История Мексики. Колония Новая Испания
Политическая организация
Новая Испания была завоевана независимыми авантюристами, искавшими славы и добычи для себя, но управлять ею стали чиновники испанской короны, чья деятельность строго регулировалась монархией и Советом по делам Индий. Испанские короли намеревались не допускать, чтобы среди их американских подданных развивался дух независимости. Конкистадоры и их родившиеся в Америке потомки были поставлены под контроль деспотической бюрократии, чиновники которой посылались из Испании. Пока Мексика оставалась испанской, ее белое население, креолы, считалось низшей расой. Власть и привилегии были монополией чиновников, родившихся в Испании, а экономическое развитие Мексики было подчинено интересам испанских купцов и промышленников. Эти уроженцы Испании получили от американцев выразительное прозвище «гачупинов» (1).
Основы испанской администрации в Мексике были заложены Фуэнлеалем и второй аудиенсией, а завершил ее структуру Мендоса. После приезда Мендосы в 1535 г. вплоть до установления независимости в 1821 г. Новая Испания управлялась вице-королем, который был окружен царским великолепием и пользовался почти царскими почестями. Прибытие нового вице-короля в Веракрус и его медленное торжественное шествие в столицу праздновалось с самым расточительным великолепием. Испанские города, лежавшие на его пути, соперничали друг с другом в трате денег на банкеты и бои быков, индейские племенные вожди обязаны были являться, чтобы целовать руку новому правителю и преподносить ему гирлянды цветов, а представители индейских племен в длинных плащах и шлемах из перьев исполняли традиционные пляски. В качестве гарантии против злоупотреблений и неверности от вице-короля требовалось, чтобы в конце срока службы он проходил через «ресиденсию» (residencia); это значило, что назначался другой чиновник для выслушивания жалоб на вице-короля и для обследования его управления. Ресиденсия не была простой формальностью, так как вице-короля иногда осуждали, и ему приходилось платить штраф. Вице-королю помогала заседавшая в Мехико аудиенсия, являвшаяся апелляционным судом и совещательным органом по административным вопросам, а также подчиненная ей аудиенсия в Гвадалахаре. Более мелкие административные единицы управлялись коррехидорами или старшими алькальдами. Все эти чиновники, а также высшие служители церкви были обычно гачупинами. Элементы демократии в правительственной машине представляли лишь городские советы, называвшиеся «аюнтамиентос» (ayuntamientos) или «кабильдос» (cabildos) и состоявшие из «рехидоров» (regidores) и «ординарных алькальдов» (alcaldes ordinarios). Но этим (советам было дано мало власти, членство в них скоро стало наследственным и могло быть куплено за деньги.
Испанские короли понимали, что со свободных индейцев корона сможет получать дань, а индейцы порабощенные приносят пользу, главным образом, своим владельцам. Однако отождествляя свою религию с ,величием своей страны и властью монархии и веря, что врагов бога и Испании можно по праву пытать и убивать, они верили также, что завоевание Америки будет законным лишь в том случае, если окажется благодетельным для покоренных народов(2).
Но идеальные стремления были несовместимы с укреплением империи.
Главным стимулом, приведшим колонистов в Америку, была мечта жить в аристократической праздности за счет местного населения. По мнению многих испанцев, индейцы являлись низшей расой. Они были «gente sin razón» — неразумные люди, предназначенные богом быть рабами или крепостными. Когда предполагалось уничтожить эксплуатацию труда индейцев, испанцы грозили восстать и заявляли, что если король настоит на своем, то они покинут Мексику, обрекая ее на пребывание в тьме язычества и лишая тем самым Испанию доходов, на которые она рассчитывала.
Феодальное угнетение еще господствовало в европейском обществе, и народ-завоеватель неизбежно требовал феодальных прав на зависимое от него индейское население. Более 500 испанцев приобрели энкомиенды. Индейцы должны были платить им дань или работать на их плантациях, выращивая пшеницу, сахарный тростник, хлопок — не говоря уже о работе для удовлетворения собственных нужд. Другие испанцы владели серебряными рудниками, где индейцы осуждены были на рабство. И хотя по закону индейцев можно было обращать в рабство лишь в наказание за сопротивление завоеванию, владельцы рудников злоупотребляли своей привилегией, открыто рассылая настоящие экспедиции охотников за рабами, а смертность на рудниках была так высока, что кадры рабов нужно было беспрестанно пополнять. Данные племена, являвшиеся непосредственными вассалами испанской короны, не были ограждены от эксплуатации. Коррехидоры зачастую были людьми того же типа, что и конкистадоры. Они собирали подати, заставляли индейцев выполнять общественные работы, и, хотя королевская дань, вначале равная дани, какую эти племена ранее платили ацтекам, была в дальнейшем сокращена до подушного налога в 1 или 2 песо и официально за всякий труд полагалась заработная плaта, коррехидоры почти никогда не ограничивались в своих требованиях пределами закона.
Бремя, возложенное на индейцев светской знатью, было впоследствии дополнено обязанностью содержать церковь. Вначале христианство представляли монахи, которым платило правительство. Языческие храмы надлежало как можно скорее заменить христианскими церквами. Индейцам приходилось выкапывать камни, переносить их в свои деревни, передавая из рук в руки по цепочке, а индейские ремесленники украшали эти камни резьбой и укладывали их на место под присмотром монахов. Вскоре над всеми долинами Центральной и Южной Мексики вознеслись церковные башни и купола. В течение колониального периода в стране было построено 12 тыс. церквей. Свидетельствуя о торжестве Христа над Уицилопочтли, они в то же время свидетельствовали об умении миссионеров добиваться от индейцев бесплатной работы. Но монахи были лишь авангардом католического духовенства. Как только для веры завоевывалась новая территория, она передавалась в ведение священников, организованных в епархии, и должна была приносить доход, а монахи шли дальше. С индейцев стали требовать десятину, плату за бракосочетание, за крещение, за похороны. Приезд священников означал для индейцев не только новое финансовое бремя, но и новую тиранию, ибо прибывавшие в Мексику священники часто ехали туда с тем, чтобы попользоваться властью и престижем, на которые они не могли рассчитывать на родине.
