История Мексики. Колония Новая Испания

Политическая организация

Новая Испания была завоевана независимыми авантю­ристами, искавшими славы и добычи для себя, но управ­лять ею стали чиновники испанской короны, чья деятель­ность строго регулировалась монархией и Советом по де­лам Индий. Испанские короли намеревались не допускать, чтобы среди их американских подданных развивался дух независимости. Конкистадоры и их родившиеся в Америке потомки были поставлены под контроль деспотической бю­рократии, чиновники которой посылались из Испании. Пока Мексика оставалась испанской, ее белое население, креолы, считалось низшей расой. Власть и привилегии были монополией чиновников, родившихся в Испании, а эко­номическое развитие Мексики было подчинено интересам испанских купцов и промышленников. Эти уроженцы Испании получили от американцев выразительное прозви­ще «гачупинов» (1).

Основы испанской администрации в Мексике были за­ложены Фуэнлеалем и второй аудиенсией, а завершил ее структуру Мендоса. После приезда Мендосы в 1535 г. вплоть до установления независимости в 1821 г. Новая Испания управлялась вице-королем, который был окружен царским великолепием и пользовался почти царскими по­честями. Прибытие нового вице-короля в Веракрус и его медленное торжественное шествие в столицу праздновалось с самым расточительным великолепием. Испанские города, лежавшие на его пути, соперничали друг с другом в трате денег на банкеты и бои быков, индейские племенные вож­ди обязаны были являться, чтобы целовать руку новому правителю и преподносить ему гирлянды цветов, а пред­ставители индейских племен в длинных плащах и шлемах из перьев исполняли традиционные пляски. В качестве гарантии против злоупотреблений и неверности от вице-короля требовалось, чтобы в конце срока службы он про­ходил через «ресиденсию» (residencia); это значило, что назначался другой чиновник для выслушивания жалоб на вице-короля и для обследования его управления. Ресиденсия не была простой формальностью, так как вице-ко­роля иногда осуждали, и ему приходилось платить штраф. Вице-королю помогала заседавшая в Мехико аудиенсия, являвшаяся апелляционным судом и совещательным орга­ном по административным вопросам, а также подчиненная ей аудиенсия в Гвадалахаре. Более мелкие административ­ные единицы управлялись коррехидорами или старшими алькальдами. Все эти чиновники, а также высшие служи­тели церкви были обычно гачупинами. Элементы демокра­тии в правительственной машине представляли лишь го­родские советы, называвшиеся «аюнтамиентос» (ayuntamientos) или «кабильдос» (cabildos) и состоявшие из «рехидоров» (regidores) и «ординарных алькальдов» (alcaldes ordinarios). Но этим (советам было дано мало власти, членство в них скоро стало наследственным и мог­ло быть куплено за деньги.

Испанские короли понимали, что со свободных индей­цев корона сможет получать дань, а индейцы порабощен­ные приносят пользу, главным образом, своим владельцам. Однако отождествляя свою религию с ,величием своей страны и властью монархии и веря, что врагов бога и Ис­пании можно по праву пытать и убивать, они верили так­же, что завоевание Америки будет законным лишь в том случае, если окажется благодетельным для покоренных на­родов(2).

Но идеальные стремления были несовместимы с укреп­лением империи.

Главным стимулом, приведшим колонистов в Америку, была мечта жить в аристократической праздности за счет местного населения. По мнению многих испанцев, индейцы являлись низшей расой. Они были «gente sin razón» — не­разумные люди, предназначенные богом быть рабами или крепостными. Когда предполагалось уничтожить эксплуатацию труда индейцев, испанцы грозили восстать и заявляли, что если король настоит на своем, то они поки­нут Мексику, обрекая ее на пребывание в тьме язычества и лишая тем самым Испанию доходов, на которые она рас­считывала.

Феодальное угнетение еще господствовало в европей­ском обществе, и народ-завоеватель неизбежно требовал феодальных прав на зависимое от него индейское на­селение. Более 500 испанцев приобрели энкомиенды. Ин­дейцы должны были платить им дань или работать на их плантациях, выращивая пшеницу, сахарный тростник, хло­пок — не говоря уже о работе для удовлетворения соб­ственных нужд. Другие испанцы владели серебряными рудниками, где индейцы осуждены были на рабство. И хо­тя по закону индейцев можно было обращать в рабство лишь в наказание за сопротивление завоеванию, владель­цы рудников злоупотребляли своей привилегией, открыто рассылая настоящие экспедиции охотников за рабами, а смертность на рудниках была так высока, что кадры рабов нужно было беспрестанно пополнять. Данные племена, яв­лявшиеся непосредственными вассалами испанской короны, не были ограждены от эксплуатации. Коррехидоры зача­стую были людьми того же типа, что и конкистадоры. Они собирали подати, заставляли индейцев выполнять обще­ственные работы, и, хотя королевская дань, вначале рав­ная дани, какую эти племена ранее платили ацтекам, была в дальнейшем сокращена до подушного налога в 1 или 2 песо и официально за всякий труд полагалась заработ­ная плaта, коррехидоры почти никогда не ограничивались в своих требованиях пределами закона.

Бремя, возложенное на индейцев светской знатью, было впоследствии дополнено обязанностью содержать церковь. Вначале христианство представляли монахи, которым пла­тило правительство. Языческие храмы надлежало как мож­но скорее заменить христианскими церквами. Индейцам приходилось выкапывать камни, переносить их в свои де­ревни, передавая из рук в руки по цепочке, а индейские ремесленники украшали эти камни резьбой и укладывали их на место под присмотром монахов. Вскоре над всеми до­линами Центральной и Южной Мексики вознеслись церковные башни и купола. В течение колониального пе­риода в стране было построено 12 тыс. церквей. Свиде­тельствуя о торжестве Христа над Уицилопочтли, они в то же время свидетельствовали об умении миссионеров до­биваться от индейцев бесплатной работы. Но монахи были лишь авангардом католического духовенства. Как только для веры завоевывалась новая территория, она переда­валась в ведение священников, организованных в епархии, и должна была приносить доход, а монахи шли дальше. С индейцев стали требовать десятину, плату за бракосоче­тание, за крещение, за похороны. Приезд священников оз­начал для индейцев не только новое финансовое бремя, но и новую тиранию, ибо прибывавшие в Мексику священни­ки часто ехали туда с тем, чтобы попользоваться властью и престижем, на которые они не могли рассчитывать на родине.

