арбитражные бюро объявляли законной любую стачку членов КРОМ. В этом случае бастующие завладевали предприятием и вывешивали красно-черный флаг КРОМ, а правительственные войска защищали их от штрейкбрехеров. Но когда забастовку объявлял независимый профсоюз, она считалась незаконной, а Моронес пользовался случаем поставлять штрейкбрехеров.
Наибольших успехов правительство Обрегона достигло в области просвещения. Это было главным образом заслугой министра Хосе Васконселоса. Он был последователен только в двух отношениях — в прославлении цивилизации, которую принесла Америке Испания, и в своей вражде к Соединенным Штатам. Васконселос считал политику США, начиная с 1810 г., сплошным заговором с целью подрыва испанских учреждений и приобретения господства над Мексикой. Его страсть к деятельности в области просвещения стимулировала развитие мексиканской школьной системы. Ему удалось построить около тысячи сельских школ и разработать программу, которую последующие правительства постепенно проводили в жизнь. Согласно этой программе сельская школа становилась не только средством насаждения грамотности, но также культурной ячейкой в самом широком смысле слова.
Сельский учитель приходил на смену священнику в деле внедрения среди индейцев цивилизации, начатом монахами XVI в., но в течение трехсот лет с лишним находившемся в совершенном пренебрежении. Сельские учителя получали жалование не выше, чем неквалифицированные рабочие, а жили зачастую в горных районах, из которых до ближайшего города надо было несколько дней ехать на муле; священники, яростно противившиеся светскому образованию, поносили их, и нередко им угрожала смерть от рук суеверных деревенских жителей.
Самой трудной из всех стоявших перед Мексикой проблем была проблема иностранного капитала. В этой области Порфирио Диас причинил непоправимый вред. Возможность вернуть отчужденные Диасом природные богатства зависела не только от самих мексиканских правительств, но также от Вашингтона. А вашингтонское правительство двенадцать лет находилось в руках республиканской партии, традиционной представительницы «дипломатии доллара», и — при президенте Гардинге — особо дружественной к нефтяной промышленности. Главной причиной трений был один пункт статьи 27 конституции, объявлявший минеральные богатства неотчуждаемой собственностью мексиканской нации(3). Обрегон не делал никаких попыток провести это правило в жизнь, но обложил нефтяную промышленность налогами, которые были объявлены на Уоллстрит равносильными конфискации. Кроме того, вашингтонский государственный департамент бешено выступал против всего, что напоминало о большевизме, и некоторые резкие высказывания мексиканских должностных лиц, в действительности предназначенные для внутреннего потребления — обычно с целью смягчить недовольство, вызванное отсутствием каких бы то ни было революционных мероприятий со стороны этих должностных лиц, — принимались в Соединенных Штатах всерьез.
Три года Вашингтон не признавал правительство Обрегона. Эта неучтивость не причинила Мексике особого вреда. Напротив, она означала, что объединенная Мексика сможет проводить какие ей угодно реформы, не нуждаясь в сохранении благосклонности Соединенных Штатов. Ахиллесовой пятой Мексики была угроза внутреннего недовольства. Сам Обрегон крепко сидел в седле, но гарантировать мирные выборы н не мог, а если бы вспыхнула гражданская война, то позиция Соединенных Штатов могла иметь решающее значение. Поэтому Обрегон старался договориться с Соединенными Штатами и готов был пожертвовать для этого принципом, изложенным в статье 27.
С того времени как он стал президентом, Обрегон заявлял, что статья 27 не имеет обратного действия, иными словами, что иностранцев, приобретших права на недра до 1917 г., она не коснется и что относится она только к тем залежам, которые остались незамеченными во время погони за концессиями при Диасе. Однако Вашингтон настаивал, чтобы это положение было зафиксировано договором, а Обрегон считал такое требование оскорбительным. Но в то время как Вашингтон оставался непреклонным, Уолл-стрит проявляла большую готовность вести деловые разговоры. В 1922 г. министр финансов в правительстве Обрегона Адольфо де ла Уэрта заключил с Томасом Ламонтом соглашение об урегулировании долгов. Мексика взяла на себя обязательство возобновить, после девятилетнего перерыва, уплату процентов иностранным займодержателям; для этой цели были ассигнованы доходы от налогов на нефть. Эта хитроумная мера парализовала американских нефтяных магнатов, завербовав на сторону мексиканского правительства американских банкиров. Тем временем торговля между обеими странами расширялась, а лидерам КРОМ была оказана мощная поддержка со стороны Американской федерации труда. Летом 1923 г. в Мексику были посланы американские дипломаты. Мексика согласилась уплатить американцам возмещение за убытки, понесенные во время революции (сумму их должна была установить комиссия: по претензиям), и было подтверждено разъяснение, что статья 27 не имеет обратного действия. 30 августа Соединенные Штаты признали мексиканское правительство(4).