Одним из гибельных результатов испанского завоевания было то, что испанцы принесли с собой в Мексику европейские болезни, от которых индейцы не имели иммунитета. Оспа поразила их еще до падения Теночтитлана. Другая эпидемическая болезнь, которая впервые появилась в вице-королевстве Мендосы и косила индейцев сотнями тысяч, а в течение двух последующих столетий снова и снова охватывала Новую Испанию, болезнь, которую ученые того времени приписывали влиянию кометы или испарениям вулканов, была, по-видимому, особой формой гриппа. Третьей болезнью, которой предстояло сделаться одним из постоянных бедствий Мексики, был сифилис. В правление Мендосы сифилис был уже так распространен, что для его лечения устроили особую больницу. Болезни привели к большому сокращению населения. В течение нескольких столетий плотность населения Мексики была ниже, чем до испанского завоевания.
Когда Мендоса стал вице-королем, главной его обязанностью, кроме изыскания способов увеличения королевских доходов, было урегулирование положения индейцев. Мендоса был испанским чиновником лучшего типа и отличался той боязнью поспешных действий, которая характеризовала испанскую бюрократию. Он считал, что хороший администратор должен делать мало и действовать не торопясь.
Император хотел отменить рабство и энкомиендарную систему, но Мендоса не отважился принять столь решительные меры и удовлетворился попыткой ограничить чрезмерную эксплуатацию. Он установил часы, в которые разрешалось заставлять рабов работать в рудниках, и приказал платить за всякую работу, требуемую со свободных и работавших на энкомиендах индейцев. Сохранив индейскую систему общинного землевладения, сходную с той, которая была распространена среди испанских крестьян, он организовал механизм для защиты индейских земель от посягательств испанцев. Каждая деревня имела право на участок общинной земли, «эхидо» (ejido), размер которого впоследствии, по закону 1567 г., был установлен в 1 квадратную лигу.
В индейские обычаи, пока они были совместимы с христианством, вмешиваться не полагалось, и местное управление индейскими деревнями должно было осуществляться индейскими касиками.
Высшие чиновники Новой Испании занялись насаждением просвещения. Монахи обучали индейцев чтению, письму и закону божию. Ганте в Тескоко имел школу с тысячей учеников. Мендоса основал приют Сан-Хуан Летран для воспитания найденышей смешанного происхождения, а епископ Сумаррага устроил в Тлателолько школу, где сыновья касиков получали более солидное образование. В Тлателольхо индейцы изучали латынь и богословие и делали такие быстрые успехи, что через десять лет их учителя смогли передать преподавание в школе окончившим ее индейцам. Было время, когда чистокровные индейцы обучали сыновей испанцев латыни. Монахи изучали индейские древности и переводили богословские трактаты на индейские языки. Плодом просвещения индейцев был ряд написанных лицами индейского происхождения книг, передававших сказания индейских народов.
Подобная деятельность не пользовалась популярностью среди испанских колонистов, не желавших, чтобы индейцы стали им ровней. Императору слали непрерывные жалобы на школу в Тлателолько. Индейцы, говорилось в этих донесениях, учатся так быстро и проявляют такие способности, что это может быть лишь делом дьявола, который замышляет извратить истинную веру мерзкими ересями. Единственное средство заключается в том, чтобы не позволять индейцам изучать латынь и ограничить их образование выучиванием нескольких молитв. Мендоса и Сумаррага убедились, что распространить среди индейцев испанские ремесла невозможно. Сумаррага ввозил из Испании искусных мастеров, но они отказывались обучать индейцев своему ремеслу. Они понимали, что, монополизируя свое искусство и храня его в тайне, они смогут диктовать потребителям более высокие цены. Работники-индейцы проявляли в изучении испанских ремесел замечательные способности. Они брали для ознакомления испанские изделия и без всяких указаний воспроизводили их. Но испанцев это только пугало. Когда в Мексике была введена испанская система гильдий, то высшие должности в важнейших гильдиях предоставлялись только лицам испанского происхождения. Все же некоторые индейцы, работавшие подмастерьями у испанских мастеров, имели возможность проявлять свойственные их народу художественные дарования. Гончарные изделия, которыми некогда славилась Чолула, производились теперь в соседнем испанском городе Пуэбле. Индейское художественное мастерство было приспособлено к нуждам церкви. В деревнях индейцы продолжали изготовлять посуду и ткани, но многие ремесла, которыми славилась Мексика до испанского завоевания, стали исчезать.
Между тем противники испанской завоевательной политики возобновили атаку на императора и его советников. Профессор богословия в Саламанкском университете Франсиско де Викториа упорно разоблачал эксплуатацию индейских народов, и усилия его были поддержаны пламенным утопистом Бартоломэ де Лас Касасом. Этот последний полагал, что покорение индейцев при помощи оружия ничем нельзя оправдать и что единственной справедливой целью прихода испанцев в Америку могло быть желание завоевать для Христа души ее жителей. Не сумев двадцать лет тому назад улучшить положение на островах, он ушел в доминиканский монастырь на Гаити, где занялся составлением истории испанского завоевания. В ней ок страстно разоблачал весь процесс созидания империи к вместе с тем сильно преувеличивал добродетели и достижения индейских народов. В 1536 г. он добился единственной крупной победы за всю свою многолетнюю деятельность: в северной Гватемале была область, успешно сопротивлявшаяся испанскому завоеванию; Лас Касас и группа монахов отправились туда без оружия, завоевали любовь индейцев и обратили их в христианство. Затем Лас Касас вернулся в Испанию и, прежде чем уехать оттуда на должность епископа области Чиапас, содействовал принятию «новых законов» 1542 г. Согласно этим законам, все энкомиенды сохранялись до смерти их владельцев, а раздача новых энкомиенд отменялась. Духовные лица и чиновники, владевшие энкомиендами, должны были немедленно от них отказаться. Рабство отменялось. Законы должны были издаваться на важнейших индейских языках. Для наблюдения за проведением «новых законов» в Мексику был послан Франсиско Тельо де Сандоваль.
Когда «новые законы» стали проводиться в Перу, испанцы восстали и убили вице-короля. В Мексике приезд Сандоваля вызвал панику. Его закидали петициями, и к нему зачастили депутации перепуганных энкомендерос. Вся деловая жизнь прекратилась. Испанцы заявляли, что «они будут вынуждены убить своих жен и детей, чтобы спасти их от позора». Первый флот, вышедший из Веракрус после принятия «новых законов», увез из Мексики 600 колонистов. Мендоса и Сандоваль убедились, что осуществить «новые законы» невозможно. Даже монахи не хотели поддерживать эти законы, не без оснований указывая, что передача индейцев, работавших на энкомиендах, в ведение коррехидоров не улучшит их положения. К императору обратились с просьбой отменить законы, и когда пришла весть о его согласии, испанцы отпраздновали ее пирами и боями быков. Лас Касас вскоре после этого вернулся в Испанию, где до самой смерти продолжал предавать гласности беззакония, которые терпели индейцы.