Одним из гибельных результатов испанского завоева­ния было то, что испанцы принесли с собой в Мексику европейские болезни, от которых индейцы не имели имму­нитета. Оспа поразила их еще до падения Теночтитлана. Другая эпидемическая болезнь, которая впервые появилась в вице-королевстве Мендосы и косила индейцев сотнями тысяч, а в течение двух последующих столетий снова и снова охватывала Новую Испанию, болезнь, которую уче­ные того времени приписывали влиянию кометы или испа­рениям вулканов, была, по-видимому, особой формой грип­па. Третьей болезнью, которой предстояло сделаться од­ним из постоянных бедствий Мексики, был сифилис. В правление Мендосы сифилис был уже так распростра­нен, что для его лечения устроили особую больницу. Бо­лезни привели к большому сокращению населения. В те­чение нескольких столетий плотность населения Мексики была ниже, чем до испанского завоевания.

Когда Мендоса стал вице-королем, главной его обязан­ностью, кроме изыскания способов увеличения королевских доходов, было урегулирование положения индейцев. Мен­доса был испанским чиновником лучшего типа и отличал­ся той боязнью поспешных действий, которая характери­зовала испанскую бюрократию. Он считал, что хороший администратор должен делать мало и действовать не торопясь.

Император хотел отменить рабство и энкомиендарную систему, но Мендоса не отважился принять столь реши­тельные меры и удовлетворился попыткой ограничить чрез­мерную эксплуатацию. Он установил часы, в которые раз­решалось заставлять рабов работать в рудниках, и прика­зал платить за всякую работу, требуемую со свободных и работавших на энкомиендах индейцев. Сохранив индей­скую систему общинного землевладения, сходную с той, ко­торая была распространена среди испанских крестьян, он организовал механизм для защиты индейских земель от по­сягательств испанцев. Каждая деревня имела право на участок общинной земли, «эхидо» (ejido), размер которого впоследствии, по закону 1567 г., был установлен в 1 квад­ратную лигу.

В индейские обычаи, пока они были совместимы с хри­стианством, вмешиваться не полагалось, и местное управ­ление индейскими деревнями должно было осуществлять­ся индейскими касиками.

Высшие чиновники Новой Испании занялись насаж­дением просвещения. Монахи обучали индейцев чте­нию, письму и закону божию. Ганте в Тескоко имел школу с тысячей учеников. Мендоса основал приют Сан-Хуан Летран для воспитания найденышей смешанного происхождения, а епископ Сумаррага устроил в Тлателолько школу, где сыновья касиков получали более солидное образование. В Тлателольхо индейцы изучали латынь и богословие и делали такие быстрые успехи, что через де­сять лет их учителя смогли передать преподавание в школе окончившим ее индейцам. Было время, когда чистокровные индейцы обучали сыновей испанцев латыни. Монахи изу­чали индейские древности и переводили богословские трак­таты на индейские языки. Плодом просвещения индейцев был ряд написанных лицами индейского происхождения книг, передававших сказания индейских народов.

Подобная деятельность не пользовалась популярностью среди испанских колонистов, не желавших, чтобы индейцы стали им ровней. Императору слали непрерывные жалобы на школу в Тлателолько. Индейцы, говорилось в этих до­несениях, учатся так быстро и проявляют такие способности, что это может быть лишь делом дьявола, который за­мышляет извратить истинную веру мерзкими ересями. Един­ственное средство заключается в том, чтобы не позволять индейцам изучать латынь и ограничить их образование выучиванием нескольких молитв. Мендоса и Сумаррага убедились, что распространить среди индейцев испанские ремесла невозможно. Сумаррага ввозил из Испании искус­ных мастеров, но они отказывались обучать индейцев сво­ему ремеслу. Они понимали, что, монополизируя свое ис­кусство и храня его в тайне, они смогут диктовать потребителям более высокие цены. Работники-индейцы проявля­ли в изучении испанских ремесел замечательные способно­сти. Они брали для ознакомления испанские изделия и без всяких указаний воспроизводили их. Но испанцев это только пугало. Когда в Мексике была введена испанская система гильдий, то высшие должности в важнейших гиль­диях предоставлялись только лицам испанского происхож­дения. Все же некоторые индейцы, работавшие подма­стерьями у испанских мастеров, имели возможность прояв­лять свойственные их народу художественные дарования. Гончарные изделия, которыми некогда славилась Чолула, производились теперь в соседнем испанском городе Пуэбле. Индейское художественное мастерство было приспособлено к нуждам церкви. В деревнях индейцы продолжали изго­товлять посуду и ткани, но многие ремесла, которыми сла­вилась Мексика до испанского завоевания, стали исчезать.

Между тем противники испанской завоевательной поли­тики возобновили атаку на императора и его советников. Профессор богословия в Саламанкском университете Фран­сиско де Викториа упорно разоблачал эксплуатацию ин­дейских народов, и усилия его были поддержаны пламен­ным утопистом Бартоломэ де Лас Касасом. Этот послед­ний полагал, что покорение индейцев при помощи оружия ничем нельзя оправдать и что единственной справедливой целью прихода испанцев в Америку могло быть желание завоевать для Христа души ее жителей. Не сумев двад­цать лет тому назад улучшить положение на островах, он ушел в доминиканский монастырь на Гаити, где занялся составлением истории испанского завоевания. В ней ок страстно разоблачал весь процесс созидания империи к вместе с тем сильно преувеличивал добродетели и дости­жения индейских народов. В 1536 г. он добился единствен­ной крупной победы за всю свою многолетнюю деятельность: в северной Гватемале была область, успешно сопротивляв­шаяся испанскому завоеванию; Лас Касас и группа мона­хов отправились туда без оружия, завоевали любовь ин­дейцев и обратили их в христианство. Затем Лас Касас вернулся в Испанию и, прежде чем уехать оттуда на долж­ность епископа области Чиапас, содействовал принятию «новых законов» 1542 г. Согласно этим законам, все энкомиенды сохранялись до смерти их владельцев, а раздача но­вых энкомиенд отменялась. Духовные лица и чиновники, владевшие энкомиендами, должны были немедленно от них отказаться. Рабство отменялось. Законы должны были из­даваться на важнейших индейских языках. Для наблюде­ния за проведением «новых законов» в Мексику был послан Франсиско Тельо де Сандоваль.

Когда «новые законы» стали проводиться в Перу, испан­цы восстали и убили вице-короля. В Мексике приезд Сан­доваля вызвал панику. Его закидали петициями, и к нему зачастили депутации перепуганных энкомендерос. Вся де­ловая жизнь прекратилась. Испанцы заявляли, что «они будут вынуждены убить своих жен и детей, чтобы спасти их от позора». Первый флот, вышедший из Веракрус после принятия «новых законов», увез из Мексики 600 ко­лонистов. Мендоса и Сандоваль убедились, что осуще­ствить «новые законы» невозможно. Даже монахи не хоте­ли поддерживать эти законы, не без оснований указывая, что передача индейцев, работавших на энкомиендах, в ве­дение коррехидоров не улучшит их положения. К импера­тору обратились с просьбой отменить законы, и когда при­шла весть о его согласии, испанцы отпраздновали ее пи­рами и боями быков. Лас Касас вскоре после этого вер­нулся в Испанию, где до самой смерти продолжал преда­вать гласности беззакония, которые терпели индейцы.