Это произошло как раз во-время, чтобы спасти правительство Обрегона, ибо до конца года вспыхнула буря, вызванная проблемой выборов президента. Обрегон решил поддержать кандидатуру своего министра внутренних дел Плутарко Элиаса Кальеса. Кальес считался руководителем левого крыла в правящей группе. Это был человек сильной воли, не особенно уважавший те конституционные свободы, о которых еще мечтали мексиканские либералы. Многие члены конгресса его не любили. Они могли рассчитывать на трудно совместимую поддержку революционных профсоюзов, не желавших вступать в КРОМ, военных главарей, жаждавших добычи, и помещиков, ненавидевших аграрные реформы(5). В поисках подходящей кандидатуры враги Кальеса обратились к Адольфо де ла Уэрте. В течение десяти лет Уэрта был самым верным союзником Обрегона, но когда его стали тянуть вперед люди, убеждавшие его стать спасителем Мексики, а сзади подталкивали коллеги по кабинету, жаждавшие получить министерство финансов в свое распоряжение, он, наконец, уступил. В сентябре он вышел из кабинета и стал выступать с резкими разоблачениями всей политики правительства, к которому раньше принадлежал. Новый министр финансов Альберто Пани немедленно объявил, что застал министерство финансов в хаотическом состоянии и что вследствие продажности и невежества его предшественника Мексика находится на краю гибели.
Ожидаемый мятеж начался в декабре. Двое самых влиятельных военных в стране — Гвадалупе Санчес в Веракрус (тот самый, который предал Каррансу) и Энрике Эстрада в Халиско — восстали, объявив себя сторонниками де ла Уэрты, и принялись пытать и убивать сторонников правительства и захватывать все правительственные фонды в подвластных им областях. Командовавший войсками в Оахаке Фортунато Майкотте поспешил в Мехико, получил 200 тыс. песо на подавление восстания и присоединился к повстанцам. По всей стране помещики пользовались случаем, чтобы вернуть себе розданные крестьянам земли. Губернатор Юкатана Фелипе Карильо Пуэрто, сделавший для осуществления аграрной реформы больше, чем какой-либо другой губернатор, был схвачен и расстрелян. Движение явно было обычным реакционным куартеласо. Либералы были устранены насильственными приемами «группы действия». В январе наемные бандиты Моронеса убили представителя де ла Уэрты в конгрессе и похитили четырех его товарищей. Возмущенный этим поступком, Хосе Васконселос вышел из правительства.
Мятежники едва не захватили Мехико; но у Обрегона было два союзника, чье вмешательство оказалось решающим: правительство Соединенных Штатов, щедро снабжавшее его оружием, и крестьянские отряды Веракрус, тревожившие армию Санчеса с тыла. После трех месяцев тяжелой борьбы мятеж был подавлен, а большинство его руководителей поймано и расстреляно. Де ла Уэрта отправился в изгнание в Соединенные Штаты. Летом 1924 г. Кальес был без новых потрясений избран президентом. Однако мятеж обошелся правительству в 60 млн. песо. Казнь главарей мятежа была безусловным благом, но их место заняла новая группа. Вместо того чтобы использовать возможность для борьбы с военщиной, Обрегон дал генеральский чин 54 верным ему офицерам.
——
(1) Этими бумагами можно было уплачивать налоги по некоторым статьям, и предполагалось, что они приносят проценты; но выплата процентов производилась весьма нерегулярно.
(2) Эти цифры основаны на материалах переписи 1930 г., охватившей только две трети страны. Территория, на которой перепись не производилась (более 160 млн. акров), главным образом состояла из необитаемых гор, пустынь и джунглей.
(3) Другой постоянной причиной конфликтов были совершавшиеся по временам конфискации принадлежавших американцам земель для раздачи крестьянам.
(4) В последующие годы Мексика часто прекращала платежи по иностранным долгам. Комиссия по претензиям представила свой отчет в 1934 р., причем Мексика согласилась заплатить 5,5 млн. долларов.
(5) Согласно Обрегону, противники Кальеса могли рассчитывать также на поддержку английских нефтяных фирм.
Кальес
Вступая на пост президента, Кальес был одержим подлинной страстью к социальным реформам и решимостью провести в жизнь те статьи конституции, которыми Обрегон предпочел пренебречь. Он намеревался управлять, как хозяин, а если нужно, — и как диктатор. Четыре года его правления были безусловным прогрессом в осуществлении обещаний революции. Эти годы были также отмечены неуклонной концентрацией власти в руках правящей клики. Участились случаи расстрела офицерами лиц, обвиненных в подрывной деятельности. К традиционному мексиканскому «лей фуга» прибавился, в качестве нового способа избавляться от неудобных заключенных, «лей де суисидио»(1).
Кальес был типичным представителем мексиканского революционного движения. Когда-то он был учителем начальной школы в Соноре, но его едва ли можно было назвать образованным человеком. Он был скорее военным главарем, чем интеллигентом. Кальес называл себя социалистом, но это не помешало ему сделаться богатым землевладельцем и давать своим коллегам возможность превращаться в капиталистов. В правление Кальеса быстро рос туземный мексиканский капитализм, сосредоточенный в строительстве и легкой промышленности. Главными его представителями были члены кабинета и друзья президента, которые могли рассчитывать на поддержку правительства. Превращение «кальистов» в группу богачей, вроде сиентификос Диаса, может служить новым примером той легкости, с какой путаные идеалы мексиканской революции превращались в сознательное своекорыстие. Через шесть лет после того, как он сделался президентом, Кальес был все еще диктатором, но утратил свое былое рвение к реформам.