Император считал своего вице-короля столь полезным для испанской империи, что не давал ему передышки в работе буквально до смертного часа. Когда старость и болезни заставили Мендосу просить позволения уйти в отставку и вернуться в Испанию, его только перевели в Перу, где трудности управления были еще большими, чем в Мексике. Менее чем через год Мендоса умер. Его преемником на посту вице-короля Новой Испании стал Луис де Веласко, принявший должность в 1551 г. Веласко привез с собой приказ короля, запрещавший порабощение женщин и детей и предлагавший провести в жизнь правило, по которому обращение мужчин в рабство разрешалось лишь в наказание за сопротивление завоеванию. Утверждали, что эта мера привела к немедленному освобождению 150 тыс. чел., не считая женщин и детей. Рабство в Новой Испании постепенно исчезло и сохранилось только для небольшого числа ввезенных туда негров(3). Но польза от освобождения была невелика. Рабы в рудниках и на плантациях по-прежнему несли непосильный, плохо оплачиваемый труд. Оторванные от родины, они не имели никаких возможностей бежать.
После смерти Веласко, последовавшей в 1564 г., возникла новая угроза ограничения наследования энкомиенд. По крайней мере, пошел слух, что таково намерение короля. Группа энкомендерос начала угрожать вооруженным сопротивлением. Выдвигались предложения, чтобы Новая Испания объявила себя независимой. Лидерами, этого движения были братья Авила, сыновья одного из первых конкистадоров. Они попытались привлечь на свою сторону сына Кортеса, маркиза дель Валье, которого они собирались объявить королем. Не успело движение выйти из стадии неопределенных споров, как оидоры аудиенсии арестовали дель Валье и обезглавили обоих Авила. Следующий вице-король, Перальта, нашел, что аудиенсия была излишне строга; тогда оидоры сообщили королю Филиппу, что Перальта поощряет измену. На смену Перальта было послано три следователя, и их руководитель, Алонсо Муньос, ввел в Мексике террор. Тюрьмы наполнились людьми, подозреваемыми в измене, ряд энкомендерос был обезглавлен, а Мартина Кортеса, сына завоевателя от Марины, пытали в надежде, что он даст показания против своего брата. Новые жалобы в Испанию привели к назначению нового вице-короля, Энрикеса де Альмансы, и к отзыву Муньоса. Маркиз дель Валье был уже отправлен в Испанию. В конце концов его оправдали, но в Мексику он так и не вернулся. Его потомки владели значительной частью провинции Оахака, не живя там и даже не посещая своих поместий до XX в.
После заговора Авила — если это был действительно заговор — движение креолов за независимость Мексики прекратилось на 200 с лишним лет. Но отсутствие мятежей объясняется не только террористическими мерами, принятыми для их подавления, но и постепенным распадом всей испанской административной системы и ослаблением внимания королевской власти к индейцам. По мере того, как короли слабели, креолам разрешалось делать все, что угодно. Энкомиенды сохранились и были окончательно отменены только в XVIII в. Намерения монархов XVI в. получили воплощение в так называемых «законах об Индии», но бюрократия вяло проводила их в жизнь. К тому же законы стали так многочисленны и сложны, что едва ли можно было ожидать полного повиновения им. Коллеж в Тлателолько превратился в начальную школу, а потом был закрыт; другие индейские школы также исчезли или превратились в школы для креолов. Расовые разграничения усилились, и испанцы, чья агрессия вначале носила скорее религиозный, чем расовый характер, считали теперь, что цветная кожа является доказательством неполноценности. Индейцы не могли быть священниками, чиновниками, адвокатами или врачами. Они были обречены на физический труд, и только работа индейских художников поощрялась духовенством. Все более или менее важные посты оставлялись для потомков завоевателей.
Между двумя мексиканскими народами сохранилась резкая грань: креолы наверху социальной лестницы, индейцы внизу ее. Часть индейцев превратилась в рабочих рудников и испанских городов, но большинство продолжало жить в деревнях, под управлением касиков, власть которых нередко была более деспотической, чем до завоевания. В Мексике развились две системы общественной организации — одна для креолов, другая для индейцев. Индейцы остались чужды испанской культуре; они считали белых врагами и со всем прирожденным упорством сохраняли свое расовое сознание. Многие из них остались фактически непокоренными. Даже в Южной Мексике, среди гор Пуэблы и Оахаки, некоторые племена, жившие в отдаленных долинах или по склонам холмов, где земля слишком бесплодна, чтобы привлечь захватчиков, продолжали вести полукочевую жизнь, почти не затронутую европейскими влияниями.