Император считал своего вице-короля столь полезным для испанской империи, что не давал ему передышки в ра­боте буквально до смертного часа. Когда старость и бо­лезни заставили Мендосу просить позволения уйти в от­ставку и вернуться в Испанию, его только перевели в Перу, где трудности управления были еще большими, чем в Мексике. Менее чем через год Мендоса умер. Его преемником на посту вице-короля Новой Испании стал Луис де Веласко, принявший должность в 1551 г. Веласко привез с собой приказ короля, запрещавший порабощение женщин и детей и предлагавший провести в жизнь пра­вило, по которому обращение мужчин в рабство разреша­лось лишь в наказание за сопротивление завоеванию. Утверждали, что эта мера привела к немедленному осво­бождению 150 тыс. чел., не считая женщин и детей. Раб­ство в Новой Испании постепенно исчезло и сохранилось только для небольшого числа ввезенных туда негров(3). Но польза от освобождения была невелика. Рабы в рудни­ках и на плантациях по-прежнему несли непосильный, пло­хо оплачиваемый труд. Оторванные от родины, они не име­ли никаких возможностей бежать.

После смерти Веласко, последовавшей в 1564 г., воз­никла новая угроза ограничения наследования энкомиенд. По крайней мере, пошел слух, что таково намерение короля. Группа энкомендерос начала угрожать вооруженным сопро­тивлением. Выдвигались предложения, чтобы Новая Испа­ния объявила себя независимой. Лидерами, этого движения были братья Авила, сыновья одного из первых конкиста­доров. Они попытались привлечь на свою сторону сына Кортеса, маркиза дель Валье, которого они собирались объявить королем. Не успело движение выйти из стадии неопределенных споров, как оидоры аудиенсии арестовали дель Валье и обезглавили обоих Авила. Следующий ви­це-король, Перальта, нашел, что аудиенсия была излишне строга; тогда оидоры сообщили королю Филиппу, что Перальта поощряет измену. На смену Перальта было послано три следователя, и их руководитель, Алонсо Мунь­ос, ввел в Мексике террор. Тюрьмы наполнились людьми, подозреваемыми в измене, ряд энкомендерос был обезглав­лен, а Мартина Кортеса, сына завоевателя от Марины, пы­тали в надежде, что он даст показания против своего бра­та. Новые жалобы в Испанию привели к назначению ново­го вице-короля, Энрикеса де Альмансы, и к отзыву Мунь­оса. Маркиз дель Валье был уже отправлен в Испанию. В конце концов его оправдали, но в Мексику он так и не вернулся. Его потомки владели значительной частью провинции Оахака, не живя там и даже не посещая своих поместий до XX в.

После заговора Авила — если это был действительно заговор — движение креолов за независимость Мексики прекратилось на 200 с лишним лет. Но отсутствие мяте­жей объясняется не только террористическими мерами, принятыми для их подавления, но и постепенным распадом всей испанской административной системы и ослаблением внимания королевской власти к индейцам. По мере того, как короли слабели, креолам разрешалось делать все, что угодно. Энкомиенды сохранились и были окончатель­но отменены только в XVIII в. Намерения монархов XVI в. получили воплощение в так называемых «законах об Индии», но бюрократия вяло проводила их в жизнь. К тому же законы стали так многочисленны и сложны, что едва ли можно было ожидать полного повиновения им. Коллеж в Тлателолько превратился в начальную школу, а потом был закрыт; другие индейские школы так­же исчезли или превратились в школы для креолов. Ра­совые разграничения усилились, и испанцы, чья агрессия вначале носила скорее религиозный, чем расовый харак­тер, считали теперь, что цветная кожа является доказа­тельством неполноценности. Индейцы не могли быть свя­щенниками, чиновниками, адвокатами или врачами. Они были обречены на физический труд, и только работа индей­ских художников поощрялась духовенством. Все более или менее важные посты оставлялись для потомков завоева­телей.

Между двумя мексиканскими народами сохранилась резкая грань: креолы наверху социальной лестницы, индей­цы внизу ее. Часть индейцев превратилась в рабочих рудников и испанских городов, но большинство продолжало жить в деревнях, под управлением касиков, власть кото­рых нередко была более деспотической, чем до завоева­ния. В Мексике развились две системы общественной ор­ганизации — одна для креолов, другая для индейцев. Ин­дейцы остались чужды испанской культуре; они считали белых врагами и со всем прирожденным упорством сохра­няли свое расовое сознание. Многие из них остались фак­тически непокоренными. Даже в Южной Мексике, среди гор Пуэблы и Оахаки, некоторые племена, жившие в отда­ленных долинах или по склонам холмов, где земля слишком бесплодна, чтобы привлечь захватчиков, продолжали ве­сти полукочевую жизнь, почти не затронутую европейски­ми влияниями.