Бюджет государства редко превышал 300 млн. песо, а четверть этой суммы по-прежнему поглощалась армией. Период диктатуры Кальеса был периодом процветания торговли, и правительство имело в своем распоряжении в то время больше денег, чем любое правительство в прошлом. Кальес энергично проводил программу просвещения, начатую Васконселосом, затевал камлании по внедрению санитарии и гигиены, предпринимал обширные ирригационные работы и прокладывал современные дороги, начинавшие нарушать первобытное уединение сельской Мексики. До своего избрания президентом он посетил Куаутлу и объявил себя наследником Сапаты. Аграрная реформа, хотя сам Сапата высмеял бы ее, осуществлялась при Кальесе значительно быстрее, чем при Обрегоне. За четыре года было распределено 8 млн. акров земли между 1500 деревень. Чтобы воспрепятствовать тирании деревенских политиканов, эхидос сразу делились на индивидуальные участки, а для разрешения проблемы кредита был создан ряд сельскохозяйственных банков. Впрочем, банки оказались для политиканов слишком большим искушением. Четыре пятых их средств давались в виде ссуд не крестьянам, а богатым землевладельцам, обладавшим политическим влиянием.
Тем временем Моронес и главари КРОМ шли по тому же пути, что и кальисты, но быстрее и более откровенно.
Моронес занял в правительстве пост министра промышленности и несколько лет фактически играл в мексиканском рабочем движении роль диктатора. «Группа действия» продолжала проводить программу разрушения независимых профсоюзов и намеревалась завербовать всех мексиканцев, работавших по найму, в ряды КРОМ. Она завладела увеселительными предприятиями, добившись того, что все театральные представления, в которых не были заняты актеры — члены профсоюзов, освистывались, и, контролируя печатников, сумела осуществлять неофициальную цензуру над мексиканской прессой. Все же при Кальесе на долю рабочих выпадали некоторые подачки. Заработная плата продолжала расти, предприниматели были вынуждены платить возмещение рабочим, потерпевшим увечье или уволенным без уважительной причины. Но гораздо заметнее были преимущества, получаемые «группой действия». Члены ее построили себе в Тлалпаме великолепную усадьбу с бассейнами для плавания и площадкой для игры в мяч, приобретали гостиницы и через посредников даже фабрики. Моронес носил дорогие бриллиантовые кольца. Критикам он объяснял, что хранит драгоценности в качестве резервного фонда, который рабочий класс сможет использовать в час нужды. На вершине своей власти КРОМ, по ее данным, имела 1,5 млн. членов, но только 13 тыс. из них платили членские взносы(2). Значительная часть богатства КРОМ была приобретена у капиталистов посредством шантажа. Моронес пришел к заключению, что выгоднее вести с предпринимателями переговоры, чем прибегать к классовой войне. Пока он был министром промышленности, количество стачек значительно сократилось. Продолжая называть себя социалистом и произнося речи о своей солидарности с хеймаркетскими жертвами, он начал доказывать, что принципы социализма вполне совместимы с политикой сотрудничества между рабочими и капиталистами.
Самая серьезная оппозиция режиму Кальеса исходила от духовенства. Мексиканская церковь была еще тесно связана с той системой обскурантизма и классового угнетения, которая развилась в колониальный период. Ее последователи по-прежнему совершали паломничества, чтобы поклониться святой деве из Гвадалупе, а ее фанатики по-прежнему занимались самобичеванием, прижимали к головам венцы из кактусовых колючек и увешивали себе ноги тяжелыми железными гирями. Вся программа революции была духовенству антипатична. То обстоятельство, что духовенство, по его словам, имело свою программу реформ, не нарушало его союза с привилегированными классами. В 1913 г. католический конгресс рекомендовал реформы в области труда, аналогичные реформам статьи 123, а в 1921 г. священники начали организовывать профсоюзы, объявив принадлежность к союзу, входящему в КРОМ, смертным грехом. Но церковь ничего не дала для осуществления своей программы. Фабриканты должны были принимать ее предложения по доброй воле. Рабочим говорили, что повиновение хозяевам и примирение со своей бедностью является их религиозным долгом. Ни один католический профсоюз ни разу не объявил ни одной забастовки.
В 1926 г. возник конфликт, который, казалось, готов был превратиться в войну не на жизнь, а на смерть между церковью и революцией. Первым выстрелом было вторичное опубликование в мексиканской печати протеста против конституции, заявленного духовенством в 1917 г. Рассерженный этим внезапным враждебным актом, Кальес стал проводить в жизнь игнорировавшиеся до тех пор антиклерикальные статьи конституции. Выслали двести человек иностранных священников и монахинь, закрыли клерикальные начальные школы, священникам было приказано зарегистрироваться у гражданских властей. Епископы ответили, что регистрация даст правительству возможность отбирать священнослужителей по своему усмотрению и что они предпочтут регистрации стачку.