При первых вице-королях экономическое положение племен Центральной Мексики было, вероятно, не хуже, чем при ацтеках. Подати и принудительный труд, которого требовали энкомендерос и коррехидоры, не превышали требований ацтекских сборщиков налогов. Если индейцам приходилось теперь содержать духовенство, то и раньше они содержали языческих жрецов, и если теперь им нужно было строить церкви, то прежде они строили пирамиды. К тому же они освободились от обязанности поставлять жертвы Уицилопочтли. Но в XVII и XVIII вв. население индейских деревень стало больше страдать от незаконных тиранических вымогательств коррехидоров и от упорных посягательств землевладельцев-креолов. Попытки правительства охранить общинные земли (эхидо) сводились на нет продажными чиновниками. Этим попыткам препятствовало и то обстоятельство, что индейцы не знали испанских законов и не имели возможности изучить их. Процесс увеличения земельных владений креолов, продолжавшийся долгое время после свержения испанского господства и достигший кульминационного пункта в первом десятилетии XX в., был вторым завоеванием, менее драматичным, чем то, которое совершил Кортес, но по своим последствиям для мексиканского общества даже более полным и глубоким. Сначала креолы получали либо крупные поместья, вроде того, которое приобрел Кортес в Оахаке, либо мелкие «пеонии», (peonías) и «кабалиерии» (cabalierias), распределявшиеся между рядовыми конкистадорами. Но большая часть земли, принадлежала ли она короне или энкомендерос, была еще в пользовании индейцев. По испанским законам вся земля в Мексике являлась в конечном счете собственностью короны, и только королевское пожалование давало законное право на владение землей. Поскольку большинство индейских деревень никогда не получало королевских пожалований, креолам было легко постепенно расширять границы своих поместий под тем предлогом, что они занимают землю, принадлежащую только короне. По прошествии некоторого времени правительство нередко в законном порядке оформляло такую узурпацию посредством «урегулирования» (composición). Другие креолы покупали у деревень землю на льготных условиях, игнорируя законы, якобы защищавшие индейцев от обмана. Из-за королевских податей и частых неурожаев индейцы постоянно нуждались в деньгах. Таким образом, в результате медленного процесса приращения, продолжавшегося на протяжении многих поколений, относительно малые держания первых конкистадоров постепенно превращались в огромные асиенды, покрывавшие большую часть плодородных долин Центральной Мексики. Закон, предоставлявший каждой деревне одну квадратную лигу земли, был еще в силе, и пока Мексика оставалась частью испанской империи, многие деревни сохраняли некоторую, хотя и непрочную, самостоятельность, а иные сумели даже добиться от правительства возврата земли, отобранной асиендами. Однако значительная часть индейского населения — вероятно, более одной трети общего его количества — была вынуждена стать батраками на асиендах. Владельцы асиенд, асендадос, выдавали батракам в счет заработной платы авансы, которых индейцы никогда не имели возможности выплатить. Таким путем их превращали в пеонов и обращали в долговое рабство, причем долги передавались по наследству от одного поколения другому.
Креолы не получили самоуправления и в период упадка Испанской империи. Напротив, эксплуатируя индейцев, они сами являлись жертвами бюрократии гачупинов. Вице-короли XVII и начала XVIII в. были, как правило, бездеятельны, а иногда и продажны. Великие администраторы, посылавшиеся в Америку императором Карлом, не имели достойных преемников. Примеру высших властей охотно следовали остальные чиновники. Взятки и волокита приобрели почти всеобщий характер. Судьи продавали свои решения тому, кто больше давал. Тяжбы иногда длились поколениями. Дело о праве собственности на снег, лежащий на вершине Попокатепетля, продолжалось более 200 лет. Люди, подозреваемые в уголовных преступлениях, годами сидели в тюрьме, и многие узники, содержавшиеся в крошечных зараженных камерах, умирали до суда. Таможенные чиновники мирились с контрабандой и сами занимались ею. Коррехидоры грабили индейцев. Новая Испания была обременена огромным бюрократическим аппаратом гачуиинов, пользовавшихся богатствами, которые производились трудом туземного населения.
Развал испанских учреждений беспрепятственно продолжался двести лет. В течение двухсот лет страной правили гачупины, вице-короли и архиепископы, а креолы жили большей частью в аристократической праздности, храня верность королю и церкви и не имея достаточных стимулов ни для умственной, ни для политической деятельности. В результате отстранения креолов от власти, угнетения индейцев и постепенного возникновения новой смешанной расы метисов медленно развивались силы, которым предстояло в будущем создать мексиканскую нацию.
——
(1) Gachupines — люди со шпорами; согласно другому толкованию, слово «гачупин» первоначально означало «новичок», «новоприбывший».
(2) Об истинных причинах «забот» испанской короны о покоренных: индейцах и о действительном характере ,этих «забот» см. предисловие.
(3) Негры были физически сильнее, чем индейцы. Они были ввезены около середины XVI в. в количестве 20 тыс. чел. для работы на сахарных плантациях Куэрнаваки и на «горячей земле» Веракрус. Несмотря на относительную немногочисленность негров, испанцы боялись их восстаний больше, чем индейских. Мендоса повесил нескольких негров. В начале XVÍI в. распространялись слухи, что в какой-то определенный вечер в Мехико начнется негритянское восстание. Однажды ночью испанцы, тревожно ждавшие в своих домах, со страхом услышали топот ног. Оказалось, что этот шум произвело стадо убежавших свиней. Но испанцы отомстили за пережитый страх казнью 32 негров. Вследствие смешанных браков с индейцами негры в Мексике постепенно исчезли как особый народ. Районы, где их имелось больше всего, — Морелос и Веракрус — были в новое время районами наиболее грозных крестьянских движений.
Экономическое развитие
Испанская монархия бдительно следила за экономическим развитием Новой Испании. Подобно всем правительствам колониальных стран в век меркантилизма, испанское правительство установило покровительственное регулирование промышленности и торговли и подчинило интересы американских колоний интересам метрополии. Первая экономическая функция колоний заключалась в том, чтобы обеспечивать правительство доходами. Со времени первых открытий Колумба была создана неуклонно совершенствовавшаяся система налогов и экономического контроля. Первыми налогами были дань индейцев и причитавшаяся королю пятая часть всех добытых ценных металлов, сокращенная впоследствии до одной десятой. Затем налоги были дополнены тяжелыми ввозными и вывозными пошлинами, шестипроцентной алькабалой, взимаемой со всех продаж, прибылями от некоторых государственных монополий, например соляной, ртутной и в XVIII в.— табачной, и другими многочисленными налогами, число которых в конце колониального периода достигло 60. Излишек от доходов отправлялся в Испанию флотом с сокровищами, который, если его отправку не задерживал страх перед пиратами или перед флотами враждебных держав, покидал Америку в феврале каждого года. Чтобы еще более усилить контроль над экономической жизнью колоний, им было запрещено торговать с иностранными государствами. Торговля их друг с другом также была строго ограничена, а те отрасли промышленности колоний, которые могли бы соперничать с соответствующими отраслями промышленности Испании, были запрещены.