При первых вице-королях экономическое положение племен Центральной Мексики было, вероятно, не хуже, чем при ацтеках. Подати и принудительный труд, кото­рого требовали энкомендерос и коррехидоры, не превыша­ли требований ацтекских сборщиков налогов. Если индейцам приходилось теперь содержать духовенство, то и рань­ше они содержали языческих жрецов, и если теперь им нужно было строить церкви, то прежде они строили пира­миды. К тому же они освободились от обязанности постав­лять жертвы Уицилопочтли. Но в XVII и XVIII вв. на­селение индейских деревень стало больше страдать от неза­конных тиранических вымогательств коррехидоров и от упорных посягательств землевладельцев-креолов. Попытки правительства охранить общинные земли (эхидо) своди­лись на нет продажными чиновниками. Этим попыткам пре­пятствовало и то обстоятельство, что индейцы не знали испанских законов и не имели возможности изучить их. Процесс увеличения земельных владений креолов, продол­жавшийся долгое время после свержения испанского гос­подства и достигший кульминационного пункта в первом десятилетии XX в., был вторым завоеванием, менее дра­матичным, чем то, которое совершил Кортес, но по своим последствиям для мексиканского общества даже более полным и глубоким. Сначала креолы получали либо крупные поместья, вроде того, которое приобрел Кортес в Оахаке, либо мелкие «пеонии», (peonías) и «кабалиерии» (cabalierias), распределявшиеся между рядовыми конкистадорами. Но большая часть земли, принадлежала ли она короне или энкомендерос, была еще в пользовании индей­цев. По испанским законам вся земля в Мексике явля­лась в конечном счете собственностью короны, и только королевское пожалование давало законное право на владе­ние землей. Поскольку большинство индейских деревень никогда не получало королевских пожалований, креолам было легко постепенно расширять границы своих поместий под тем предлогом, что они занимают землю, принадлежа­щую только короне. По прошествии некоторого времени правительство нередко в законном порядке оформляло такую узурпацию посредством «урегулирования» (compo­sición). Другие креолы покупали у деревень землю на льготных условиях, игнорируя законы, якобы защи­щавшие индейцев от обмана. Из-за королевских податей и частых неурожаев индейцы постоянно нуж­дались в деньгах. Таким образом, в результате медленного процесса приращения, продолжавшегося на протяжении многих поколений, относительно малые держания первых конкистадоров постепенно превращались в огромные асиенды, покрывавшие большую часть плодородных долин Центральной Мексики. Закон, предоставлявший каждой деревне одну квадратную лигу земли, был еще в силе, и по­ка Мексика оставалась частью испанской империи, многие деревни сохраняли некоторую, хотя и непрочную, самосто­ятельность, а иные сумели даже добиться от правительст­ва возврата земли, отобранной асиендами. Однако значи­тельная часть индейского населения — вероятно, более од­ной трети общего его количества — была вынуждена стать батраками на асиендах. Владельцы асиенд, асендадос, вы­давали батракам в счет заработной платы авансы, которых индейцы никогда не имели возможности выплатить. Та­ким путем их превращали в пеонов и обращали в долго­вое рабство, причем долги передавались по наследству от одного поколения другому.

Креолы не получили самоуправления и в период упад­ка Испанской империи. Напротив, эксплуатируя индейцев, они сами являлись жертвами бюрократии гачупинов. Вице-короли XVII и начала XVIII в. были, как правило, без­деятельны, а иногда и продажны. Великие администрато­ры, посылавшиеся в Америку императором Карлом, не имели достойных преемников. Примеру высших властей охотно следовали остальные чиновники. Взятки и волоки­та приобрели почти всеобщий характер. Судьи продавали свои решения тому, кто больше давал. Тяжбы иногда длились поколениями. Дело о праве собственности на снег, лежащий на вершине Попокатепетля, продолжалось более 200 лет. Люди, подозреваемые в уголовных преступлениях, годами сидели в тюрьме, и многие узники, содержавшиеся в крошечных зараженных камерах, умирали до суда. Та­моженные чиновники мирились с контрабандой и сами за­нимались ею. Коррехидоры грабили индейцев. Новая Ис­пания была обременена огромным бюрократическим аппара­том гачуиинов, пользовавшихся богатствами, которые про­изводились трудом туземного населения.

Развал испанских учреждений беспрепятственно про­должался двести лет. В течение двухсот лет страной пра­вили гачупины, вице-короли и архиепископы, а креолы жи­ли большей частью в аристократической праздности, храня верность королю и церкви и не имея достаточных стиму­лов ни для умственной, ни для политической деятельности. В результате отстранения креолов от власти, угнетения ин­дейцев и постепенного возникновения новой смешанной расы метисов медленно развивались силы, которым пред­стояло в будущем создать мексиканскую нацию.

——

(1) Gachupines — люди со шпорами; согласно другому толкованию, слово «гачупин» первоначально означало «новичок», «новоприбывший».

(2) Об истинных причинах «забот» испанской короны о покоренных: индейцах и о действительном характере ,этих «забот» см. предисловие.

(3) Негры были физически сильнее, чем индейцы. Они были ввезены около середины XVI в. в количестве 20 тыс. чел. для работы на сахарных плантациях Куэрнаваки и на «горячей земле» Веракрус. Несмотря на относительную немногочисленность негров, испанцы боялись их восстаний больше, чем индейских. Мендоса по­весил нескольких негров. В начале XVÍI в. распространялись слухи, что в какой-то определенный вечер в Мехико начнется негритянское восстание. Однажды ночью испанцы, тревожно ждавшие в своих до­мах, со страхом услышали топот ног. Оказалось, что этот шум про­извело стадо убежавших свиней. Но испанцы отомстили за пережи­тый страх казнью 32 негров. Вследствие смешанных браков с индей­цами негры в Мексике постепенно исчезли как особый народ. Райо­ны, где их имелось больше всего, — Морелос и Веракрус — были в новое время районами наиболее грозных крестьянских движений.

Экономическое развитие

Испанская монархия бдительно следила за экономиче­ским развитием Новой Испании. Подобно всем правитель­ствам колониальных стран в век меркантилизма, испанское правительство установило покровительственное регулирова­ние промышленности и торговли и подчинило интересы американских колоний интересам метрополии. Первая эко­номическая функция колоний заключалась в том, чтобы обеспечивать правительство доходами. Со времени первых открытий Колумба была создана неуклонно совершенство­вавшаяся система налогов и экономического контроля. Пер­выми налогами были дань индейцев и причитавшаяся ко­ролю пятая часть всех добытых ценных металлов, сокра­щенная впоследствии до одной десятой. Затем налоги были дополнены тяжелыми ввозными и вывозными пошлинами, шестипроцентной алькабалой, взимаемой со всех продаж, прибылями от некоторых государственных мо­нополий, например соляной, ртутной и в XVIII в.— табач­ной, и другими многочисленными налогами, число которых в конце колониального периода достигло 60. Излишек от доходов отправлялся в Испанию флотом с сокровища­ми, который, если его отправку не задерживал страх перед пиратами или перед флотами враждебных дер­жав, покидал Америку в феврале каждого года. Чтобы еще более усилить контроль над экономической жизнью коло­ний, им было запрещено торговать с иностранными госу­дарствами. Торговля их друг с другом также была стро­го ограничена, а те отрасли промышленности колоний, ко­торые могли бы соперничать с соответствующими отрасля­ми промышленности Испании, были запрещены.