Вечером 31 июля 1926 г. священники оставили церкви» и на следующий день, впервые со дня высадки Кортеса, в Мексике не было католической службы. По распоряжению правительства церкви перешли в ведение комитетов граждан, которым было поручено следить за тем, чтобы они оставались открытыми.
Стачка, продолжавшаяся три, года, оказалась бесплодной. Индейское крестьянство было очень набожно, но вера его и через 400 лет была более языческой, чем христианской. Пока церкви оставались открытыми, пока индейцы могли жечь свечи, исполнять пляски и праздновать фиесты в честь своих местных святых, они могли обойтись без услуг священников. На защиту духовенства встали не индейцы, а креолы, и хотя их деятельность принесла церкви мало чести, она все же причинила правительству некоторое беспокойство. В западных штатах — Халиско, Колиме и Мичоакане—мятежники, известные под названием «кристерос», чьим лозунгом было «Кристо рей» (3) ушли в горы и стали поджигать государственные школы и совершать акты бандитизма. Духовенство сняло с себя ответственность за этот мятеж, но, по-видимому, не сделало ничего, чтобы его ликвидировать. В апреле 1927 г. кристерос взорвали поезд, шедший из Мехико в Гвадалахару, причем было убито и сгорело 100 пассажиров. Было признано, что при этом террористическом акте присутствовали священники, но епископы пытались оправдать их, объясняя, что они служили кристерос только капелланами. В ответ Кальес выслал шестерых епископов за границу в Техас. Феррейра, командовавший войсками в Гвадалахаре и прославившийся тем, что позволял своим офицерам похищать школьных учителей в подвластном ему районе, не собирался ликвидировать мятеж слишком быстро. Он приказал опустошить район площадью в 6 тыс. квадратных миль в Северном Халиско. 60 тыс. ни в чем не повинных крестьян вытащили из их домов и загнали в концентрационные лагери, а затем отряды Феррейры обобрали все ценное, что было на этой территории, а остальное сожгли.
Одновременно с мятежом кристерос зимой 1925-1926 гг. возник новый конфликт с Соединенными Штатами. Кальес приступил к осуществлению отдельных пунктов статьи 27, направленной против иностранцев, и в частности предложил владельцам нефтяных промыслов обменять свои владельческие права на право аренды продолжительностью в 50 лет, считая с момента приобретения участка. Соединенные Штаты нашли этот декрет противоречащим тем заверениям, которые дал Обрегон в 1923 г., и утверждали, что, хотя эти заверения не были оформлены договором, они все же налагают на Кальеса известные моральные обязательства. Многие нефтяные магнаты, чье положение осложнялось тем обстоятельством, что вследствие путаницы в правах на землю в Мексике, а также насилия и плутовства, которыми отличался ранний период развития промышленности, мало кто из них имел безусловное право собственности на разрабатываемые ими поля, отказались приобрести право аренды. Мексиканское правительство возбудило против них судебные процессы.
В течение всего 1926 и начала 1927 г. между обоими правительствами происходил оживленный обмен нотами. Американские дельцы, имевшие капиталовложения в Мексике, стали требовать интервенции, а американские католики метали громы и молнии против религиозных преследований в Мексике. Кое-какие круги втайне добивались разрыва, ибо нападения мексиканских бандитов на американских граждан подозрительно участились, а изготовление фальшивых документов приняло масштабы крупной отрасли промышленности. Кульминационным пунктом явилось утверждение херстовской прессы, что четыре либеральных лидера в сенате Соединенных Штатов получили от мексиканского правительства взятку, превышающую миллион долларов. Эти явно смехотворные обвинения пали в конце концов на голову тех, кто их изобрел. Более того, двое самых шумливых сторонников интервенции, Олберт Б. Фолл и Эдуард Л. Дохини, были главными героями нефтяных скандалов при Гардинге. В 1927 г. американское общественное мнение решительно высказывалось за мир, и американское правительство решило изменить тактику. Весной посол Шеффилд был отозван из Мексики, а на смену ему назначен Дуайт Морроу.
Результаты приезда Морроу не замедлили сказаться. До сих пор американские дипломаты привыкли обращаться с мексиканцами, как с людьми низшей расы. Они недостаточно уважали права Мексики, как суверенной державы. Но Морроу начал не грозить, а льстить. Он завоевал доверие Кальеса, проявив большой интерес к его школам и ирригационным проектам. В результате через два месяца после приезда Морроу мексиканский верховный суд заявил, что законы о нефти противоречат конституции. Иностранцы, получившие права на недра до 1917 г., должны получить их в собственность (4). В течение трех лет пребывания Морроу на посту посла его дружеские заверения и чарующие манеры имели и более серьезные последствия.