Короли XVI в. стремились поощрять экономическое развитие колоний. Фердинанд и Изабелла, а впоследствии император Карл отправляли за Атлантический океан европейские растения и животных, а также квалифицированных ремесленников. Первые правители Новой Испании — Кортес, Мендоса и Сумаррага — считали, что экономическое развитие колонии уступает по важности только ее религиозному обращению. Приход испанцев увеличил ресурсы Америки. Наряду с традиционными маисом и маги появились поля пшеницы, виноградники, фруктовые сады и рощи тутовых деревьев, где разводили шелковичных червей. В Мексике получили распространение лошади, коровы, овцы и свиньи. Испанские ремесленники принесли в страну новую технику, и в первое же столетие после завоевания в ней появился ряд цветущих промыслов: производство шерсти и шелка — в дополнение к туземному хлопку, — кож, мебели, железных изделий, вин, черепиц Пуэблы и одеял Сальтильо, Владельцами мастерских были обычно испанцы, но работали там часто туземцы, и в некоторых видах ремесла стало замечаться смешение стилей — смесь индейских традиций с традициями мавританскими и арабскими, доставшимися в наследство испанцам. Ввоз через Филиппинские острова китайских изделий принес в страну новое влияние, и в лакировке, а также в филигранных работах по золоту и серебру колониальной Мексики появились китайские мотивы.
Дальнейшему росту препятствовали правительственное регулирование и феодальный характер мексиканского общества. За исключением драгоценных металлов, Мексике разрешалось вывозить, пожалуй, только лишь кошениль и индиго. Поэтому не было стимула развивать промышленность более, чем того требовали нужды внутреннего рынка, а поскольку большинство населения составляли индейские крестьяне, емкость этого рынка была очень невелика.
После XVI в. сельское хозяйство почти не развивалось. Только мелкие фермеры, «ранчерос», обрабатывали свою землю производительно. Индейцы не имели возможности приобрести ни европейских животных, ни европейских растений, ни европейских орудий. В лучшем случае вместо плуга им служил деревянный клин с привязанным к нему куском железа, а вместо мотыги — деревянная палка с железным наконечником. По мере того как помещики прибирали к рукам землю индейцев, жизненный уровень последних понижался. Но помещиков мало интересовал рост продукции. Некоторые из них специализировались на производстве сахара или водки-пульке. На животноводческих ранчо севера выделывались кожи. Но типичная асиенда была самодовлеющей единицей. Она удовлетворяла почти все потребности помещика и его семьи, а пеоны должны были покупать то, в чем нуждались, в хозяйской лавке, так называемой «тиенда де райя» (tienda de raya), увеличивая тем самым задолженность, которая держала их в рабстве. Многие асендадос старались приобретать землю не столько из-за ее хозяйственной ценности, сколько из-за престижа, который давало землевладение, и девять десятых земли асиенды зачастую оставались необработанными. Огромные стада быков бродили в полудиком состоянии по пастбищам, где, быть может, когда-то, до испанского завоевания, простирались кукурузные поля индейцев. Помещики жили в обстановке аристократической беспечности и пышности, и к концу колониального периода многие асиенды были заложены и перезаложены.
Средства сообщения оставались первобытными. До конца XVIII в. испанцы не строили дорог. Товары перевозились на мулах. Караваны мулов тянулись из Мехико в Веракрус, в тихоокеанский порт Акапулько и, по плоскогорью, в Чигуагуа и Санта-Фе. Но такой способ перевозок обходился дорого и не годился для транспортировки громоздких предметов. По этой причине, а также вследствие частых неурожаев города периодически страдали от голода.
Росту мексиканской промышленности мешала малая емкость рынка и ревнивое отношение испанских купцов. Короли XVIII в., вняв жалобам гачупинов, стали подавлять некоторые виды хозяйственной деятельности, так старательно поощрявшиеся их предками. Производство шелка в Мексике было запрещено, рощи тутовых деревьев вырублены. Ради испанских виноторговцев были таким же образом уничтожены мексиканские виноградники. Некоторые отрасли промышленности было разрешено сохранить. Первое место среди них занимала выделка тканей и кожаных изделий. Но предприятиям мешала тщательно разработанная регламентация. Рабочими в XVIII в. были полуголые пеоны, которых хозяева избивали по собственному произволу и от зари до зари запирали на фабриках рядом с преступниками, которых отдавали им в наем гражданские власти. Нужды богатых креолов обеспечивались главным образом товарами из Европы или с Филиппин.
Единственной отраслью мексиканской промышленности, которую Испания всегда старалась поощрять, было горное дело. По закону все рудники были собственностью короны, но на практике тот, кто открывал залежи, получал право на постоянное владение ими и должен был лишь отдавать в пользу короля пятую часть добычи. В XVI в. испанские горняки в Америке были, пожалуй, самыми умелыми в мире. Ацтеки собирали металл с поверхности земли и в речном песке и плавили его на небольших кострах, употребляя бамбуковые палки в качестве поддувал. Испанцы стали разрабатывать рудники и применять меха. В 1557 г. способ плавки на огне был вытеснен открытием «патио», процесса амальгамирования при помощи ртути.
Впрочем, рудники были так богаты, что почти не было стимула совершенствовать методы производства, и правительство, несмотря на свое желание получить побольше золота и серебра, не могло удержаться от близоруких методов хищнической эксплуатации рудников. На ртуть была объявлена государственная монополия, и правительство продавало ртуть вдвое и втрое дороже себестоимости. Всю ртуть приходилось ввозить из Европы — из Альмаденских рудников в Испании или из Венгрии, так что когда война или пираты задерживали прибытие ежегодного флота, работа на рудниках иногда прекращалась. К XVIII в. методы горных работ уже устарели. Вместо крупных рудников с соединительными галереями выкапывались мелкие отдельные рудники. Вода вычерпывалась кожаными мешками, которые рудокопы наполняли руками и поднимали на поверхность воротом. Руда выносилась на-гора рабочими, которые часами карабкались вверх и вниз по брусьям с зарубками, применявшимся вместо лестниц. Многие рудники, впоследствии вновь открытые и оказавшиеся производительными, были оставлены, потому что при употреблявшихся тогда примитивных способах добычи они становились нерентабельными. Другие минеральные богатства Мексики — железо, нефть, свинец, медь — были едва затронуты. На рудниках наживались еще большие состояния, ежегодная добыча рудников продолжала расти, увеличившись с 2 млн. песо в середине XVI в. до 13 млн. в середине XVIII в. Но это объяснялось не (столько искусством горняков, сколько богатством недр и постоянным открытием новых шахт.