Короли XVI в. стремились поощрять экономическое развитие колоний. Фердинанд и Изабелла, а впоследствии император Карл отправляли за Атлантический океан евро­пейские растения и животных, а также квалифицированных ремесленников. Первые правители Новой Испании — Кор­тес, Мендоса и Сумаррага — считали, что экономическое развитие колонии уступает по важности только ее религиоз­ному обращению. Приход испанцев увеличил ресурсы Аме­рики. Наряду с традиционными маисом и маги появились поля пшеницы, виноградники, фруктовые сады и рощи ту­товых деревьев, где разводили шелковичных червей. В Мек­сике получили распространение лошади, коровы, овцы и свиньи. Испанские ремесленники принесли в страну новую технику, и в первое же столетие после завоевания в ней по­явился ряд цветущих промыслов: производство шерсти и шелка — в дополнение к туземному хлопку, — кож, мебели, железных изделий, вин, черепиц Пуэблы и одеял Сальтильо, Владельцами мастерских были обычно испанцы, но работали там часто туземцы, и в некоторых видах ремесла стало за­мечаться смешение стилей — смесь индейских традиций с традициями мавританскими и арабскими, доставшимися в наследство испанцам. Ввоз через Филиппинские острова китайских изделий принес в страну новое влияние, и в лакировке, а также в филигранных работах по золоту и серебру колониальной Мексики появились китайские мо­тивы.

Дальнейшему росту препятствовали правительственное регулирование и феодальный характер мексиканского об­щества. За исключением драгоценных металлов, Мексике разрешалось вывозить, пожалуй, только лишь кошениль и индиго. Поэтому не было стимула развивать промыш­ленность более, чем того требовали нужды внутреннего рынка, а поскольку большинство населения составляли ин­дейские крестьяне, емкость этого рынка была очень неве­лика.

После XVI в. сельское хозяйство почти не развивалось. Только мелкие фермеры, «ранчерос», обрабатывали свою землю производительно. Индейцы не имели возможности приобрести ни европейских животных, ни европейских ра­стений, ни европейских орудий. В лучшем случае вместо плуга им служил деревянный клин с привязанным к нему куском железа, а вместо мотыги — деревянная палка с же­лезным наконечником. По мере того как помещики приби­рали к рукам землю индейцев, жизненный уровень послед­них понижался. Но помещиков мало интересовал рост про­дукции. Некоторые из них специализировались на произ­водстве сахара или водки-пульке. На животноводческих ранчо севера выделывались кожи. Но типичная асиенда была самодовлеющей единицей. Она удовлетворяла поч­ти все потребности помещика и его семьи, а пеоны должны были покупать то, в чем нуждались, в хозяйской лавке, так называемой «тиенда де райя» (tienda de raya), увеличи­вая тем самым задолженность, которая держала их в раб­стве. Многие асендадос старались приобретать землю не столько из-за ее хозяйственной ценности, сколько из-за престижа, который давало землевладение, и девять десятых земли асиенды зачастую оставались необработанными. Ог­ромные стада быков бродили в полудиком состоянии по пастбищам, где, быть может, когда-то, до испанского заво­евания, простирались кукурузные поля индейцев. Поме­щики жили в обстановке аристократической беспечности и пышности, и к концу колониального периода многие асиен­ды были заложены и перезаложены.

Средства сообщения оставались первобытными. До конца XVIII в. испанцы не строили дорог. Товары пере­возились на мулах. Караваны мулов тянулись из Мехико в Веракрус, в тихоокеанский порт Акапулько и, по плоскогорью, в Чигуагуа и Санта-Фе. Но такой способ пере­возок обходился дорого и не годился для транспортиров­ки громоздких предметов. По этой причине, а также вслед­ствие частых неурожаев города периодически страдали от голода.

Росту мексиканской промышленности мешала малая емкость рынка и ревнивое отношение испанских купцов. Короли XVIII в., вняв жалобам гачупинов, стали подавлять некоторые виды хозяйственной деятельности, так стара­тельно поощрявшиеся их предками. Производство шелка в Мексике было запрещено, рощи тутовых деревьев выру­блены. Ради испанских виноторговцев были таким же об­разом уничтожены мексиканские виноградники. Некото­рые отрасли промышленности было разрешено сохранить. Первое место среди них занимала выделка тканей и кожа­ных изделий. Но предприятиям мешала тщательно разра­ботанная регламентация. Рабочими в XVIII в. были полу­голые пеоны, которых хозяева избивали по собственному произволу и от зари до зари запирали на фабриках рядом с преступниками, которых отдавали им в наем граждан­ские власти. Нужды богатых креолов обеспечивались глав­ным образом товарами из Европы или с Филиппин.

Единственной отраслью мексиканской промышленности, которую Испания всегда старалась поощрять, было горное дело. По закону все рудники были собственностью коро­ны, но на практике тот, кто открывал залежи, получал право на постоянное владение ими и должен был лишь от­давать в пользу короля пятую часть добычи. В XVI в. ис­панские горняки в Америке были, пожалуй, самыми умелы­ми в мире. Ацтеки собирали металл с поверхности земли и в речном песке и плавили его на небольших кострах, упот­ребляя бамбуковые палки в качестве поддувал. Испанцы стали разрабатывать рудники и применять меха. В 1557 г. способ плавки на огне был вытеснен открытием «патио», процесса амальгамирования при помощи ртути.

Впрочем, рудники были так богаты, что почти не бы­ло стимула совершенствовать методы производства, и пра­вительство, несмотря на свое желание получить побольше золота и серебра, не могло удержаться от близоруких ме­тодов хищнической эксплуатации рудников. На ртуть была объявлена государственная монополия, и правительство продавало ртуть вдвое и втрое дороже себестоимости. Всю ртуть приходилось ввозить из Европы — из Альмаденских рудников в Испании или из Венгрии, так что когда война или пираты задерживали прибытие ежегодного флота, ра­бота на рудниках иногда прекращалась. К XVIII в. методы горных работ уже устарели. Вместо крупных рудников с соединительными галереями выкапывались мелкие отдель­ные рудники. Вода вычерпывалась кожаными мешками, ко­торые рудокопы наполняли руками и поднимали на поверх­ность воротом. Руда выносилась на-гора рабочими, кото­рые часами карабкались вверх и вниз по брусьям с заруб­ками, применявшимся вместо лестниц. Многие рудники, впоследствии вновь открытые и оказавшиеся производи­тельными, были оставлены, потому что при употреблявших­ся тогда примитивных способах добычи они становились нерентабельными. Другие минеральные богатства Мекси­ки — железо, нефть, свинец, медь — были едва затронуты. На рудниках наживались еще большие состояния, ежегод­ная добыча рудников продолжала расти, увеличившись с 2 млн. песо в середине XVI в. до 13 млн. в середине XVIII в. Но это объяснялось не (столько искусством горняков, сколько богатством недр и постоянным открытием новых шахт.