Приближались очередные президентские выборы, а с ними очередной военный мятеж. Кальес решил вернуть пост президента Обрегону, а для этой цели потребовалось внести соответствующее изменение в конституцию, причем в то же время срок, на который избирался президент, был продлен до шести лет. Угроза постоянного чередования Обрегона и Кальеса явилась достаточным поводом для пронунсиаменто, и генералы стали готовиться к войне. Но Кальес действовал быстро. В октябре 1927 г. был схвачен и расстрелян по обвинению в подготовке заговора в Мехико Франсиско Серрано. В Веракрус поднял восстание Арнульфо Гомес, но его быстро загнали в горы, а через месяц и он был расстрелян. Единственным кандидатом остался теперь Обрегон, но причиной этого была скорее политика застращивания, чем популярность Обрегона. Между Обрегоном и Кальесом не было личной вражды. С 1924 г. Обрегон стоял в стороне от политики и наживал состояние, выращивая турецкий горошек. Оба вождя остались верны друг другу — случай весьма редкий в мексиканской истории. Тем не менее, политические деятели стали называть себя обрегонистами или кальистами. Обрегон издавна враждебно относился к КРОМ, и вокруг него сплотилась партия аграристов, все еще возглавляемая Сото-и-Гамой, а также все те, кто ненавидел и боялся Моронеса. КРОМ же выступала против его переизбрания и предполагала выставить кандидатуру Моронеса. Поняв, наконец, что избрание Обрегона неминуемо, она решила сохранить нейтралитет. Обрегон сразу заявил, что не нуждается в ее поддержке, и многозначительно добавил, что без труда заполнит вакансии в правительстве и без нее. Летом 1928 г. он был избран. Но через три недели (17 июля) Обрегон был убит католиком Хосе де Леоном Торалем.
Убийство Обрегона грозило вовлечь Мексику в самый серьезный политический кризис со времени раскола между Каррансой и Вильей. Сторонники Обрегона, рассчитывавшие заполнить места в новом кабинете, требовали, чтобы виновником убийства был признан тот, кто получил от него наибольшую выгоду, иными словами, «группа действия». Ходили даже слухи, что в убийстве каким-то образом замешан Кальес. В действительности Тораль был просто фанатиком и действовал совершенно независимо от кого бы то ни было. Даже на католиков нельзя было возложить ответственность за его поступок. Тем не менее любая попытка со стороны Кальеса завладеть властью расценивалась бы, как подтверждение выдвигавшихся против него обвинений.
В этом кризисе Кальес проявил редкую государственную мудрость; в сентябре, когда собрался конгресс, он созвал в столицу всех губернаторов штатов и генералов. Перед этим небывалым сборищем деятелей Мексики, и с одобрения посла США Морроу, нарушившего правила дипломатического этикета публичными аплодисментами, Кальес прочел заявление, в котором говорилось, что Обрегон был последним каудильо. Отныне ни сам он, ни любой другой вождь не будет править как диктатор. Настала пора заменить правление лиц правлением законов и создать такие учреждения, которые будут служить надлежащей основой для демократии.
Право выбрать временного президента было предоставлено конгрессу. Нужно было назначить человека, который принадлежал бы к группе обрегонистов и в то же время был приемлем для кальистов. Подходящей кандидатурой оказался Эмилио Портес Хиль, адвокат и бывший губернатор Тамаулипаса.
——
(1) Ley de suicidio (исп.) — закон о самоубийстве.
(2) Всего в промышленности, горном деле и транспорте было занято около 850 тыс. чел. КРОМ претендовала на руководство некоторыми крестьянскими союзами, но фактически его не осуществляла.
(3) Cristo rey (исп.) Христос — царь.
(4) Было, однако, достигнуто соглашение, что землевладельцы не будут считаться собственниками недр, если ими не было осуществлено никаких мероприятий, которые служили бы доказательством их намерения вести разработки.
Диктатура Кальеса
В конце 1928 г. Портес Хиль вступил на пост президента, а Кальес вернулся к частной жизни. Таким образом, шестилетний период, на который был избран Обрегон, начался многообещающе. Однако он оказался периодом неудач и разочарований. Революционное развитие Мексики было прервано, а цели его так и остались неосуществленными.
Революция с самого начала была чревата противоречиями. Ее целью было освобождение рабочих и крестьян и в то же время упрочение туземного капитализма. К 1929 г. люди, пользовавшиеся милостями правительства при Обрегоне и Кальесе, превратились в класс богачей; теперь рабочее и крестьянское движение являлось в их глазах угрозой не только креолам-помещикам и иностранцам, но также им самим. Правительственный аппарат с его диктаторской властью, ориентировавшийся при Кальесе налево, начал праветь.
Вдохновителем правящей клики, соединявшей в своих руках политическое и экономическое могущество и включавшей таких людей, как Арон Саэнс, Абелярдо Родригес, Альберто Пани, Луис Леон и Пуиг Касауранк, был Кальес. Он был окружен бывшими революционными деятелями, которые теперь принадлежали по мексиканским стандартам к категории миллионеров. В течение следующих шести лет президенты предоставляли ему решение всех вопросов государственной важности, и ни один из них не смел противиться его желаниям. Самое примитивное низкопоклонство получило еще более широкое распространение, чем в эпоху Диаса. Кальеса называли верховным вождем революции — «хефе максимо». Случаи вмешательства «верховного вождя» в политические дела, в 1929 г. относительно редкие, в последующие годы значительно участились.