Пагубные последствия испанской покровительственной системы были еще более заметны в области торговли. Между Акапулько и Манилой разрешалось ходить только одному галеону в год, причем два-три месяца уходило на путешествие к западу, шесть-семь — на обратный путь. Этот рейд считался самым скверным в мире. Между Мексикой и Перу можно было перевозить товары стоимостью не более 100 тыс. песо в год. Вся остальная мексиканская импортная и экспортная торговля должна была проходить через испанские порты Кадикс и Севилью, но даже эта торговля была весьма ограниченной, так как отправлять суда через Атлантический океан частным лицам не позволялось, а грузоподъемность ежегодного флота была ограничена. Испанцы так и не стали искусными мореплавателями. Корабли часто попадали на скалы, терпели крушения из-за ураганов или попадали в руки пиратов. Кроме того, торговлю ограничивали высокие пошлины и то обстоятельство, что как в Испании, так и в Мексике она находилась в руках небольших групп оптовиков-монополистов, взимавших максимально высокие цены. В результате розничные цены в Мексике были обычно в три-четыре раза выше, чем в Европе. К тому же в Мексике купцами были всегда гачупины, приезжавшие из Испании к старшим родственникам юношами и возвращавшиеся в Испанию, нажив состояние. Невежественные и жадные, славившиеся полным равнодушием ко всему, кроме цен и прибылей, они были ненавидимы и презираемы креолами. В Мексике не мог развиться туземный класс торговцев. Ее население эксплуатировалось отчасти в интересах испанской бюрократии, отчасти в интересах испанских купцов.
Церковь
Проповедь католицизма была составной частью испанской колониальной системы, и священники фактически входили в состав королевской бюрократии. Главой мексиканской церкви был испанский король. От папы он получил право назначать духовных лиц на все церковные должности, собирать десятину и оставлять часть ее на издержки правления, а также служить посредником между Мексикой и Римом. Таким образом, церковь была неспособна развить независимое политическое мышление, и мирян учили, что проповедь политической свободы является не только крамолой, но и ересью.
Над обществом Новой Испании с значительной мере господствовала верхушка духовенства. Важнейшей после вице-короля фигурой в стране был архиепископ. Ниже его стояли еще восемь епископов, члены инквизиции и иных церковных судов и целая армия других церковных чиновников — вплоть до простых приходских священников. Рядом с организацией белого духовенства и почти независимо от нее существовали женские и мужские монашеские ордена — францисканский и доминиканский, святого Августина и кармелитский, а также орден иезуитов, чьи монастыри, больницы и школы были рассеяны по центральным провинциям. Вплоть до XIX в. этот орден посылал миссии к диким индейским племенам в горы Севера. В XVIII в. в Мексике имелось 5—6 тыс. священников и 6—8 тыс. монахов. Они обладали «фуэро» (привилегией) отвечать за любые совершенные ими проступки только перед церковным судом. Постепенно они завладели огромными имуществами. Как представители организации, претендовавшей на посредничество между богом и людьми и обещавшей своим покорным последователям благосостояние в этом мире и спасение в будущем, они приобрели над умами мирян власть, которая надолго пережила испанскую империю. До последних десятилетий XVIII в. в Мексику не могли проникнуть никакие чужеземные или еретические идеи, и самыми серьезными волнениями в этой атмосфере всеобщего умственного застоя были волнения, вызывавшиеся спорами между монахами и белым духовенством или между церковью и королевскими чиновниками.
Отклонение от догм церкви подавлялось инквизицией, организованной в 1571 г. Поскольку все индейцы были изъяты из-под ее власти, а все иммигранты тщательно проверялись испанским правительством, этот суд, казалось бы, должен был иметь небольшое поле деятельности. Однако инквизиции разрешалось оставлять себе в собственность все конфискованное имущество еретиков. Стремясь использовать это право, инквизиторы сумели найти ряд креолов, которых можно было осудить за еврейские или еретические обычаи. За 200 с лишним лет инквизицией было сожжено менее 50 чел., но многие были приговорены к меньшим наказаниям. Ауто-да-фе производились в Мехико, где муниципалитет выделил для этой цели «кемадеро», место сожжения осужденных, в углу Аламеды — площади для общественных гуляний. Там в присутствии вице-короля, государственных чиновников и многочисленных жителей города и близлежащих областей упорных еретиков сжигали, а других, от которых требовали отречения от заблуждений, проводили по площади в белых шляпах и желтых «санбенито». Но главное значение инквизиции заключалось не в ее достижениях по части сжигания еретиков, а в тех оковах, которые она наложила на мысль, в ее цензуре над книгами и идеями.
Успех католического духовенства среди индейского населения, над которым оно приобрело власть, объясняется в значительной степени тем обстоятельством, что оно не принесло индейцам особенно новых идей. Лучшие из монахов были способны к истинно христианскому милосердию и самопожертвованию, но вера среднего испанца была более воинствующей и более примитивной. Кортес и его конкистадоры верили, что бог поможет им покорить почитателей Уицилопочтли, и принимали любую случайность, благоприятствовавшую их планам, за чудо. Испанская религия, с ее постоянными призывами к святой деве, покровителю Испании святому Якову Компостельскому и к бесчисленным другим святым христианского календаря, была в действительности политеистической, а приписывание сверхъестественной силы мощам святых, священным изображениям и медальонам являлось пережитком еще более древних воззрений. Эта воинствующая вера легко слилась с язычеством индейцев. Политика монахов всегда заключалась в том, чтобы избегать всяких резких перемен в идеях и обычаях. Подобно своим предшественникам в Северной Европе в период раннего средневековья, они разбивали идолов и запрещали почитание ложных богов, но приспосабливали на службу церкви все старые обычаи и сказания, которые можно было примирить с христианством.
Поэтому, став христианами, индейцы не перестали быть язычниками. Вместо Уицилопочтли и Тескатлипоки они теперь поклонялись богоматери и святым, олицетворявшимся деревянными усеянными драгоценностями изображениями, которые, как верили индейцы, обладали чудесной силой и могли исцелять болезни и управлять погодой.
Посредством религиозных обрядов индейцы могли по-прежнему выражать свои эмоции, празднуя фиесты с плясками, сохранившимися от языческих времен. Они надевали головные уборы из перьев, обвивали себя венками из цветов и водили хороводы, притоптывая ногами и играя на гитаре в честь святой девы. Потом они шли в цepковь, становились в ряд у алтаря и опять плясали перед местной иконой. Эти языческие празднества сливались с испанскими идеями и испанскими церемониями. Индейцы изображали в плясках войну между маврами и христианами и исполняли драматические представления на темы из христианского календаря.