Пагубные последствия испанской покровительственной системы были еще более заметны в области торговли. Меж­ду Акапулько и Манилой разрешалось ходить только одно­му галеону в год, причем два-три месяца уходило на путе­шествие к западу, шесть-семь — на обратный путь. Этот рейд считался самым скверным в мире. Между Мекси­кой и Перу можно было перевозить товары стои­мостью не более 100 тыс. песо в год. Вся остальная мекси­канская импортная и экспортная торговля должна была проходить через испанские порты Кадикс и Севилью, но даже эта торговля была весьма ограниченной, так как от­правлять суда через Атлантический океан частным лицам не позволялось, а грузоподъемность ежегодного флота была ограничена. Испанцы так и не стали искусными мореплава­телями. Корабли часто попадали на скалы, терпели кру­шения из-за ураганов или попадали в руки пиратов. Кроме того, торговлю ограничивали высокие пошлины и то обсто­ятельство, что как в Испании, так и в Мексике она находилась в руках небольших групп оптовиков-монополистов, взимавших максимально высокие цены. В результате роз­ничные цены в Мексике были обычно в три-четыре раза выше, чем в Европе. К тому же в Мексике купцами были всегда гачупины, приезжавшие из Испании к старшим род­ственникам юношами и возвращавшиеся в Испанию, нажив состояние. Невежественные и жадные, славившиеся полным равнодушием ко всему, кроме цен и прибылей, они были ненавидимы и презираемы креолами. В Мексике не мог развиться туземный класс торговцев. Ее население эксплуатировалось отчасти в интересах испанской бюрокра­тии, отчасти в интересах испанских купцов.

Церковь

Проповедь католицизма была составной частью испан­ской колониальной системы, и священники фактически вхо­дили в состав королевской бюрократии. Главой мексикан­ской церкви был испанский король. От папы он получил право назначать духовных лиц на все церковные должно­сти, собирать десятину и оставлять часть ее на издержки правления, а также служить посредником между Мексикой и Римом. Таким образом, церковь была неспособна раз­вить независимое политическое мышление, и мирян учили, что проповедь политической свободы является не только крамолой, но и ересью.

Над обществом Новой Испании с значительной мере господствовала верхушка духовенства. Важнейшей после вице-короля фигурой в стране был архиепископ. Ниже его стояли еще восемь епископов, члены инквизиции и иных церковных судов и целая армия других церковных чинов­ников — вплоть до простых приходских священников. Рядом с организацией белого духовенства и почти незави­симо от нее существовали женские и мужские монашеские ордена — францисканский и доминиканский, святого Авгу­стина и кармелитский, а также орден иезуитов, чьи мона­стыри, больницы и школы были рассеяны по центральным провинциям. Вплоть до XIX в. этот орден посылал миссии к диким индейским племенам в горы Севера. В XVIII в. в Мексике имелось 5—6 тыс. священников и 6—8 тыс. мо­нахов. Они обладали «фуэро» (привилегией) отвечать за любые совершенные ими проступки только перед церковным судом. Постепенно они завладели огромными имуществами. Как представители организации, претендовавшей на посредничество между богом и людьми и обещавшей своим покорным последователям благосостояние в этом ми­ре и спасение в будущем, они приобрели над умами мирян власть, которая надолго пережила испанскую империю. До последних десятилетий XVIII в. в Мексику не могли про­никнуть никакие чужеземные или еретические идеи, и самы­ми серьезными волнениями в этой атмосфере всеобщего умственного застоя были волнения, вызывавшиеся спорами между монахами и белым духовенством или между цер­ковью и королевскими чиновниками.

Отклонение от догм церкви подавлялось инквизицией, организованной в 1571 г. Поскольку все индейцы были изъяты из-под ее власти, а все иммигранты тщательно про­верялись испанским правительством, этот суд, казалось бы, должен был иметь небольшое поле деятельности. Однако инквизиции разрешалось оставлять себе в собственность все конфискованное имущество еретиков. Стремясь исполь­зовать это право, инквизиторы сумели найти ряд креолов, которых можно было осудить за еврейские или еретиче­ские обычаи. За 200 с лишним лет инквизицией было сожже­но менее 50 чел., но многие были приговорены к меньшим наказаниям. Ауто-да-фе производились в Мехико, где муниципалитет выделил для этой цели «кемадеро», место сожжения осужденных, в углу Аламеды — площади для об­щественных гуляний. Там в присутствии вице-короля, госу­дарственных чиновников и многочисленных жителей города и близлежащих областей упорных еретиков сжигали, а дру­гих, от которых требовали отречения от заблуждений, про­водили по площади в белых шляпах и желтых «санбенито». Но главное значение инквизиции заключалось не в ее до­стижениях по части сжигания еретиков, а в тех оковах, ко­торые она наложила на мысль, в ее цензуре над книгами и идеями.

Успех католического духовенства среди индейского на­селения, над которым оно приобрело власть, объясняется в значительной степени тем обстоятельством, что оно не при­несло индейцам особенно новых идей. Лучшие из монахов были способны к истинно христианскому милосердию и са­мопожертвованию, но вера среднего испанца была более воинствующей и более примитивной. Кортес и его конки­стадоры верили, что бог поможет им покорить почи­тателей Уицилопочтли, и принимали любую случайность, благоприятствовавшую их планам, за чудо. Испанская ре­лигия, с ее постоянными призывами к святой деве, покро­вителю Испании святому Якову Компостельскому и к бес­численным другим святым христианского календаря, была в действительности политеистической, а приписывание сверхъ­естественной силы мощам святых, священным изображе­ниям и медальонам являлось пережитком еще более древних воззрений. Эта воинствующая вера легко слилась с язычест­вом индейцев. Политика монахов всегда заключалась в том, чтобы избегать всяких резких перемен в идеях и обычаях. Подобно своим предшественникам в Северной Европе в пе­риод раннего средневековья, они разбивали идолов и за­прещали почитание ложных богов, но приспосабливали на службу церкви все старые обычаи и сказания, которые можно было примирить с христианством.

Поэтому, став христианами, индейцы не перестали быть язычниками. Вместо Уицилопочтли и Тескатлипоки они теперь поклонялись богоматери и святым, олицетворявшим­ся деревянными усеянными драгоценностями изображения­ми, которые, как верили индейцы, обладали чудесной силой и могли исцелять болезни и управлять погодой.

Посредством религиозных обрядов индейцы могли по-прежнему выражать свои эмоции, празднуя фиесты с плясками, сохранившимися от языческих времен. Они на­девали головные уборы из перьев, обвивали себя венками из цветов и водили хороводы, притоптывая ногами и иг­рая на гитаре в честь святой девы. Потом они шли в цepковь, становились в ряд у алтаря и опять плясали перед местной иконой. Эти языческие празднества сливались с испанскими идеями и испанскими церемониями. Индейцы изображали в плясках войну между маврами и христианами и исполняли драматические представления на темы из хри­стианского календаря.