В превращении кальистского аппарата из орудия реформы в орудие реакции важную роль сыграл Дуайт Морроу. Сам он сделался участником фирмы Моргана и мог превозносить достоинства капитализма не только в силу дипломатического долга, но и со всей искренностью апостола наживы. Аграрная программа, означавшая раздачу земли крестьянам, которые часто не могли производительно использовать ее, и налагавшая огромные обязательства на мексиканское казначейство, казалась Морроу нарушением всех законов экономики. Он убеждал Кальеса не распределять больше землю, если за нее не будут платить наличными. Принятие этого принципа означало бы конец всей аграрной программы. Кальисты, несомненно, и без Морроу отошли бы от революции, но Морроу ускорил их перерождение.
Портеса Хиля нельзя было назвать реакционером. Он проводил аграрную программу более быстрыми темпами, чем Кальес, и намеревался даже осуществить статью 123 конституции. Это совершилось, наконец, в 1931 г. Но главным событием его правления была ликвидация раскола между кальистами и обрегонистами и консолидация сил правящей клики путем создания новой политической партии. До сих пор мексиканские партии были временными и текучими объединениями. Большинство их создавалось кандидатами в президенты только на время выборов, Новая организация — «Национально-революционная партия» (ПНР) должна была иметь постоянный характер. Каждый государстренный служащий обязан был вносить в ее фонд часть своего жалованья. Это давало ПНР большие средства и полуофициальное положение. Кальесу и Портесу Хилю удалось влить в ПНР все важные политические группы в стране и в то же время не допустить в нее ни одного лидера, проявившего наклонности к независимости. Рядовых членов партии аграристов включили в ПНР, но их руководителя Сото-и-Гаму искусно оторвали и изолировали от них. С другой стороны, в то время как большинство членов кабинета Кальеса получило ответственные посты в партии, Моронес и «группа действия» остались вне ее.
Выборы преемника Портесу Хилю должны были состояться летом 1929 г.; в марте того же года в Керетаро ПНР созвала свой первый съезд, намереваясь выдвинуть кандидатом в президенты Арона Саэнса; но в последнюю минуту было получено указание «верховного вождя» выдвинуть кандидатуру Паскуаля Ортиса Рубио из Мичоакана. Это вызвало военный мятеж, возникший в Соноре и Коагуиле и возглавленный Гонсало Эскобаром. Соединенные Штаты снабдили правительство оружием, а Кальес на время мятежа стал военным министром и через два месяца вынудил Эскобара покинуть Мексику. Тогда появился новый противник кандидата ПНР в лице Хосе Васконселоса, выдвинутого кандидатом в президенты группой, называвшей себя «противниками переизбрания». Васконселос был убежден, что Мексика стонет под игом тирании, худшей, чем тирания Диаса. Подражая Мадеро, он разъезжал по стране, разоблачая взяточничество и военную тиранию и нападая на Кальеса и Морроу. Когда в ноябре были объявлены результаты голосования, согласно которым за Васконселоса было подано 20 тыс. голосов, а за Ортиса Рубио 1 млн. с лишним, Васконселос объявил, что выборы были проведены неправильно, и в ожидании восстания уехал в Соединенные Штаты. Но Мексика осталась спокойной, и Васконселос убедился, что сам себя осудил на вечное изгнание.
В период, когда президентом был Ортис Рубио, над Мексикой властвовал «верховный вождь». Кальес поселился в Куэрнаваке, где жил в окружении богачей — бывших участников революции — на улице, получившей в народе прозвище «улицы сорока воров». Он фактически руководил правительством. Ортис Рубио был известен всем под именем «Паскуалито», а его ничтожество было настолько общеизвестно, что грозило сделать правительство посмешищем всего народа.
Господство Кальеса означало конец революции и, в частности, конец аграрной реформы. Посещение «верховным вождем» Европы еще более укрепило его в намерении последовать совету, который дал ему Морроу. Во Франции он пришел к выводу, что крестьянская собственность на землю в экономическом отношении нежелательна. В июне 1930 г. он объявил, что аграрная реформа себя не оправдала, ибо крестьяне используют свою землю непроизводительно и объем сельскохозяйственной продукции сократился. Действительно, из всех форм сельского хозяйства процветали только те, которые были связаны с производством на крупных плантациях и для экспорта. Были эхидос, где крестьяне жили в достатке, но средний ежедневный доход большинства крестьян составлял около 44 сентавос. Иных результатов нельзя было и ожидать ввиду невежества крестьян, продажности большинства их руководителей и недостатка кредитов. Аграрная программа не имела успеха потому, что правительство выполняло ее неохотно. Однако Кальес сделал вывод, что нужно отказаться от всей программы. По его указанию в двенадцати штатах были назначены сроки, после которых раздача земли прекращалась. Количество распределяемой земли неуклонно снижалось: в 1929 г. оно равнялось 2,5 млн. акров, а в 1933 — 0,5 млн. акров.