Главной целью духовенства было искоренить почитание языческих богов, но зачастую не удавалось достигнуть даже этого. Францисканцы уверяли, что за семь лет они уничтожили 20 тыс. идолов, но даже в долинах Центральной Мексики от их бдительности скрывались фигуры Тлалока и Тескатлипоки. До последнего времени находились индейцы, которые хранили языческие изображения, как сокровища, веря, что они не потеряли свою древнюю силу, кланялись этим изображениям и приносили им живые цветы. Религия племен, живших в высоких горах и малонаселенных пустынях Севера, была смесью христианства и язычества, в которой часто господствовало язычество. В лесах Чиапаса и южного Юкатана были племена, совершенно не тронутые христианскими идеями. Некоторые миссии, действовавшие среди кочевых племен Соноры и Южной Калифорнии, где испанские колонисты всегда были немногочисленны, оказались только островками среди океана язычества. Два-три монаха под защитой солдат собирали несколько индейских семей, строили деревню, церковь и учили индейцев земледелию и ремеслам. Поколениями эти индейцы вели идиллическую жизнь, размерявшуюся звуком церковного колокола, который звал их на молитву. Обращенные в христианство индейцы освобождались от податей, и их не затрагивала алчность энкомендерос. Но монахи, часто милостивые, были нередко и деспотами. Образование индейцев сводилось к выучиванию наизусть нескольких гимнов и молитв, смысла которых они не понимали. Когда в XVIII и XIX вв. монахов убрали, индейцы быстро возвратились к привычкам своих предков, и от многих миссий не осталось ничего, кроме разрушенных церквей.
Религия креолов была, пожалуй, более сложной в догматическом отношении, но главным и здесь было соблюдение религиозных обрядов. Католическая церковь принесла в Мексику все эстетические и эмоциональные средства воздействия религиозного культа, выработанные в течение пятнадцати веков: картины и статуи, яркие одежды священников, раскачивание кадильниц, музыку и ладан, сопровождавшие мессу. В дни религиозных праздников устраивались большие процессии с музыкой и хоругвями. В праздник тела господня по улицам Мехико проходило до 30 тыс. чел. Всегда и всюду что-либо напоминало о значении религии и ее служителей. Когда по городским улицам проезжал епископ в пурпурном облачении, прохожие склонялись и получали его благословение. К постели каждого умирающего приносили причастие: впереди шел человек, звонивший в колокольчик, затем в карете, запряженной мулами, ехал священник, а следом за ним человек десять монахов с пением и с зажженными свечами в руках. Над городами с их низкими одноэтажными и двухэтажными домами господствовали башни церквей, и почти все время раздавался колокольный звон.
Религия испанцев требовала не только пышности и празднеств, но также боли и страданий. В каждой церкви имелось изображение Христа с кровоточащими ранами. Вплоть до XIX в. сохранились монастыри, где монахини с детства носили терновые венцы и спали на досках, утыканных железными гвоздями. Ежегодно, в период, известный под названием «десагравиос», признания греховности человеческой плоти требовали и от мирян, и по ночам в полутемных церквах, после того как священник описывал бичевание Христа, члены религиозных братств бичевали друг друга, пока пол не покрывался кровью.
Во всей этой многообразной обрядности нравственный элемент занимал мало места. В лучшем случае она принимала мистический характер, в худшем — являлась орудием испанской колониальной политики. От среднего гражданина требовалось лишь соблюдение десяти заповедей, а часто не требовалось даже этого. Единственным непростительным грехом была ересь. Грабители надевали на себя освященные медали и надеялись, что вмешательство святой девы спасет их от казни. По мере того как короли ослабляли свою бдительность и рассеивался энтузиазм миссионеров периода завоевания, духовенство стало вырождаться. Конкубинат священников вскоре стал не исключением, а правилом, и монахи открыто ходили по городским улицам под руку с женщинами. Многие священники были невежественными тиранами, которые интересовались своими прихожанами лишь с точки зрения платы за бракосочетания, крестины и похороны. В иных бедных индейских деревнях священника видели раз-два в год, а то и совсем не видали. Большинство священников жило в центральных провинциях, где были сосредоточены и монастыри. Уже в 1644 г. аюнтамиенто(1) Мехико жаловалось на огромное количество праздных клириков, шатавшихся по городу.
В течение колониального периода духовенство неуклонно обогащалось. К епархиям были приписаны асиенды, монастыри владели полями и фруктовыми садами. Целые городские кварталы стали собственностью церкви. В Мехико церкви принадлежала почти вся часть города между площадью и Аламедой. Над этой частью города господствовал большой монастырь святого Франциска. В начале XIX в. было подсчитано, что более половины обрабатывавшейся в Мексике земли являлось собственностью духовенства (2). Более того, церковь была ростовщическим учреждением, владевшим, по крайней мере, двумя третями имевшегося в обращении капитала. Она давала помещикам займы и приобретала закладные на их поместья. От рент и процентов, от десятин, платежей за требы и продажи папских булл церковь получала огромные доходы, а поскольку от налогов она была освобождена, имущество ее неуклонно возрастало. Значительная часть ее богатства, изъятого из обращения, употреблялась на украшение церковных зданий. Собор города Мехико имел алтарь и подсвечники из цельного серебра и длинную решетку перед алтарем из серебра и золота. В помещениях капитулов лежали кучи серебра, для которого в соборах не хватало места. Доход, поступавший из этих различных источников, распределялся неравномерно. Многие приходские священники получали едва 100 песо в год, и в XIX в. это обстоятельство сделало некоторых из них отзывчивыми к революционным идеям. Но монахи часто жили в роскоши. Архиепископ же, получавший в XVIII в. жалованье в 130 тыс. песо, и епископы Пуэблы, Вальядолида и Гвадалахары, получавшие почти столько же, принадлежали к числу самых богатых людей Мексики.