Главной целью духовенства было искоренить почитание языческих богов, но зачастую не удавалось достигнуть даже этого. Францисканцы уверяли, что за семь лет они унич­тожили 20 тыс. идолов, но даже в долинах Центральной Мексики от их бдительности скрывались фигуры Тлалока и Тескатлипоки. До последнего времени находились индей­цы, которые хранили языческие изображения, как сокро­вища, веря, что они не потеряли свою древнюю силу, кла­нялись этим изображениям и приносили им живые цве­ты. Религия племен, живших в высоких горах и малонасе­ленных пустынях Севера, была смесью христианства и язы­чества, в которой часто господствовало язычество. В лесах Чиапаса и южного Юкатана были племена, совершенно не тронутые христианскими идеями. Некоторые миссии, дейст­вовавшие среди кочевых племен Соноры и Южной Калифорнии, где испанские колонисты всегда были немногочис­ленны, оказались только островками среди океана язычест­ва. Два-три монаха под защитой солдат собирали несколь­ко индейских семей, строили деревню, церковь и учили ин­дейцев земледелию и ремеслам. Поколениями эти индей­цы вели идиллическую жизнь, размерявшуюся звуком цер­ковного колокола, который звал их на молитву. Обращен­ные в христианство индейцы освобождались от податей, и их не затрагивала алчность энкомендерос. Но монахи, часто милостивые, были нередко и деспотами. Образование индей­цев сводилось к выучиванию наизусть нескольких гимнов и молитв, смысла которых они не понимали. Когда в XVIII и XIX вв. монахов убрали, индейцы быстро возвратились к привычкам своих предков, и от многих миссий не оста­лось ничего, кроме разрушенных церквей.

Религия креолов была, пожалуй, более сложной в дог­матическом отношении, но главным и здесь было соблюдение религиозных обрядов. Католическая церковь принесла в Мексику все эстетические и эмоциональные средства воз­действия религиозного культа, выработанные в течение пятнадцати веков: картины и статуи, яркие одежды свя­щенников, раскачивание кадильниц, музыку и ладан, со­провождавшие мессу. В дни религиозных праздников устраивались большие процессии с музыкой и хоругвями. В праздник тела господня по улицам Мехико проходило до 30 тыс. чел. Всегда и всюду что-либо напоминало о значении религии и ее служителей. Когда по городским улицам проезжал епископ в пурпурном облачении, прохо­жие склонялись и получали его благословение. К постели каждого умирающего приносили причастие: впереди шел человек, звонивший в колокольчик, затем в карете, запря­женной мулами, ехал священник, а следом за ним человек десять монахов с пением и с зажженными свечами в ру­ках. Над городами с их низкими одноэтажными и двух­этажными домами господствовали башни церквей, и почти все время раздавался колокольный звон.

Религия испанцев требовала не только пышности и празднеств, но также боли и страданий. В каждой церкви имелось изображение Христа с кровоточащими ранами. Вплоть до XIX в. сохранились монастыри, где монахини с детства носили терновые венцы и спали на досках, утыкан­ных железными гвоздями. Ежегодно, в период, известный под названием «десагравиос», признания греховности чело­веческой плоти требовали и от мирян, и по ночам в полу­темных церквах, после того как священник описывал биче­вание Христа, члены религиозных братств бичевали друг друга, пока пол не покрывался кровью.

Во всей этой многообразной обрядности нравственный элемент занимал мало места. В лучшем случае она прини­мала мистический характер, в худшем — являлась орудием испанской колониальной политики. От среднего граждани­на требовалось лишь соблюдение десяти заповедей, а часто не требовалось даже этого. Единственным непростительным грехом была ересь. Грабители надевали на себя освящен­ные медали и надеялись, что вмешательство святой девы спасет их от казни. По мере того как короли ослабляли свою бдительность и рассеивался энтузиазм миссионеров периода завоевания, духовенство стало вырождаться. Кон­кубинат священников вскоре стал не исключением, а пра­вилом, и монахи открыто ходили по городским улицам под руку с женщинами. Многие священники были невежествен­ными тиранами, которые интересовались своими прихожа­нами лишь с точки зрения платы за бракосочетания, кре­стины и похороны. В иных бедных индейских деревнях священника видели раз-два в год, а то и совсем не видали. Большинство священников жило в центральных провин­циях, где были сосредоточены и монастыри. Уже в 1644 г. аюнтамиенто(1) Мехико жаловалось на огромное количество праздных клириков, шатавшихся по городу.

В течение колониального периода духовенство неуклон­но обогащалось. К епархиям были приписаны асиенды, монастыри владели полями и фруктовыми садами. Целые городские кварталы стали собственностью церкви. В Мехико церкви принадлежала почти вся часть города между площа­дью и Аламедой. Над этой частью города господствовал большой монастырь святого Франциска. В начале XIX в. было подсчитано, что более половины обрабатывавшейся в Мексике земли являлось собственностью духовенства (2). Бо­лее того, церковь была ростовщическим учреждением, вла­девшим, по крайней мере, двумя третями имевшегося в об­ращении капитала. Она давала помещикам займы и приоб­ретала закладные на их поместья. От рент и процентов, от де­сятин, платежей за требы и продажи папских булл цер­ковь получала огромные доходы, а поскольку от налогов она была освобождена, имущество ее неуклонно возраста­ло. Значительная часть ее богатства, изъятого из обраще­ния, употреблялась на украшение церковных зданий. Собор города Мехико имел алтарь и подсвечники из цельного серебра и длинную решетку перед алтарем из серебра и золо­та. В помещениях капитулов лежали кучи серебра, для ко­торого в соборах не хватало места. Доход, поступавший из этих различных источников, распределялся неравномерно. Многие приходские священники получали едва 100 песо в год, и в XIX в. это обстоятельство сделало некоторых из них отзывчивыми к революционным идеям. Но монахи часто жили в роскоши. Архиепископ же, получавший в XVIII в. жалованье в 130 тыс. песо, и епископы Пуэблы, Вальядо­лида и Гвадалахары, получавшие почти столько же, принад­лежали к числу самых богатых людей Мексики.