Ни одна рабочая организация не могла больше рассчитывать на правительственную поддержку. КРОМ была уничтожена при Портесе Хиле. Моронес оказался жертвой беспринципной тактики, с помощью которой он сам стал диктатором мексиканских рабочих. Лишившись официального покровительства, КРОМ быстро распалась. В текстильных районах Веракрус профсоюзы КРОМ были еще достаточно сильны для борьбы со своими противниками, и в течение многих лет соперничавшие между собою рабочие организации вели братоубийственную войну, которая привела к закрытию многих предприятий. Но вскоре в центральном комитете КРОМ стало так мало средств, что было не на что покупать почтовые марки. Уцелело лишь личное богатство Моронеса. Однако после уничтожения КРОМ новой федерации создано не было. Использовав революционные профсоюзы как орудие против КРОМ, правительство открыло против них беспощадные репрессии. Коммунистических лидеров убивали или высылали на каторжные работы в колонию на островах Трес Мариас в Тихом океане. Реальная заработная плата с каждым годом неуклонно снижалась, и мексиканским рабочим грозила потеря всего, что было достигнуто благодаря революции.
Впрочем, в программе революции был один пункт, который не нарушал интересов правящей клики и мог быть использован как доказательство революционности правительства: конфликт с церковью. В 1929 г., в значительной степени благодаря посредничеству Дуайта Морроу, мир был временно восстановлен. Два изгнанных епископа тайно посетили Мексику, и Портес Хиль обещал им, что если священники согласятся на регистрацию, то правительство не будет посягать на духовную автономию церкви и разрешит производить в церковных зданиях религиозное обучение, запрещенное в начальных школах. 29 июня звон церковных колоколов, молчавших три года, известил население о том, что священники опять служат мессу. Тогда на соглашение пошли остатки кристерос, и к началу 1930 г. в Мексике воцарился мир. Однако правительство имело в своем арсенале другое оружие. Законодательные собрания штатов могли ограничивать число священников, которым разрешалось служить на территории штата. Портес Хиль заявил, что правительство не намерено уничтожить церковь, но на основании антиклерикального законодательства 193 г и 1932 гг. создавалось впечатление, что оно преследует именно эту цель. Впервые в истории Мексики священники имели законное право жаловаться на религиозные преследования. Им пришлось быть козлами отпущения за преступления правительства. В южном штате Табаско, которым управлял Гарридо Каннабаль — эксцентричный диктатор, организовавший антиклерикальный отряд «красных рубашек», — было уже издано постановление, запрещавшее доступ на территорию штата всем священникам, которые не состояли в законном браке. В 1931 г. другие штаты стали ограничивать число, священников или вообще не допускать их на свою территорию. А к 1933 г. во всей Мексике было позволено совершать богослужение только 197 священникам, так что в среднем приходился один священник на 80 тыс. жителей. Эти законы часто приводили к восстаниям, а иногда к расстрелам, высылкам и конфискациям имущества. Все это могло быть использовано в доказательство того, что церковь остается опасным врагом революции.
В сентябре 1932 г. правлению Ортиса Рубио внезапно пришел конец. Рубио попытался удалить некоторых чиновников, пользовавшихся доверием «верховного вождя». Тогда Кальес сообщил в печати, что Ортис Рубио вышел в отставку, а когда эта новость дошла до самого президента, он счел за лучшее подтвердить ее. Преемником его был Абелярдо Родригес, богатый банкир и владелец игорных домов. В правительственных кругах было еще принято революционное красноречие, и Роберто Кирос Мартинес поспешил выпустить биографию нового президента, в которой восхвалял его как друга и защитника пролетариата. Тем временем стали проявляться открыто фашистские тенденции и начались вооруженные выступления организации «золотые рубашки», поддерживаемой богатыми кальистами и посвятившей себя войне с евреями, с одной стороны, и коммунистами — с другой.
Однако, хотя казалось, что революции пришел конец, правление Родригеса явилось переходным периодом, за которым последовала новая волна реформ. Программа революции была по-прежнему программой мексиканского народа, и хотя вероломные лидеры могли на время преградить революционный поток, с течением времени он накопил достаточно сил, чтобы с возросшей энергией устремиться вперед. До сих пор над Мексикой господствовали ветераны революции, психология которых отражала весь обскурантизм провинциальной жизни времен Диаса. Они черпали вдохновение из самых неподходящих источников. Сальвадор Альварадо, в свое время влиятельный выразитель идеалов революции, приписывал свое духовное пробуждение чтению трудов Сэмюэля Смайлса, автора викторианских рассказов о добившихся успеха молодых людях. Теперь выросло новое поколение — поколение людей, умы которых формировались под влиянием самой революции и которые всерьез принимали ее чаяния. Многих из них привлекали идеалы русской революции, и они провозгласили коллективизм своей конечной целью. Эти люди считали своей библией 27 и 123 статьи конституции, однако, по существу, они представляли новое движение, возникшее из революции, но во многом отличавшееся от нее. Мексиканское движение за переустройство общества, говорившее в XIX в. по-французски, теперь начинало говорить по-русски. Время покажет, насколько эти люди сохранят верность своим идеалам.