За свое богатство и привилегии духовенство должно было внедрять в Мексике католическую культуру. Но со времени периода завоевания оно сделало для образования немного. Начальное обучение почти совершенно заглохло: в конце XVIII в. во всей Мексике было только 10 начальных школ. Высшее образование было представлено университетом в Мехико, основанным в 1551 г., но преподавание там было узко схоластическим. Оно прививало культурной верхушке мексиканской молодежи вкус к непонятным и бесплодным тонкостям аргументации, в которой не было места конкретным фактам. В учебном плане университета почти ничто не напоминало о том, что Европа пережила эпоху Возрождения и что Декарт и Галилей, Ньютон и Локк исследуют почти столь же новый мир, как тот, который был открыт Колумбом. Одни лишь иезуитские коллежи давали мексиканцам серьезное образование, и в XVII и XVIII вв. из крупнейших иезуитских семинарий Тепосотлана и Сан-Ильдефонсо вышел ряд видных ученых. Исследования одного из них, математика, астронома и археолога Карлоса Сигуэнса-и-Гонгора, завоевали ему в век Ньютона славу в Европе. Но к иезуитам относились подозрительно и испанское правительство и большая часть духовенства.
В стране, где всякое проявление свободной мысли навлекало подозрения инквизиции, расцвет литературы был невозможен. В обильной продукции мексиканских типографий редко встречаются произведения, обнаруживающие проблески настоящей жизни. Высшая культура в Новой Испании, несмотря на царившую там нравственную распущенность, была почти так же строго ограничена богословскими каналами, как культура Новой Англии в первые ее десятилетия.
Поэзия состояла почти исключительно из скучных размышлений об истинах христианства и мудрости монархов из дома Габсбургов и Бурбонов. В этой поэзии царил искусственный и чванливый стиль, изобретенный Гонгорой. Но каким-то чудом в ней явился один человек, умевший выражать живые чувства. Это была женщина, сестра Хуана Инес де ла Крус. Еще девочкой она прославилась при дворе вице-короля необычайной ученостью, а позднее писала любовные стихи, отличавшиеся истинной тонкостью и эмоциональной глубиной. Но эта удивительная женщина скоро ушла в монастырь, где провела зрелые годы, жалуясь на строгость монастырских правил и на угнетенное положение женщины.
Однако нельзя было совершенно задушить художественный гений мексиканцев, который всегда так пышно цвел в народном искусстве. В одной области был еще возможен прогресс. Духовенство боялось деятельности свободного разума, но оно стремилось прославить церковь с помощью живописи и архитектуры. Покровительствуя искусству индейских народов, оно сделало возможным в области изобразительных искусств то соединение индейских качеств с испанской культурой, то цветение Нового света в изделиях, полных христианской набожности, которое было испанским идеалом.
В наиболее возвышенных произведениях колониальной живописи индейскому элементу принадлежала незначительная роль, хотя лучший из художников колониального периода, Мигель Кабрера, был чистокровным сапотеком. Для украшения церквей целые акры полотна покрывались сценами из священных легенд, но дух в них был испанский, и трудно было бы обнаружить в них влияние мексиканской жизни или мексиканского характера.
Величайшим творением Новой Испании была ее архитектура. Испанцы были великими строителями, а в Мексике из соединения испанских традиций с мастерством индейских ремесленников родился новый стиль, развившийся из испанского чурригереско, лучшие образцы которого можно поставить в ряд с соборами Европы. В церквах XVI в. еще легко было различить элементы двух рас. Построенные по планам испанских монахов, эти церкви имели массивные гладкие стены, подобно крепостям — да они в сущности и были крепостями. Мелкие же украшения работы индейских резчиков по камню были ацтекскими. Но когда завоевание окончилось, церкви стали более изящными, менее мрачными, и обе традиции начали смешиваться. Для внешнего вида типичной мексиканской церкви характерны две башни с куполом за ними, покрытым раскрашенными черепицами Пуэблы. Но особенно типична для мексиканского чурригереско его любовь к краскам и к пышному орнаменту. Фасад и верхняя часть башен были обильно украшены, а внутри церкви созвучный фасаду запрестольный образ сверкал, как пышное тропическое растение. Его покрывали резьбой по позолоченному дереву — херувимами, свитками, цветами, плодами и человеческими головами. Мексиканский чурригереско был вариацией барокко. Подобно барокко, он не имел массивной силы и мощи готического стиля. Изломы его прямых линий, округлые и ломаные фронтоны, разнообразные изгибы его арок и окон выражали скорее любовь к парадоксам — порождение самой эпохи. В этом стиле отразились самоуверенность креолов и гордость владельцев рудников, финансировавших его наиболее дорого стоящие образцы. Но если мексиканские церкви стиля чурригереско были испанскими, то они были также и индейскими. Резьба на фасадах и запрестольных образах напоминала искусство ацтеков, проявлявшееся в лепке золотых птиц и животных. Она напоминала также сложность красок и рисунков, которыми художники городов майя любили покрывать камни. Общий эффект был скорее азиатским, чем европейским. Параллели мексиканскому чурригереско можно найти среди храмов Явы и Индостана.
Первые десятилетия XVIII в.— период культурного застоя в других областях — были великим периодом мексиканской архитектуры. В конце XVIII в. чурригереско внезапно сменился новым стилем, заимствованным у версальского классицизма и представленным испанским скульптором и архитектором Мануэлем Толса, который приехал в Мексику в 70-х годах XVIII в. Лишь один художник, отличавшийся силой и разнообразием творческого гения эпохи Возрождения, Франсиско Эдуардо Тресгеррас, остался верен туземному стилю. В течение всей жизни он трудился над украшением родного города Селайи и равнины Гуанахуато, работая архитектором, скульптором и художником. Он украшал стены церквей композициями собственного сочинения. Церковь богоматери Кармен в Селайе, шедевр Тресгерраса, была закончена в 1807 г. Тресгеррас дожил до независимости Мексики. Он был последней значительной фигурой в мексиканском искусстве до XX в. После завоевания независимости строительство церквей прекратилось, и лишь веком позднее мексиканские художники стали находить новый стимул в светских сюжетах.
Церкви чурригереско были единственным ценным наследием, которое оставил современной Мексике колониальный католицизм. Если не считать архитектуры, мексиканская церковь в конце колониального периода едва ли представляла что-либо достойное названия цивилизации. Идеалом мексиканской церкви или многих из ее служителей было деспотическое правительство, привилегированное духовенство и невежественные миряне. Впоследствии духовенство вызвало долгие и жестокие гражданские войны в надежде увековечить этот идеал.
——
(1) Городской совет.
(2) Таково мнение Лукаса Аламана, который сам был защитником церкви. Некоторые другие подсчеты дали более умеренные результаты. Точных цифр нет.