За свое богатство и привилегии духовенство должно бы­ло внедрять в Мексике католическую культуру. Но со вре­мени периода завоевания оно сделало для образования не­много. Начальное обучение почти совершенно заглохло: в конце XVIII в. во всей Мексике было только 10 началь­ных школ. Высшее образование было представлено универ­ситетом в Мехико, основанным в 1551 г., но преподавание там было узко схоластическим. Оно прививало культурной верхушке мексиканской молодежи вкус к непонятным и бесплодным тонкостям аргументации, в которой не было места конкретным фактам. В учебном плане университета почти ничто не напоминало о том, что Европа пережила эпоху Возрождения и что Декарт и Галилей, Ньютон и Локк исследуют почти столь же новый мир, как тот, который был открыт Колумбом. Одни лишь иезуитские коллежи давали мексиканцам серьезное образование, и в XVII и XVIII вв. из крупнейших иезуитских семинарий Тепосотлана и Сан-Ильдефонсо вышел ряд видных ученых. Исследования одного из них, математика, астронома и археолога Карлоса Сигуэнса-и-Гонгора, завоевали ему в век Ньютона славу в Европе. Но к иезуитам относились подозрительно и испанское правительство и большая часть духовенства.

В стране, где всякое проявление свободной мысли на­влекало подозрения инквизиции, расцвет литературы был не­возможен. В обильной продукции мексиканских типографий редко встречаются произведения, обнаруживающие проблес­ки настоящей жизни. Высшая культура в Новой Испании, несмотря на царившую там нравственную распущенность, была почти так же строго ограничена богословскими кана­лами, как культура Новой Англии в первые ее десяти­летия.

Поэзия состояла почти исключительно из скучных раз­мышлений об истинах христианства и мудрости монархов из дома Габсбургов и Бурбонов. В этой поэзии царил искусственный и чванливый стиль, изобретенный Гонгорой. Но каким-то чудом в ней явился один человек, умевший выражать живые чувства. Это была женщина, сестра Хуана Инес де ла Крус. Еще девочкой она прославилась при дво­ре вице-короля необычайной ученостью, а позднее писала любовные стихи, отличавшиеся истинной тонкостью и эмо­циональной глубиной. Но эта удивительная женщина скоро ушла в монастырь, где провела зрелые годы, жалуясь на строгость монастырских правил и на угнетенное положение женщины.

Однако нельзя было совершенно задушить художествен­ный гений мексиканцев, который всегда так пышно цвел в народном искусстве. В одной области был еще возможен прогресс. Духовенство боялось деятельности свободного ра­зума, но оно стремилось прославить церковь с помощью живописи и архитектуры. Покровительствуя искусству индейских народов, оно сделало возможным в области изо­бразительных искусств то соединение индейских качеств с испанской культурой, то цветение Нового света в изде­лиях, полных христианской набожности, которое было ис­панским идеалом.

В наиболее возвышенных произведениях колониальной живописи индейскому элементу принадлежала незначитель­ная роль, хотя лучший из художников колониального пери­ода, Мигель Кабрера, был чистокровным сапотеком. Для украшения церквей целые акры полотна покрывались сцена­ми из священных легенд, но дух в них был испанский, и трудно было бы обнаружить в них влияние мексиканской жизни или мексиканского характера.

Величайшим творением Новой Испании была ее архитек­тура. Испанцы были великими строителями, а в Мексике из соединения испанских традиций с мастерством индейских ре­месленников родился новый стиль, развившийся из испан­ского чурригереско, лучшие образцы которого можно поста­вить в ряд с соборами Европы. В церквах XVI в. еще легко было различить элементы двух рас. Построенные по планам испанских монахов, эти церкви имели массивные гладкие стены, подобно крепостям — да они в сущности и были кре­постями. Мелкие же украшения работы индейских резчиков по камню были ацтекскими. Но когда завоевание окончи­лось, церкви стали более изящными, менее мрачными, и обе традиции начали смешиваться. Для внешнего вида типич­ной мексиканской церкви характерны две башни с куполом за ними, покрытым раскрашенными черепицами Пуэблы. Но особенно типична для мексиканского чурригереско его лю­бовь к краскам и к пышному орнаменту. Фасад и верхняя часть башен были обильно украшены, а внутри церкви созвучный фасаду запрестольный образ сверкал, как пыш­ное тропическое растение. Его покрывали резьбой по позо­лоченному дереву — херувимами, свитками, цветами, плода­ми и человеческими головами. Мексиканский чурригереско был вариацией барокко. Подобно барокко, он не имел мас­сивной силы и мощи готического стиля. Изломы его пря­мых линий, округлые и ломаные фронтоны, разнообразные изгибы его арок и окон выражали скорее любовь к пара­доксам — порождение самой эпохи. В этом стиле отразились самоуверенность креолов и гордость владельцев рудников, финансировавших его наиболее дорого стоящие образцы. Но если мексиканские церкви стиля чурригереско были ис­панскими, то они были также и индейскими. Резьба на фаса­дах и запрестольных образах напоминала искусство ацте­ков, проявлявшееся в лепке золотых птиц и животных. Она напоминала также сложность красок и рисунков, которыми художники городов майя любили покрывать кам­ни. Общий эффект был скорее азиатским, чем европей­ским. Параллели мексиканскому чурригереско можно най­ти среди храмов Явы и Индостана.

Первые десятилетия XVIII в.— период культурного за­стоя в других областях — были великим периодом мекси­канской архитектуры. В конце XVIII в. чурригереско вне­запно сменился новым стилем, заимствованным у версаль­ского классицизма и представленным испанским скульпто­ром и архитектором Мануэлем Толса, который приехал в Мексику в 70-х годах XVIII в. Лишь один художник, от­личавшийся силой и разнообразием творческого гения эпо­хи Возрождения, Франсиско Эдуардо Тресгеррас, остался верен туземному стилю. В течение всей жизни он трудил­ся над украшением родного города Селайи и равнины Гуа­нахуато, работая архитектором, скульптором и художни­ком. Он украшал стены церквей композициями собствен­ного сочинения. Церковь богоматери Кармен в Селайе, шедевр Тресгерраса, была закончена в 1807 г. Тресгеррас дожил до независимости Мексики. Он был последней зна­чительной фигурой в мексиканском искусстве до XX в. После завоевания независимости строительство церквей прекратилось, и лишь веком позднее мексиканские худож­ники стали находить новый стимул в светских сюжетах.

Церкви чурригереско были единственным ценным на­следием, которое оставил современной Мексике колониаль­ный католицизм. Если не считать архитектуры, мекси­канская церковь в конце колониального периода едва ли представляла что-либо достойное названия цивилизации. Идеалом мексиканской церкви или многих из ее служите­лей было деспотическое правительство, привилегированное духовенство и невежественные миряне. Впоследствии ду­ховенство вызвало долгие и жестокие гражданские войны в надежде увековечить этот идеал.

——

(1) Городской совет.

(2) Таково мнение Лукаса Аламана, который сам был защитником церкви. Некоторые другие подсчеты дали более умеренные результа­ты. Точных цифр нет.