ПНР никогда не отличалась монолитным единством фашистской правящей партии, и в 1933—1934 гг. силу в партийной организации стали захватывать молодые. Один из самых видных членов этой группы, Нарсисо Бассольс, был одно время министром просвещения в кабинете Родригеса.
До конца 1933 г. было распределено около 19 млн. акров земли между 4 тыс. деревень с населением в 750 тыс. семей. Более 300 млн. акров находилось еще в руках частных владельцев, причем четыре пятых этого количества принадлежало асиендам, имевшим более 2500 акров каждая, и свыше 150 млн. акров принадлежало менее чем 2 тыс. семей. Почти 2,5 млн. семей вообще не имело земли. Иными словами, после двадцати лет якобы революционного правления мексиканская деревня была еще в основном феодальной. В 1933 г. левому крылу удалось снова двинуть реформу вперед, и на следующий год оно провело аграрный кодекс, передававший распределение земли из ведения штатов в ведение федеральных органов и имевший целью сделать это распределение более скорым и эффективным. Кроме того, сельскохозяйственные банки были реорганизованы, с тем чтобы они действительно давали ссуды крестьянам.
В области просвещения достижения революции выразились в строительстве 6—7 тыс. федеральных сельских школ и такого же количества школ, контролируемых штатами или частными лицами. В сельских школах числилось 750 тыс. детей, или 30% всего количества деревенских детей школьного возраста, а процент неграмотных среди лиц старше 10 лет упал с 69 до 59. Однако многие школы были плохо оборудованы или вовсе не имели никакого оборудования. Учителя нередко обучали по 70 детей одновременно, а треть учителей получала жалованье менее 40 песо в. месяц. В 1933 г. Бассольс провел общую реформу школьной системы. Он повысил учителям жалованье, распространил контроль федеральных органов на школы штатов и применил принципы сельской школьной системы к городским школам. На следующий год была принята поправка к конституции, в которой говорилось, что официальной точкой зрения во всех мексиканских школах должна быть точка зрения социализма. Но на практике «социалистическое воспитание» имело мало общего с социализмом. В Мексике слово «социалист» почти утратило свой смысл. Кальес все еще называл себя социалистом, а среди школьных учителей только ничтожное меньшинство имело хоть малейшее представление об учении Маркса. Под социалистическим воспитанием обычно понималось такое воспитание, которое боролось с клерикализмом путем внедрения научных взглядов на жизнь. Введение в школе «социалистического» воспитания усилило враждебное отношение католиков к правительству. Несколько лет учителя в отсталых районах страны жили под постоянной угрозой нападения, и 18 человек из них было убито.
Из среды рабочего класса появлялись новые руководители; наиболее выдающийся из них, Висенте Ломбардо Толедано, интеллигент, бывший раньше профессором университета, представлял новый тип в мексиканском политическом рабочем движении. Ломбардо Толедано несколько лет сражался внутри КРОМ против господства Моронеса. В 1932 г. он объединил профессиональные союзы в Генеральную конфедерацию рабочих и крестьян (КХОК). Некоторые его помощники, получившие воспитание в школе Моронеса, были продажны, однако новая организация стояла значительно выше КРОМ, как по своим теоретическим основам, так и по честности своих членов.
Кальисты не собирались отказываться от власти; но усиление левого крыла ПНР вызывало необходимость перейти от открытой вражды к политике уступок. Когда пришло время выбирать президента, Кальес решил выдвинуть такого кандидата, который был бы приемлем для молодых, и нашел подходящую фигуру в лице Ласаро Карденаса. Последний родился в 1895 г. и завоевал популярность в качестве генерала, министра и губернатора Мичоакана. Кальес предложил также разработать национальный план, который послужил бы программой новому правительству. Магическое слово «план» немедленно возбудило всеобщий восторг, и было решено, что Мексика должна принять шестилетний план. Такой план, обещавший, хотя и в очень туманных выражениях, быстрое расширение аграрной и просветительной программы и правительственного контроля над промышленностью, был составлен в течение двух-трех месяцев и принят вместе с избранным Кальесом кандидатом на съезде ПНР. Успокоив левое крыло и кандидатом и планом, Кальес решил, что предотвратил опасность открытой борьбы. Карденас был избран президентом в июле 1934 г., а двум другим кандидатам — коммунисту Эрнану Лаборде и противнику переизбрания Антонио Вильяреалю — досталось то незначительное число голосов, которое в Мексике по традиции получают неофициальные кандидаты. Карденас стал президентом в ноябре и принял предложенный Кальесом состав кабинета. Кальес полагал, что после того, как Карденас окажется у власти, его революционный пыл быстро испарится и он найдет невозможным управлять без помощи «верховного вождя».
